Глава 3
Явление
Эти четверо сразу вызвали у него неприязнь. Словно он интуитивно понял, зачем они явились — посягнуть на его тайну.
Когда в знакомых окнах загорелся свет, бомжа пронзила настоящая физическая боль — она не любила свет. С тех пор, как он наблюдал за окнами ее Убежища, там всегда обитала темнота.
А теперь пришли эти люди…
Они приехали на дорогой иностранной машине, которую самоуверенно оставили напротив подъезда. Двое из четверки несли большие спортивные сумки. Эти сумки еще больше насторожили его.
Когда через минуту в окнах загорелся свет, он не сомневался ни секунды, что это именно они проникли в Убежище.
Первым его порывом было броситься из подвала туда, чтобы не дать им причинить зла ей, защитить тайну — разве не для этого он оказался здесь, пройдя трудный и долгий путь?
Но что-то удержало его на месте, приказав бестелесным, но властным голосом, что еще не время — его вмешательство потребуется позже, и он должен быть готов.
Он должен дождаться своего выхода.
К его ногам подбежала и потерлась боком вытянутая серая тень, требуя очередной кормежки. Он уже более десяти дней забывал заботиться о ней, и крыса, почти не приученная самостоятельно добывать пропитание, заметно исхудала. Бомж раздраженно бросил ругательство и обернулся лишь на секунду, чтобы отпихнуть ногой назойливую тварь, затем снова приник к маленькому квадратному окошку.
Он разразился сиплым торжествующим смехом, когда увидел, как она перехитрила их и заманила в ловушку!
Когда машина вспыхнула изнутри, набрала скорость и взорвалась, врезавшись в дерево, его смех перешел в захлебывающийся от восторга стон. Самого взрыва он видеть уже не мог, зато бушующее в стороне пламя на миг высветило из темноты быстро удаляющуюся стремительную сухую фигуру…
Сейчас его тайне ничего больше не угрожало. Но он чувствовал, что очень скоро произойдет что-то еще, что-то чрезвычайно важное — и для тайны, которой он служил, и для него.
* * *
22 октября, 01:04
Отрыватель-Герман провел уже около получаса за кустами напротив своего дома. Пожарники давно закончили работу и уехали, но служба безопасности еще продолжала опрос свидетелей — хотя настоящих очевидцев происшествия не было. В лучшем случае находились те, кто выглянул в окно или оказался на улице только после взрыва неизвестной машины.
Еще минут через десять уехал труповоз из городского морга, который увез сгоревшие останки четырех человек, выскобленные из салона «лянчи» и тщательно подобранные в радиусе двадцати метров от места взрыва. Патологоанатомам теперь предстояла кропотливая работа, которая сводилась к выяснению одного главного вопроса: Чье это?
Затем, наконец, убрались представители всех служб, но существо — являвшееся уже наполовину Отрывателем, цеплявшимся за остатки быстро разрушающейся основы, созданной «машиной», и наполовину еще ничего не способным осознать Германом, — вынуждено было продолжать оставаться в укрытии.
У дома толпились жильцы, обсуждавшие происшествие, которое не столько всех напугало, сколько внесло разнообразия в серую будничную жизнь — сегодня они косвенно оказались причастными к чему-то, о чем завтра будут передавать в новостях и писать газеты.
Большое скопление народа и десятки светившихся окон, ярко освещавших улицу, отбирали возможность вернуться в Убежище ни через окно, ни, тем более, через подъезд. Казалось, это может продолжаться всю ночь.
Обсуждались всевозможные версии случившегося: кто-то доказывал, что произошел акт группового самоубийства представителей тайной религиозной секты; несколько человек даже спорили.
Часть сознания, которую еще контролировал Отрыватель, изо всех сил пыталась сохранить неустойчивое равновесие между черной пропастью полного разрушения и безумием. Убежище было совсем близко, оно манило, обещая защиту и спокойствие. Там было безопасно, там… Но решиться на вылазку сейчас означало открыть себя перед десятками глаз, и тогда он уже никогда не найдет покоя, даже в Убежище.
Он погибал, он словно летел, и это было подобно падению в черный колодец без дна с постепенно угасающей светлой точкой где-то там далеко вверху…
Толпа у дома начала постепенно разряжаться. Первыми уходили менее любопытные и желающие быстрее оказаться в теплой постели. А под занавес особо выносливая группа — любители сплетен и просто потрепать языком — эти расходились невыносимо медленно, крайне неохотно и, скорее, вынужденно.
Когда в ближайших домах погасло большинство окон, а перед домом осталось всего около десятка жильцов, он приготовился покинуть свое укрытие. Голос близкого Убежища становился все призывнее, и ему уже почти невозможно было противиться…
Последние несколько человек, как водится в таких случаях, устроили длительную церемонию прощания.
Он уже приподнялся с земли, намереваясь преодолеть последнюю часть пути к заветному Убежищу… и тут его ослепило нечто невыносимо яркое… Оно прижало его к земле и через мгновение сменилось жестоким повсеместным спазмом, пульсирующим то абсолютной невесомостью, то давящим прессом чудовищных перегрузок — оно швыряло… разрывало на мелкие куски… выворачивало мышцы и суставы… Это походило на агонию. Отрыватель умирал…
«Я» пробуждалось.
Вдруг прямо над ним раздался испуганный детский голос:
— Мама!.. Здесь страшный бука! Ма-мааа!..
Мальчик лет пяти перебежал через дорогу к маленькой группке людей, которые расходились последними.
— Мааа!.. Вон там!..
Подбежав к матери, он схватился за ее руку и, продолжая вопить, указывал в сторону кустов. Но женщина только бросила короткий взгляд на противоположную сторону улицы и отшлепала сына по мягкому месту, отчитав за то, что он отошел далеко без ее разрешения. Получив взбучку, мальчишка разревелся еще громче, и женщина потащила его домой. Почему-то это побудило убраться скорее и остальных.
Еще минуту по ночной улице разносился голос напуганного ребенка, к своему несчастью увидевшего то, что было способно повредить рассудок любого взрослого — корчащееся в страшных конвульсиях чудовище — того, кто будет долгие годы приходить в его сны, и появляться в его невольных фантазиях из-под кровати или стенного шкафа.
СТРА-АШНЫЙ БУКА
* * *
22 октября, 01:43
Впервые он мог увидеть ее так близко после всех тех ночей, проведенных в томительном многочасовом ожидании у крошечного подвального окошка. Увидеть и даже прикоснуться к ней… К нему.
Он был ужасен и прекрасен, как ни что на свете!
В следующее мгновение он вдруг осознал, что тайна умирает… Понял за тот невероятно долгий миг, пока его рука тянулась к нему, чтобы прикоснуться… Но даже это не могло уничтожить трепетной всепоглощающей эйфории. Ее близкая смерть — не была главным. Как и то, что он уже не мог вспомнить собственного имени.
Он нужен ей — вот что было.
Он должен был отнести его в Убежище, — знание пришло само собой, простое и ясное.
…он нужен…
…в Убежище…
Сначала он попытался нести тело на руках. Но для него, истощенного до предела, это было непосильной задачей, — с таким же успехом он мог бы пытаться поднять собственную тень.
После коротких колебаний он приподнял верхнюю часть туловища и, захватив голову руками, потащил…
Путь от кустов к дому был тяжелым и медленным. Сантиметр за сантиметром он протаскивал тело сначала по мокрой земле, покрытой жухлой осенней травой, затем по асфальтированной дороге. Он двигался отрезками длинной в один-два метра, несколько секунд отдыхал и снова продолжал ползти, изо всех сил упираясь в ускользающую землю и подтягивая тело за собой. Труднее всего было преодолеть бордюр тротуара перед подъездной площадкой.
Достигнув, наконец, подъезда, он сел на порог у входа, чтобы отдышаться. Его нисколько не тревожила мысль, что их может кто-то увидеть. Впрочем, мысли у него вообще отсутствовали. Была только цель — достигнуть Убежища.
Большая часть пути уже была позади, но самое трудное только начиналось — подъем по лестнице.
Он отнял почти четверть часа и весь скудный остаток его сил.
Остановившись перед дверями Убежища, бомж, не задумываясь, повернул ручку и открыл их, так, словно заведомо знал, что дверь окажется не закрытой на замок. Он просто двигался к цели, как сомнамбула.
Когда он со своей ношей был уже в квартире, сквозняк вновь с шумом захлопнул входную дверь, словно невидимый привратник Убежища. Доволочив тело до гостиной, бомж рухнул прямо на пол рядом с ним.
Он достиг цели…
* * *
22 октября, 03:31
Игорь с трудом разлепил глаза. Казалось, будто веки склеены, только это был не клей, а запекшаяся кровь. Он увидел склонившегося над собой врача, осматривающего его голову. Заметив, что Игорь пришел в себя, врач сделал успокаивающий жест, чтобы он не двигался. Игорь моргнул в ответ.
Боль в правой передней части головы была очень сильной. Он скосил глаза в сторону и понял, что все еще находится в той же незнакомой квартире, только уже в коридоре, где потерял сознание. За спиной врача «скорой помощи» двое санитаров с молчаливой небрежностью профессионалов, делавших привычную работу, готовили носилки.
Пока врач обрабатывал на его голове рану, Игорь вспомнил, как очнулся в прошлый раз в этой квартире и совершенно не понимал, где находится.
Где-то вверху горел свет, он лежал на полу, и перед ним с какой-то полированной поверхности отражалось незнакомое бородатое лицо с длинными спутанными волосами, падавшими на глаза… в котором он с трудом узнал свое собственное. Он перевернулся на другой бок, что далось ему с огромным трудом. Он чувствовал себя так, словно долго голодал и много дней подряд занимался каторжной работой. Тело едва повиновалось, измученный желудок отозвался острой ноющей болью, будто там устроило гнездо семейство прожорливых паразитов.
Он увидел, что находится в большой меблированной комнате. Машинально Игорь отметил сильный запах бензина, смешанный еще с чем-то — резко-кисловатым.
В первую минуту он был настолько растерян, что не сразу заметил еще кое-что. В полуметре от себя. Нечто, похожее на мумию. И на какой-то миг ему даже вспомнилось…
Но головокружение заставило его снова прижаться к полу, и то, что уже было готово прорваться из тайников памяти на поверхность, исчезло.
Борясь с тошнотой, то подкатывающей как прибойная волна, то вновь падающей в бездонную пучину слабости, он пролежал неопределенное время. Когда вдруг до его затуманенного сознания дошло, что мумия шевелится…
Ее движения напоминали конвульсии.
Он собирался встать на ноги, иначе бы ему пришлось буквально перелазить через это дергающееся жуткое существо. И тогда глаза мумии открылись. Несколько мгновений они смотрели друг на друга… а затем высохшая тварь попыталась его схватить. Он готов был поклясться чем угодно — она хотела убить его!
Но, похоже, она умирала. Потому что рука, похожая на ветвь засохшего дерева, промахнувшись, мелькнула у его головы и содрала кожу от середины лба до правого уха. Словно по его черепу прошелся напильник. От шока он почти не чувствовал боли. Это даже придало дополнительные силы: вскочил одним рывком на ноги и перепрыгнул через извивающуюся тварь.
Кровь залила правый глаз и половину лица, но, казалось, его мозг заработал в несколько раз быстрее. Он мгновенно сориентировался, в каком направлении нужно двигаться, отметил каждую необходимую для отступления деталь и даже успел прикинуть в уме длину телефонного шнура, который захватил по дороге. Выскочил из комнаты и захлопнул за собой дверь, оказавшись в коридоре.
Затем снова сел на пол — голова неистово кружилась, — и подпер дверь гостиной спиной. К счастью, она открывалась наружу. В случае необходимости, это давало больше шансов ее удержать. Телефон он поставил себе на колени; теперь было нужно набрать номер — очень легкий, всего из двух цифр. Если бы он попытался опять встать на ноги, чтобы покинуть квартиру, то сразу потерял бы сознание.
Оставалось лишь набрать номер «скорой помощи» и сообщить, чтобы они сами определили адрес по телефонному звонку, — главное было успеть сказать все это раньше, чем силы покинут его окончательно. Руки тряслись от напряжения и слабости, он долго не мог повернуть диск на длинном нуле и молился, чтобы линия оказалась свободной с первого раза.
Непрерывный звон в ушах усиливался с каждой секундой, но он отчетливо слышал, как тварь в комнате ползет по полу, приближаясь с обратной стороны дверей.
Потом на двери обрушился удар… второй… третий…
Но они не были достаточно сильны и скоро перешли в частое царапанье, будто из гостиной пытались выбраться три дюжины взбесившихся котов.
Ему, наконец, удалось набрать обе цифры…
И больше Игорь ничего не помнил.
Врач закончил обрабатывать рану, сделал укол в руку и спросил, как он себя чувствует. Игорь был настолько ослабшим, что сумел лишь беззвучно, как рыба, открыть рот и моргнуть глазами. Врач кивнул и сделал жест, чтобы он не напрягался. Затем помог санитарам осторожно переложить Игоря на носилки.
Он был готов вот-вот отключиться, но с неприязнью успел отметить небрежность санитаров: его выносили ногами вперед. Впрочем, эта часть коридора была слишком тесной, чтобы развернуться.
К тому же существовали вещи…
— Там… — прошептал Игорь, указывая врачу глазами на дверь гостиной, которая все время оставалось закрытой.
Когда санитары вынесли его из квартиры на лестничную площадку, он слышал, как врач открывает дверь комнаты. Затем его веки стали слишком тяжелы, чтобы осматриваться дорогой, а шаги санитаров слишком громким, чтобы вслушиваться сквозь них, что происходит в оставшейся сзади квартире.
Он открыл глаза снова, когда оказался на улице; санитары уже подносили его к машине. Прохладный осенний ветер нежно и успокаивающе коснулся его раненой головы. До того, как его носилки поместили в салоне, Игоря странно удивила надпись на борту машины. Не «скорая медицинская помощь», а…
Вместо этого было написано ДОБРАЯ ПОМОЩЬ.
— Что это? — Добрый Доктор склонился над Германом. В его голосе смешались ярость и глубочайшее разочарование.
Когда он застал в Убежище того самозваного стража тайны (или как он там себя называл?), сразу понял, что дела в период последней трансформации пошли вопреки ожиданиям.
Но он совершенно не был готов к тому, что они настолько плохи.
Кожа Германа уже потрескалась подобно окаменевшей пустынной земле; весь пол вокруг раскинутых ног был усыпан серовато-белым костным порошком, будто мукой — «шпоры» исчезли.
— Это невозможно! — яростно просипел тот, кем являлся Добрый Доктор. Его взгляд лихорадочно заметался по комнате, словно в попытке найти объяснение.
И, наконец, остановился на стене, где висел портрет двенадцатилетнего Геры.
Глаза Доброго Доктора сузились в две холодные темные щелки:
— Вот оно что… — его рука метнулась к карману халата и, сжимая огромный скальпель, зависла над Германом.
— Ах ты поганый фьючер!..
Скальпель уже был готов погрузиться в шею Германа, однако рука Доброго Доктора неожиданно расслабилась.
— Но мы не станем слишком торопиться…
Уходя, Добрый Доктор исполосовал своим излюбленным инструментом портрет на стене.
Спустя минуту фотобумага на краях порезов обуглилась.
