Глава 5
Я никогда не задумывался, почему у меня другая фамилия, не такая, как у мамы или папы. Даже когда мы с мамой заходили в «Детский мир» и просматривали картотеку, выбирая мне братика или сестренку – на будущее, когда родители разбогатеют. У всех детей в картотеке уже были имя и фамилия, так принято, что их дают биологические родители. Так что догадаться нетрудно… но все-таки я об этом не думал. Может быть, потому, что почти все мои одноклассники тоже были куплены родителями в магазине, ведь на Карьере врачи не советуют заводить обычных детей.
Да, в общем, меня это и не трогало ничуть.
Вот только быть клоном Ады Снежинской я не хотел.
– Неправда, – сказал я. – Вы врете.
– Ну, я не совсем твоя основа, дружок. Скорее – мы клон-брат и клон-сестра, потому что ты – клон Эдуарда Гарлицкого, моей основы. Один из последних наших клонов.
– Неправда, – повторил я. И почувствовал, как на глаза навернулись слезы.
У меня так и не появилось брата. И сестры не появилось. Не вышло у родителей разбогатеть. А ведь мы совсем уже выбрали одну девочку – по компьютерной реконструкции характера и внешности. Она получалась очень веселой и непоседливой, родителям она очень нравилась и мне тоже. Я больше хотел сестру, чем брата.
Вот она – моя сестра. И гадкая девчонка Элли – тоже моя сестра. И милая девушка Анна из мотеля. И директор колледжа. И президент Инна Сноу.
А еще есть куча братьев.
– Правда, Тиккирей, – сказала баба Ада. – И ты знаешь, что я не вру. Зачем бы мне возиться с тобой, как ты думаешь?
– Вы мне не нужны! – Я пятился, пока не уперся лопатками в стену. Баба Ада сидела, кротко глядя на меня, и молчала. – Я не дам вам залезть в свои мозги!
– Никто не собирается этого делать насильно, – внезапно раздражаясь, ответила баба Ада. – Все, кто отказался соединить сознание, живут собственной жизнью! Единственное, что от тебя нужно, – быть с нами.
– Зачем? – В панике я подумал, что меня могут засунуть в какой-нибудь аппарат вроде бутылки для расчетных модулей. И заставить работать на них.
– Наш мозг – слишком драгоценный инструмент, чтобы давать его в руки противника, – серьезно сказала баба Ада. – Все мы талантливы… каждый по-своему, но талантливы. Если уж ты по какой-то причине не хочешь быть с нами – не будь против нас.
Я замотал головой.
– Сядь, Тиккирей! – жестко скомандовала баба Ада. И я почувствовал в ее голосе те самые интонации, которыми умели пользоваться фаги и Инна Сноу. Это называется императивной речью… человек вначале подчиняется, а потом уже думает…
Додумывал я сидя на полу.
– Тиккирей Фрост, мы выявили тебя слишком поздно, – продолжала баба Ада. – Только после твоего бегства с Карьера и появления на Новом Кувейте. Решено было ничего не предпринимать, планета все равно готовилась к присоединению. Но ты исчез… фаги все-таки сообразили, кто ты такой.
– Стась не знал, кто я!
– Не знал? И вы случайно оказались в одном мотеле? И он решил помогать тебе просто так?
– Да!
Баба Ада с сомнением покачала головой:
– Ну а зачем тебя отправили обратно, ты думал? Сложная и дорогая операция… зачем?
Я молчал.
– Фаги понимали, что к ним в руки попала драгоценность, – улыбнулась баба Ада. – Но не знали, что с ней делать. Шантажировать Инну Сноу? Глупо. Мы не пошли бы на уступки ради одного клона. Тогда тебя решили использовать как живца. Забросить обратно на Новый Кувейт и посмотреть, что произойдет. Кто выйдет с тобой на контакт, какие силы будут задействованы. Тебя использовали, понимаешь? Твои благородные фаги использовали тебя, ни в чем не повинного ребенка!
– А что им оставалось? – воскликнул я. – Вы зомбировали миллионы людей! Они тоже ни в чем не виноваты!
– Люди зомбируют себя сотни лет. Обманывают, надувают, лгут, сочиняют, брешут… любой политик обязан обмануть своих подданных.
– Но не так! Не навсегда!
– Кто тебе сказал, Тиккирей, что эти люди зомбированы навсегда? – Баба Ада улыбнулась. – Хочешь, раскрою тебе одну тайну? По-родственному. Программирование личности действует около трех месяцев. Потом его действие проходит.
– Вы врете! На Инее людей давным-давно отморозили, а они до сих пор такие!
– Все очень просто, Тиккирей. Человеку не надо отшибать мозги навсегда. Достаточно, чтобы он начал жить по-другому – ценить другие идеалы, присягать другому флагу, поклоняться другой вере. Хотя бы немножко – и он привыкнет. Знаешь почему? На самом деле никому не важно, кто правит. Никому не важно, честно или нечестно новая власть победила старую. Главное, чтобы в тарелке был суп с куском мяса, над головой – крыша от дождя, по ти-ви – любимый сериал, а на улицах – не слишком много воров и хулиганов. Вот это – главное, Тиккирей. Животные инстинкты, простейшие потребности. А все остальное – инерция и лень. Все революции совершались, когда у людей отнимали простейшие потребности. Эта революция – куда гуманнее. Мы не стали разваливать Империю, доводить дело до голода и беспорядков… хотя это просто, Тиккирей, это совсем просто! Вместо этого мы направили человеческую инерцию в другую сторону. Люди не изменились. Не стали хуже.
– Неправда, – сказал я. – Я видел одного маленького мальчика… он играл в войну и топтал свои игрушки… я видел толпу, когда Инна Сноу издевалась над Тьеном…
– Маленькие мальчики всегда играют в войну и топчут игрушки. Толпа всегда издевается над тем, кто идет сквозь нее. Пройдет несколько месяцев, и все жители Нового Кувейта станут нормальными. Но мальчики все равно будут топтать игрушки. А толпа все равно станет кричать «убей!». Точно так же толпа ведет себя на планетах Империи. Точно так же дети Империи играют в войну с Инеем.
Баба Ада встала. Подошла ко мне, и на этот раз я даже не попытался уклониться. Может быть, потому, что некуда было бежать. Может быть, потому, что очень устал.
– Мой маленький бедный братишка, – ласково сказала баба Ада. – Мой замороченный, запутавшийся малыш. Ты жил на чудовищной, жестокой планете… и в этом – вина твоего любимого Императора. Ты встречал вокруг лишь черствость и жестокость… так что полюбил убийцу и террориста за несколько ласковых слов. Но теперь все изменится…
Она погладила меня по щеке. И я подумал – как-то очень лениво и неловко, что мои настоящие бабушки даже не видели меня. Разве что сходили с мамой и папой в «Детский мир» и посмотрели на компьютерные реконструкции. Тиккирей Фрост, мальчик. Модифицирован для планет с повышенным радиационным фоном. Предполагаемый облик при рождении, предполагаемый облик в возрасте трех, пяти, десяти, пятнадцати лет… Умный, любознательный, немного упрямый, немного самоуверенный.
И очень наивный.
Хотя нет, про недостатки стараются не писать. Точнее – пишут так, будто они – достоинство. Так что вместо «наивный» написали бы «доверчивый».
А вместо «слабовольный, легко меняет друзей» написали бы «легко поддается переубеждению, очень общителен»…
– Умрите, Ада Снежинская, – сказал я.
И бич в моей руке смачно харкнул плазменным сгустком.
Старушка закричала, когда ее бросило от меня – с развороченным плечом, нелепо болтающейся правой рукой. Кровь била несколькими тонкими струями – заряд был очень слабым, и плечо не сожгло, а разворотило, будто сильным ударом топором.
В следующий миг комната будто вывернулась наизнанку.
Вылетела дверь – и несколько фигур, похожих на размазанные серые тени, скользнули в комнату. За стенами загремело – и в нескольких местах огненный пунктир стал очерчивать вырезаемые люки.
Бич словно взбесился. Я даже подумать ни о чем не успел – тело скрутило и швырнуло в угол, под сомнительную защиту стола. Как же так? Бич может перехватывать управление моими мышцами?
Серые тени еще палили в пустоту, туда, где я только что сидел, и каменная стена пузырилась под лучами тяжелых бластеров, будто пластилин под жарким солнцем. А бич уже стрелял по ним – короткими, экономными очередями, крошечными, ослепительно пылающими шариками, будто огненной дробью. Маскировочные комбинезоны отключились почти мгновенно, охранники Ады Снежинской попадали, то ли мертвые, то ли просто раненные. Я вскочил и, перепрыгнув через корчащиеся тела, бросился к двери.
– Не убивать! – послышался за спиной голос бабы Ады. – Не убивать!
В спину ударило – тугой холодной волной.
Это что, так умирают?
Ноги подкосились, руки обмякли, даже дышать стало трудно. Но я продолжал бежать, бич дергал мое тело, вынуждал ноги переступать – под новыми и новыми ударами парализаторов.
Я бежал, пока парализующие лучи не заморозили мои нервы настолько, что даже бич не в силах был заставить мышцы двигаться. Пол метнулся навстречу лицу, я увидел перед глазами лужицу крови, текущей из разбитого носа, но боли не было. Чьи-то сильные руки вертели меня, обыскивали, стаскивали одежду, несколько человек в силовой броне отдирали бич – будто и впрямь поймали ядовитую змею.
Издалека, словно через толстое одеяло донесся голос бабы Ады:
– Мальчика – в лазарет! Отвечаете за него головой!
Но через несколько секунд, когда ее саму утащили в лазарет, меня все-таки стали пинать.
Хорошо, что мне совсем не было больно.
Лазарет я почти не запомнил. Кажется, это был не медпункт при космопорте и не городская больница, а военный лазарет на космическом корабле, стоявшем в порту. У них куда больше опыта по спасению парализованных – на учениях вместо настоящих бластеров всегда используют парализаторы, да и при абордаже в космосе, чтобы не повредить обшивку.
Первое смутное воспоминание – как покалывает все тело. Будто прыгнул в холодную воду. Не больно, а скорее приятно.
Потом я смог открыть глаза. Увидел несколько человек в халатах бледно-салатового цвета. В руку была воткнута капельница, а по телу водили каким-то гудящим прибором. Там, где им провели, кожа начинала чувствовать.
– Лежи смирно, – велели мне. Без грубости, но и без малейшей жалости.
Я закрыл глаза и стал лежать смирно.
У меня ничего не вышло. Я не смог убить Аду Снежинскую. Стась арестован или погиб. Иней будет и дальше воевать с Империей и, наверное, победит.
Может быть, так и надо?
Может быть, Ада Снежинская права и Федерация Инея будет лучше, чем старая Империя?
Я старался об этом не думать.
Потом мне велели подняться – я уже мог двигаться самостоятельно. Дали одежду – немного большую по размеру пижаму и тапочки. Повели какими-то коридорами. Потом в памяти будто вырезали кусок – может быть, меня допрашивали с наркотиками правды, а может быть, я просто отключился.
И новое воспоминание было неожиданным, похожим скорее на сон, чем на правду. Маленькая комната с двухъярусными кроватями, Стась, Лион и Наташка. Меня уложили на кровать, я коснулся лицом подушки и сразу же заснул.
А проснулся от тихого разговора. Говорил Стась, своим обычным голосом:
– Реально – я не имел никаких шансов. Контрразведке было интересно наблюдать за происходящим, но они понимали, что выпускать нас в космос слишком рискованно. Честно говоря, я ставил только на то, что корабль готов к полету.
– А вручную поднять его было нельзя? – спросил Лион.
– Дело не в заблокированном компьютере. Как я понимаю, реактор был физически заглушен. Таким образом корабль сразу потерял ход, огневую мощь и возможность самоликвидации.
– Но ты же не знал этого заранее? – уточнил Лион.
– Нет, не знал. Иначе не стал бы захватывать рубку. Лишние жертвы не нужны никому.
– Зато дал им жару, – ободрил Стася Лион. – Будут знать, что такое фаг.
Стась засмеялся:
– Они это и так знают. Но всегда есть границы, за которыми сопротивление становится глупым и ненужным. Посмотри лучше, как там Тиккирей. У него изменился ритм дыхания.
– Я не сплю, – сказал я. И присел на койке.
Все-таки это была тюремная камера. Очень чистая, аккуратная, даже уютная. Но камера. С тремя двухъярусными кроватями, прикрепленным к полу столом и унитазом в углу, за низенькой загородкой.
И тут были все: Стась, по-прежнему с огромным животом, но и лицо и руки уже были прежние, молодые; Лион, сидевший на койке рядом с ним; Сашка – кажется, он спал, лежа на верхних нарах, а еще – Наташа и… старик Семецкий! Они тихонько разговаривали о чем-то своем, Наташа только кивнула мне и отвернулась, пряча заплаканные глаза, старик Семецкий ободряюще улыбнулся. Кресла у инвалида не было, ноги он кутал в тощее красное одеяло с инвентарным номером на белой матерчатой бирке.
– Как самочувствие, Тиккирей? – спросил Стась.
– Ничего. – Я пошевелил руками. Тело двигалось нормально, будто меня и не превращали в деревяшку. – Я долго спал?
– Часа два. Похоже, ты получил изрядную порцию из парализатора.
– Да. – Я посмотрел Стасю в глаза. – Я пытался убить Аду Снежинскую.
– Кто такая Ада Снежинская?
Может быть, он и впрямь не знал этого имени?
– Основа, – коротко ответил я. Стась сразу же кивнул:
– Основа Инны Сноу?
– Да. Стась, ты знал, что госпожа президент Сноу – лишь один из клонов?
– Мы это предполагали, – кивнул Стась. Я смотрел на него не отрываясь, и он неохотно продолжил: – Ну знал, знал. Один из пойманных нами клонов был младше Инны Сноу всего на пять лет. Сомнительно, чтобы пятилетняя девочка смогла клонировать себя.
– Ада Снежинская – основа Инны Сноу, – пояснил я. – И у нее еще две тысячи клонов. Они правят вместе. У многих – общая память, но некоторые от нее отказались.
Стась кивнул. Ничего нового я ему не открыл.
– Стась, ты знал, что я – тоже клон? – спросил я в лоб.
У Лиона отвисла челюсть. Наташка ойкнула и прижалась к прадеду. Сашка заворочался, перегнулся с верхней койки и внимательно посмотрел на меня, потом засмеялся и снова лег. У него все лицо было помятое и в синяках, будто его избили, но не сейчас, а несколько дней назад. На девчонку маленький фаг больше ни капельки не походил.
– Знал, – ответил Стась.
– С самого начала? – спросил я. Если он скажет «да», то это последний вопрос, который я ему задаю.
– Нет. Я узнал только на Авалоне. И то не сразу… меня самого долго проверяли на предмет перевербовки. – Он помолчал, потом сказал: – Теперь понятно, почему нас всех поместили вместе. Инна Сноу жаждет продолжения шоу… Спрашивай, Тиккирей. Я отвечу на все твои вопросы.
– Честно ответишь? – уточнил я.
– Да. Если не смогу дать честный ответ, то промолчу.
– Как так получилось, что я попал на Новый Кувейт и встретился с тобой? Это работа фагов? Или разведки Инея?
– Насколько я понимаю – это случайность, – твердо ответил Стась. – Одна из случайностей, которые происходят при любой сложной операции. Мы допросили экипаж «Клязьмы», а я летал на твою планету и проверял обстоятельства… смерти твоих родителей. Это случайность, Тиккирей. Инна Сноу не знала о тебе, судьбу части клонов им отследить не удалось. Ты попал на Новый Кувейт совершенно случайно. Твои родители и в самом деле пожертвовали собой ради тебя. Экипаж «Клязьмы» на самом деле тебя пожалел и позволил остаться. Ты не прошел стандартный иммиграционный контроль на выходе из корабля, и агенты Инея узнали о тебе слишком поздно.
– Так если бы я вышел из корабля как положено…
– То тебя немедленно перехватил бы резидент Инея и со всеми почестями доставил в безопасное место. Не думаю, что ты согласился бы на подсадку чужой памяти. Но быть на стороне Инея тебя бы уговорили. Наверняка.
– Неправда! – возмущенно воскликнула Наташа. Но я знал, что Стась прав. Да разве стал бы я, едва выйдя из корабля, веселый, наивный и жизнерадостный, будто щенок, отказываться от чьей-то помощи? Разве не обрадовался бы тому, что у меня – тысячи «братьев» и «сестер»?
Может быть, согласился бы и на чужую память.
– Зачем фаги отправили нас на Новый Кувейт? – спросил я.
– Чтобы наблюдать за реакцией контрразведки Инея. Чтобы выйти на основу.
– И ты мне ничего не сказал… – прошептал я.
Стась потер лоб. Как-то рассеянно посмотрел вверх – может, искал на потолке датчики наблюдения, а может – подходящие слова.
– Не знаю, поймешь ли ты меня, Тиккирей.
– А ты постарайся! – сказал я. – Я же понятливый.
– Знаешь, Тиккирей, любовь бывает разная. Кто-то, провожая на войну сына, желает ему победы и чести. А кто-то – хватает за шиворот, прячет в подпол и готов на смерть пойти, лишь бы защитить от малейшей беды. Не мне судить, кто из них прав. Да и не сын ты мне. И для войны еще не вырос. По всему выходит, что я просто тебя использовал. Подставил. Но это не так. Я не мог идти против твоей судьбы.
– Какой судьбы? – требовательно спросил я.
– Если бы я знал! Но уж точно – не ходить в школу на Авалоне и играть в снежки с ребятами. Отправившись на Новый Кувейт, ты мог помочь в великой войне. Спасти тысячи и миллионы жизней. И ты это сделал.
– Сделал? Как? – Я рассмеялся. – Я даже основу не смог убить, хотя стрелял в нее в упор! Я ничего не сделал. Я и не мог ничего сделать, кроме как ходить в школу на Авалоне и играть в снежки! Вон, у тебя есть Сашка, замаскировали бы его под меня и отправили сюда! Это судьба фага – со злодеями воевать! А в мою жизнь зачем вмешиваетесь?
Я замолчал, потому что вдруг представил себе ответ: «Значит, тебя нужно было оставить на Новом Кувейте?»
Но Стась этого не сказал. Заговорил Сашка, все так же валяясь на койке:
– Да ты зря стараешься, Стась. Ничего он не поймет. К тому же он прав – ему надо в школу ходить, в футбол играть, в речке купаться.
– А Лиона зачем сюда послали? – продолжал я, распаляясь от неожиданной поддержки. – Его-то зачем подставили?
– Я сам хотел, – неожиданно сказал Лион. – Я хотел к родителям. Пусть они стали отморозками, но они мои родители.
– Наташа? – Я посмотрел на нее. – Ну скажи, я прав?
Она пожала плечами. Зато заговорил старик Семецкий:
– Тиккирей, скакового коня в борону не запрягают. Вот представь, что ты сейчас на Авалоне. Мы все – здесь. А ты – на Авалоне. Сидишь на уроке. Потом придешь домой, съешь пиццу и посмотришь кино. Тебе нравится?
– Какая разница? Я здесь.
– А ты представь, – упрямо повторил Семецкий. – Это игра такая. Когда что-то не нравится, представь – как оно было бы иначе.
– Это нечестно.
– Почему нечестно? Нет, ты мне скажи, ты хочешь быть на Авалоне?
– Да! – зло сказал я.
Тогда неожиданно заговорил Стась:
– Попроси основу. Тебя отправят на Авалон.
Я только засмеялся. Но Стась упорно продолжал:
– Ты не понимаешь, какие ощущения испытывают друг к другу клоны. Особенно – основа к копиям. Ты мог стрелять в основу, но ее симпатии к тебе это не отменит. Ты для нее – всего лишь заблуждающийся, обманутый ребенок. Тебе сотрут память обо всем, что происходило на Новом Кувейте, и отправят на Авалон. Поверь мне. Достаточно только попросить.
– Это не то! – воскликнул я. – Да ты же сам понимаешь, это совсем не то! Это уже будет почти как самоубийство, память потерять!
– Тогда попроси оставить тебя в покое здесь, на планетах Инея, – продолжал Стась. – Будешь ходить в школу, играть в футбол и ловить рыбу. Какая для тебя разница?
Я подумал, что, наверное, Стась прав. Я ведь помнил, какая тревога была в голосе Ады Снежинской: «Отвечаете за него головой!»
– Какая разница? А когда начнется война, что будет?
– Не будет войны, – устало сказал Стась. – Империя пошла на сепаратные переговоры с Инеем. Будет закреплен статус-кво – две человеческие цивилизации в галактике. Пусть тешатся своим владычеством. Пусть строят такое общество, которое им нравится. Время покажет, кто прав.
– Снежинская никогда на это не согласится! Ей надо все и сразу!
– Все, но не сразу. Они понимают, что сейчас перевес не на их стороне. Уничтожить Империю Иней может, а вот победить – нет. Сноу и всем остальным клонам не нужны планеты-пепелища. Императору они тоже не нужны. Будет худой мир.
Он замолчал. Я посмотрел на Лиона, на Семецкого с Наташкой. Они не выглядели удивленными. Они уже это знали. И верили Стасю.
– Не хочу я жить на Новом Кувейте, – прошептал я. – Не хочу я быть клоном Снежинской. Я Тиккирей. Тиккирей с планеты Карьер! Я сам по себе!
Никто не сказал ни слова.
– Ты же меня сделал таким, – сказал я Стасю. – Это же ты меня учил, что надо самому выбирать свой путь, что принуждать людей – плохо, что рабство – хуже смерти, что друзей не предают, что у человека всегда должен быть выбор. Как я буду здесь жить? Я не смогу. Никак не смогу!
Я посмотрел на Лиона – и тот опустил глаза. А каково ему выбирать, ведь у него здесь отмороженная семья… Хотя с чего я взял, что ему позволят выбирать?
– Лучше пусть мне сотрут память и вернут на Авалон, – сказал я. – Пусть я забуду, что я – клон диктатора. И про то, что ты меня предал, – тоже забуду. А ты, когда вернешься на Авалон, не говори мне об этом.
– Тиккирей, я тебя не предавал, – спокойно ответил Стась. – А на Авалон я не вернусь. Меня казнят. И Юрия Михайловича тоже казнят. Насчет Сашки, Лиона и Наташи я не уверен, но по законам Инея за государственные преступления отвечают и несовершеннолетние. Шанс спастись есть только у тебя.
Я замотал головой.
– Постарайся понять, что это неизбежно, – продолжал Стась. – Я – террорист. Я даже не состою на официальной службе у Императора, на меня не распространяется действие законов о военнопленных. И на Семецкого – тоже. С точки зрения закона – любого закона, мы не более чем шайка преступников, виновных в убийствах, диверсиях, попытке угона корабля, подлоге документов, сопротивлении властям… да мало ли еще в чем. По законам военного времени нас даже не обязательно судить.
– Надеюсь, что они не тронут девочек, – пробормотал Семецкий.
– Юрий Михайлович, а вы как сюда попали? – спросил я. – Где ваши «Лютики»?
– Нас захватили вчера ночью, во сне. Накрыли весь лагерь парализаторами. Жертв не было… – Семецкий жалобно улыбнулся. – Надеюсь, что не было. А три часа назад, незадолго до того, как доставили тебя, меня вдруг перевели в эту камеру.
– За нами давно следили, – сказал Лион. – Наверное, сразу после того, как мы объявились в мотеле.
– Та девушка, из «Заселения», она тоже клон, – сказал я. – Только, кажется, она живет со своей памятью…
– Она не просто клон. Она клон клона, – сказал Стась. – Не знаю, что это за сдвиг в психике, но копиям Снежинской нравится размножаться таким образом.
У Лиона округлились глаза.
– Так они же все планеты заселят! Вытеснят обычных людей!
– Не думаю. – Стась покачал головой. – Властные структуры – заполнят, это возможно. А вытеснять сантехников и рабочих… зачем? Кто захочет быть дворником?
Он улыбался и вообще выглядел таким спокойным, что все его слова про казнь, про законы военного времени казались шуткой. И я на секунду подумал, что Стась просто пугает меня, заставляет себя жалеть.
Потом я вспомнил родителей. Какими веселыми и шумными они были в последний вечер.
– Им нужна власть и только власть, – продолжал Стась. – Всем клонам Эдуарда Гарлицкого, и мужчинам, и женщинам. Это самый сильный наркотик – власть.
– Ты мне опять врал, – сказал я. – Ты даже про Гарлицкого знал! Ты мне врал, Стась!
Сам не понимая, что делаю, я встал, подошел к Стасю… и обнял его.
– Почему же ты меня обнимаешь, Тиккирей? – ласково спросил Стась.
– Потому что ты не проговорился бы случайно, – сдерживая слезы, сказал я. – Потому что… потому что врут все…
– А жалеют о своей лжи немногие, – тихо сказал Стась. Его рука похлопала меня по плечу. – У меня есть свои пределы откровенности, Тиккирей. Я не могу нарушить приказ совета, не могу переступить через данное слово. Помнишь, как умер агент Инея, лейтенант Карл?
– Его звали Карл? – спросил я. Глаза я не открывал.
– Да. Я помню имена всех, кого убил… Тиккирей, я не мог сказать тебе, что ты – клон нашего противника. Я даже не успел бы договорить, Тикки.
– А теперь можешь? – спросил я.
– Теперь могу.
– Что-то изменилось? Это из-за переговоров о перемирии?
– Да, – сказал Стась.
И вдруг я понял – сейчас он врет. Это вовсе не из-за переговоров. Тут что-то другое. Но врет Стась не мне, а тем, кто смотрит сейчас на нас, тем, кто анализирует каждый обертон голоса, дрожь каждого мускула, каждую выкатившуюся из глаз слезинку и выступившую на лбу капельку пота. Он врет – и хочет, чтобы я это знал. Только я.
Потому что все еще не закончилось!
Потому что Стась предвидел и эту тюремную камеру, и мои слезы, и безжалостный прицел следящих датчиков.
У фагов нет окончательного и самого главного плана. Все их планы – как матрешка, один внутри другого, вот только до самого последнего вряд ли доберешься.
– Стась, а если бы Империя победила – что бы сделали с клонами? – спросил я.
– С теми, кто не запятнал себя участием в мятеже, – ничего. Те, кто согласился принять память основы, были бы поставлены под строжайший надзор и лишены права размножаться.
– А такие, вроде меня?
– Ничего. Видимо, приглядывали бы. Но без ущемления в правах.
– Я не хочу никакой власти, – сказал я. – Я только хочу, чтобы не было войны. Чтобы тебя не казнили. Чтобы Лиона, Наташку и всех девчонок отпустили. Чтобы Семецкий не умер!
Семецкий тихо засмеялся:
– Вот это уж вряд ли… Знаешь, сколько мне лет, мальчик? Так или иначе, а пора.
Я не стал с ним спорить. Я спросил Стася:
– Если я попрошу основу – она может вас отпустить? Если я соглашусь остаться на Новом Кувейте?
Стась размышлял. Нет, неверно. Он не размышлял. Он тянул время, теперь я это понимал.
– Попробуй, – сказал он.
– Да никто нас не отпустит, Стась! – выкрикнул Сашка. – Стась, да как ты можешь надеяться на такое?
Маленький фаг не понимал! Даже он не чувствовал тех интонаций, которые ловил в словах Стася я. Может быть, потому, что Стась говорил сейчас только для меня?
Я выпрямился, подмигнул Лиону – тот ошарашенно смотрел на меня. И крикнул в пространство:
– Эй, вы! Я хочу говорить со своей основой! Я хочу говорить с Аделаидой Снежинской! Слышите? Немедленно передайте ей, что Тиккирей просит встречи!
Ничего не произошло. И никто мне не ответил. Но не прошло и минуты, как дверь камеры с тихим шипением уехала в стену. На пороге стояли двое охранников в силовой броне. В глубине коридора стояли еще несколько.
– На выход. Всем! – скомандовал охранник. Голос, пропущенный через динамики брони, стал жестким и холодным, будто у робота из мультика.
– А как прикажете мне передвигаться? – сварливо сказал Семецкий. – Верните кресло! Или на ручках понесете?
Охранник склонил голову, будто вслушиваясь в чей-то тихий голос. Кивнул:
– Кресло вам сейчас вернут.
– Проверили, бомб не нашли? – ехидно спросил Семецкий. – Небось по винтику разбирали?
– Разбирали, – признал охранник.
– Выпишите мне счет, я заплачу вам за профилактику этого антиквариата, – желчно пообещал Семецкий.
