4. ЛЮДМИЛА ТИХОНОВА
Охранник, которому Берия велел отвести Людмилу в надежное место, провел ее в подвал. Там были обширные низкие помещения с мраморными столами — видно, бывшая кухня.
Он отыскал пустую кладовку за кухней. Там даже стула не было. И окна не было. Ничего не было. Он толкнул Люсю в спину, и она пробежала пять шагов, прежде чем уперлась в стену ладонями. Сзади хлопнула дверь, и слышно было, как задвигается засов. Люся догадалась, что они уже использовали эту камеру для заключенных.
Здесь все просто. Дверь без щелей. Как же дышать? Она знала, что при замершем обмене веществ потребность в кислороде не столь велика. Впрочем, они с Егором старались разгонять кровь — двигаться, бегать, пить и даже целоваться…
Она села на пол, обхватила руками колени и стала ждать. Кто-то обязательно придет раньше, чем она задохнется. А куда так поспешил Берия? Не проговорилась ли она? Нет, вроде бы не проговорилась.
Она сидела долго. Впрочем, ощущение времени здесь относительно, хотя есть понятия — долго и коротко, есть даже понятие дней, которые поддерживаются песочными часами — кто остановит песок от движения? Он отмеряет время, но независим от него.
Наверное, Егору удалось узнать нечто важное, недаром они забрались пешком в такую даль. Консулы собрались там, чтобы их никто не видел, и позвали только самых главных. Неужели слухи, что пронизывают гнилую ткань этого мира, несли в себе зерно истины?
Люська ненавидела этот мир и не раз говорила Егору, что лучше покончить с собой. Ведь те, кто влачит здесь жизнь без жизни, чаще всего не способны задумываться о том, что потеряли. Люська знала, что потеряла, и знала, что потерял Егор, когда остался здесь ради нее. И этого она ему не могла порой простить. Без него она давно бы повесилась или лучше еще — прыгнула бы с крыши гостиницы «Астория». А раз он здесь — она не имеет права это сделать.
Но потом пошли слухи о том, что консулы нашли способ уничтожить Верхнюю Землю, ту, которую Люся и Егор считали своей, хоть и покинули ее. Они были одними из последних людей в Ленинграде, которые называли его Питером и любили его.
Егор сказал, что их долг узнать, что замышляют сенаторы.
Они бессильны, говорила Люська, они старые бессмысленные мизантропы.
— Ты права, но у них злобные мозги, а наши миры связаны воедино, ты это знаешь лучше всех. А раз они связаны воедино, то Верхний мир можно погубить…
— Но как?
— Не знаю.
— Это бредовая выдумка.
— Может быть. Но грош нам цена, если мы ничего не сделаем для людей.
— Мы сами не люди.
— Ты так не думаешь.
— Чего думать, если я знаю.
— Ты отказываешься?
— Конечно, нет.
Они сидели тогда в своем убежище, на пятом этаже дома на Большой Подъяческой. Он сохранился целиком. Над подъездом латинская надпись «SALVE» — «СПАСИ». С пятого этажа были видны крыши и подвалы между ними.
— Если мы узнаем что-то особенное, в самом деле не бредовое…
— Ну как может быть не бредовое? — удивилась Люся.
— Объясню. Представь себе каменный замок, но под ним — карстовая пещера. Может, и небольшая, но точно под центральной башней.
— Ну, ты фантаст!
— И в один прекрасный день замок провалится.
— А если что-то узнаем?
— По крайней мере будет жизнь.
Он бывает совсем мальчишкой…
Люся сидела, обхватив коленки, и думала. Вспоминала. Потом сидя вытянула ноги, ноги были длинные и очень стройные. Еще она любила свои щиколотки — узкие, как у породистой кобылы. Это ей еще там сказал один ухажер. И ей понравилось. Только никому эти ноги не нужны. Конечно, Егор ее любит, она знает, но ноги женщины созданы совсем не для того, чтобы бродить по пустым улицам, потому что нечем заняться, или совершать дурацкий поход в Хельсинки, а потом бежать от бандитов на шоссе у Выборга и вернуться еле живыми… Разве это жизнь?
По коридору кто-то шел. Охранник? Или вернулся Берия?
Ей стало страшно. Его боялись на Земле, его боятся и на том свете… Нет, это не его шаги, это шаги осторожные…
Люська кинулась к двери и прошептала, прижав губы к щели:
— Егорка, ты?
Он остановился у двери, отодвинул засов. Люська бросилась к нему на шею.
— Здорово он за тебя взялся, — сказал Егор. — Испугался. Я был прав.
— Как ты догадался, что меня здесь надо искать?
— Я видел, как тебя увели. А дальше рассчитать несложно, они мыслят стандартно. Если ты Лаврентий Павлович, то отвезешь в свою резиденцию. Ну пошли, а то кто-нибудь заметит.
— Ты услышал? Узнал? По глазам вижу, что узнал.
— Я был прав. Они хотят всех убить. Всех живых.
Егор с Люсей жили на Большой Подьяческой в большом доходном доме конца XIX века. Большинство домов на прямой скучной улице исчезли, образовались пустыри, провалы, сквозь них виднелся канал Грибоедова. Всего на Подьяческой жили четыре человека — Егор с Люсей, слесарь Эдик и сама Чумазилла.
Квартиру нашла Чумазилла.
Эта странная девушка, скрывавшая от остальных и свое прошлое, и даже стаж жизни, порой казалась юной, а чаще безмерно старой, и обладала рядом странных талантов. Среди них был талант чувствовать дома.
Оказывается, дома бывают совсем мертвые, в них даже вредно жить. Лучше ночевать на набережной, но не каждому это приятно, хоть ночей в Питере и нет — кажется, что в нем стоит бесконечная белая ночь. В Москве такое освещение кажется странным, а в Петербурге оно привычно.
Бывают дома нейтральные, никакие.
А в некоторых сохранилась жизнь. Как говорила Чумазилла — эманация жизни. То есть истечение ее.
Такие дома образуют теплое поле, сохраняют в себе остатки человеческого тепла. В них жить полезно, и домам лучше, если в них есть жильцы.
Конечно, эти теории, которые Чумазилла излагала ровным голосом, для человека постороннего звучали бы бредом, но здесь неизвестно было, во что верить, потому каждый выбирал для себя глупость по нраву, что, впрочем, не так уж отличалось от предыдущей жизни.
Разумеется, Егор с Люсей перебрались в квартиру на третьем этаже. Генерал Мидзогути Кодзи утверждал, что лучше всего жить еще выше, убийцы не любят ходить по лестницам. Но и Люсе не хотелось ходить по лестнице — трудно, задыхаешься.
Егор с Люсей выбрали комнату в длинной коммунальной квартире с большой кухней, на которой сохранились четыре газовых плиты. Из комнаты открывался вид на Исаакий и ряды крыш, по которым будто прошлась бомбардировочная авиация.
Генерал навестил своих молодых друзей. Он пожил у них, пока не надоело. Он никому не мешал. За право принять генерала спорили лучшие умы Ленинграда.
Генерал был совершенно лыс, у него было благородное старояпонское лицо с орлиным носом и тонкими губами. Он носил халат, подобие кимоно, и предпочитал сидеть на полу — на ковре или хотя бы на подушке.
Генерал Мидзогути Кодзи был давним другом России. Когда-то, в начале тридцатых, будучи молодым капитаном в Харбине, он увидел там, в русском театре, постановку «На дне» Горького. В то время он уже работал в кэмпетаи и как разведчик учил русский язык. Он не все понял в пьесе, но стал еще упорнее учить язык и каждый вечер ходил в русский театр в Новом городе. У него даже была связь с бездарной, но хорошенькой актрисой театра.
Будущий генерал был потрясен образом Луки, того самого, которого было принято проклинать в советских школах. Лозунг Луки — жалость — стал жизненным лозунгом Мидзогути.
Чем выше он поднимался по ступенькам узкой, облитой кровью служебной лестницы, тем лучше узнавал русский язык и больше жалел русский народ, которому, несмотря ни на что, повезло в истории куда меньше, чем японцам.
Попал в чистилище он под Новый 1949 год, когда понял, что ему больше не выжить в лагере для японских военнопленных в Канске, и бежал. Он замерзал в поле и понимал, что в лагерь не вернется.
Генерал не замерз, а оказался в чистилище, ничему не удивился и прошел по этому миру без времени несколько тысяч верст, прежде чем окончательно осел в Ленинграде. Он мог бы пойти и дальше на запад, но в Ленинграде он нашел единомышленников и друзей. И достиг цели своего существования — остановиться в потоке времени и проводить вечность в беседах и покое.
Почему этого японского генерала, человека без возраста, несколько ленинградцев почитали своим учителем, объяснить трудно. Может, и потому, что в любом генерале есть сила, которая позволяет ему повелевать людьми. Иначе бы никто не становился генералом.
Как-то Егор спросил генерала:
— Почему вы не вернетесь в Японию?
— Нет дороги в Японию, — ответил Мидзогути Кодзи.
И улыбнулся. По-японски, хотя обычно улыбался по-русски.
Генерал говорил по-русски правильнее всех. Может, потому, что не впитал язык из воздуха, безответственно, как и все туземцы, а сознательно выучил.
Сам генерал обычно обитал ближе к центру, может быть, в Адмиралтействе. Но никогда никого к себе не приглашал.
Чумазилла как-то сказала:
— Я бы вам носки стирала и горшки выносила.
— Забавно, — ответил генерал, — наши чувства, например, материнские, не умирают вместе с телом, а продолжают излучать некий жизненный фон. Может быть, ад и рай в самом деле существуют?
Егор с Люськой пришли сюда год назад, может, побольше — как вычислять дни во время вечных белых ночей?
Они приглянулись генералу потому, что относились, как и он сам, к славному племени путешественников. Ведь в подавляющем большинстве жители мертвого мира никуда и никогда не двигались. Человек может прожить здесь двести лет, не поднимаясь с постели. Правда, постепенно он сгинет.
Егора и Люсю в Питере называли молодыми, молодоженами. Это было констатацией факта.
Сначала они жили в Москве. В Москве было сумрачно, страшно и безнадежно. Город был поделен между бандами и королями, они устанавливали карикатурные войны, так как убивать в Зазеркалье трудно, а заманить в армию еще труднее.
А как ты будешь воевать, если нет настоящих стимулов к победам? Нет любви, страсти к размножению, к продолжению рода, и страха перед смертью. И все же войны вспыхивали, потому что питались злобой, тщеславием и завистью, а сорочий инстинкт заменял собой страсть к обогащению.
Егора вначале удивляло, как много в чистилище коллекционеров. Какие странные предметы они собирают. Собирательство компенсировало многие страсти.
В пути Егор и Люся не раз слышали, что именно в Петербурге, ставшем столицей не то России, не то Советского Союза, живет много разных людей, там они чуть ли не театр устроили. То есть в Питере обитают интеллигенты. Там читают книги, там беседуют о судьбах отечества. Интеллигенцию уничтожают всевозможные власти, а если нет сил уничтожить, обвиняют во всех бедах, свалившихся на землю русскую, но она выживает, она бессмертна.
От Москвы до Питера Егор с Люсей шли больше трех месяцев. У них не было песочных часов, так что время можно было мерить только условно. Известно, например, что даже в мире с нормальным временем спелеологи, которых оставляют в тишине и темноте на несколько недель, постепенно переходят на сорокавосьмичасовую неделю и, выйдя на землю, ошибаются в сроках жизни под землей вдвое.
Путешествие молодоженов было невероятным даже по меркам чистилища. События и существа, с которыми они сталкивались, были настолько необычны и неожиданны, что даже отупевшее от чудес мертвого мира воображение в ужасе сжималось либо разражалось неудержимым хохотом.
Об этом путешествии поведать соблазнительно. Его можно поставить в один ряд с плаванием Магеллана или походом к полюсу лейтенанта Седова, но скороговорка лишь погубит очарование одиссеи, а действие этой повести не позволяет нам остановиться на полдороги и вернуться назад.
Смиримся с мыслью, что все это случилось, но мы никогда не узнаем как.
…Егор с Людой поднялись по лестнице. Раньше, до революции, здесь обитали состоятельные люди, их достаток был виден по той лестнице.
Егор открыл дверь. Замок в ней был выломан в неизвестно какой древности.
В коридоре было темно.
Егор замер, прислушиваясь. Показалось, что из их комнаты донесся чей-то вздох.
Он сделал Люде знак остаться на лестничной площадке.
Надо быть осторожным. С недавнего времени в Питере стали пропадать люди. Непонятно, кому понадобилось входить в комнаты и уводить жильцов. Генерал подозревал сектантов. Чумазилла грешила на старцев из Валаамского скита. Могли быть извращенцы, бандиты.
Тихо.
Егор пошел впереди. Люда на два шага сзади.
Те, кто увел или убил человека, ничего не оставляли — ни записки, ни следов, ни креста углем на двери.
Генерал велел всем своим знакомым запирать двери.
Это было сложно сделать, так как не все жили в домах, в квартирах, некоторые предпочитали странные открытые или затаенные места. Здравомыслие теряло власть над обывателем.
Был один философ, бывший милицейский майор, который устроил гнездо на крыше Биржи. Другой человек, бородатый, косноязычный, по его же уверению, гомосексуалист, освоил канализационные колодцы.
Но в большинстве своем люди не хотели жить в доме, под крышей. И не обязательно в доме обыкновенном. Зачастую их влекли дворцы или даже музеи, в которых почти не осталось экспонатов.
У Люси была подруга, феминистка, которая даже в мертвом мире с трудом переносила существование мужчин — этих скотов и угнетателей. Называла себя она Лукрецией и обитала в спальне императрицы в Зимнем дворце, куда притащила несколько одеял из магазина ДЛТ. Недавно она совсем рехнулась и стала уверять знакомых, что понесла на этой кровати от Петра Великого, чья сперма сказочным образом сохранилась в простынях. С историей Лукреция была плохо знакома и не догадывалась, что дворец построили после смерти Петра.
После того как пропали без следа три или четыре человека из друзей генерала, Эдуард поставил желающим замки.
Эдик был странным человеком, самый настоящий слесарь, но при том он попал сюда, пройдя через тюрьму, куда угодил при безнадежной попытке уйти в Европу через границу в 1939 году. Он истратил все свои деньги и силы на переход границы в Польше, чудом добравшись до нее сквозь колонны танков и пехоты, решил переждать немного в лесу по ту сторону границы, а на вторые сутки, когда вышел на дорогу к Львову, на окраинах города был задержан патрулем НКВД, ибо за те двое суток наша доблестная армия далеко вклинилась на территорию Польши, освободила Западную Украину и обогнала беглеца. Ему бы признаться в том, что он следует за доблестной Красной Армией, чтобы укреплять советскую власть, а он кинулся бежать и очутился в тюрьме, хорошо еще не расстреляли. Но мучили так, что через полгода решил повеситься… и очутился здесь. Вот Эдуард и ходил по квартирам своих знакомых на том свете и ставил им замки. К тому же он хотел выяснить, что же случилось с пропавшими людьми.
Когда Егор с Люсей возвратились из похода на Взморье, Эдуард ждал их дома, он принес замок, но из деликатности не стал ставить его в отсутствие хозяев.
Он сидел на тахте и читал книжку, журнал «Новый мир», в котором была напечатана повесть Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Он давно собирался прочесть эту повесть, о ней говорили у японского генерала, но ни у кого не было своей книжки.
Егор сказал, что ему нужно сходить к генералу, чтобы рассказать о том, что они с Люсей услышали. Но Эдуард стал настаивать, чтобы он не спешил, потому что надо поставить замок.
— Подождет генерал, — сказал он. — Не могли найти нашего генерала, японца им подавай!
По правилам игры следовало возмутиться, защитить генерала, а слесарь должен был спорить.
Но Егор спорить не стал, устал, не было настроения.
— Книжек у тебя много, слишком много, — сказал слесарь.
— Ты же знаешь, — сказала Люся.
У нее гудели ноги. Сладостная боль — так давно ее не испытывала! Значит, все же в ней есть какая-то жизнь. Жизнь — это боль. Если нет боли, то нет и жизни.
Люся сбросила туфли, разношенные, как тапочки. Других здесь не нужно. Правда, говорят, что надо особо одеваться на бал у консулов или на ужин у Клюкина. Но это все за пределами нашего общества.
— Я потому к вам первым и пошел, — сказал слесарь, — чтобы вы меня с собой взяли.
— Может, в следующий раз? — спросила Люся.
— А ты дома оставайся. Я сначала замок поставлю, а потом мы с Егоркой сходим.
Слесарь был заядлым книгочеем, но книги и газеты редко попадали в этот мир, правда, были люди, которые любили и умели охотиться на книжки, но слесарь к ним не относился и мест не знал. А вот у Егора была репутация удачливого охотника.
— Человека отличает от животного мира, — говорил слесарь, — особенная любовь к чтению, к значкам.
— К значкам? — удивился Егор.
— Черные значки на папирусе или на бумаге — это мистический знак высшего существа, переданный человеку. Такова ситуация.
Эдуард принес с собой из живого мира любовь к научным словам, которые, как и многие малообразованные люди, он вставлял в непригодные для них ситуации, чтобы показать свою ученость.
Интеллигенты, окружавшие японского генерала, охотились за случайными газетами — чего только не заносило в мертвый мир сверху! Они переживали за битвы у Белого дома, следили за сражением в Думе, рыдали при известии о смерти принцессы Дианы. Мало кто застал принцессу в том мире, но скорбь заразительна, и, наверное, английские газеты заплатили бы безумные фунты за то, чтобы взять интервью у наполеоновского капитана, попавшего в русский плен в 1812 году, и узнать о том, что его привлекало в облике принцессы.
Намерения слесаря Эдуарда были также связаны с охотой за информацией. Он, как и Егор, принадлежал к жаждущим наладить связи с верхней Землей, дать о себе знать, надеясь на то, что земная наука найдет средства помочь покойникам, оживить их, согреть кровь. Ведь бывают чудеса? А здесь, в постоянном изгнании, тебя ждет лишь исчезновение, тоскливая смерть через много лет жизни в стране, где никогда не бывает темно, но никогда не увидишь солнца.
— Чумазилла недавно отыскала новый учебник истории, — сказал слесарь. — Ты не поверишь, Егор, какая трактовка там дается сталинским пятилеткам!
— Отрицательная?
— Они были направлены на то, чтобы полностью обескровить и лишить способности сопротивляться русский народ. А Молотов с Кагановичем названы преступниками. Разве это справедливо, если у них жены были репрессированы? Тебе принести учебник?
— Не надо, я его видел, только поучиться по нему не успел.
— Я все забываю, что ты свежий, — засмеялся слесарь. — Что ты у нас как бы гость. Но все равно тебе интересно узнать, что там происходит?
— Мы сходим за книжками, я не обману.
— Тогда я сейчас побыстрее управлюсь.
— Ты меня сначала проводишь к генералу? — спросил Егор.
— Провожу. Я согласен, что ему надо менять места. Агенты старца хотят до него добраться.
— Или агенты Берии?
— Я разве спорю? Но точнее знать не мешает. А что ты хочешь от генерала?
— Ты не обидишься, если я сначала все расскажу генералу, а потом остальным?
— Конечно, обижусь, — сказал слесарь. — Ты любишь секреты, и люди тебе не верят. Я пришел сделать тебе замок, по дружбе, потому что хочу защитить тебя от опасности. Вот брошу с тобой дружить, живи тогда без замка.
— Я и так живу без замка. Ты его еще не поставил, — заметил Егор.
— Не поставил, потому что ты отвлекал меня пустыми разговорами.
Егор сказал гостю:
— Пошли, пошли к генералу.
Они оставили Люсю одну в квартире, но всерьез ни она, ни Егор не боялись убийц. Нельзя же здесь все время бояться.
Слесарь шагал по самой середине улицы, Егор чуть отстал. Возле домов ходить было плохо, потому что иногда от стен отваливались и падали кирпичи или куски штукатурки. К тому же в центре мостовой меньше мусора, легче пройти.
Эдуард говорил сам с собой, вполголоса.
В городе громко говорить не хотелось. Здесь многие верили в привидения и почти все видели их, но так и не сходились во мнении, что эти привидения означают. Связаны ли они с миром людей, или они лишь фантомы.
— Я тут прочел, — говорил Эдуард, и в застоявшемся воздухе его слова как бы покачивались в киселе, — что мы выполняем свои функции в муравейнике, который зовется человечеством. Встает вопрос, а где мы с вами? Это не муравейник, а потерянная веточка, по которой бегают несколько муравьев. Может, я виноват перед народом? А как вы думаете, виноват, или просто так, по закону вероятности? Ты слышишь или как?
— Слышу, но ничего не могу тебе ответить.
— А вот генерал уверяет, что, помимо него, никого на свете не существует. Все ему кажется.
— Он шутит.
— Я тоже так думаю.
Мостик через канал Грибоедова отражался в сизой воде. Было тихо и очень красиво.
Перешли на тот берег. Зашли во двор.
— Кодзи, — позвал Эдуард. — К вам пришли.
Откуда-то сверху, с неба, ответил голос:
— Пускай войдут.
— Иди поставь наконец замок, — сказал Егор Эдуарду.
— Если поклянешься, что тотчас пойдем за книгами, то уйду, — сказал Эдуард.
— Иди, раз тебя просят, — сказал генерал, который вышел на лестничную площадку, чтобы встретить Егора.
— Слушаюсь. — Эдуард любил, когда ему солидно приказывали. И не надо больше спорить, сопротивляться. Сказали — пошел!
Генерал провел Егора к себе.
Это было временное убежище, и генерал его уже привел в тот вид, какой имело любое из его жилищ: много бумаг, обрывки книг, гнездо человеческой кукушки, которое, впрочем, не производит впечатления неопрятности. Это была тайна генерала. Он всегда был опрятен.
— Достал сегодня, — сказал генерал, — сразу годовую подшивку «Московских новостей» за восемьдесят девятый. Чудесное чтение. Дюма. Что тебя беспокоит, Егор?
— Я был на Взморье, — сказал Егор. — Я забрался в помещение над залом, где заседали консулы.
— Я предупреждал тебя, что это опасно.
— Вы знаете, я давно заподозрил их в заговоре. Я даже разговаривал с Ларисой Рейснер.
— Она тебе не по зубам, — сказал генерал.
Он уселся на коврик и начал жадно листать подшивку, серую от старости или влаги.
Он спешил.
Егор не обижался. Генерал все слышал и видел. Чтение газеты было лишь дополнительным занятием, не мешающим прочим.
— Она рассуждала, что граница между мирами становится прозрачной, что наш мир скоро погибнет от вторжений извне. Иммиграция превысила все возможности…
Генерал кивал в такт словам.
— Вы говорили, — продолжал Егор, — что консулы могут быть опасны, но чисто умозрительно. Что им не добраться до Верхнего мира.
— Правильно, — согласился генерал. — Я и сейчас так думаю.
— Но если есть ходы сюда и их становится все больше — я согласен в этом с Ларисой, — то есть ходы и отсюда. Помните случай в Ярославле?
— Не учи меня, — вежливо усмехнулся японец. — Мои мысли следуют по тем же путям, что и твои. То, что мне кажется невозможным, не будет невозможным для другого человека. А раз так, он преодолеет препятствия, потому что не подозревает, насколько они непреодолимы.
— Там, наверху, есть место или база. Она называется Максимове — либо подобно этому. Возможно, там атомные бомбы. Они намерены послать туда своих людей или отыскать каких-то людей там, наверху. И с их помощью рвануть. Выпустить джинна на волю, как они говорили.
— Кто присутствовал на совете консулов?
— Все, кроме Берии. Он в это время схватил Люсю и повез ее к себе в Смольный.
— И она до сих пор там? Ты ее не выручил?
— Она дома. Я ее отыскал в Смольном. Берия носится на своих велосипедистах. У него много дел. Без него Верховным избрали Чаянова.
— Он относительно молод, — сказал генерал.
— Он тоже считает, что спасение этого мира зависит от гибели Верхнего. Что это надо сделать обязательно.
— И все остальные консулы?
— Их убедили. Они боятся смерти.
— Точнее, они боятся жизни, которая для них означает смерть, — уточнил генерал.
— Они хотят послать наверх диверсантов, — сказал Егор.
— Как же они взорвут эту бомбу, — спросил генерал, — если мы не можем там жить? Мы помрем через несколько часов.
— Во-первых, можно прожить дольше, — сказал Егор, — а во-вторых, это может сделать купленный ими человек или люди наверху. У консулов достаточно золота и камней, чтобы купить любого полковника.
— А что мы можем сделать?
— Мы можем предупредить наших друзей, — сказал Егор.
— Ты думаешь, что там остались твои друзья?
— Я знаю, что мои друзья ждут от меня вестей.
— Я завидую тебе, — сказал генерал, — мне так не хватает живых друзей. Ты знаешь, куда сообщить?
— Да, — сказал Егор. — А у вас есть путь наверх?
— Может быть, скоро откроется, — сказал генерал. — Но прости, пока я не вправе тебе сказать больше.
— Это все равно для меня радость. Я уж и не надеялся отыскать связь. Я напишу письмо? Сейчас? Его передадут?
— Держи конверт, — сказал генерал. — Он почти чистый.
Егор написал адрес, который хранил в памяти все эти месяцы. Конечно, он мог бы написать и Гарику с Калерией, но надежнее — дяде Мише. Если он еще существует. База. Максимове. Наверное, бомба. Хотя нужно много бомб, чтобы убить весь Верхний мир.
