Книга: Ад
Назад: 2
Дальше: 4

3

Если вам кто-то будет доказывать, что «форд» — очень удобный микроавтобус, то пошлите его ко всем чертям. По крайней мере, скажите, что места между спинками передних сидений и сидениями задними абсолютно не продуманы конструкторами. Прилечь и расслабиться там может разве что пятилетний мальчонка, а не сорокалетний мужчина в полном расцвете сил. Пусть даже покрытый ожогами, ранами, царапинами и грязью. Эта едкая грязь особенно меня доставала: она разъедала кожу и испарялась вместе с сукровицей. Эстет Мирошник сразу же ощутил это и недовольно пробормотал:
— Слушай, Иван, что-то вся наша машина не бензином, а какой-то пакостью воняет.
«Сейчас обернется», — затаив дыхание, съежился я. Но, на мое счастье, Пригожа перебил его:
— Выкинь из головы. Сейчас все и вся этой пакостью пропиталось. Может, от тебя воняет, может, от меня. Не разберешь. Да и наездились мы сегодня сколько!..
Машина медленными рывками тронулась с места. Двигатель стучал. Что-то терлось об колесо с левой стороны борта. Пригожа выругался:
— Черт его возьми! Только недавно вам тачку купили. И надо же было в такую передрягу попасть!
— Это еще не передряга, — мрачно отозвался Мирошник. — Передряга начнется тогда, когда к нам высокое начальство из Киева прорвется. Когда оглядятся и разборки начнут устраивать. Когда Паламаренка будут хоронить. Может статься, как героя…
«Форд» медленно волочился по дороге, время от времени объезжая невидимые мне преграды. В салоне наступило непродолжительное молчание.
— Ну и что? — в конце концов нарушил его Пригожа. — Положим и мы цветы на его могилу.
— После того, как ты его перед народом позорил?
— Ну и что, — повторил Пригожа. — Про покойника или хорошо, или ничего. Будем благородными. Избиратель это любит.
— Тебя команда паламаренковская с грязью смешает.
— Это мы будем посмотреть. У них не было запасного варианта, и ставить им сейчас не на кого.
— Найдут. Ты же должен понимать, что выборы будут перенесены.
— А вот здесь, Виталик, собака и зарыта, — почти пропел Пригожа. — Пока в городе — каша, мы ее варить и будем. Поднимай всех, кого можно. И в Гременце, и в Киеве. Надо доказать, что выборы переносить нельзя. Было два кандидата. Один выбыл по независящим от нас обстоятельствам. Закон этого не запрещает. — И он добавил поучительно: — Все должно быть по закону. Об этом и Мельниченко говорит. Нам у него еще многому учиться надо.
— Мельниченко, Мельниченко!.. Мы еще с ним хлебнем горюшка. Вспомнишь мои слова.
Если до этого Пригожа разговаривал как-то иронично-приветливо, то теперь в его голосе прорезались металлические нотки.
— Без тебя знаю. Но сейчас он мне нужен. — Иванушка подчеркнуто громко произнес слово «мне». — Кстати, видел, как он прибрал спасательные работы к своим рукам? Школа!.. Всем кажется, что он самый главный. Однако, что самое интересное, ни за что же не отвечает, редиска! Но будь уверен, Тамара все распишет как нужно. Повезло ему с боевой подругой: все время рядом, только что в рот не лезет. А где же твои архаровцы, как говорил покойный, земля ему пухом?

 

 

— Яременко с Бабием на Юнаках работают. Делают, как докладывают, репортаж столетия. Я их видел, когда ездил туда, чтоб своей дуре приказать сидеть на месте: они там, возле бабы, собрались с утра митинг протеста устроить по поводу сатанистов, ну и попали в землетрясение… Впрочем, хорошо еще, что на открытой местности.
Пригожа так резко затормозил, что меня вдавило в спинки кресел.
— Как на Юнаках?! Ты что, Виталий, с ума сошел? Они же должны быть возле меня! Тамарина газетка — чепуховина, если ты меня в эфир запустишь в нужном ракурсе!.. Нет, Виталий, ты даешь! Возьми себя в руки: стихия — стихией, но наше главное землетрясение — это выборы.
«Форд» снова тронулся с места.
— В общем, так, — чеканил Пригожа слова, и его домашний имидж линял, как макияж красавицы под дождем. Сейчас едем через Юнаки. Находим твоих. Я остаюсь организовывать спасание людей, и оператор должен быть возле меня. Пусть Мельниченко на заводе возится — основная масса избирателей сейчас в городе, на тех же Юнаках. Ты едешь дальше, к Центру. Узнаешь положение. Если появилась связь, звонишь по телефону моей жене на Кипр: пусть все бросает и приезжает. В этих условиях семейный тыл должен быть обеспечен. Потом возвращаешься на завод и держишь там Мельниченка как можно дольше. Он сейчас у меня под ногами будет путаться. Но главное — съемочная группа. Тем более — Яременко. Она девушка с головой.
Мирошник вздохнул:
— С головой, с головой. Но очень свободу любит и поэтому иногда совсем неуправляема.
— Ты мне ее недельку попридержи, а дальше видно будет. — Пригожа вдруг тоже тяжело вздохнул, даже всхлипнул. — Ох, Виталий-Виталик… Сейчас главное: момент не упустить. Себя проявить как следует. Если бы я раньше знал, что твои на Юнаках работают! А теперь… Господи, хоть бы подольше никто из города не появился!
Мирошник кашлянул:
— А меня, Иван, как раз очень волнует обратное. Уже часов пять прошло с начала толчков, а Гременец словно вымер. Ни тебе связи, ни транспорта, ни людей. Что-то здесь не так. Да и у нас тоже многие в город двинули: и ни слуху ни духу от них. Снова же туман. Стоит стеной и не расходится. Нет, не то здесь что-то.
«Что еще за туман?» — подумал я, отвлекаясь от подслушивания разговора. Ведь когда я пришел в сознание, когда меня конвоировали по территории завода, когда я пытался угнать машину, то ничего такого вокруг не заметил. Чуть приподняв голову, я посмотрел на небо, клочок которого был виден сквозь окна микроавтобуса. И только сейчас обратил внимание на его неестественный серебристый цвет. Но никакого тумана не было. А может, у меня была не та точка обзора?
Мне так и хотелось распрямить затекшее тело и основательно оглядеться вокруг, но я старался об этом не думать. Положение мое и так было довольно неприятным, хотя и очень интересным: не часто приходится слушать откровенный разговор политсалажат. И если он у меня вызывал сначала иронию, а потом какую-то тошноту, то что б я почувствовал, если бы подслушал обмен мнениями дембелей этой военной части? Наверное, точно стошнило бы… Единственное, что вызывало некоторое облегчение, так это известия о Ляльке. Она была жива, невредима и делала «репортаж столетия». Нет, Лялька таки — журналист от бога! Это я так — дилетант.
Но, вспомнив о Ляльке, я вспомнил и про Беловода. И хотя все, что случилось вчера и позавчера, казалось мне далеким-далеким, озноб беспокойства снова колюче прошелся по коже. Странное дело, человеки гибнут на твоих глазах десятками, а ты беспокоишься за неопределенную участь лишь одного из них. Почему это так устроено в нашем мире?
А разговор принимал все более интересный оборот:
— Чего тебя этот туман беспокоит? У нас его сейчас в головах столько, что на несколько Гременцов хватит.
— Не видел ты его, Иван. А я объехал вокруг завода и убедился, что этим дивом дивным окружен участок в радиусе около десяти километров: от Сухого Каганца в гременецком направлении до Омельчуков в направлении полтавском. И что странно: за этим участком туман — палкой не проткнешь, а у нас его нет. Только, наверное, выше присутствует, поскольку солнца не видно. Словно мы в каком-то пузыре застряли.
— Застрянем еще больше, если ты начнешь обращать внимание на второстепенные детали. А меня сейчас особенно волнует деталь первостепенной важности: тот кретин. Какого черта нужно было в Паламаренка палить?.. Сказано же было: попугать.
— Сам знаешь — случайность.
— Случайность, случайность… Такие случайности нас всех под монастырь подведут. Хорошо еще, тот журналюга попался…
«Журналюга» за их спинами весь превратился в слух. Но, к сожалению, этот процесс неожиданно был прерван, потому что «форд» рывком остановился, быстро вывалив правую дверцу: это из машины выпрыгнул Мирошник.
— Эй, ребята, — услышал я, как закричал он, — помогите-ка эту хренотень с дороги сдвинуть!
Сразу забубнило нескольких голосов.
— Ничего, ничего, — различил я голос Мирошника, — все будет хорошо. Уже идет помощь из города… Мэр работает на заводе, хотя мы с Пригожей считаем, что он должен быть в Гременце, вместе с народом, а не… Да, да… Только имеете… А откуда я знаю? Вот до вечера телевидение запустим, все из новостей узнаете… Электричество?.. Будет и электричество, если все мы сейчас хорошо поработаем… Давайте… Не ругайся! Я сам ругаться могу — этим делу не поможешь… Давайте… А ну, вместе давайте… И-раз… И-два… И-три… Осторожно!..
Что-то приглушенно громыхнуло, и в салоне повеяло удушливым запахом каменной пыли. Через минуту Мирошник кряхтя умащивался на сиденье. Пригожа из машины так и не вышел.
Снова застучал двигатель, и «форд», покачиваясь, пополз дальше. В салоне на несколько минут снова воцарилось молчание, лишь сквозь стекло и поскрипывание двигателя слышались растерянные, иногда бранные мужские голоса, которые чередовались с женскими вскриками.
— А хорошо все-таки тряхнуло, — вдруг как-то хрипло произнес Пригожа.
— Не то слово, — согласился с ним Мирошник. — Ты же еще толком ничего не видел, кроме нефтехимии, а я уже ох наездился!.. — Он помолчал. — А ты говоришь — случайность, случайность. Вот где — случайность! Все со своих мест случайным образом вынесло!
Пригожа покашлял:
— Все вынесенное будем аккуратно собирать и в другие места переносить… В соответствии с новой ситуацией. О боже! — вдруг тонко вскрикнул он, очевидно, увидев что-то за окном.
— Не хлюпай! — жестко сказал Мирошник. — Еще не такое сегодня увидишь.
Снова наступило молчание.
— Слушай, Виталий, — нарушил его Пригожа. — Я уже что-то не пойму, где мы и едем-то… Вижу, что на Юнаках, но в каком месте?
— Сейчас вон ту груду кирпича объедем, и рынок покажется. Верней, то, что от него осталось.
«Форд» качнуло из стороны в сторону, потом он натужно загудел, поднимаясь вверх, снова покачнулся и пошел ровнее.
— Ого-о-о! — даже присвистнул Пригожа. — Бог все видит!.. Много же времени Морозу понадобится, чтобы из этого переплета выбраться.
— Всем нам на это время понадобится. А Морозу что? Участок веревками переплетет и на голом месте торговать станет.
Автомобиль остановился. В этот раз дверца клацнула с левой стороны. Я надеялся, что из машины выйдет и Мирошник, поскольку что-то подсказывало мне о растущей необходимости освобождения салона от своей персоны. Всякое любопытство должно иметь свои границы. Но Мирошник оставался на месте. Позади машины слышался голос Пригожи:
— Что же вы делаете?!. Двое отойдите. Трое беритесь тут и тут. Так, хорошо… Девочка, найди где-нибудь воды… Врач есть тут?.. Нет?.. Эй, девочка, стой!.. Возьми того парнишку и пойди отыщи врача. Не кричите, женщина, не кричите. Лучше идите вместе с ними. Тормошите, ругайте, за руки тяните, но собирайте врачей возле меня. Кто?.. Приказал, скажете, Пригожа Иван Валентинович. Сейчас, сейчас… Минуточку… Добрый день, Женя, если он добрый… У тебя там людей не было?.. Хорошо. Подожди меня.
Я услышал, как Пригожа просунулся в салон, но садиться не стал.
— Короче, так, Виталик. Гони в город и действуй так, как мы с тобой договаривались. Меня найдешь в этом районе. Я с Морозом буду. Видел? Объявился.
— Может, мне все-таки с тобой остаться?
— Нет, нет. Давай в город. И быстро. — Внезапно в голосе Пригожи прорезалась смешинка. — Но не спеши. А как только своих монстров с камерой встретишь, прикажи, чтобы сюда бежали.
— Не спеши, не спеши, — бубнил Мирошник, выводя машину на более-менее ровную дорогу. — Даже если бы, и хотел быстро, то ничего не выйдет!
А я снова молча вспоминал дьявола, черта и других потусторонних существ, ругая Мирошника за то, что он не вышел из машины, а себя за то, что не смог из нее выбраться. Продолжать прогулку на ней уже не было никакого смысла. Да и в город меня уже не особо тянуло. Ведь почти все интересующие меня люди каким-то странным образом оказались на Юнаках. Или рядом с ними. Убийца Паламаренка, кстати, тоже где-то здесь шлялся, и, как мне показалось, Пригожа с Мирошником могли бы помочь мне в его поисках. Единственное, что мне сейчас было нужно, так это, во-первых, незаметно смыться из «форда», а во-вторых, хоть немного замаскироваться и прийти в себя. Ведь все вокруг я воспринимал будто сквозь зыбкую пелену, от чего и так нереальный окружающий мир казался мне и вовсе иллюзорным. Не иллюзорной была только боль во всем теле, постепенно все больше и больше охватывающая его.
Минут через пятнадцать «форд» остановился, и Мирошник кряхтя вылез из него. Я, почти разламывая затекшее тело, осторожно выглянул из-за спинок сидений.
За стеклами микроавтобуса открывался странный вид. Справа замерли дома частного сектора, не разрушенные, а словно бы настороженные. Некоторые со стенами, покрытыми трещинами, с выбитыми оконными стеклами и проваленными крышами. Людей почти не было видно. Слева вдаль протянулась какая-то грязная котловина с поникшими, словно растерянными, вербами, притихшими над ней. И только через несколько минут я понял, что это — высохшее русло Сухого Каганца. Куда же вода делась?! Или, может, это именно она, испаряясь, покрывала все впереди туманом, который, клубясь и поднимаясь кверху, переходил там в серебристые небеса?
Туман стоял стеной. И это не было поэтическим преувеличением. Поскольку он в самом деле напоминал кольцевую тучу, которая опустилась на землю да и окружила собой весь разрушенный ландшафт с его деталями, выступающими почему-то очень рельефно. Воздух внутри этого кольца, несмотря на дым, гарь и пыль, был очень прозрачен. Таким он иногда бывает вечером после грозы.
На фоне стены тумана, которая слегка шевелилась, но не пересекала какую-то четко выраженную границу, очень хорошо выделялись три фигуры: Мирошник, стоящий спиной к машине и… Вот это да!.. Рядом с ним, придерживая запыленный мотоцикл, напряженно замерли Михай с Лианной. Оба в кожаных черных курточках, похожие друг на друга, словно близнецы, нервные и растерянные.
Михай поставил мотоцикл на подножку и что-то сказал Мирошнику, резко взмахнув рукой. К сожалению, стояли они далековато, и слов я не расслышал. Дунул ветерок. Я увидел, как всколыхнулись ветви верб, но туман лишь упруго качнулся и остался на месте. Мне почему-то стало жутко, но я взял себя в руки и, увидев, что вся моторизованная троица обернулась в сторону приземлившейся тучи, открыл дверцу и выскользнул из «форда», спрятавшись за его побитым задом. И вовремя. Потому что на потрескавшемся асфальте дороги, дальним своим концом погружающейся в туман, послышались шаги. Кто-то, наверное, Мирошник, сел в автомобиль и включил зажигание. «Форд», разворачиваясь, тронулся с места, а я, чувствуя, что весь мир начал вращаться вокруг меня, крутнулся, скатившись в неглубокую обочину, где окаменел, раскинув руки и уставившись открытыми глазами в серебряное небо.
Так я лежал минут пять, пытаясь усилием собственной воли прекратить всемирное вращение и вслушиваясь в то, как шуршание колес и поскрипывание частей микроавтобуса исчезает вдали. Лежать было хорошо. Очень хорошо. Не хотелось про что-то думать, зачем-то волноваться, кого-то и что-то искать в нагромождении бессмысленных событий с явным привкусом свежей крови. Но я уже понял; что если не влезть в этот хаос, то он, в конце концов, влезет в тебя. Поэтому я застонал, поднял тяжеленную железобетонную голову и сел, почувствовав, как земная поверхность снова тошнотворно заколыхалась. Я замер. Колыхание прекратилось. И я неуверенно встал на ноги.
От стены тумана, поддерживая мотоцикл с двух сторон, ко мне брели Михай и Лианна. Они передвигались молча, наклонив головы, механически переставляя ноги и уставившись глазами во что-то, видимое только им одним. И только когда они приблизились почти вплотную, я понял, что молодежь достигла высшей степени усталости: у Лианны было черно под глазами, а восковую бледность лица Михая не маскировал даже слой грязи, покрывавший его. Когда они поравнялись со мной, я кашлянул:
— Привет!.. Помощи не нужно?
Михай, не поднимая головы, покачал ею:
— Нет.
А Лианна добавила:
— Один помог уже.
И они побрели дальше, не делая различия между мной и наклоненным фонарным столбом, застывшим неподалеку вместе со своими оборванными троллейбусными проводами. Я повел взглядом и, пожав плечами, заковылял следом, сдерживая боль, тошноту и некоторую долю растерянности.
Пройдя так метров с пятьдесят, я решил все-таки нарушить молчание:
— Что, «байк» накрылся?
— Бензина нет, — не оборачиваясь, мрачно ответил Михай.
— Ехали мы, ехали и наконец приехали — бесцветным голосом протянула и Лианна.
— Далеко ездили? — не отставал я.
— Отсюда не видно, — это уже Михай.
— А…
Парень с девчонкой внезапно остановились, и Михай враждебно обернулся ко мне:
— Слушай, чувак, какого черта пристал? Идешь себе и иди.
— Так я же ничего. Может, помогу чем-то.
— Сказано же: не надо нам помощи. Нам бензина надо. У тебя есть? Продай. А нет — канай себе дальше.
— У одного жлоба только что просили, — сплюнула и Лианна. — Сказал, сейчас даст. А сам развернулся и на Юнаки слинял.
Я понял, что речь шла о Мирошнике, и развел руками:
— Если бы у меня был бензин, я б его вам даром отдал. Вижу, что с ног валитесь. Вы что, в городе были?
— В городе, в городе… — передразнил меня Михай. — Попробуй-ка добраться до этого города! У меня почти полный бак был, когда выехали. А сейчас, видишь, пешедралом прем.
— Что, через Полтаву ехали? — вяло улыбнулся я.
— Да пошел ты! — вдруг разозлился Михай, снова хватаясь за руль мотоцикла. Но Лианна остановила его.
— Мы ничего понять не можем, — жалобно растягивая слова, обратилась она ко мне. — Вот же Каганец. Верней, был, — махнула она рукой в сторону высохшей речки. — До пивзавода отсюда пятнадцать минут быстрой ходьбы. До моста через речку и того меньше. Но… — она вдруг замолчала и, округлив глаза, уставилась на меня. Я даже оглянулся, но ничего более ужасающего, чем окружающие нас руины, не заметил.
— Что «но»?..
Михай тяжело вздохнул:
— «Но» — это значит «но». — И он опустил руль мотоцикла, как-то беспомощно свесив руки вдоль туловища. Лианна напряглась, придерживая механизм. — Дело в том, что до моста через Каганец мы ехали почти три часа…
Вдруг за его спиной, в тумане, что-то загрохотало. Протяжно и угрожающе. А по серому месиву побежали красные, с мертвенно-синими краями, отблески, которые словно пытались выплеснуться из него на нас, но что-то могучее и таинственное не позволяло им пока этого сделать.
Назад: 2
Дальше: 4