20 октября, среда, 00:59 ночи

…Когда металлическое нутро мусоропровода издало внезапный грохот чего-то большого и твердого, увлекаемого силой притяжения вниз, десятилетний Артем Резь невольно отпрянул от пустого бака, который меньше пяти секунд назад подставил под трубу. На миг грохот стал настолько сильным, что едва не оглушил его. Затем в пустой недавно опорожненный бак полетели… человеческие головы.

Одна…

Другая…

Третья…

Всего их было пять.

Они ударялись о днище бака с тупым звуком, как вилки гнилой капусты. Странное звенящее эхо отражалось от тонких металлических стенок посудины. Четвертая и пятая головы от удара забрызгали стены маленького узкого помещения бурыми сгустками крови и какой-то студенистой слизи, мутно блестевшей, отражая свет электрической лампочки, торчавшей из потолка на засиженном мухами патроне. Потом все мгновенно закончилось, и наступила многозначительная тишина.

Щуплый мальчик в перепачканной старой одежде сначала думал позвать кого-нибудь, правда, не слишком рассчитывая, что у него это выйдет в такое позднее время (а что сделала бы мама?). Но остался на месте, продолжая глядеть на то, что вылетело из трубы мусоропровода.

Залитые кровью и еще чем-то головы походили на диковинные переспелые плоды какого-то Химерного Дерева из фантазий душевнобольного иллюстратора книг с произведениями Р. Маккаммона.

Он потоптался на месте, испытывая странную смесь чувств, но, в конце концов, превозмогло простое детское любопытство. Мальчик медленно приблизился к низкому, по колено, мятому баку с двумя проржавевшими ручками и неожиданно для себя самого хихикнул…

Действительно — мусорный бак, набитый доверху человеческими головами — разве это не смешно?

Будь мальчик по имени Артем Резь немного старше, он мог бы сказать: если ты единственный ребенок одинокой и уже не молодой женщины, страдающей несколькими хроническими болезнями сразу, одна из которых органическая гипертония, то можешь не сомневаться, что тебе с частой и неотвратимой регулярностью придется забывать о своих десяти годах. Еще хуже, если твоя больная мама с невероятным трудом удерживается на должности дворника. Потому что тогда беззаботное детство закончится в тот самый день, когда у тебя окажется достаточно сил, чтобы оттащить полный бак, наполненный разной гадостью, к большому контейнеру, махать метлой во дворе, а зимой удержать в руках широкую совковую лопату для уборки снега. Именно с того дня можешь смело считать себя взрослым человеком… по крайней мере, в отношении своих обязанностей.

Но еще придется выслушивать не особо щепетильные упреки своих коллег — настоящих взрослых дворников с соседних участков, — что плохо убранный мусор переносится ветром на их территорию. Вставать в половине пятого утра, чтобы после уборки не опоздать в школу. Получать тумаки от старших ребят, собирающихся вечером у подъезда, когда пора менять баки под мусоропроводом. Терпеть едкие насмешки сверстников, которым повезло немного больше, и, вероятно, именно потому считающих себя гораздо выше… ведь им не приходится ковыряться в отходах своих соседей, верно?

А как насчет того, чтобы отгонять от мусорников бомжей (нередко становящихся неожиданно агрессивными, видя, что им противостоит ребенок), способных в считанные минуты свести на нет весь твой тяжелый труд, перерыв верх дном весь контейнер и превратив в открытую помойку подъездную дорожку перед самым приездом машины из службы по очистке города?

Но особенно доставало, когда какой-нибудь пришлый или местный забулдыга прямо на твоих глазах старательно облевывает только что вымытую лестницу. А потом, проходя мимо и замечая уже приготовленную тряпку, похлопывает по плечу: «Все верно, сынок, чистота прежде всего». И обдает лестницу новой струей зловонной жижи пятью ступеньками ниже. Вероятно, чтобы закрепить урок.

Сперва, когда все это только начиналось (не сразу, но зато уверенно и все чаще), — когда он вдруг превратился во взрослого, он думал: почему? Почему он? И с недоверчивым удивлением смотрел на своих ровесников… Да, конечно, у него ведь очень больная мама, нет рядом отца, нет даже старшего брата или хотя бы сестры. Они с мамой сильно нуждаются, и поэтому мамина работа это единственное, что позволяет им как-то еще держаться на плаву.

Но все равно — ПОЧЕМУ?

Где-то через полгода, когда он свыкся с новым положением вещей, его начала преследовать одна нехорошая мысль (которую он никогда не решился бы обсуждать с кем-нибудь): а не слишком ли понравилось его маме, пускай и очень больной, иметь такого рано повзрослевшего сына? Бывали месяцы, когда ему приходилось выполнять за нее больше половины работы… нет-нет! — мама не пила ничего спиртного, даже пиво (ей ведь ни в коем случае нельзя!). Просто она была очень, очень больной женщиной.

И все же… он заметил, что в последнее время приступы сильных головных болей слишком уж участились, особенно, когда накапливалось много работы во дворе.

(«Ах ты, негодный мальчишка, как ты только смеешь так думать о своей МАМЕ?! Я стирала твои засранные пеленки, не спала сотни ночей, когда ты…»)

Этим вечером он поздно вернулся домой, поскольку сегодня был благополучный для мамы день, и он засиделся у одного из немногих своих друзей, живущего в соседнем доме. Когда мальчишки очнулись, поняв, что время близится к полуночи, Артем пулей помчался домой, надеясь, что мама не станет слишком его ругать. Ведь уже почти три недели по ночным улицам бродит этот ужасный и неуловимый киллер Отрыватель голов, а ему нужно было идти по темному переулку. И как назло у них в квартире не было телефона, чтобы позвонить и успокоить маму, которая уже наверняка не находит себе места.

Но, вернувшись и открыв дверь своим ключом, он сразу понял, что ожидаемой трепки этим вечером не будет. Мама лежала на тахте в своей комнате и громко стонала, зарывшись лицом в подушку (от чего ее голос походил на утробное ворчание злого недовольного существа, живущего под детской кроватью). Ему, конечно, было очень жаль маму… но, господи! — как же он успел возненавидеть эти ее проклятые стоны — неужели ей действительно так больно? На табурете у изголовья тахты громоздились привычные флаконы с каплями, упаковки таблеток, чашка, графин с водой — они глядели на него с наглой уверенностью хозяев положения. Запах лекарств и еще чего-то неуловимого наполнял комнату, освещенную лишь приглушенным светом торшера в углу.

Услышав, как он вошел, мама медленно приподнялась на локте и сообщила, что осталось еще много работы, которую необходимо закончить до завтра. Прежде всего, надо разобраться с мусоропроводом, потому что бак не менялся с самого обеда, и к утру на полу может вырасти целая гора отходов, которую потом придется убирать, а он и сам знает, как это будет тяжело.

А еще, что она опять очень, очень сильно заболела… И ему прямо сейчас придется доделывать сегодняшнюю работу — жаль, что он пришел домой так поздно — и, скорее всего, взять на себя весь завтрашний день.

Минуту назад он хотел обнять эту измученную женщину с большими темными кругами под глазами, которая была его матерью, — как всегда делал раньше — сказать несколько успокаивающих слов… Но этим вечером он молча вышел из ее комнаты, быстро переоделся в рабочую одежду, думая о двух-трех часах сна, которые у него останутся в запасе на отдых, чтобы успеть до школы убраться во дворе, быстро глянул на часы в кухне (00:17), вышел из квартиры и спустился вниз…

Рассмотреть толком можно было лишь две верхние головы. Вряд ли он знал этих людей хорошо, если знал вообще, потому что сейчас…

Мальчику не хотелось касаться руками мертвых голов, поэтому он помог себе короткой палкой, чтобы развернуть их в удобное для опознания положение.

Это было жуткой, но удивительно захватывающей игрой.

Он не ощущал страха — может быть, потому, что вовсе не был маленьким взрослым, как считала его мама, а был просто десятилетним мальчишкой. Скорее, он испытывал странное, захватывающее дух возбуждение. Это было даже интереснее, чем солнечное затмение 11 августа минувшим летом, когда он с друзьями рассматривал тонкий перевернутый вниз «рогами» серпик раньше всегда полного солнца через закопченное на свечке стекло. А вокруг становилось все темнее и темнее… Но не стемнело настолько, как ему хотелось, — например, чтобы можно было увидеть звезды — настоящие звезды днем! Позже кто-то из взрослых сказал, что затмение в этот раз не было полным. Впрочем, он и сам это понял.

И вот теперь он чувствовал себя так, словно неожиданно увидел эти свои звезды.

К тому же, сейчас он мог их видеть только один.

В конце концов, ему удалось перевернуть две верхние головы в нужное положение и хорошо рассмотреть. Через минуту мальчик кивнул, будто соглашаясь с самим собой. Да, он знает этих людей, вернее… эти лица. Целая семья, пять человек… Для доказательства не стоило даже оглядывать те головы (поменьше), что находились под двумя верхними. Он прекрасно помнил, как они переехали в его дом пять или шесть недель назад. Ему эти люди понравились: муж с женой лет по сорок (две верхние головы), двое детей, обе девочки чуть старше его, и старушка — мать кого-то из супругов. Смерть обезобразила лица почти до неузнаваемости, но он все же сумел… как это? — идентифицировать?

Теперь, когда за этими зловещими останками возникли образы реальных людей, игра больше не казалась интересной, — она стала отвратительной… и еще откуда-то из грязных углов маленького помещения неторопливо начал выползать страх.

Мальчик отвернулся. Посмотрел на прикрытую дверь в трех шагах перед собой. Сзади что-то шевельнулось и глухо ударилось о стенку бака. Артем вздрогнул, но заставил себя не оборачиваться, — просто одна из голов опять завалилась на бок… правда? Ему же ничего не грозит, ведь так? Если бы головы вдруг ожили и попытались напасть на него как в страшном кино, подкатиться к ногам и вцепиться зубами в его ногу, то они все равно не смогли бы выбраться из бака. И вообще, разве такое может произойти в реальной жизни?

Хотя… он не был до конца уверен, что не может. И поэтому все-таки бросил один опасливый взгляд себе за спину.

Никакого движения, никаких попыток со стороны голов потихоньку выбраться из бака, пока он отвернулся. И глаза по-прежнему закрыты, по крайней мере, у тех двоих…

Страх чуть-чуть отполз в тень, из которой выбрался.

Вероятно, ему стоит опасаться кое-кого другого.

Мальчик осторожно приблизился к двери и прислушался.

Выходит, Отрыватель голов начал забираться уже в дома. Устоялось мнение, будто он может нападать на людей только на открытом пространстве. Это было подкреплено даже заявлениями большинства аналитиков, выступавших в местной прессе и на телевидении. Правда, некоторые не соглашались и предупреждали, что как только напуганные жители Львова перестанут выходить на улицы с наступлением темноты, киллер, лишенный неограниченного числа легких жертв, а их количество теперь составляло в среднем от четырех до шести человек за ночь, легко освоится с новой тактикой нападения, — то есть, начнет проникать в дома.

Артем Резь, как и все жители города, был наслышан об этих дискуссиях и теперь понимал, что, возможно, стал первым, кто узнал: киллер уже освоил «новый стиль». Если, конечно, не считать тех, чьи головы наполняли мусорный бак за его спиной.

Черт! Ведь Отрыватель мог пройти мимо него, пока он возился с баками.

Он снова прислушался у двери. Похоже, сейчас за ней никого не было. И быстро приоткрыл, чтобы просунуть руку. На ощупь вынул из замка ключ, который остался торчать с наружи, захлопнул дверь и закрылся на максимальное число поворотов.

Он решил, что не выйдет из помещения, по крайней мере, пока не рассветет, — его внутренние часы в этом никогда не ошибались. (Мысль, что мама сойдет с ума от волнения, словно забыла появиться.)

Затем оттащил бак с головами от мусоропровода, а на его место поставил пустой. Еще два бачка, наполненные до верху, подперли дверь в помещение — не столько для надежности, сколько для успокоения. Он двигал их туда-сюда минуты две, пристраивая с фанатичной тщательностью, может быть, затем, чтобы заглушить в собственной голове постоянно повторяющийся звук, который доносился из бачка с головами. Когда он двигал его, возникло впечатление, будто головы, готовясь к ночи, укладываются поудобнее. Несмотря на сильную вонь вокруг, от бака буквально разило запахом меди.

После всех приготовлений мальчик почувствовал, насколько вымотался за этот день («Но не забывай про утро: жаль, что ты пришел так поздно, сынок, я очень сильно заболела… скорее всего, тебе придется взять на себя и весь завтрашний день…»), и забился в холодный угол подальше от бака с головами пяти мертвецов.

Он надеялся, что не проснется от их возни.

Когда уже минут через пять его неотвратимо потянуло в сон, Артем вдруг подумал: а стала бы мама настаивать, чтобы он отправился заканчивать работу, если бы знала, что Отрыватель начал забираться в дома?

«Маленький неблагодарный ублюдок! Как ты смеешь думать подобные вещи о МАТЕРИ! Прекрати это немедленно!»

И, уже готовый провалиться в холодный тревожный сон, он неожиданно честно себе признался…

СТАЛА

Грязный тощий бомж, почти ничего не евший всю последнюю неделю, стоял перед маленьким подвальным окошком. Но для него давно не существовало понятия о голоде. Не существовало вообще ничего, кроме нее.

Его глаза лихорадочно поблескивали, вглядываясь в темноту — там, впереди, всего в двух десятках шагов была его тайна. Он видел ее. Видел прямо сейчас. Сухая стремительная тень…

Только ради этого короткого мгновения он жил весь этот день, как и предыдущие… сколько? Впрочем, это не имело значения. Он мог наблюдать за ее явлением теперь каждую ночь, ожидая перед маленьким квадратным окошком, как одержимый маг перед волшебным зеркалом. И этого ему было вполне достаточно, чтобы жить. Больше ничего.

Он не мог покупать газет, смотреть телевизор и слушать радио, но из случайных разговоров во время редких вылазок наружу днем был наслышан о появлении в городе неуловимого загадочного убийцы, монстра, нападающего по ночам на людей, отрывающего им словно у кукол конечности и головы.

(«Ты помнишь собаку? В тот вечер… Она была привязана к скамейке рядом с домом. Первая встреча с тай…»)

Если судить по времени, то получалось, что его тайна и Отрыватель — одно и то же. Но для него это не имело ровно никакого значения.

Главное, он больше не сомневался, что его появление здесь и все, что произошло раньше, включая тот злополучный шнурок — не было случайностью.

Вот, что теперь имеет значение.

Все остальное не важно.