Глава 6
Есть отрыв!
Апрель, 2622 г.
Южный полярный континент, фиорд Крузенштерна
Планета Грозный, система Секунды
Под ногами Эстерсона чернела вода фиорда. Ни одной звезды, ни одного огонька не отражала она — беспросветные низкие тучи стояли над Антарктидой, суля не то близкий снегопад, не то ледяной дождь.
«До чего же похоже на Швецию… А уж на Норвегию…» — подумал конструктор.
До воды было несколько десятков метров, но ночь скрадывала расстояния, а легкая дымка размывала границу между сушей и океаном. Казалось, шагни вперед с каменной площадки — и сразу ступишь в воду. Но не замочишь ног, а прошествуешь по ней величаво, потому что непременно случится чудо.
Соблазн был так велик, что Эстерсон отступил назад, от греха подальше, и машинально потянулся за сигаретой.
— Нас же просили. Не надо курить, светомаскировка, — вполголоса напомнила Полина.
— Да, верно.
Подняв воротники бушлатов, рядом с ними стояла группа офицеров.
Эстерсон посмотрел на часы. 02.24. Еще минута — и конец тишине.
Внизу справа, в конце фиорда, белел длинный язык ледника. Несколько могучих ледяных скал, скособочившись, навалившись друг на друга, загромождали выход из туннеля взлетно-посадочной полосы. Обвал случился вскоре после их прибытия, когда сборочные работы в туннеле уже велись полным ходом. Язык ледника лопнул ровно по приметной морене и громадный брус льда скользнул вниз, к морю.
По счастливой случайности никто не пострадал. Но о полетах «Дюрандалей» из туннеля не могло быть и речи.
Было решено оставить все как есть и продолжить сборку истребителей — в конце концов, для людей и даже автокаров оставалось полно свободных проходов. Но сразу договорились, что в тот день, когда тридцать машин будут собраны и протестированы, ледяной затор взорвут к растакой-то матери.
Но легко было сказать. Среди всех офицеров, доставленных в Антарктиду субмаринами, не оказалось ни одного сапера. И саперы, и подрывники, и инженеры-строители в 4-й танковой дивизии имелись. Но поскольку все решения принимались в спешке, никто не догадался включить пару-тройку этих специалистов в число командированных на сборку и запуск «Дюрандалей».
Пришлось Эстерсону с Оберучевым поскрести по сусекам профессиональной памяти, произвести расчеты и предпринять ряд экспериментов с небольшими подрывными зарядами.
Результаты их не обнадежили. Во-первых, при подрыве таких массивов льда была опасность «затекания» ударной волны в туннель и повреждения свежесобранных «Дюрандалей».
Во-вторых — и это важнее, — взрывные работы не решали проблемы полностью. Они лишь позволяли получить гигантский курган из колотого льда вместо нескольких монолитов. После чего требовался аврал, этакое всеобщее «эй, ухнем», дабы эти глыбы растащить в стороны и сбросить в воду.
А на это все наслаивалось «в-третьих»: серия взрывов породит тектонические волны, которые могут привлечь внимание инопланетян. И это в то самое время, когда «Дюрандали» остаются закупоренными в туннеле колотым льдом, а вся честная компания занята на его расчистке.
Хуже не придумаешь.
Полине самой в это не верилось, но дерзкий и остроумный план, который в итоге и был принят, предложила она!
Когда Эстерсон сообщил Полине, что они с Оберучевым зашли в тупик и уже всерьез обсуждают ребяческую затею с плавлением льда при помощи теплоты, отводимой от реактора атомной субмарины, она сказала:
— Роло, я, наверное, глупая женщина, но… Но как ты думаешь, а если найти на леднике подходящую трещину и взорвать в ней мину. Что тогда получится? Гигантская глыба заскользит вниз, наберет скорость и врежется в тот завал внизу! Да она его просто вышибет в море и сама в море свалится!
— Хм… Гениально… Очень красиво… Надо посчитать-подумать… Слушай, как ты до такого дошла?
— А я когда еще первый раз на ледник взглянула, подумала, что если от него новый айсберг отколется, то перебьет все вдребезги.
— Ты мой гений! Данко Липич прикладной гляциологии!
— Липич, Липич. Но, — Полина требовательно поглядела на конструктора, — пообещай мне, что ни один пингвин от взрывов не пострадает.
— Я обещаю, — торопливо закивал Эстерсон, но тут же испугался собственной покладистости: — Но как?! Как этих пингвинов прогнать? Они такие любопытные! И ничего не боятся! Вчера один тихонько подошел к технику Савелову и утащил у него прямо из-под руки электроотвертку! А еще был случай — они пытались клювами открыть дейтериевый баллон! Еле отогнали! Так это пингвины на чужой территории, в туннеле! А как их колонию отогнать дальше по фиорду — ума не приложу.
— Вот и придумай: как. Я тебе про ледник идею подарила, мыслительную энергию сэкономила. А ты на сэкономленных мыслительных усилиях реши проблему с пингвинами.
— Хорошо. Вот тебе решение. Ты биолог? Биолог. Вспомни или установи экспериментальным путем, какие стойкие запахи для пингвинов особо неприятны. Составь список таких дурно-пахнущих веществ. А я прикину, какие из этих веществ мы можем получить в достаточных количествах..
— В итоге думать должна все равно я, — сварливо заметила Полина.
— Душа моя, я по восемнадцать часов в день о чем-то думаю! Два часа назад я думал, опасно или нет проверять работу обзорного радара, когда «Дюрандаль» стоит в туннеле! Час назад — как на основании изолирующих противогазов с подводных лодок сделать импровизированные дыхательные маски для пилотов! Через минуту сяду переписывать формуляр предполетного обслуживания, подгонять его к этим варварским условиям!
— И дневник ты совсем забросил…
— Разумеется, забросил! Какой тут дневник, когда полковник Святцев меня расстрелять пообещал!
— Он пошутил. У него и права нет тебя расстреливать. Ты же гражданское лицо, вдобавок — из другой директории.
Эстерсон перевел дух.
— Да знаю я, знаю, — сказал он уже спокойнее. — Не в Святцеве дело, конечно. Но представь себе… Изо дня в день все смотрят на меня с немым вопросом: «Сможем ли?» А я не знаю, сможем или нет. Я даже не до конца понимаю, зачем им нужны эти «Дюрандали». Чтобы дать инопланетянам один-единственный бой и героически погибнуть? Или что? Я не вижу перспектив, Полина… Единственное, что я вижу, что я понимаю и чувствую каждую минуту, — это безотчетную веру твоих соотечественников в мой «Дюрандаль». И я, если хочешь знать, боюсь. Если они не взлетят — самый последний матрос из хозяйственной части «Ивана Калиты» будет смотреть на меня с презрением. Он будет думать: «Нет, это не Эстерсон, это самозванец… Зачем мы ему поверили?!» Но если «Дюрандали» все-таки взлетят и пришельцы их перебьют в считанные минуты — что тогда?
— Что? — хмурясь, спросила Полина.
— Тогда еще хуже. «Ха! Да этот Эстерсон недоучка и бездарь! Нашему флоту обещали чудо-оружие, а вместо него мы получили летающий гроб. Между клонским «Абзу» и нашим красавцем разница только в цене! Зато десятикратная!» Я не говорю уже о том, что погибнут люди…
— Бедный мой Роло. — Полина привлекла конструктора к себе, обняла, запустила пальцы в его шевелюру. — Бедный… Все образуется…
02.25.
Вспыхнули мощные прожекторы.
Захлопали петарды. По фиорду раскатилось звонкое эхо.
Колония пингвинов проснулась и начала метаться по своей стоянке, оглашая фиорд паническим гоготом.
Прожекторы были установлены таким образом, чтобы столбы света легли от опасной зоны вокруг ледяного завала в сторону далекой чистой воды. Петарды тоже разложили с умыслом: сперва взрывались те, которые были ближе всего к прожекторам, а потом цепочки взрывов распространялись в сторону пингвиньей колонии.
С того места, где стояли Полина, Эстерсон и офицеры, пингвины видны не были. За ними должен был наблюдать в бинокли контрольный пост на другом берегу фиорда.
В 02.28 начальник поста связался с Оберучевым. Тот, посмеиваясь, сообщил Полине, что, по словам мичмана Коровина, пингвинов «всех до одного смело в воду».
— И что они делают в воде? — тревожно спросила Полина.
— Что-что… Улепетывают во все лопатки! Со скоростью торпеды! — засмеялся Оберучев. — Все сработало!
— Ну слава Богу. Очень надеюсь, что наши пернатые друзья отделаются легким нервным расстройством, — сказал Эстерсон.
— Вы с Полиной молодцы, — сказал Оберучев с необычной, невоенной интонацией легкой недоговоренности, которую конструктор понял для себя так: «… Но очень хотелось бы, чтобы вы, Роланд, оказались молодцом в главном». — А теперь — прошу в укрытие! Не забываем о наушниках!
Все забрались в бункер.
Внешне бункер походил на эскимосское иглу. Он был обложен тесаными ледяными блоками, засыпан снегом и облит водой для цементировки. Внутри же стояли два гофрированных контейнера от «Дюрандалей», в стенках которых были грубо прорезаны двери.
Имелась также длинная узкая амбразура, но ее по настоянию конструктора закрыли металлическими листами.
— Ну теперь-то закурить можно? — спросил Эстерсон.
— Курите, — нехотя согласился некурящий Оберучев и, взяв трубку полевого телефона, сказал одно слово: «Давай».
Часы показывали 02.30.
Взрывы все присутствующие, не сговариваясь, считали вслух, хором, как публика на праздничном салюте.
Один!
Два!
Три!
В фиорде рокочут отзвуки, в бункере — молчание. Только слышны приглушенные удары и всплески — падают поднятые в воздух обломки.
Первая серия взрывов была направлена на то, чтобы частично разметать, а главное, раздробить на более легкие части ледовый завал. Иначе, как показывали расчеты Эстерсона, главное изобретение Полины — массивный кус, отколотый от ледника — не сможет смести завал прочь.
— Что-то я не понял… Где остальные взрывы?! — спросил наконец инженер-лейтенант Юдинов, заместитель Оберучева.
— Да уже все шесть были! Они попарно сливались! — пояснил Эстерсон, хотя сам уверен в этом до конца не был. «Неужели что-то со взрывателями? Или с взрывчаткой? Ой не хотелось бы…»
Оберучев поднес к уху трубку, выслушал доклад контрольного поста. В его сосредоточенном до угрюмости лице проступило облегчение.
— Спасибо… В таком случае даю разрешение. Взрывайте ледник!
Твердь под ногами качнулась. Спустя несколько секунд до бункера долетел оглушительный хлопок, а затем послышался тарахтящий рокот, как будто несся по железному желобу набитый булыжниками бобслейный болид.
Звонкий хруст — и громовой мажорный аккорд: в воду фиорда врезался их ледниковый таран!
«Да пингвины, если бы мы их заранее не распугали, — ухмыльнулся Эстерсон, — окочурились бы от одного только акустического удара… Бедолаги! Наверное, никогда больше на эту стоянку не вернутся…»
Только теперь до бункера долетели глыбы, выстреленные в небо первой серией взрывов. Некоторые из них били в ледяную облицовку бункера с увесистой мощью пушечных ядер.
Юдинов, которому по молодости перестраховка с бункером казалась воспаленным бредом гражданского мозга, посмотрел на конструктора с уважением.
«А ты думал! Взрывчатки нахимичили с запасом, от души». — Эстерсон мысленно похлопал Юдинова по плечу.
— Выход из бункера — только по моей команде! — напомнил Оберучев.
Но вот затихли последние удары обломков, крупных и мелких, и все, кое-как соблюдая субординацию (Полине, как даме, полагалось выходить первой, Юдинову последним — как самому младшему по званию), поспешили из бункера на мороз.
Лучших результатов и придумать нельзя было.
Ледовый завал был сметен почти полностью. Разумеется, перед выходом из туннеля оставались еще кучи мелких обломков. Но возни с ними было от силы на час.
Новорожденный айсберг застрял на мели неподалеку от берега.
«По-хорошему надо бы и его взорвать, — подумал Эстерсон, который переживал прилив саперного вдохновения. — А еще остроумный вариант — согнать в воду остатки ледника так, чтобы они забили зазор между айсбергом и берегом, и нарастить полученную естественную конструкцию при помощи пенобетона. Так можно было бы существенно удлинить взлетно-посадочную полосу…»
Сюда, к туннелю, уже спешили за сотню людей. И пилоты, и техники, и моряки, отпущенные командирами субмарин на берег, и даже военный дипломат Цирле, неразлучный со своим черным кейсом.
В этом кейсе, по мнению Оберучева, хранился самый-самый современный, секретный, универсальный переводчик со всех языков Галактики — живых, мертвых, а также и наперед неизвестных. Переводчику этому Оберучев, разумеется, приписывал инопланетное происхождение и телепатический принцип действия.
Полина считала, что кейс набит теми самыми мятными леденцами, которые Цирле постоянно посасывал, а иногда, увлекшись разговором (он увлекался почти любым разговором), с хрустом разгрызал.
Прямодушный Бариев на осторожный вопрос Эстерсона насчет Цирлева кейса ответил «швейцарская порнуха» и громко расхохотался.
Но на самом деле доподлинно никто не знал, что же именно военный дипломат находит нужным таскать за собой везде и всюду. А спрашивать в лоб — стеснялись.
Цирле превосходно владел семнадцатью языками без всяких переводчиков. Играл в шахматы парадоксально и невероятно красиво, как герой Владимира Набокова. Виртуозно разбирался в химии: органической, неорганической и субмолекулярной.
А в довершение всех своих совершенств Цирле очень прилично стрелял и фехтовал. Он был обладателем нескольких кубков Новогеоргиевского гарнизона по русскому военному пятиборью — правда, не золотых.
Так что, хотя кейс Цирле и служил объектом для насмешек, к его обладателю относились с подчеркнутым уважением.
«Настоящий русский интеллигент», — когда-то отозвался о военном дипломате тот же Бариев, пребывая в настроении «если-говорить-серьезно». И эти слова командира атомной субмарины прозвучали почти благоговейно.
— Господин инженер, что стоите? Замечтались? — спросил Цирле, бравируя аландским диалектом шведского. — Имеете право! Вы молодец! Молодчина! Молодчага!
— Скажите еще uhar, — улыбнулся Эстерсон.
— У-харь, вы сказали? Хм… Интересно… А! Язык царей и муз! — Цирле хрустнул леденцом и охотно перешел на русский. — Громовое наречие космонавтов!
Цирле с пафосом продекламировал:
Раскрылась бездна, звезд полна,
Звездам числа нет, бездне — дна.
— В этом — всё русское мировидение. Ведь так? — спросил он, завершив декламацию.
— Да, хм… Да. — Эстерсон охотно покивал с видом тонкого ценителя.
— И это написал химик, естествоиспытатель! А что же сочиняли поэты? О! В каком еще языке возможны такие аллитерации, такой безупречный логический строй? В древневерхнегерманском, скажете вы? Хм… Что же, мой друг, это версия… Это версия, однако я позволю себе возразить…
— Извините, господин Цирле, — решился наконец перебить его Эстерсон. — Я боюсь, меня ждут возле «Дюрандалей». А вы, кстати, что?..
— Как это — что? Пришел помогать на расчистке завала. Лишние рабочие руки, я думаю, не помешают?
— Конечно!
— Ну вот и славно.
Раскланявшись с военным дипломатом, Эстерсон поспешил в глубь туннеля, где уже скрылась Полина, назначенная ассистенткой техников.
Требовалось отправить в пробный вылет первую четверку «Дюрандалей», а все остальные собранные машины привести в полную боевую готовность.
Каково же было удивление Эстерсона, когда он обнаружил Полину в обществе пингвиненка!
— Черт возьми! Ну мы же двадцать раз туннель проверяли! Откуда он взялся?!
— Не знаю. Вышел откуда-то из расширителя. Увязался за мной… Что с ним делать?
— Он, наверное, думает, что ты — его мама. Бери малыша на руки, все равно не отвяжется. Да и бросать его здесь нельзя, это же взлетная полоса…
Через четверть часа поднялся ужасный переполох: исчез кейс Цирле. Военный дипломат поставил его в стороне от входа в туннель и влился в цепочку тех, кто передавал из рук в руки ледяной бой. А когда в очередной раз оглянулся — кейса и след простыл!
Вскоре наблюдатели контрольного поста разглядели в бинокль пингвина (взрослую особь), волокущего кейс по берегу фиорда. В двух, между прочим, километрах от туннеля. К счастью, пингвин вскоре остановился, положил кейс на свои лапы, накрыл его брюхом и заснул.
Высланная группа захвата во главе с Цирле сумела незаметно выкрасть кейс прямо из-под похитителя.
Пингвин даже не проснулся.
— Из бункера в бункер, — проворчал лейтенант Юдинов, спускаясь по основательно проржавевшей лестнице.
Эстерсону показалось, что это цитата, но он не смог вспомнить — откуда.
— А мне здесь нравится, — беспечно заметил пилот Гандурин. — Вообще в Антарктиде. В сто раз лучше, чем в джунглях брагу из орхидей квасить.
Находиться в туннеле во время взлета истребителей было небезопасно. Это, к счастью, учитывали и строители неудобной в целом базы, единственным достоинством которой была неплохая маскировка.
В стороне от оси туннеля были устроены несколько убежищ с массивными герметичными люками. На время сборочных работ техники превратили эти убежища в казармы. И вот теперь настало время использовать их по прямому назначению.
Эстерсон, Оберучев, Полина с пингвиненком, техники и пилоты спустились вниз.
Они задраили за собой люк, расселись на лежанки. Лежанки, кстати, выдерживали тот же «стиль военфлот-нуво» (термин был придуман Полиной), что и остальные импровизированные предметы быта в Антарктиде. Они представляли собой профили из крепчайшего пенопласта, служившие частью заводской упаковки подвесных лазерных пушек ЭР-2 «Стилет».
Учитывая габариты и геометрию пушки, легко понять, что из профилей получились отменные четырехметровые лежанки. Техник Зарецкий так пристрастился к новому ложу, что клятвенно уверял всех, что по возвращении домой устроит у себя в спальне такое же. «Сразу видно, несемейный ты человек», — заметил тогда Юдинов.
Главное событие Грозненской весенней кампании 2622 года прошло буднично.
О запуске двигателей, разбеге и взлете «Дюрандалей» в убежище свидетельствовала только едва заметная вибрация. Чтобы следить за стартами, наверх лестницы был отправлен специальный «акустик» с обыкновенным стаканом. Приставив стакан к гермолюку, «акустик» слушал и докладывал.
— Есть запуск двигателей… Выходит на форсаж… Пошел!.. Разгоняется… Нормально идет… Нормально… Отрыв! Есть отрыв!
Когда «акустик» в четвертый раз доложил «отрыв», Оберучев сухо переспросил:
— Ты уверен?
— Да! В туннеле — полная тишина. Вся четверка взлетела!
— Ну что же… Отдраивай люк! Они поднялись обратно в туннель.
«Дюрандалей» на стартовых позициях больше не было. Пропитанный свежим озоном воздух приятно кружил голову.
— Так-так… — сказал Оберучев и посмотрел налево. Потом он посмотрел направо. — Так-так… — И неожиданно гаркнул: — Сводный отряд, слушай мою команду!.. В одну шеренгу… стройся!..
Хотя это и было первое построение сводного отряда (и вообще первая формальная военная процедура, увиденная Эстерсоном и Полиной на Грозном), все присутствующие как будто только и ждали этого приказа.
Моментально возник образцово-показательный строй.
— Сми-и… рна!
Вот только обалдевшие от неожиданности Эстерсон и Полина не знали, куда приткнуться.
— Товарищи Эстерсон и Пушкина, па-апрошу выйти перед строем!.. То есть — подойти ко мне!
Оберучев смотрел на них немигающим взором.
— Товарищ Эстерсон! Как старший представитель военно-космического флота… И как комендант временного пункта базирования «Фиорд Крузенштерна»… Я объявляю вам благодарность!
Вконец смешавшийся конструктор не сообразил, что Оберучев протягивает ему руку не просто так, а для рукопожатия.
Инженер-капитан едва заметной усмешкой подбодрил конструктора. Дескать, что же ты, давай, так положено.
Эстерсон пожал твердую ладонь Оберучева.
И только тогда конструктор вдруг осознал, что это первое рукопожатие, которым он обменялся с кем-либо из офицеров на Грозном. Несмотря на то что настороженность и показное недоверие к нему со стороны русских быстро сменились деловыми, а кое с кем и почти дружескими отношениями, раньше никто не подавал ему руки!
Эстерсон открыл рот, чтобы что-то сказать, но не находил слов.
«Служу России», — шепотом подсказала Полина.
— Спасибо… — Голос Эстерсона дрогнул. — Я… «Служу России», — повторила Полина погромче.
— Я… Служу России!
— Ур-ра-а-а-а! — выдохнул строй, а Полина чмокнула конструктора в небритую щеку, что было встречено новой волной ура-восторгов.
— Вольно, — махнул рукой Оберучев, пряча улыбку.
— Качать инженера! — выкрикнул пилот Гандурин.
— Качать! — подхватил техник Савелов.
Взмывая к бетонным сводам и падая обратно в шевелящийся лес рук, Эстерсон думал о том, что человек рожден летать, как птица.
Когда растроганный до слез Эстерсон был наконец возвращен с небес на землю, Оберучев разрешил ему пойти поспать. Разрешение было дано в строгой приказной форме.
«Минут семьдесят у вас есть, — сказал инженер-капитан. — Возможно, даже, семьдесят пять. Затем я, видимо, буду вынужден разбудить вас. Но пока что вы должны как следует отдохнуть… И никаких возражений! Я приказываю вам спать — и точка!»
В этом заявлении конструктора позабавило решительно всё.
И убийственная точность военного человека, который никак не мог сказать «час-полтора», но полагал себя обязанным указать время с точностью до пяти минут…
И святая уверенность в том, что за час с небольшим Эстерсон успеет «как следует отдохнуть»…
И, наконец, готовность Оберучева оспорить мнимые возражения конструктора. А ведь Эстерсон валился с ног от усталости и, вопреки представлениям русских офицеров о «настоящих людях», вовсе не собирался становиться в третью героическую позицию и требовать себе места возле ближайшего «Дюрандаля» с заправочным шлангом в руках.
Что же до Полины, то она, изображая русскую Жанну д'Арк, избрала ту самую линию поведения, которую Эстерсон отверг. А именно — спать отказалась наотрез. Полина заявила, что пойдет поищет какую-нибудь пернатую мамашу, дабы спихнуть на нее пингвиненка-найденыша, а затем отправится на «Ивана Калиту», где вернется к прерванным научным изысканиям над вольтурнианским всеядом.
У Эстерсона защемило сердце. Отпускать Полину от себя ему не хотелось.
Да, конструктор понимал, что, оказавшись на борту субмарины, залегшей на дно фиорда, Полина окажется, пожалуй, в самом безопасном месте на планете. Да, верил он и в экипаж «Ивана Калиты». Каждый из моряков, если что, не задумываясь разменяет свою жизнь на жизнь Полины, спасая женщину из затопленной каюты, из горящего отсека, из лап морского дьявола…
И все равно, предчувствие близкой беды не отпускало Эстерсона.
Слишком все хорошо идет…
Слишком гладко…
И хотя, спустившись в бункер, конструктор сразу же рухнул, не раздеваясь, на одну из пенопластовых лежанок, заснуть по-настоящему он не смог.
Какое-то время Эстерсон пролежал в тревожном полузабытье. Потом все-таки выудил из хаоса бессознательного некий невнятный сон. Не кошмар, нет — просто винегрет мутных картинок. Знакомые люди в таких снах часто имеют чужие лица, но их сразу «узнаешь» и окликаешь по имени, а пыльную пустую бутылку, которую зачем-то везде носишь с собой, все встреченные называют… ну, скажем, дейнексовой батареей.
«Роланд, как хорошо, что ты захватил ее с собой!» — сказал человек, похожий на популярного киноактера Курбе, которого Эстерсон, несмотря на явное несходство, сразу же опознал как пилота Гандурина.
«Кого?» — спросил Эстерсон.
«Дейнексовую батарею. Давай ее сюда». — И конструктор, в полном соответствии с правилами сновидения, обнаружил, что за уродливой бетонной стеной, на которую опирается Гандурин, стоит флуггер. (И хотя флуггер не имел ничего общего с «Дюрандалем», Эстерсон сразу обрадовался: «А, первый «Дюрандаль» собрали! Отлично!»)
«А зачем дейнексовая батарея? На «Дюрандале» нет гравитационного эмулятора. Не ставят их на флуггеры», — сказал Эстерсон.
«Это главное. Без батареи можно и не пробовать, — ответствовал Гандурин. — Да скорее давай! Скорее!»
«К чему спешка?»
«Ты разве забыл?»
И тут Эстерсон начал припоминать некую неприятную вещь, которую все вокруг знают, и он знал тоже, но почему-то забыл, однако сейчас обязательно вспомнит… Вот ведь черт, ну как же он мог забыть?!. Этот гриб… Огромный гриб над горизонтом…