22. Обитель

Обитель Полуночного Солнца оказалась идеально защищенной. В каком-то смысле она была и останется неуязвимой – до тех пор, пока жив хотя бы один монах. С точки зрения Кена, способ маскировки и защиты был столь же прост, сколь и эффективен – никакой Обители не существовало. То есть ее не существовало в виде постурбана, поселения, фермы, стана, церкви, отряда фанатиков или любого другого образования, сосредоточенного в определенном месте. Незримой Обителью была вера, которая объединяла сотни, а может, и тысячи супраменталов и агентов из числа суггов и митов, разбросанных по всему вымирающему миру, – вера в возрождение цивилизации. Но кроме веры, было оружие и была реальная сила: судя по тому, что организация по-прежнему действовала, ее основу составляли далеко не худшие представители расы. И, как догадывался Кен, из поколения в поколение они осуществляли СВОЮ Программу…

Вероятно, тот, кто создал Обитель, был настоящим гением. Однако не исключено, что он был трусливой крысой и все получилось как бы само собой – в результате долгой и жестокой борьбы за выживание. У монахов просто не оставалось другого выхода. Зато теперь любые попытки уничтожить Обитель оказывались бессмысленными – все равно что сетью ловить ветер. Можно было уничтожить одного, двух, трех, десяток агентов, но для одновременной охоты на всех, не говоря уже о тщательно замаскированных адептах, не хватило бы ни сил, ни возможностей даже объединившихся суперанималов. А ведь были еще Судьи и Поднятые, и были постурбаны, считавшиеся необитаемыми…

Впрочем, в той же степени это относилось и к суперам. Они собирались в стаи только в исключительных случаях и на короткий срок. Поэтому сложившееся равновесие могло поддерживаться еще неопределенно долгое время. И Кен не знал бы, на кого поставить, если бы речь шла о превосходстве в будущем – лет этак через сто. Находиться на грани жизни и смерти было для него естественным и единственно известным ему состоянием. Он был далек от того, чтобы оценивать постоянно тлеющую войну в категориях добра и зла. Война шла всегда и повсюду. Настоящее каждую минуту сражалось с прошлым и уничтожало его. Сильные пожирали слабых, а слабые – слабейших. Даже мозг был в первую очередь оружием. Инстинкт самосохранения приказывал: «Убей, чтобы не быть убитым!» И тот, кому удавалось вырваться из замкнутого круга насилия, делал это лишь ценой жизни несчастных, копошившихся в грязи и умиравших ради чьей-то мнимой «чистоты».

Когда Кен понял, что идти, в сущности, некуда, ему стал ясен и двойной смысл фразы, которую произнесла старая жрица: «Она отведет тебя в Обитель». Обитель там, где обретаешь одно из трех: надежду уцелеть, веру в сверхсущество, управляющее твоей жизнью, или самого себя. Но Кен умел жить без веры и надежды, а себя вообще не терял. Кроме того, он знал, что рано или поздно ему придется снова убивать. Вряд ли женщина, использованная в качестве посредника, была достаточно изощренным инструментом, чтобы определить, готов ли он изменить свой путь, и подтолкнуть его к этому изменению. Тем не менее он достиг некой точки на тайной карте сознания. В этой точке, как в фокусе, пересекались многие влияния. Тут сиял невидимый свет.

Он дал команду Рою и Барби остановиться. Солнце находилось по другую сторону планеты, и значит, по меркам любой эпохи была глубокая ночь. Кена окружали пепел, снег и лед. И еще ветер – как бесконечно длившийся выдох из волчьей пасти величиной с пустыню…

Оставалось несколько часов до начала снежной бури. Кен ждал знамения на развилке своей судьбы.

Ему не пришлось ждать долго.

Незнакомец появился в тридцати шагах от него. Это было таинственно и жутко – будто обледеневший мертвый холм был чревом трупа, внезапно исторгнувшим из себя нечто живое. Причем не младенца, а старика. Но Кен мгновенно уловил разницу между старостью, покорно ожидающей смерти, и старостью, ежесекундно сражающейся со смертью. Излучение в момент появления супраментала было подобно вспышке.

Волки бросились на чужака. Вероятно, их тоже ошеломила способность скрытно и легко преодолевать рубеж безопасности: так, будто до определенного мгновения его вовсе не существовало. А когда она почуяли запах, стало уже поздно – расстояние до незнакомца оказалось в несколько раз меньше дальности прицельного выстрела. Это означало, что, будь он охотником, все они, включая хозяина, уже были бы мертвы.

Но выстрелов не последовало. Вместо короткой казни – справедливого наказания за проявленную слабость – произошло то, что прежде Кен считал почти невероятным. Однако слишком многое изменилось.

Волки остановились перед супраменталом. Рычание, клокотавшее в их глотках, захлебнулось. Они превратились в изваяния.

Кен выжидал. Теперь, когда чужак не воспользовался форой, супер был уверен, что имеет превосходство в быстроте, – а иначе ему незачем искать своих детенышей…

Волков и незнакомца будто разделила стеклянная стена. Впрочем, преграда была непреодолимой только с одной стороны. Супраментал протянул руки и возложил ладони на головы волков. Те по-прежнему стояли неподвижно – покорившиеся и завороженные светом, который пробивался из-под его пальцев и окутывал их подобно желтому дыму…

В этот момент неподвижности и хрупкого перемирия Кену стало ясно: он нашел Обитель. Хотя вряд ли обрел ее. Во всяком случае, дуэли не будет. Сегодня никто не ляжет в лед.

– Хорошие звери, – произнес старик бесцветным голосом, а потом ОТПУСТИЛ Роя и Барби. Он позволил им остаться хищниками, хотя мог бы превратить в мясо, даже не прикоснувшись. Но с этой минуты они не представляли для него никакой опасности.

Женщина, лежавшая в нартах и укрытая шкурами, зашевелилась и подняла голову. Очевидно, тоже почувствовала присутствие ХОЗЯИНА. Кен не обращал на нее внимания. Незнакомец притягивал к себе взгляд. И не только взгляд. В сознании возникал навязчивый образ огромной, пустой, разоренной, черной церкви, тщетно устремлявшей свои стрельчатые обводы в каменные и столь же безжизненные небеса…

Когда старик приблизился, супер увидел под капюшоном череп.

Маска.

Метафора смерти.

Игра.

Впадины глазниц – бездонные колодцы, полные страха. Казалось, они вобрали в себя все страдание и мерзость мира с того дня, как первый живорожденный закричал от боли.

Спрессованный ужас немыслимым образом превращался в силу.

Не было альтернативы кошмару, продолжавшемуся снаружи и внутри. Не было ничего, что оправдало бы миллиарды смертей в прошлом и все смерти будущего. Не было ложной веры, не осталось благодушных иллюзий. Но безнадежность и страдание, достигнув предельной концентрации в одном-единственном существе, оборачивались чем-то невыразимым.

Кен убедился в том, что Безликие – не легенда. Они действительно существовали. Отныне ему придется иметь дело с масками и научиться играть в прятки с собственным разумом. Реальность уже никогда не будет прежней. Он должен изменить восприятие – или погибнуть.

Он принял это как должное. Из глазниц черепа ударили лучи света. Безликий на мгновение снял защиту, и Кена едва не опрокинула излученная сила. Но на самку эта же сила подействовала благотворно. Она быстро и разительно изменилась. Если прежде ее глаза напоминали дыры, просверленные в обглоданных костях, то теперь они засияли, словно раздутое пламя костра. Наверное, так могли выглядеть отблески потерянного рая в бельмах слепца…

Да, это было возвращение к жизни. Кен знал, как сделать из мита ходячий муляж, но ни разу не видел обратного превращения. Перемены завораживали. Наконец самка освободилась, будто супраментал отдал ей похищенную прежде душу. У нее-то было всего ОДНО лицо – но и оно оказалось маской.

…Призрачный свет Обители навевал сновидения, которые, возможно, были фрагментами иного, нездешнего существования. Вероятно, Кен спал – или же был перенесен в такое место, о котором не имел представления. Защита, возведенная Святым, была прочна, как скала, и непреодолима, как вечность. Святой мог подарить краткую передышку, заставив ждать даже Смерть, Которая Приходит Сама По Себе…

Кен видел величественные, страшные, безумные сны: о потерянной земле, о черных городах, о войне, о Тенях, обреченных на изгнание… И если он спал, то свет постепенно проникал в его сны, а потом сами сны стали светом.

Этот свет пронизывал все уровни реальности, и Кен вдруг «увидел» лабиринт своей жизни с нестерпимой, беспощадной ясностью – словно прежде его раздробленная личность двигалась к неведомой цели несколькими путями одновременно, и многие Тени безнадежно заблудились, застряли в тупиках или удалялись от того почти недостижимого центра, где они могли бы слиться воедино и обрести истинную цельность, а также власть над собственным бытием. Сердце лабиринта одновременно было сердцем бога, в которого превращался каждый, познавший свою природу до конца.

Но у последней двери ждал привратник. Уже не святой. Некто без облика и без имени. Тот, кто мог быть кем угодно. Тот, кто излучал свет, но сам оставался темным, как поверхность солнца. Наверное, тот, одно из имен которого было – Светоносный.

…Они разговаривали в странном месте – внутри какого-то громадного и сумрачного (укрытия? пещеры?) здания. Кен не видел признаков разрушения. И конечно же, это было не восстановленное убежище. Купол выглядел слишком непрочным и легким, воплощая в себе уязвимость красоты. Казалось, он не опирался на стены, а парил в воздухе. И что могло быть более хрупким, чем стекло? Стекло – но не осколки былого великолепия. В стрельчатых окнах были огромные картины из цветного стекла (витражи – прошептала память), а за ними, по другую сторону полупрозрачного вещества, – что-то огромное, сияющее, посылающее мощные потоки тепла, которое Кен ощутил на своем лице, когда его коснулся зеленоватый луч. Этот луч прошел сквозь фрагмент витража в форме листа, и Кена вдруг обожгло воспоминание детства – цветок, хранившийся в старой книге, стебель и лепестки которого рассыпались в пыль от прикосновения неловких пальцев…

Где-то звучала музыка – далекая, непостижимая, пребывающая вне внемени. Кен был одет в черное (одежда священника-суггестора, символизирующая смирение и трагизм существования), а Безликий – в красное. На голове старика мерцала совершенным бриллиантовым блеском корона. Ее зубцы были чем-то похожи на шипы. Но Кен смотрел на пурпурную мантию – застывший поток крови…

Разговор был вполне непринужденным – так беседуют люди, находящиеся в полной безопасности, обсуждая самые обыденные вещи, – и, может быть, потому казался Кену зловещим, как последняя встреча с ангелом смерти. Почти невыносимая банальность тона и слов перерастала в нечто большее – в отрицание самой возможности человеческого взаимопонимания.

Немым свидетелем был еще один, распятый человек. Его окутывала вуаль сверхъестественного сияния, но не скрывала непристойной наготы. Дело в том, что безволосое (!) тело блестело, будто полированное дерево. Он выглядел как мит, принесенный в жертву, и это было странно: супраменталы давно поклонялись не слабости, а силе…

Безликий говорил мягко и равнодушно:

– На всех стадиях эволюции существа дорого платили за привилегию продолжить свой род. Низшие даже умирали ради этого. Но чем выше развитие, тем меньше потребность в воспроизведении. Постепенно это становится осознанным законом и неизбежно приводит к выводу, что совершенный может быть только один. Материя должна перейти в качественно иное состояние. То, что в древности называли духовной субстанцией. Особый вид энергии, объединяющий все существующее…

– К чему ты клонишь? – Кен не узнал собственного голоса. Он испытывал абсолютно иррациональное чувство, будто превратился в деревянный ящик, внутри которого разговаривал незнакомый человек.

– Единство действительно означает единственность.

– Кажется, я знаю начало и конец этой сказки. Кое-кто и раньше слишком много болтал о Боге…

– Меня никогда не интересовали мифы, тем более мифы о том, кто погубил собственное творение. Я говорю о конечном продукте Программы. Уже теперь ясно, что это будет единственный обитатель планеты, хотя он вряд ли ограничится планетой. И к тому же бессмертный – поэтому отпадет необходимость в воспроизведении.

– Звучит неплохо, правда? – мрачно пошутил Кен.

– Это меня отчасти успокаивает.

– Что именно?

– Твоя ирония. Но может быть, это всего лишь еще один способ ввести в заблуждение.

– Есть более простые способы.

– Ты же сам понимаешь, что в отношении меня они бесполезны.

– Зачем ты мне это говоришь?

– Чтобы ты понял, с кем тебе придется иметь дело. Дракон гораздо ближе к очередному Узлу Программы, чем остальные.

Кен смотрел на темное пятно под короной, словно ожидал, что сквозь маску хотя бы на мгновение проступит лицо. Ему либо сделали подарок, либо бросили отравленное мясо. Во всяком случае, имя прознесено…

Он был осторожен:

– Это всего лишь новый миф. Я не хочу повторять чужие ошибки.

– Тогда я объясню подробнее. Реализация Программы переворачивает историю. Теперь мы имеем не грехопадение, не закономерный итог движения от Золотого века к Железному, а восхождение к единому существу, которое вберет в себя все свойства совершенства. Но закрадывается маленькое сомнение: что это – может быть, новая шутка дьявола? Новая ловушка? Губительное искушение? Или наоборот: единственный выход, последняя дверь, которая пока остается открытой? Но не для всех – вот что настораживает.

– Ни одна дверь никогда не была открыта для всех, – заметил Кен.

– Верно. Но даже избранные были людьми.

– Суперанималы – тоже люди.

– Нет. И Дракон – лучшее подтверждение этому. Ты поймешь сам, когда найдешь его. Вернее, когда он позволит себя найти. Он ждет тебя. Отнеси ему СВЕТ.