Приложения к роману «Марс пробуждается»

Два писателя, живущие и работающие вместе, неизбежно влияют на работу друг друга, даже если и не сотрудничают. Писательство — дело сугубо личное и одиночное; вы делаете это единственным известным вам способом. Но если вам постоянно показывают другой способ, часть его волей-неволей усваивается.

Эд (речь идет об Эдмонде Гамильтоне. — Прим. ред.) всегда знал последнюю строку своего рассказа, даже еще не написав первую, и каждая строчка, над которой он работал, была нацелена прямо в эту мишень. Я пользовалась противоположным методом — писала с самого начала, и пусть растет. Наметить участок — все равно что убить его для меня, Эд говорит, что этот метод, видимо, для меня хорош, и так оно и было, — когда все шло хорошо и рассказ рабо-тался сам. Когда же нет — я оказывалась в закрытом каньоне, откуда нельзя было вылезти по стене, и тогда прекрасная идея уходила пылиться в папки.

Я начала понимать, что этот метод никоим образом не является артистической добродетелью; он означает, что я не умею построить рассказ. Часто это происходило просто от нетерпения: я так торопилась выдать удивительные приключения, переполнявшие мой мозг, что не могла возиться с костяком повествования. Все равно, что путешествовать без карты. Когда мы поженились и оба работали, как черти, я начала понимать, как Эд собирает рассказ воедино, и стала делать то же самое. Так что если он воспринял от меня кое-что в смысле стиля, то я узнала от него целую кучу всего насчет структуры.

Интересное дело: я никогда не затруднялась с построением или планировкой таинственных рассказов. Это вроде уравнения: даешь определенные события, за ними неизбежно следуют другие, а варианты ограничены рамками пространства-времени, в котором эти события происходят, В научной же фантастике пространственно-временные рамки надо придумать, а вариантами являются то, что вы делаете с этими рамками. Вот поэтому писать научную фантастику интереснее, хотя тема таинственного убийства тоже имеет свои особые радости.

Упоминание Эда о приключениях с ремонтом нашей древней развалины принесло множество воспоминаний.

Например, о дне, когда дом официально стал «нашим о. Мы оглядывали его со всех сторон с дурацкой гордостью, и Эд сказал: „Эти старые обои на потолке надо содрать“. Он потянулся сорвать лоскут, и весь потолок рухнул на нас. Мне кажется, мой самый тяжелый момент относится к одному несчастному ноябрьскому дню с порывистым ветром и отвратительными плевками снега, когда я пыталась собрать дрянные обломки, оставшиеся после ремонта: плотники выбросили все в окно. Выла оттепель, а потом мороз, и все эти гнилые щепки и обломки досок намертво вмерзли в грязь. Я помню, как мечтала, чтобы сбор этот происходил в теплом месте!

Потом эта коса… Я страшно восхищалась старожилами, которые могли выкосить лужайку и сделать ее гладкой, как бархат. Когда я бралась за это дело, мой бархат всегда выглядел как поеденный молью. Зато, размахивая топором, я далее радовалась. Но не говорите мне, что технология — зло! И когда мы смогли позволить себе купить маленький садовый трактор с режущим брусом и косилкой, жизнь стала неизмеримо легче и эффективность работы значительно повысилась.

Теперь, когда люди восхищаются нашим домом, нашим старым фруктовым садом и несколькими акрами ровного луга, нам всегда хочется сказать: посмотрели бы вы на это, когда… когда из дома были выселены две семьи скунсов, прежде чем мы сами могли войти туда; когда наш плотник бросил работу на целый день, после того, как пятифутовая черная змея, жившая в стропилах, дружески обратилась к нему, хлопнув его по шее; когда Гамильтон и Брэкетт почти ежедневно вели сражения с лопухами величиной с дуб (у нас было ощущение, что мы окружены триффидами) или распиливали ручной пилой листы фанеры в три четверти дюйма толщиной и прибивали их до поздней ночи. Было потрачено двадцать шесть лет, чтобы получить то, что есть у нас сейчас.

На этом зеленом и плодородном Юго-Западе, где было множество того, чего мы не имели в Калифорнии, например, весенние цветы, осенние листья, родники и пр., мне недоставало только одного — океана. Ведь он был основным фактором моего окружения в течение многих лет, и бухта, где мы жили, была удивительным местом для подростка. Теперь не то: песок там почти пропал под весом сплошного ряда жилых домов, и я никогда больше не поеду туда. Но в те старые дни там было очень немного маленьких домиков, выгнутое яркое небо, солнце и чайки, и я любила все это. Зимой там бывали штормы, каких не увидишь нигде больше, и прекрасные туманы, такие плотные, что можно было кусать их и чувствовать вкус соли. Это было место, где я могла быть одна. Я проходила по длинному молу и усаживалась на балку, свесив ноги в океан. Я чувствовала его дыхание, смотрела, как Тихий бежит по краю мира, и мечтала… Но самое главное, я познала, что, значит, быть собой. Я никогда не понимала людей, которые уверяют, что не знают, кто они. Может быть, они никогда не сидели наедине с собой достаточно долго, чтобы обнаружить это.

Моя долгая, то вновь начинающаяся, то прекращающаяся связь с Голливудом, пожалуй, необычна. Не знаю. Когда работа над «Глубоким сном» свалилась мне в подол прямо с неба и я подписала семилетний контракт, все говорили, что мне повезло. Наверное, из-за того, что я наполовину шотландка и склонна работать не торопясь. Я рассматривала статьи контракта, как оплачиваемое путешествие, которое сделает меня через семь лет Крезом младшего чина. Через два с половиной года независимая компания, пригласившая меня, растворилась в налогах, и я растворилась вместе с ней, так и не добравшись до своего первого миллиона. Затем я работала на компанию «Коламбиа», где сделала два сценария. Один из них имел успех, а второй провалился, и я с ним. Не думаю, что сценарий был плох, но он был оригинален, а они там не любят необычного. Так что мне пришлось отказаться от работы. Я надеялась на работу с другим фильмом, но когда дело дошло до того, что Гильдия стала умолять своих членов написать хоть что-нибудь, хоть поздравительные отклики, поскольку работы вообще не было, я просто забыла об этом. А с 1959 года я сделала кучу сценариев для кино и телевидения, но никогда не забывала первого полученного мною урока: не рассчитывать на подобный заработок. Работа на кино и ТВ плоха тем, что приходится ждать, когда тебя попросят сделать что-то, в то время как рассказы можно писать, когда и как пожелаешь, и если ты достаточно компетентна, то вполне можешь быть уверена, что где-то их пристроишь. По этой причине я никогда не чувствовала охоты отдать свою свободу выбора и целиком положиться на Голливуд. Сказочное богатство приятно, когда оно приходит, но если его нет — то я предпочитаю мою рабочую комнату здесь, в Кинсмене, и не быть ничем связанной.

К тому же мне нравится писать фантастику.

Кроме радости от близкой сердцу работы и заработка научная фантастика дала мне нечто большее, чем деньги: друзей на всю жизнь, всемирную семью и брак, который продолжается почти тридцать лет.

Никакое сказочное богатство не окупит этого.