Лялька все-таки придержала Людмилу. Та даже не догадалась, что тело, закутанное в разлохмаченное тряпье и вынесенное из дома, было телом ее мужа. Она что-то бормотала о творце линз, о все галактической прозрачности времени, пространства и душ человеческих, о том, что только она вместе с братьями и сестрами (те притопали чуть позже, сгорбленные наличием своих любимых барабанчиков) может остановить все безумие, творящееся вокруг.

Лариса со всем соглашалась, до крови закусывая губу, и разъясняла Мирошник, что существует место, где она и ее единоверцы нужны не менее, чем здесь.

Это место располагалось везде, где одновременно с нами находился один из наших общих знакомых. А именно — Григорий Мельниченко. Потому что — большой начальник. Потому что — сила. Потому что люди за ним идут. Взбешенный от драки и вида распятого Мирошника, я долго доказывал это и побледневшему Пригоже. Может, я и был не прав, но надо же было что-то делать!..

Эх, оружие бы мне, как господину майору, тогда эту одновременность места можно было бы и несколько нарушить!.. А без этого люди сходили с ума на глазах и, казалось, что лишь радикальные меры могли привести их в себя. Да и Людмиле без защиты оставаться никак нельзя было. Ведь «чертовы дети» не исчезли. Они повсюду. Они рядом. Они внутри нас. Вот и обычные люди, которые, спотыкаясь о камни и окружающие ужасы, равнодушно бродили вокруг нас, казались мне все больше и больше похожими на них. Босхиниана какая-то!..

Пригожа — и в прямом, и в переносном смысле — закусил удила. Обращаться за помощью к Мельниченку он не желал ни за какие пироги. И напрасно я доказывал ему, что у Григория Артемовича действительно есть такой-сякой опыт, что он объединил вокруг себя довольно значительные милицейские силы, что, в конце концов, он поддерживает его, Ивана Валентиновича, на выборах. Иванушка уперся. Мол, избиратели его не поймут. Но пока не понимал его только я. Впрочем, я не был его избирателем.

Однако спустя некоторое время Иван все-таки согласился отправить Людмилу Георгиевну с ее сродственниками по вере к Мельниченку, а также попросил Ляльку поехать с ними, чтобы она внятно разъяснила майору ситуацию. Лялька было заколебалась, но, взглянув на меня, согласилась. Умница!..

Я провел взглядом видавший юнакские виды автобус, вперевалочку удаляющийся от нас по потрескавшейся дороге, и мне почему-то стало очень тоскливо. Так тоскливо, что я даже огляделся вокруг, ожидая нового появления бабешек. Но вокруг было сравнительно тихо. Только полинявший Пригожа мрачно собирал вокруг себя оранжевожилетчиков, да смущенный Дмитрий Анатольевич горбился над своим кофром, что-то выискивая в нем. «Что, — злобно подумал я, — без носильщика остался? Таскай теперь сам свои прибамбасы, салабон, пока не взопреешь».

Впрочем, преть особо Бабию не пришлось. И в этом была моя заслуга. Хотя и несколько опосредованная.

— Иван Валентинович, — обратился я к Пригоже, — есть идея. Может, обсудим?

Идея моя касалась метода борьбы с лавовыми извержениями при помощи жидкого азота и строилась на том, что, за исключением других, надо было принимать как рабочую версию Бабия относительно причин внезапных выбросов лавы.

Когда я пояснял это Пригоже, то сам ощущал свой бытовой дебилизм и научно-техническую импотенцию. Впрочем, Иванушке нужны были хоть какие-нибудь свежие мысли. Даже самые идиотские. Кстати сказать, приказ о создании на берегу Сухого Каганца крематория Пригожа таки отдал. Хоть это решил! Впрочем, Иван Валентинович вдобавок заставил себя принять и другое решение.

— Дмитрий, — окликнул он Бабия, — ты действительно на полигоне у Беловода жидкий азот видел?

— Да, кажется, — пожал тот плечами. — Хотя ручаться не буду.

— Хорошо, — и Пригожа обратился к одному из оранжевожилетчиков: — Семен, возьми-ка человек пять, найди какой-нибудь грузовик и — ко мне. Поедете с Бабием на автозаводской полигон. Он объяснит, что там нужно забрать. Впрочем, — внезапно запнулся Иван Валентинович и задумчиво посмотрел на меня, — я и этот человек тоже с вами поедем.

Ну как все меня любят и уважают!.. И лишь тогда, когда мы уже тряслись на исцарапанном микроавтобусе вслед за огромным «КрАЗом», я начал понемногу понимать причины такого-расположения к своей особе.

А понимание это началось с того, что Пригожа усадил Дмитрия рядом с водителем, четверых «оранжевых» — за ними, а сам вместе со мной забился в уголок подранного заднего сиденья.

Я смотрел в мутное, покрытое пылью окно, за которым бурлил хаос. Иван сцепил ладони и молча крутил большими пальцами то в одну, то в другую сторону. В конце концов он прокашлялся и всем туловищем повернулся ко мне. Даже сиденье заскрипело.

— Роман Ефимович, вы, наверное, знаете, что в том месте, куда мы едем, одним близким вам человеком осуществлялись определенные технические эксперименты?

Он ждал ответа, но я, сосредоточенно уставившись в его лазурно-водянистые глазенки, молча ожидал продолжения.

Пригожа, ускорив пальцекручение, утвердительно вздохнул:

— Знаете… — и чуть выпрямился. — Странно все это. Люди что-то придумывают, что-то изобретают, к чему-то стремятся и считают себя гораздо могущественней природы. А та внезапно слабо и к тому же спросонок трясет своей седой головой, и все человеческие устремления идут коту под хвост. Не так ли?

Я криво ухмыльнулся:

— Да вы поэт, Иван Валентинович.

Тот остался серьезным.

— Поэтам в наше время, впрочем, как и во все иные времена, денег не платят, а я привык, чтобы мне их платили. Не просто так, конечно. За работу. За труд. Как любому умному и трудолюбивому человеку. Скажем, вы… Или тот же Беловод — умница, изобретатель, знаток своего дела, но… поэт.

Я осторожно смотрел на Пригожу:

— Почему — поэт? За Вячеславом Архиповичем таких талантов не наблюдалось.

Иванушка наконец расцепил ладони и махнул рукой:

— Это я фигурально. Потому что вы все ужасно непрактичные люди.

— В отличие от вас?

— Вот, вот, в отличие. Иногда мне кажется, что мы…

— Разные виды хомо сапиенса?.. Или хапиенса?

Он чуть криво, как и я до этого, улыбнулся, не обращая внимания на мою иронию:

— Что-то вроде этого, — и возмущенно передернул плечами. — Ну, вы сам посудите, Роман Ефимович… Сделал человек какое-то изобретение. Очень полезное, подчеркиваю, изобретение, за которое можно получить огромные деньги и… Отдает его за бесценок какому-то мелкому шантажисту, которого с помощью, скажем, таких людей, как я, можно было бы за пять минут в бараний рог согнуть. А все из-за того, что этот шантажист наделен такой-сякой властью и умеет защищать свои материальные интересы…

— Однако же умеете вы словеса плести, Иван Валентинович, — притворно удивился я, ощущая все большее и большее беспокойство. — Кстати, про шантажиста… Как его имя-отчество, вы мне, конечно, не скажете?

— Не все сразу, дорогой мой Роман Ефимович. Впрочем, как мне кажется, вы и сами об этом догадываетесь. Как и о том, что наши, — он подчеркнул это слово, — интересы могут совпадать. По крайней мере, на определенном отрезке времени. И вообще, в сложившейся ситуации не следует ли нам, господин Волк, держаться друг друга? Так сказать, я — вам, вы — мне, мы оба — интересующему вас человеку.

Мне неожиданно вспомнились отрывки из разговора, подслушанного мною на заднем сиденье Мирошникового «форда», и злость начала горячо, как та бабешка, шевелиться внутри меня. Я, стиснув зубы и из последних сил не позволяя этой злости выплеснуться наружу, проскрипел:

— Шантажиста часом звать не Олег Сидорович?..

Пригожа обжег меня взглядом:

— Его могут звать и Роман Ефимович. Но если мы договоримся, то сможем договориться про смену имени и с Мельниченком. И все будет хо-ро-шо, — по складам закончил он.

Меня даже трясти начало.

— Иван Валентинович, ваша война — не моя война. Тем более, что вы вообще ни хрена о ней не знаете. Что вам нужно? Чем вы заняты? Посмотрите вокруг: не теряете ли вы чувство реальности?

Вдруг я окаменел.

— Стоп!.. Зачем вы обыскивали квартиру Беловода? Да и обыск у меня, у Бабия — тоже, наверно, ваша работа?..

Глаза Пригожи внезапно округлились от удивления. И мне показалось, что это чувство было совершенно неподдельным.

— Какие еще обыски?!.

В это время микроавтобус резко остановился, бросив нас к передним сиденьям, и водитель обернулся к нам.

— Приехали, Иван Валентинович! Что делать будем?

Пригожа устало провел ладонью по лицу и громко обратился ко мне:

— Хорошо, потом договорим. Но, Роман Ефимович, о сотрудничестве все-таки подумайте. Мне сейчас позарез нужен рядом трезвомыслящий человек.

«Трезвомыслящий человек» еле сдерживал жгучую злость и всеми силами пытался ее остудить. Этот процесс длился все время, пока наша группа тупо надрывалась, таская термосы с жидким азотом к немного перекошенному «КрАЗу». Те были найдены нами почти сразу после того, как мы сорвали пломбы с входной двери и небольшой усталой толпой втекли в полутьму почти неповрежденных складских помещений. Наверное, температура жидкости, плескавшейся в голубых цилиндрах, в конце концов передалась и мне, потому что какое-то студеное равнодушие ко всем и ко всему все больше и больше выхолаживало мою кровь. Законы, так сказать, энтропии в действии. Или обычная реакция на чудеса-события последних дней?..

Разбираться в этом вопросе мне было некогда, не под силу, да и некоторые персонажи нашего представления не давали возможности этого делать. Например, Дмитрий Бабий, незаметно исчезнувший из поля моего зрения. Только что был рядом, возясь со своей камерой, но, когда Пригожа нервно махнул рукой и выкрикнул: «Хватит, ребята!», вездесущего оператора нигде не было видно. Еще то привидение!..

Пригожа пока этого факта не замечал.

— Хватит, ребята, — повторил он. — Чтобы зря не надрываться, испытаем сначала ту технику, что натаскали, а коль выгорит что-нибудь, то приедем сюда снова да еще наберем.

— Иван Валентинович, — хрипло спросил один из оранжевожилетчиков, — а для чего все это? — и он ткнул грязным пальцем в кузов «КрАЗа». — Это лекарства какие-то, что ли?

— Может, и лекарство, — задумчиво произнес Пригожа. — Необычное лекарство для необыкновенных существ. Так, Роман Ефимович?

И он обернулся ко мне. Но сделал это немного поздно, потому что Волк уже шел по следу, исчезая за углом склада.

Я слышал, как Пригожа громко звал меня. Потом — Бабия, заметив наконец, что и того нет рядом. Потом он длинно и неумело ругался, нервно приказывая своим оранжевым воинам моментально отыскать нас. Но я не обращал внимания на эти тирады, пристально осматривая ряд дверей, выстроившихся передо мною. На одной из них бумажную пломбу разделила едва заметная издали линия разрыва. Тело мое само бросилось к зеленому прямоугольнику, не ожидая, пока на горизонте появится погоня.

Дверь, чуть скрипнув, отворилась. Я нырнул в прохладную полутьму и… чуть не упал, споткнувшись о знакомый мне кофр. Рядом лежала видеокамера. Я скользнул по ней взглядом и прислушался к звукам, доносящимся снаружи. Было слышно далекое топание тяжелых ботинок. Снова посмотрев на камеру, я сунул ее под руку и осторожно двинулся в глубь помещения.

Мутный свет из маленьких, высоко расположенных окон вяло сочился на хмуро замершие консоли, тельферы, пучки кабелей и прочее железо, со стороны напоминающее сборище каких-то механических монстров, которые замерли, думая свою металлическую думу. Лишь тихая возня сгорбленно-гоблиновской фигуры в дальнем уголке цеха нарушала этот смазанный солидолом покой.

Пытаясь ступать неслышно, я тронулся к ней и уже через минуту замер позади, наблюдая за тем, как Дмитрий сосредоточенно сует во внутренний карман куртки какую-то массивную красноватую коробочку, вытащенную из старого слесарного шкафа.

— Разворовываем частную собственность? — кашлянул я осторожно.

Но, несмотря на мой приглушенный голос, Дмитрий даже подскочил на месте, ошеломленно выпрямляясь и поворачиваясь ко мне.

— Ты?..

— Я-я, — прозвучал мой ответ на манер немецкого «да-да». — Что это за штучка у вас такая интересненькая, Дмитрий Анатольевич? Может, дадите посмотреть?

Бабий понемногу отступал, пока не прижался к параллелепипеду шкафа. Губы крепко сжаты, рыхлые щеки взбугрились желваками. Любопытная картина. И действительно, что он здесь такое нашел, ловко спрятавшись от глаз человеческих? Ранее способностей вора или частного детектива за ним не наблюдалось.

Внезапно позади громыхнули двери. Даже в неверном свете было заметно, как обескровилось лицо Дмитрия. А я, подняв на плечо видеокамеру, завопил:

— Выйдите на свет, Дмитрий Анатольевич, выйдите на свет! А потом осторожненько-осторожненько пройдите к левой консоли. Только улыбайтесь, улыбайтесь. Зрители должны видеть, что жители города героев — Гременца — не теряются при любых обстоятельствах.

Дмитрий изумленно заморгал, чем доставил мне незабываемые впечатления и чувства глубокого удовлетворения, не испохабленные даже разъяренным голосом Пригожи:

— Какого черта, Роман! Что здесь происходит? Вы что, в детство впали?

Я обернулся, переводя камеру на него, и озабоченно ответил:

— Снимаем эпизод будущего документального фильма про гременецкую катастрофу, Иван Валентинович. Дубль первый. Начало спасания Юнаков.

Пригожа недоверчиво посмотрел на меня, молча обвел глазами помещение и остановил их в конце концов на Дмитрии. Тот смущенно улыбнулся ему навстречу.

— Идиоты, — сплюнул Ванюша себе под ноги и раздраженно посмотрел на меня — Роман Ефимович, вы что, с ума сходите? Я ведь и так на вашу бредятину клюнул. И если способ, предложенный вами, не сработает, то я…

— А что — вы? — опустил я видеокамеру. — Бросите меня в Каганец? Расстреляете? Отдадите на растерзание сатанистам?..

— Если через полчаса мы не будем на Юнаках, я лично передам вас, Роман Ефимович, лично Мельниченку. Вас устраивает такая перспектива?

Я притворно засуетился, суя камеру в руки Бабия:

— Скорее, скорее, Дмитрий Анатольевич! Ведь прав Иван Валентинович: нас ждут великие свершения.

— Идиоты, — снова сплюнул Пригожа и, прежде чем пойти к выходу, еще раз обвел взглядом помещение. Естественно, ничего особого в нем он не заметил.

Наша приятная компания молча вышла на плац полигона. Лишь Дмитрий в двери горячо дохнул мне в затылок:

«Спасибо!..»

Чудак!..

Я пропустил телевизионщика вперед себя и вдруг увидел, как из бокового кармана его джинсовой курточки на бетонную плиту упала скомканная бумажка. Этого никто не заметил, как и того, что я, моментально согнувшись, схватил ее и засунул в карман. Но уже свой. Пример воров, наверное, все-таки заразителен.

Поднятая мной бумажка имела свойства раскаленного камешка, потому что все время прожигала ткань брюк, и я так беспокойно ерзал на сиденье микроавтобуса, что Пригожа несколько раз делал мне хмурые замечания. Я молча глотал их и только тогда, когда кандидат на должность мэра отвратительно, но изобретательно выругался, чуть не сдержался. Но вовремя остановился, поскольку всплеск чувств Ивана относился уже не ко мне.

Перекошенный от термосов «КрАЗ» как раз исчезал за углом когда-то пятиэтажной малосемейки, оставляя за собой призрачные клубы серой пыли, смешанной с сизоватым дымом, сочившимся со всех сторон. А из узенького переулка, едва не остановив наш автобус, на дорогу выплеснулась шумная толпа. Ругань Пригожи относилась именно к этой ситуации и быстро перешла в одобрение действий водителя, который, резко крутанув руль, успел удержать машину на более или менее ровном асфальте. Останавливаться он не желал, да и приказа соответствующего не было.

Но я, расплющив лицо по заднему стеклу, заорал:

— Стой, стой, мать твою!..

И, пригнувшись, кинулся к выходу из автобуса, немного помяв на этом пути господина Пригожу. Тот успел схватить меня за рубашку и заорал не менее бешено, чем я:

— Куда?! Куда тебя понесло? Окончательно с ума сошел?..

Держал он меня крепко, хотя я сопротивлялся изо всех сил и уже едва не выламывал не желающую открываться дверцу. Водитель сбросил газ до минимума, не зная, как поступать, а я тащил за собой и Пригожу, и еще две пары крепких рук, вцепившихся в меня.

— Пустите!.. Пустите меня! Иван, Иван, там — Лианна. Та девчонка, которую мы ищем!..

Очевидно, мои захватчики тоже выглянули в окно, потому что их тиски немного. ослабли, и я вывалился из автобуса, больно ударившись локтями о жесткий теплый асфальт. Кто-то упал мне на спину, но я, сбросив его с себя, вскочил и выпрямился, широко расставив ноги и уставившись на быстро приближающуюся к нам толпу.

Впереди бежала Лианна. Ее широко раскрытые глаза были не намного меньше разинутого рта, которым она тяжело хватала горячий воздух. Даже издали было заметно, что девушка бежит из последних сил, едва переставляя чуть вывернутые ноги. Подобия людей, двигающихся за ней вдогонку, давно окружили бы ее, если б их не сдерживал худощавый полуобнаженный юноша, в котором я узнал Михая.

Он пятился, размахивая перед собою полутораметровым обрезком трехдюймовой трубы, и чем-то напоминал героя-рыцаря из любимых мной когда-то произведений в стиле «фэнтези». Его упругие мышцы легко перекатывались под вспотевшей блестящей кожей, а труба напоминала двуручный меч, которым он угрожал стоголовому фантастическому чудовищу. А то огрызалось, выплевывая ядовитые фразы: «Держи их! Лови! Бей этого гада, не давай убежать! Слева заходи, слева! К Люциферу их, к люциферу! К светосиятельному, сия-я-ятельно-му-у-у-у!.»

Как ни были обезображены похожие друг на друга лица, но я с беспокойством отметил, что молодых, как это было раньше, среди них было не так уж и много. Неужели новое учение стремительно овладевает массами?.. Но размышлять над этой проблемой было некогда, потому что Лианна, глядя вперед немигающими глазами, едва не прошмыгнула мимо, не то чтобы не узнавая, а просто не видя меня.

— Лианна, — завопил я, хватая ее за руку, — остановись! Остановись, девочка! Быстро к машине. Это я — Роман. Роман Волк.

Она дико сопротивлялась, не вслушиваясь в мой хриплый голос. Пришлось схватить ее за запястья, крепко встряхнуть и бросить в руки оранжевожилетчиков, замерших позади.

— Тащите ее в машину! Быстро, быстро, ребята!

А толпа была уже рядом… Михай, обо что-то споткнувшись, внезапно упал лицом вверх, подняв трубу над собой, и орава грязной протоплазмой начала обволакивать его. Я было бросился к парню, но что-то цепкое схватило меня и потянуло назад. Оглянувшись, я увидел еще одного оранжевого вояку, пытавшегося оттащить меня к дверце машины, из которой, махая рукой, выглядывал Пригожа.

— Роман Ефимович, не сходите с ума! Надо ехать отсюда, иначе они нас просто раздавят!.. Прыгайте, прыгайте сюда!

Но пока что орава была намерена раздавить только Михая, и я был намерен не допустить этого. Потому что в таком случае Лианна осталась бы совсем одинокой в этом обезумевшем мире. Я крутнулся, оставляя обрывки рубашки в сжатой руке оранжевожилетчика. Но вторая его рука, сжатая в огромный кулак, вдруг начала стремительно вырастать, приближаясь ко мне. Мне показалось, что я почувствовал какой-то хруст, перед тем как, окунувшись в мгновенную яркую вспышку, оказаться в полной темноте. И спокойствии.