Бензин мы выпросили у угрюмого мужчины, упрямо таскавшего вещи из своего немного перекошенного, как мне показалось, дома. Рядом с ним суетилась его худенькая жена, которая все время повторяла: «Ой, горюшко, ой, горюшко, что же оно делается, что же оно делается!» — и громко сетовала на сына-школьника, позавчера отправленного в детский лагерь. Последнее происходило, скорее всего, бессознательно и по старой привычке: если ругают — значит повезет. Ее небритый муж вылил в бак полную канистру прозрачно-розовой жидкости с резким запахом, неэкономно хлюпая ею через край. От платы в виде моего неизменного и измятого доллара, найденного в кармана джинсов, он отказался: «Потом рассчитаемся, ребята. Сами видите, что творится!..»

А «творилось» вокруг действительно что-то апокалиптическое. И если раньше, зажатый между сиденьями «форда», я воспринимал на слух лишь отголоски катастрофы, то сейчас пришла пора восприятия и зрительного. Я понял, что мне надо было благодарить судьбу, которая хоть и вела себя со мной последнее время довольно невежливо, но невежливость свою проявляла постепенно. А к кому, скажите, должны были обращаться те, кто сразу же влез в сущность стихии не только слухом или зрением, а всем своим истерзанным, искореженным, окровавленным естеством? К Богу с его небесным равнодушием ко всему земному? К дьяволу с его приземленным лукавством? Или все же к власти земной с ее ограниченными возможностями?

А то, что возможности последней действительно были ограничены, я убеждался все больше и больше, неудобно умостившись на багажнике мотоцикла и обозревая окружающую среду, одновременно размышляя над тем, что рассказали мне Михай с Лианной. Рассказ их был довольно сумбурен, необычен, и логические цепочки, которыми я приучил себя пользоваться в этом сумасшедшем мире, начали напоминать мне велосипедные цепи, растянутые временем и накрученными километрами: только прижимаешь их немножко сильней, как они, сухо щелкнув, проскакивают по звездочкам, нисколько не добавляя скорости двухколесному агрегату. Хорошо еще, что вообще не спадают на многокилометровом перегоне. Однако про расстояния…

Как я выяснил еще при первом разговоре (и если можно было доверять взволнованному Михаю), спидометр мотоцикла накрутил в тумане порядка трех километров. То есть мои молодые друзья преодолели весь этот путь с «безумной» скоростью километр в час. Когда я обратил их внимание на этот факт, они окончательно растерялись, злость их мгновенно испарилась, а Михай долго и запутанно начал доказывать мне, что в его рассказе, наоборот, ничего не перепутано.

И вообще (тыкал он мне под нос свой псевдояпонский будильник), смотри: согласно ему они находились в тумане больше пяти часов, и если «крутяга» из микроавтобуса доказывает, что сейчас только полпервого (а они с Лианной выехали в город по просьбе ее матери около двенадцати), то пусть он идет ко всем чертям. Там, говорят, хорошие часовщики водятся. Пусть они его «сейко» отремонтируют! А то ишь какой! Еще и бензина, жлобяра, не дал!

Пришлось обратить внимание господ байкеров на свои часы и на то, что действительно за пятнадцать минут залитый под завязку бак мотоцикла не может опустеть, если, правда, он где-то не пробит. Тут Михай с Лианной начали недоуменно вертеть головами и даже потыкали пальцами в бак. Поскольку это было уже нечто материальное и требующее самого тщательного исследования. Как и то, что это «оно» начало громыхать и взблескивать в серой туче, окружившей Юнаки. А из-за того, что выглядело это довольно зловеще и лезть на своих двоих туда мне почему-то не очень хотелось, то мы и двинулись к частному сектору искать горючее, почти сразу же наткнувшись на озабоченного мужчину с его худенькой женой. Хотя озабоченных, мягко говоря, людей вокруг хватало.

Утяжелив бак мотоцикла бензином, Михай и подобрел, и осмелел. Растерянность его исчезла, и он рвался в бой. То есть в туман. Чтобы убедиться, развеять и доказать. И только несмелая просьба Лианны относительно необходимости показаться на глаза матери, с которой они расстались еще утром, остановила его. Да и мне надо было разыскать в конце концов Ляльку. Потому что — и это я ощутил с какой-то неистовой силой! — только она могла помочь мне найти хоть какую-то точку опоры в этом мире, проваливающемся под ногами.

Поэтому, оседлав втроем запыленного механического зверя, мы потарахтели к Юнакам, полуразрушенные девятиэтажки которых корявыми клыками торчали вдали. И если дома частного сектора были почти не повреждены, то один из бывших спальных районов города имел совершенно иной вид. Вид разрушенного Сталинграда из фильмов про вторую мировую.

Я мог только представлять, что творилось здесь сегодня утром, и, растирая горло, прикидывать, сколько людей осталось под обломками, медленно и больно умирая под ними, но перед этим пытаясь найти путь наверх через многотонные глыбы тьмы, обрывая об них ногти, раздирая нехваткой кислорода легкие и выкатывая глаза, переполненные — сейчас лопнут! — ужасом и непониманием происходящего.

Небольшие кучки людей, в основном мужчин, ковырялись в обломках, пытаясь что-нибудь или кого-нибудь отыскать, вытянуть, привести в сознание. И хотя первый шок уже явно прошел, но в нахмуренных лицах и напряженных голосах ощущалась скрытая истерика: не хватало какой-нибудь случайной фразы или косого взгляда, чтобы все это вдруг взорвалось, задвигалось, заверещало, сталкиваясь коленями, кулаками, окровавленными грудями и обескровленными лицами.

Именно поэтому мне сначала показалось, что Неонила Петровна, собравшая вокруг себя небольшую группу женщин, детей и обмотанных каким-то тряпьем представителей мужского пола, занята неплохим делом. Она, прижав к груди небольшую, но толстую книжку в черном переплете, о чем-то разглагольствовала, взгромоздившись на груду битого кирпича и время от времени размахивая свободной рукой. Позади нее высилось здание церкви, почти неповрежденное в этом бардаке. Что само по себе уже было довольно символично. А мы, заглушив двигатель мотоцикла, стояли неподалеку, и Лианна, бросая на меня короткие растерянные взгляды, не могла найти в себе сил для того, чтобы подойти к матери. А та не видела дочери, потому что вглядывалась во что-то совсем иное, угрожающее всем, но видное лишь ей одной.

— Блаженный, кто читает, и тот, кто слушает слова пророчества и придерживается написанного в нем — поскольку время уже близко! — подвывала Неонила Петровна с руин, еще немного дымящихся пылью. — И сказано было Иоанном Богословом: «Кого Я люблю, того укоряю и караю его. Будь же ревностный и покайся!» Любит нас Господь, люди, ох любит! Ведь покараны мы и потерей великой Отчизны, и развалом этой страны, и искореженными судьбами нашими. Но покаялись ли мы? Нет! И время настало! — вдруг даже завизжала она. — «Потому что пришел этот великий день гнева Его, и кто устоять может?» Поскольку открыт был колодец бездны, и дым повалил из колодца, словно дым из большой печи. И потемнели солнце и воздух от колодезного дыма.

Я, понемногу входя в своеобычное ироническое состояние, даже посмотрел на затянутое серебристой дымкой небо, разрисованное клубами колод… гм… мазутного дыма, поднимающегося со стороны нефтеперерабатывающего завода. Потом отыскал глазами между руин клочок горизонта, затянутого туманом. Да, было в этом что-то… А Неонила не утихала:

— И произошли молнии и грохот, и громы, и произошло великое трясение земли, которого не было с тех пор, с каких человек живет на земле. Великое такое землетрясение, такое сильное!

Я увидел, как зрачки у Лианны понемногу расширяются, а Михай, обняв ее за плечи, играет желваками. В конце концов, он не выдержал:

— Неонила Петровна, — хрипло выкрикнул парень, — ну чего вы людей пугаете? Они и так перепуганы. И, ващ-ще, что это за любовь такая у вашего Бога? — И он передразнил ее: — «Кого я люблю, того укоряю и караю того». Во дает!.. Это как же тогда он изгаляется над теми, кто ему не нравится?! Лучше уж дьявольская ненависть, чем такая божеская любовь!..

Народ тихонько загудел, и не было понятно: то ли одобряет он Михая, то ли осуждает.

Неонила на своем алтаре из разбитого кирпича покачала головой:

— Михаил, Михаил… Сколько раз я тебе говорила, чтобы, во-первых, на пушечный выстрел не подходил к Лианне, а во-вторых…

— Мам! — раздраженно воскликнула девушка. — Хватит уже! Как ты мне надоела со своими наставлениями и со своим Богом! Если Бог, как и ты, способен лишь на нудные поучения, то пусть он идет ко всем чертям!

Среди людей пронесся недовольный шорох. Михай неуверенно улыбнулся.

— …а во-вторых, — не обратила Неонила внимания на выпад дочери, — я говорю о том, что тех, кого любит Господь, судить может лишь он, а не какие-либо другие силы. Человеческие или нечеловеческие. И что касается человека, так он вообще не имеет права никого осуждать и наказывать! Не имеет! Ведь сказано у святого Павла: «Мне месть принадлежит. Я отплачу, говорит Господь». Значит, даже зло наше берет он на себя!

— А кто возьмет на себя это зло? — вдруг послышалось позади.

Я обернулся и увидел госпожу Мирошник в некогда белом наряде, широким жестом обводящую окружающие руины. Рядом с ней сомнамбулично замерли ее прозрачные братья и сестры с барабанчиками на груди. «Они вообще в этом мире живут или нет?» — спросил я самого себя, вглядываясь в их безвольные лица, показавшиеся искусно сделанными, но безжизненными масками.

— Мне кажется, — продолжала Людмила, — что любой из нас сам должен отвечать за свои поступки в испытаниях, уготованных нам Творцом, для того чтобы рассмотреть сквозь них нашу сущность и уничтожить ее, если она обезображена. Но эти испытания не могут иметь всемирного характера, потому что сам человек пока, — она подчеркнула это слово, — существо не всемирное. И поэтому, — повысила Мирошничиха голос, — сейчас лучше не цитировать апокалиптические пророчества, а просто помочь тем, кто действительно нуждается в помощи, и показать, кто на что способен. Давайте оставим пророческие словам — пророкам, творение — Творцу, а человеческие дела — людям.

— Люди, у вас врача нет? — негромким механическим голосом спросила измученная женщина с двумя детьми: мальчиком лет девяти и девочкой немного младше его. Они неслышно вышли из-за угрожающе наклоненной стены помещения, пристроенного к разрушенному блочному дому. На стене еще болтался кусок сломанной вывески, на котором красивыми готическими буквами значилось: «катская контора».

«Контора для пыток что ли?» — растерянно мелькнуло у меня, пока я не сообразил, что тут, наверное, был расположен офис адвоката.

— Люди, у вас врача нет? — монотонно, будто автомат, повторила женщина.

Никто не отозвался. Правда, в это время слева послышался шорох, и голос, который я узнал бы среди тысячи голосов, произнес:

— Людмила Георгиевна, вы, кажется, терапевт по специальности?

Мирошник не обратила на это внимания, поскольку Неонила как раз спустилась со своего потрескавшегося пьедестала и начала приближаться к ней. А я, резко дернувшись, бросился к Ляльке. Она увидела меня, и ее глаза на какое-то неуловимое мгновение вспыхнули сиреневой радостью. Но это мгновение показалось мне вечностью, которая была презрительно-равнодушной и к Дмитрию, маячившему с видеокамерой за Лялькиной спиной, и к Михаиному мотоциклу, чуть не опрокинутому мною, и даже ко всему окружающему хаосу, внезапно ставшему каким-то мелочно-далеким.

— Ты как, жива? — глупо спросил я Ляльку, но она не обратила внимания на бестолковость моего вопроса и даже попала в тему.

— А ты?..

— И снаружи, и внутри…

Мы улыбнулись друг другу, и руки наши встретились. А потом ее ладонь легонько коснулась моего грязного лица… Я хотел спросить Ляльку о том, как они пережили землетрясение и нет ли известий от Беловода, но в это время что-то вновь толкнуло меня в спину и вновь Лялькины глаза стали настороженно-холодными и чуть отстраненными.

— А пугливым, и неверным, и мерзким, и душегубам, и развратникам, и чародеям, и идолопоклонникам, и всем неправдолюбцам, — их место в озере, которое горит огнем и серой, — выла Неонила, одной рукой зажав книжку, а второй ухватившись за платье Мирошничихи и таская ее из стороны в сторону. Казалось, худенькая Людмила Георгиевна сейчас взлетит, словно кукла, но оказалась она неожиданно сильной и, ухватившись за торс Неонилы, быстро перехватила инициативу.

— Нет у вас тут врача, — бесцветно констатировала женщина с детьми и, взяв их за руки, тихонечко побрела дальше.

— У нее шок, — произнесла Лялька и поджала губы.

Я еще не понял, кого она имела в виду, а Михай с Лианной уже бросились к дерущимся бабам и, зажав Неонилу, начали оттягивать ее в сторону. Та бросила Мирошничиху и вцепилась в волосы Михая, визжа на уровне ультразвука:

— И схватил он змея, ужа стародавнего, что дьявол он и сатана, и связал его на тысячу лет!..

Михай чуть пошатнулся, но устоял и резко, наотмашь, ударил Неонилу по лицу. На губах у той появилась струйка крови. Книжка упала ей под ноги.

Неонила отпустила Михая, бессмысленно оглянулась и, остановившись взглядом на Лианне, ойкнула и зарыдала, уткнувшись лицом в ее обтянутое черной кожей плечо.

— Ох и дуреха ты, маманя, ох и дуреха, — тихонечко проговаривала Лианна, поглаживая ее по спине. Растерянный Михай, стреляя глазами во все стороны, топтался рядом.

— А мне говорила, что с матерью все хорошо, что она сама ее в город послала, — мрачно заметил я, наблюдая за тем, как мелко-мелко начала трястись полусогнутая спина Неонилы Петровны. Мельничиха со смешно-величественным видом отряхнула платье и подошла к своей компании, которая за все это время даже ни разу не шелохнулась.

— Кто говорил? — не поняла Лялька.

— Так Лианна же!.. Они с Михаем в город ездили. Не доехали. Странные там дела творятся, Лялька.

Вдруг загудели барабаны, и Мирошник, повернувшись к молчаливым людям, которые никак не среагировали на ее потасовку с Неонилой, запричитала:

— Все, в чьей душе нет места мраку, пусть идут к прозрачному братству и объединяются в нем. Мы научим вас преодолевать все преграды, мы научим вас высвобождать психокосмическую энергию и подниматься аурой души над биополем плотской боли, мы…

Это даже для меня было чересчур. Очевидно, так подумал не только я. Вот и высокий бородач в черной рубашке, появившийся непонятно откуда, подошел к троице Неонила-Лианна-Михай и раздраженно взмахнул рукой в направлении Людмилы:

— Да довольно вам, дочь моя… Не ко времени все это.

И он, наклонившись, что-то начал говорить Неониле, которая в ответ, всхлипывая и соглашаясь, быстро-быстро закивала головой. Михай, сплюнув себе под ноги, отошел в сторону. А мужчина, обняв Неонилу за плечи и отдав ей подобранную книжку, обратился к людям, количество которых, как ни странно, немного возросло:

— Братья и сестры! Тяжелые испытания выпали сегодня на нашу долю. Еще большие испытания ждут всех нас впереди. Так войдем же в храм Господний и вознесем молитвы Господу нашему, и пусть он просветлит души наши, укрепит их и направит на путь праведный.

И, продолжая обнимать Неонилу за плечи, бородач медленно пошел с ней в направлении странным образом уцелевшей церкви. Кое-кто из людей молча потянулся следом, кое-кто растерянно стоял на месте, и лишь несколько человек — кто сплюнув, кто махнув рукой — побрели к руинам. Дмитрий, поздоровавшись со мной и сделав вид, что только сейчас меня заметил, нацелился объективом видеокамеры на спины людей, бредущих к церкви.

— Отец Владимир, — крикнула Лялька, — а это не опасно? Ведь валится все кругом.

Бородач, бывший, как я понял, настоятелем, на ходу обернулся к ней:

— Я только что оттуда, Лариса Леонидовна. Храм Господний — нерушимый.

Еще несколько людей неуверенно тронулись за ним. Лианна тоже было дернулась вслед за матерью, но я услышал, как Михай насмешливо спросил ее:

— Ты что, тоже этой дуростью заниматься будешь? Я думал, что у нас другие заботы есть…

Лианна, растерянно потоптавшись на месте, прислонилась к мотоциклу.

— Можно, конечно, и отчаянно молиться, разбрасываясь словами, — завопила вдруг Мирошничиха, о существовании которой я почти забыл. — А можно, обеспокоясь, изменять сущность свою вместе…

Она не окончила, потому что Михай, свирепо сверкнув глазами, перебил ее:

— Тетка, да заткнись ты!..

И сказано это было так убедительно, что Людмила поперхнулась словами, боязливо поглядывая на рокера.

Мне хотелось рассказать Ляльке о том, что произошло со мной, и узнать о том, что происходило с ней. Посоветоваться, в конце концов. Но она, жестом остановив меня, открыла кофр, болтающийся у нее на плече, выудила оттуда микрофон и протянула конец провода Дмитрию:

— Дымок!.. Подключай. Я сейчас вот туда поднимусь, — она указала микрофоном на груду кирпича, на которой недавно стояла Неонила, — и пару слов выдам. А ты сделаешь меня на фоне церкви. Подержи, — она ткнула мне кофр, и я с глупым видом замер с ним, наблюдая за тем, как Лялька, растопырив руки, словно наседка крылья, осторожно идет по битому кирпичу.

«Работа, работа, — мрачно думал я. — На работе — работа, дома — работа, на отдыхе — работа! И в радости — работа, и в горести — работа. Трудолюбивая женщина. Как только с ней Дмитрий живет?» — закончил я мысль, совсем забыв о том, что и сам прожил с этой грудоголичкой несколько лет. И довольно неплохих, надо сказать, лет.

— За моей спиной находится Ново-Успенская церковь, — тем временем микрофонила Лялька, задумчиво глядя в объектив. — Странным образом она уцелела во время землетрясения. Для кого-то это — божественное знамение, для кого-то — характеристика профессионализма строителей. А может быть, то и другое вместе.

Послышалось какое-то замедленное стрекотание.

— Не будем спорить о том, нужно ли это, но сейчас, когда спасательные отряды из города почему-то задерживаются, люди потянулись к ней.

Стрекотание усилилось, но, несколько раз кашлянув, внезапно стихло.

— Что они будут искать в ней, когда другие ищут тела родных и близких под обломками разрушенных зданий? Неужели там находится нечто ценнее человеческой жизни? Давайте подумаем вместе.

Над самым куполом церкви из серебристых туч выпал вертолет. И я не сразу понял, что он падает, немного наклонившись носом вперед, покачиваясь и медленно вращаясь вокруг вертикальной оси.

— Лялька-а-а! — завопил я, указывая пальцем на происходящее у нее за спиной.

Она резко обернулась. Дмитрий присел, стараясь одновременно поймать в кадр и ее, и аппарат с неподвижным винтом.

А вертолет, разворачиваясь в воздухе, ударил хвостом по церковному кресту, и тот отлетел в сторону. В другую сторону отлетел хвостовой винт, чем-то тоже напоминающий крест. И одновременно с этим на огромные брызги рассыпалась тускло-золотая капля купола. Потому что вертолет всем своим весом скользнул по ней и ударился о зеленую крышу церкви, с треском продавливая ее, поднимая клубы пыли и проваливаясь вместе с ней, с обломками стропил, кирпича, металла и телами пилотов в помещение храма.

— А-а-а-а! — страшно и одиноко закричал кто-то, а я, ощущая всю мерзопакостную медлительность своего избитого тела, отбросил кофр и бросился к церкви, краешками глаз различая справа разорванное воплем, неестественно искривленное лицо Лианны, а слева, между домами, далекую и немного наклоненную, но неповрежденную скифскую бабу, которая невидящими глазами смотрела сквозь нас в омертвевшую даль.