Глава 6
Топ-топ…
3а порогом все возможно
В тот день, когда Герман возвращался из тест-пункта с результатом отрицательный, и до момента, когда он переступит Порог, оставалось примерно двенадцать часов — на полдороги домой его настигло внезапное озарение. Он не умрет.
В действительности Герман был очень далек от настоящей веры в свое бессмертие. Скорее, это напоминало вспышку бессознательной интуиции, когда нечто, спрятанное глубоко внутри, вдруг начинает вещать безапелляционным тоном. Такое случается, может быть, всего несколько раз за всю жизнь — и тот, кто слышит этот голос, не задумываясь, готов верить каждому слову.
Он не умрет — вот и все.
Уверенность исчезла так же мгновенно, как и возникла. Но Герман успел предпринять один шаг — побывал в больнице, чтобы выяснить имя и адрес врача, носившего очки генерала Пиночета.
Пара стандартных хитростей — и осуществить затею оказалось совсем не сложно.
Герман не отдавал себе отчет, зачем это делает. Но некто внутри, говоривший безапелляционным тоном, видимо, умел заглядывать в будущее.
Врача в пиночетовских очках звали Мирослав Маркевич.
* * *
Когда большое зеркало в ванной продемонстрировало Герману невероятно распухшее существо, покрытое наползающими друг на друга темными пятнами, — на его лице (на том, что недавно им было) расползлась широченная ухмылка.
Разглядывая ее, Герман уже знал, кому в скором времени предстоит испытать сполна всю магию этой очаровательной улыбки — двум Добрым Докторам. Но не из Сумрачной палаты.
А, во-первых, той крысе в затемненных очках и, во-вторых — проводившему злополучное переливание крови. Особенно ему.
Первый исполнял только роль компаса.
* * *
«Если собираешься выжить, то не должен допустить, чтобы кто-нибудь узнал о твоем существовании — о таком существовании».
Кому бы ни принадлежал этот голос, он был прав: Герман не мог допустить, чтобы о нем узнали. Это означало бы конец, и в его случае — конец был бы совсем не простым.
Отсюда вытекало следующее: он должен как можно быстрее научиться управлять своим практически бесчувственным телом.
В обычной жизни покинуть квартиру, выйти из дома — казалось простым и естественным делом. Теперь же это было невозможно и даже опасно; теперь это была уже не только квартира — жилье под крышей, которую он делит еще с пятью-шестью сотнями людей. Здесь находилось его Убежище, за пределами которого с ним могло произойти все, что угодно.
Поэтому, если он хочет выжить, то должен научиться управлять этой непослушной машиной — собственным телом, — принимающим команды мозга, словно с пульта управления, расположенного на Луне.
Но на этом его проблемы далеко не заканчивались. Вздувшаяся плоть местами начала разлагаться: процесс коснулся, к счастью, только верхних слоев, там, где кожный покров разошелся, будто ветхая ткань. Как быстро и далеко способен зайти этот процесс, Герман мог лишь гадать.
Далее. Он совершенно не представлял, как и чем может теперь поддерживать свой организм, восполняя потери. Ни воды, ни пищи его тело не принимало. И не требовало.
«А не думал ли ты, что никаких восполнителей для тебя теперь попросту не существует? — не преминул высказаться по этому поводу Внутренний Независимый Эксперт По Всем Вопросам, чей голос изредка еще появлялся в голове Германа. — Тебе не кажется, что все, происходящее сейчас — всего лишь несколько затянувшийся акт чертовски любопытной комедии под названием АГОНИЯ?»
Впрочем, с некоторых пор слова Эксперта Германом в расчет больше не принимались.
И, наконец, уже в скором времени кто-нибудь мог заинтересоваться его длительным отсутствием. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Лиза, Алекс, Карина… Кто-нибудь из соседей? Да кто угодно! Существовала даже гипотетическая вероятность, что его могли обнаружить случайно. Например, самый обычный вор-домушник. Почему бы и нет? Вряд ли такая возможность была менее реальна, чем то, что происходило с ним в последнее время. Вор-домушник… хм! Это, пожалуй, было бы даже забавно. Ну, добро пожаловать…
Короче, он собирается выжить, — в который раз напомнил себе Герман, — и продержаться как можно дольше. У него еще остались кое-какие дела.
По ту сторону Порога.
— Топ-топ!.. — рассмеялось существо, похожее на чудовищную надувную куклу, вывалянную в отходах скотобойни.
— Топ… то-оп… — его голос утонул в тишине темных комнат с плотно задвинутыми шторами на окнах. В просторном склепе с ненужными удобствами, окруженном сотней человеческих жилищ.
* * *
За первый день Герман научился обходиться без опоры при ходьбе. Предметы все реже выпадали из рук (чаще всего трудности возникали с чем-нибудь легким).
Он опрокидывал стулья, постоянно цеплялся за что-нибудь, раз двадцать падал сам. Оставалось только надеяться, что соседи не обратят слишком пристального внимания на все эти стуки-грюки. Пришла пора притворяться, что хозяин квартиры в бессрочном отъезде. На другой день с наступлением темноты он решил больше не включать свет.
Герман безучастно просидел около получаса, наблюдая, как комнату постепенно завоевывают сумерки. Мышцы и суставы отзывались тупой болью на каждое движение — результат его тренировок в последние два дня.
Затем, поколебавшись, он включил телевизор, уменьшив звук «ящика» до минимума. Изображение на экране неприятно удивило размытостью красок и контуров. Он нажал на пульте дистанционного управления кнопку автонастройки, но это ничего не дало. Казалось, экран виден через стеклянную призму, наполненную мутной водой.
Герман несколько минут насиловал глаза, с раздражением вспоминая, как распинался агент по продаже, который всучил таки ему эту хваленую модель «Sony», даже пытался вспомнить, когда заканчивается гарантийный срок… И вдруг подскочил и бросился в ванную, где без опаски можно было включить свет.
Только этого ему не хватало, неужели он начал терять зрение!?
Включив свет, он осмотрел ванную комнату, главным образом пытаясь сосредоточиться на мелких деталях: рисунке на керамической плитке, изображавший синего кита, выпускающего аккуратный фонтан воды, куске мыла, раковине умывальника, бритвенном станке «Gillette» в прозрачном стаканчике…
Он уже лишился двух чувств из пяти, — возможно, ощущение вкуса пропало тоже (с приходом полного неприятия пищи Герман не удосужился это специально проверить). И, черт возьми! — готов расстаться с третьим, но только не со зрением! Он не может после всего этого вот так взять и ослепнуть!
Однако в ванной быстро выяснилось, что его зрение в полном порядке.
результат отрицательный
Герман вернулся в комнату, заключив, что во всем виноват хваленый кинескоп телевизора. Тот по-прежнему давал размытое изображение, впрочем, Герману даже показалось, что теперь оно стало еще хуже — мелкие детали совершенно утонули в светлом тумане.
Он долго переключал каналы, пока наконец не обнаружил, что на экране больше нет ничего, кроме ровного серо-стального мерцания. У Германа даже возникло впечатление, что оно выдается чуть-чуть вперед за границу кинескопа.
На всякий случай он покрутил ручку настройки звука:
— …А теперь мы опустим пушки и будем спокойны как слоны. Ты видел когда-нибудь нервных слонов? Вот и мы будем…
Герман заглушил звук.
А если…
Он резко выпрямился и едва успел подхватить за спинку падающий стул. А затем принялся за поиски нужной ему вещи, которые затруднялись почти полной темнотой. Но он все-таки находился в знакомой обстановке, где не ступала нога женщины, и поэтому все наверняка оставалось на своих местах.
То, что ему требовалось — небольшое автомобильное зеркальце заднего обзора, которое он поменял на «BMW» несколько месяцев назад из-за трещины от выстрелившего из-под колеса щебня — было найдено сразу. Оно лежало в нижнем ящике комода, где Герман и рассчитывал его отыскать.
Повернувшись спиной к работающему телевизору, он направил зеркальце на экран, стараясь поймать отражение в маленьком прямоугольнике.
«Тебя не удивляет, что ты смог его так быстро отыскать без осязания и практически в полной темноте, а?»
Вопрос так и остался без ответа, потому что в этот момент Герман совершенно четко увидел Джона Траволту, выходящего со своим темнокожим подельщиком из кафе, набитого перепуганными людьми.
Он растерянно обернулся к затянутому мерцающей мглой экрану, потом снова перевел взгляд на зеркальце.
Его зрение менялось.
«Ты за Порогом — не забывай, здесь возможно все».
* * *
Герман только успел заснуть, как его разбудил настойчивый звонок в дверь.
Он посмотрел на часы, стоявшие на тумбочке рядом с диваном — светящиеся цифры выглядели размыто, но Герман все же смог их различить — восемь минут двенадцатого.
Какого черта, спрашивается, кому-то понадобилось беспокоить его в такое время?
Пока он раздумывал, в дверь позвонили снова, уже настойчивее.
Стараясь производить как можно меньше шума, Герман поднялся и осторожно направился к двери. По дороге он задел ножку стула — тот опасно накренился, но не упал, а только ударил деревянной спинкой о край тумбочки, издав глухой стук, который в тишине позднего вечера прозвучал слишком громко. Достаточно громко, чтобы его мог услышать тот, кто звонил в дверь. Герман мысленно выругался, хотя звукоизоляция здесь, конечно, ни шла ни в какое сравнение с той, что была на его прежней квартире.
Звонок пропищал в третий раз, когда он уже наклонялся к двери, заглядывая в глазок.
Лиза…
Какого хрена опять нужно этой прилипчивой суке?!
Впрочем, он догадывался.
Он наблюдал за ней через дверной глазок, рассчитывая, что, не дождавшись ответа, она уйдет.
— Герман, откройте, я за вас беспокоюсь, — сказала она довольно громко. — Откройте, я знаю, что вы дома… — конечно, она могла услышать, как он зацепил стул.
На миг у Германа появилось подозрение, что она может видеть его, приникшего к глазку, даже через дверь. Его охватило чувство беспомощности: «Если я ей не открою, то она может…»
Словно подтверждая его мысль, Лиза произнесла:
— Я знаю, что вам нехорошо. Вы тогда выглядели просто ужасно, я боюсь за вас.
Герман продолжал лихорадочно соображать.
— Гера, это глупо. Откройте!
Его рука потянулась к дверному замку.
— Откройте, иначе я вызову… — она не уточнила, кого именно собирается вызвать, но Герман не сомневался, что ее угроза может быть приведена в исполнение.
Он взялся за ручку.
«Остановись! Прекрати это немедленно! Ее могли подослать Добрые Доктора! Ты переступил Порог…»
Плевать он хотел на них вместе с Помощниками… и вообще, что за чушь?
Если он не откроет…
Хватит!
«Разве ты не обратил внимания, который теперь час? Подумай и не будь идиотом!»
— Гера, по крайней мере, ответьте мне, с вами все в порядке? — похоже, она действительно не собиралась отказаться от своих намерений просто так.
Однако он продолжал молчать, чувствуя, как его начинает захлестывать ярость.
Если эта дура не уймется, он будет вынужден…
— Герман, если вы сейчас же мне не откроете… — Лиза сделала паузу и продолжила уже более уверенно: — Я позвоню, куда следует. Не заставляйте меня делать это, — слова просачивались сквозь дверь тяжелыми упругими волнами, как приговор из зала суда.
Герман сжал крепче защелку замка — черт с ней, если она так на этом настаивает!
«И что дальше? Подумай как следует хоть секунду! Ты похож на резинового монстра в натуральный рост, накачанного с помощью автомобильного насоса через дырку в том месте, где у человека находится анус. Когда она тебя увидит…»
— Гера, я прошу вас в последний раз!
А может, послать ее через двери ко всем чертям или еще подальше, сказать…
— Все, я ухожу, — Герман увидел через глазок, как она отступила назад. — И вы…
Дверь квартиры распахнулась, его рука крепко схватила все еще говорившую Лизу за руку и втянула в темный коридор, дверь захлопнулась.
Все произошло настолько быстро, что женщина договорила уже в квартире Германа:
— …зываю!.. О-о!..
Она ошарашено вертела головой в темноте.
— Гера? Что произошло? Почему… Господи, что тут за запах?!
Он больше не держал ее, но был прямо перед ней; ярость все сильнее накатывала на него мощными пьянящими волнами.
Герману казалось, что его позвоночник, от копчика до шеи, превратился в раскаленный стержень, покрытый толстой коркой космически холодного льда.
Не сходя с места, Лиза пошарила рукой по стене и зажгла свет.
Увидев его, она собиралась закричать, но шок не оставил ей даже этой возможности — Лиза только таращилась на Германа, ее лицо приобрело тот оттенок, что можно встретить лишь в стенах больничных кабинетов. Когда она стала медленно оседать на пол, домашний халат распахнулся, обнажая одну грудь — маленькую и вялую, как на картинах художников-абстракционистов. Затем рот Лизы искривился наподобие изогнутой концами вниз линии, когда собираются сказать что-то презрительное или осуждающее, и она наконец выдавила:
— О, боже мой… Гера!?
Ему показалось, что она пытается себя ущипнуть за бедро.
— Каким же вы стали… Да вы ведь просто… жуткий УРОД! — она даже хихикнула, а ее неестественно бледные щеки залились ярким румянцем, словно кто-то хляпнул красной гуашью на лицо трупа.
Герман опешил.
— УРО-О-ОД!!! — Лиза стала хохотать, катаясь по полу коридора. Она вдруг схватила Германа рукой за сучковатый предмет, некогда бывший его пенисом.
— А это ЧТО?! Разве это похоже на то, что я думала?! Это… — она буквально захлебывалась собственным хохотом.
Герман на шаг отступил от Лизы, извивающейся, будто в припадке. И со всей силы ударил кулаком по искривленному в издевательском хохоте рту. Женщина отлетела к стене, гулко хлопнувшись об нее затылком. Смех оборвался, но она все еще продолжала всхлипывать, глядя на Германа и пуская окровавленным ртом с выбитыми зубами красную пузырящуюся пену.
— Урод… — прошептала она, оскалившись в безобразной ухмылке; к распухшим губам прилипли мелкие осколки зубов, изуродованные десны казались глубокими озерцами, наполненными вязкой черной жижей.
Герман ударил ее снова, уже ногой — голова Лизы откинулась назад, впечатавшись затылком в стену со звуком ломающейся корки берегового льда, и завалилась на плечо с навечно застывшей гримасой брезгливости. По стене медленно стекали вниз ошметки ее мозгов, будто компания слизней, совершающих неторопливое путешествие.
Он снова перевел взгляд на мертвое лицо.
«А ведь ты убил ее! Ты ее прикончил!..» — прокомментировал один из завсегдатаев в его голове; в голосе звучало даже нечто похожее на восторг.
Ярость, охватившая Германа, оставалась еще сильна, но уже отступала, как морская вода во время отлива, оставляя на голом берегу жухлые водоросли сомнений и суетливо ползающих крабов вернувшихся страхов. Лиза продолжала смотреть ему в глаза с застывшей ухмылкой.
«Не сомневайся, Герман, ты поступил правильно — она сама нарвалась на неприятности, она не оставила тебе другого выбора…» — произнес кто-то голосом, который был похож на его собственный, однако в нем присутствовала… какая-то новизна?
«Герман!.. — а этого он узнал сразу — старина Независимый Эксперт, всегда говорящий то, что в конкретную минуту желаешь услышать меньше всего. — Неужели ты не видишь, что превращаешься в чудовище? Ведь ты мог хотя бы попытаться с ней поговорить. Да, она повела себя… Но знаешь, что самое худшее? В том, что ты заранее все решил, еще до того, как открыть дверь. Ты собирался именно так решить эту проблему. Признайся, ты хотел убить ее, разве нет?»
«Ты можешь распинаться, сколько тебе угодно, дружище, — мысленно ответил Эксперту Герман, — но на этот счет у меня свое мнение». Он рассматривал, как указательный палец Лизы скребет длинным наманикюренным ногтем по полу рядом с его ногой.
Да, у него имелось на этот счет совершенно иное мнение, о котором, как это ни странно, у Независимого Эксперта не было ни малейшего представления.
Еще до того, как Лиза с животным воем успела вцепиться кровавыми останками передних зубов в его лодыжку — Герман окончательно убедился, что все случившееся — просто сон.
* * *
В то же мгновение все исчезло — коридор его квартиры, мертвая Лиза, кромсающая плоть его ноги — вместо этого возникла пустая темнота (впрочем, не совсем пустая, казалось, что-то шевелится в этой темноте), и Герман понял, что теперь просто лежит с закрытыми глазами.
Ну, что скажешь теперь, всезнайка?
«Да, все это оказалось сном, но… — не взирая на промашку, по тону Независимого Эксперта нельзя было сказать, что тот готов капитулировать. — Суть в том, что если бы дело коснулось реальных событий… Сон только смоделировал на безопасном полигоне ситуацию, которая могла бы произойти. Ты обязан признать, что ОН коснулся уже не только твоего тела, Герман, еще немного, и это будешь уже не ты».
«Как бы там ни было, но все произошло в этом чертовом сне! — раздражаясь, мысленно огрызнулся Герман. — Поэтому нет никакого повода подымать панику».
«Отлично! Как же ты поступишь, если сейчас за твоей дверью появится настоящая Лиза и потребует впустить ее, а не то она подымет шум? Может быть… снова убьешь ее?»
«Возможно», — ухмыльнулся Герман, не открывая глаз. И быстро начал погружаться в сон.
Последнее, что он с удивленным злорадством отметил, прежде чем окончательно уснул, было: каким образом сон провел не только его, но даже Эксперта, и как вышло, что он сумел обо всем догадаться раньше этого умника?
С этой минуты рейтинг Независимого Эксперта упал в его глазах еще на несколько важных пунктов.
* * *
Благодаря мучительным тренировкам Герману удалось достичь настоящего прогресса, хотя до прежней ловкости и координации, конечно, было еще очень далеко. Теперь он был способен управиться с такими задачами, которые лишь два дня назад могли показаться фантастикой — например, расставить в надлежащем порядке стулья или пройтись по всей квартире, ни разу не споткнувшись и не зацепив чего-нибудь. Кроме того, он научился ходить тихо, почти бесшумно, что поначалу представлялось уже совсем невозможным.
Дело пошло на лад, как только он понял, что вместо обычного осязания часто можно использовать ощущение внутреннего давления на мышцы и суставы — Герман окрестил эту находку как глубокое осязание.
В конце того же дня, темным дождливым вечером, впервые с момента, как был переступлен Порог, Герман решился покинуть свое Убежище.
* * *
Вечер 22 сентября выдался ветреным и дождливым; серые тучи сплошным фронтом затянули небо, словно грязное гигантское покрывало, натянутое над городом. Стемнело в считанные минуты, будто время ускорило свой привычный бег, и заметно раньше, чем следовало в эту пору года. В ветре сквозило сырое бронхитное дыхание октября; улицы города быстро опустели, став унылыми и маленькими.
Герману потребовалось около сорока минут, чтобы добраться пешком к дому, где жил Мирослав Маркевич. По масштабам такого сравнительно небольшого города, как Львов, они находились в отдаленных друг от друга районах — первый, в околоцентральном, всего в нескольких кварталах от городского военного госпиталя, другой — в окрестностях автобусного завода ЛАЗ.
Этот трудный путь Герман то ли по счастливой случайности, то ли благодаря собственной осторожности преодолел без приключений и около половины десятого уже находился у подъезда нужного дома.
У него не было четко продуманного плана действий, скорее, он полагался на случай. Главное, чтобы полученный им адрес оказался верным, а дальше… Имя и координаты Доброго Доктора, проводившего переливание крови в тот злополучный мартовский день 1998 года, — вот что ему было нужно от Маркевича.
Он вошел в подъезд и не спеша приблизился к двери с табличкой № 1.
Обострившийся слух Германа (ему показалось, что за последние сутки он утончился как минимум в два раза) не уловил за дверью квартиры никаких признаков движения. «Есть ли у него жена? — подумал Герман. — Было ли обручальное кольцо на пальце врача?» Но его память молчала.
Выяснив, что в квартире никого нет, Герман осмотрелся, мысленно отмечая, что в начале века, создавая человеческое жилье, архитекторы и строители знали в своем деле куда больший толк, чем его современники.
Широкая округлая лестница с покрытыми лаком изящными перилами уходила одним концом вверх, соединяя плавной спиралью лестничные площадки высоких (примерно, в три с половиной метра каждый) четырех этажей, а другим концом — опускалась под первый этаж: там, видимо, находилось либо какое-то цокольное помещение, либо подвал.
Вход в него перекрывала массивная деревянная дверь с английским замком, который не оставлял практически никаких шансов на бесшумный взлом, — как без особой радости отметил Герман. Дубликаты ключей, вероятно, хранились у всех жильцов.
Однако…
Ему вспомнилась предусмотрительная привычка некоторых людей хранить дубликат ключа от помещений общественного пользования в каком-нибудь потаенном, но легко доступном месте.
Впрочем, этот тайник еще следовало отыскать, даже если его предположение было верным. Для начала он решил проверить самые «неожиданные» места, оригинальность которых восходила к эпохе, когда алхимики еще пытались превратить свинец в золото, а Земля считалась плоской — под подстилкой перед входом и на верхней планке дверного косяка. Вариант с подстилкой отпал сразу же, за отсутствием таковой, а вот… Каучуковая ухмылка победно натянулась на вспухшую физиономию Германа — что ж, он едва не переоценил изобретательность тех, кому принадлежал этот ключ.
Правда, когда тот слишком туго вошел в замочную скважину, он испытал кратковременный укол сомнения, но через секунду выяснилось, что все дело в грубо выточенном дубликате. Замок пригласительно клацнул, и дверь отворилась.
Герман, предварительно вернув ключ на законное место, вошел и, не касаясь выключателя, расположенного перед еще одним спуском, аккуратно прикрыл за собой дверь. Так, чтобы снаружи все выглядело как всегда.
Это был самый обычный подвал. Оставалось надеяться, что кому-нибудь не приспичит спуститься за картошкой или за чем-нибудь еще.
Спустя пять или шесть минут он услышал сквозь шум дождя приближающиеся шаги. Затем кто-то вошел в подъезд и начал подниматься по лестнице. Герман сразу понял, что это не тот, кто ему нужен. Двумя этажами выше хлопнула дверь, и подъезд снова затих.
Герман начал опасаться, что его бдение может длиться еще очень долго, но уже через минуту различил новые шаги. На сей раз людей было двое. Входящие обменялись парой коротких фраз; один голос принадлежал мужчине, второй — несомненно, молодой женщине или девушке.
Внезапно Герман понял, что обладателем мужского голоса является врач Маркевич; что же касалось другого… скорее, это могла быть его дочь, нежели супруга — он звучал слишком молодо. Но вскоре Герман уловил в их разговоре интонации, наводившие на мысль о несколько ином варианте.
Вот как — доктор в темных очках а-ля Пиночет втихаря изменяет своей жене (если таковая у него имелась, конечно) или просто полюбляет молоденьких медсестер?
— А!.. — чересчур громко собиралась что-то сказать девушка, когда они подошли к двери, но доктор предостерегающе шикнул на нее.
«Ясно, — решил Герман. — Значит, жена все-таки есть, вероятно, временно отсутствует — раз он боится привлечь внимание соседей».
Неплохой шанс прямо сегодня добраться до доктора в темных очках, доктора, который так сильно любит деньги и молоденьких: медсестер? Возможно.
Скорее всего, его пассия скоро уйдет, и тогда он останется один. Существо за дверью подвала вновь ухмыльнулось и плотнее прижалось ухом к доскам, облепленным паутиной.
Девушка: «Мне кажется, в подъезде чем-то воняет… словно дохлая кошка. Вы разве не слышите?» — уже осторожно, в полголоса.
Врач: «Что?» — до Германа донеслось ковыряние ключом в замке.
Девушка: «Я говорю…»
Дверь квартиры открылась.
Врач: «Давай, заходи!»
Герман мог поспорить, что штучка в его штанах уже приняла положение гаубицы, готовой к залпу, — похотливому лекарю не терпится поскорее вскочить на молодую кобылку и понестись галопом.
Затем дверь квартиры захлопнулась, и Герман, в определенном смысле, снова остался в одиночестве.
* * *
Ожидание казалось вечным, словно время, властвовавшее в темном подвале, подчинялось своему собственному особому ритму: то, что представлялось здесь часами, по другую сторону дверей — отмеряло те же промежутки жизни минутами и секундами.
Несколько раз кто-то входил и выходил из подъезда; каждый раз, когда открывались двери какой-нибудь из квартир и слышались приближающиеся шаги, Герман внутренне сжимался — не в подвал?
Вот, снова кто-то подходит к подъезду — он слышит цоканье каблучков. Молодая женщина проходит совсем близко, в нескольких шагах, поднимается по лестнице (металлические набойки на каблучках, касаясь жестких ступенек под мрамор, щелкают теперь особенно звонко — клац!.. клац!.. клац!.. — как подковы чистокровного скакуна на параде). Похоже, она чем-то расстроена: Герман уловил всхлип, до него долетает нецензурное слово, сказанное шепотом, но эхо вечернего подъезда усиливает его в несколько раз. Щелкает замок, открывается дверь на третьем этаже (Герман посчитал, сколько пролетов она миновала) — и резкий хлопок…
Внезапно ему непередаваемо захотелось оказаться в совершенно другом месте — на берегу речной заводи, с удочкой в руке, как в детстве с отцом, попыхтеть папироской, глядя, как дергается поплавок, скачущий на рябой воде — то ли от ветра, то ли от поклевки; а рядом, в волнах, приплясывает жизнерадостным ярко-оранжевым пятном — солнце…
Наконец в двери квартиры № 1 щелкнул замок, посылая понятный лишь Герману кодовый сигнал — приготовься!
Сколько прошло времени? — прикинул Герман и решил — наверное, около часа.
И только теперь вдруг понял, что совершенно не представляет, как попадет в квартиру Маркевича.
Может, дождаться, когда уйдет его кобылка и через полминуты позвонить в дверь? Док Маркевич решит, что гостья что-нибудь забыла в квартире и решила вернуться. Почему бы и нет?
В этот момент дверь квартиры № 1 открылась, и кое-что сразу же не могло не привлечь внимания притаившегося за входом в подвал существа: никаких разговоров, даже слов на прощание, ничего.
Девушка (а это, несомненно, была она) закрыла дверь квартиры и направилась к выходу. Через десять секунд Герман услышал хлопок раскрывшегося зонта, потом ее шаги утонули в шелесте дождя.
Выходит, доктор Маркевич, получив свое, даже не потрудился проводить до дверей свою юную любовницу. Что означало это откровенное пренебрежение? Может, вышла ссора (например, док предложил что-нибудь экзотическое, чем вогнал девушку в конфуз)? Или… Нет, скорее, это походило на сделку: ты — мне, я — тебе. Так, видимо, и есть, иначе на кой бы черт ей понадобился этот старый козел.
Впрочем, все это Германа не волновало. Главное, в момент, когда она вышла — что-то произошло. Он еще не мог понять, что именно, но…
Он внимательно прислушался: кроме шума дождя, долетавшего с улицы, ему удалось расслышать лишь низкий лай крупной собаки — дога или сенбернара — на третьем или четвертом этаже. И, выскользнув из своего укрытия, приблизился к двери дока Маркевича.
Тот слил воду в туалете. А затем…
Затем Герман наконец понял, что его смутило в момент ухода его гостьи.
Он запер подвал на ключ и снова вернулся к квартире № 1. Осторожно нажал на ручку дверей и толкнул вперед.
Уходя, девушка забыла (а может, сделала это намеренно) повернуть «собачку» дверного замка.
Он не услышал щелчка — вот что это было.
* * *
Оказавшись в квартире Великого Охотника на юных практиканток, Герман направился вдоль длинного коридора. Через прямоугольную щель по периметру косяка одной из дверей сочился свет. Из комнаты не доносилось ни звука.
Он распахнул дверь (навесы повернулись бесшумно) и, сделав два шага вперед, увидел Маркевича, который сидел к нему спиной с книгой в руках. Над ним висело включенное бра, выхватывая врача из общего полумрака комнаты ярким кругом света, словно сценический прожектор — актера, играющего немую роль в затянувшемся акте нудной пьесы. Не выдержав, все зрители покинули зал, оставив его «доигрывать» в одиночестве.
Форточка за тяжелыми гардинами зловеще скрипнула, будто реагируя на появление нового персонажа — жуткого существа из детских снов.
Герман неожиданно вспомнил, что он совершенно голый, поскольку его разнесло до такой степени, что он не мог влезть ни в какую одежду из своего гардероба. Впрочем, за Порогом это не имело никакого значения. Или почти никакого. Что решит док Маркевич, увидев его, Германа не волновало (вряд ли тот вообще примет его за человека). А вот дождь… Вода, видимо, стала катализатором разрушительных процессов. Когда он попал под дождь, гниющие язвы покрыли все тело, расползаясь по нему, словно щупальца раковой опухоли. Из них сочилась какая-то зеленоватая дрянь наподобие той, что он блевал в первые дни. Благо Герман совершенно ничего не чувствовал.
Он стоял целую минуту, рассматривая Маркевича.
Врач до сих пор не реагировал на запах разложения, расползавшийся по комнате. Сам же Герман только знал о его существовании.
Пора было взять этого слизняка за горло и вытрясти все, что тот знал о Добром Докторе, который отправил его в увлекательное путешествие под названием Долгое Погребальное Турне.
«Слушай, а почему немного не развлечься с этим говнюком?» — хихикнул в голове Германа ехидный голосок.
Существо, похожее на прошлогоднего утопленника, недобро ухмыльнулось.
Итак, СВЕТ!.. КАМЕРА!..
* * *
Но игра под названием «Найди Своего Монстра» Герману вскоре наскучила.
К тому же, Маркевич, вот-вот мог выбросить от страха какой-нибудь фокус, не входящий в «сценарий» — выскочить на лестничную площадку или завопить на весь дом до того, как он успеет заткнуть ему пасть.
Но главное, до Германа вдруг дошло, что это — вовсе НЕ ИГРА.
* * *
Маркевич извивался на полу и скулил — очень легко Герман получил то, ради чего пришел: имя и адрес Доброго Доктора. Его Дока.
Глядя на закрывшегося руками и хнычущего почти по-детски Большого Любителя Молодежи, Герман ощутил в позвоночнике уже знакомые раскаленно-ледяные волны накатывающей нечеловеческой ярости.
Он опустил руку на плечо дрожащего Маркевича и сжал его, словно кусок поролоновой плоти тряпичного чучела.
УБЕЙ ЕГО! СМЕЛЕЕ! ОН ЗАСЛУЖИЛ! — подбодрил голос, тот, которому невозможно не поверить. Голос, так похожий на его собственный.
Верно, это больше не игра.
Это не было игрой с самого начала.
Он сжал плечо врача еще сильнее, ощущая глубоким осязанием, как суставы стали отделяться один от другого, слыша, как в этот момент Маркевич опорожняется себе в штаны…
УБЕЙ ЕГО! — яростная обжигающая мысль, раскаленно-ледяная спица, пронизывающая позвоночник, и утихомирить ее можно только одним способом.
УБЕЙ! ОН С НИМИ ЗАОДНО!
С ними?
Герман несколько ослабил хватку и наклонился к самому уху Маркевича:
— Ты ведь… Добрый Доктор?
Ответ Маркевича заставил его поколебаться — Плохой Доктор?!
Хорошо, пусть живет…
* * *
В четырех кварталах от дома врача Герман резко свернул с темной обочины дороги и разнес в щепки детские деревянные качели…
* * *
Герман сидел в центре своей темной гостиной, разглядывая стену, которая разделяла его квартиру с соседней.
Где-то рядом слышалось басистое гудение невидимой мухи, зачарованной ароматом его разлагающейся плоти, что наводило на размышления о некрофилии большинства земных созданий из шустрой компании насекомых. Крошечных монстров — безжалостных, не знающих сомнений и страха — и одновременно таких наивно-непосредственных, что, будь они чуточку больше, то безраздельно властвовали бы над миром.
Минуло двое суток со дня визита к Маркевичу. С тех пор Герман ни разу, ни днем, ни ночью, не покидал пределов своего Убежища.
У него даже возникла забавная мысль, что появись он на людях в светлое время, это послужило бы поводом для грандиозной сенсации (если бы, разумеется, им еще до этого не успели заняться специальные службы, в основном, секретные). Интересно, как звучали бы заголовки газет?
ЖИВОЙ МОНСТР НА УЛИЦАХ ЛЬВОВА!
Или что-то вроде:
ВТОРОЙ ЗАЛП ЧЕРНОБЫЛЯ — БЛИЗИТСЯ ВОЛНА НАСТОЯЩИХ ПОСЛЕДСТВИЙ!
Очень возможно, что именно так.
И, конечно, сообщения в вечернем выпуске новостей. Глядя в камеру со скабрезной миной — «Это похоже на полнейший бред… но я всего лишь выполняю свою работу…» — диктор произносит:
— …Сегодня на одной из улиц старинного Львова толпа из нескольких сотен людей, держась на безопасном расстоянии, окружила… человекообразное существо, словно шагнувшее прямо со страниц романа ужасов. Срочно выехавший на место происшествия оперативный наряд с трудом сумел пробиться сквозь толпу. В давке пострадало…
Потом краткий рассказ о начале необычного следствия, демонстрация сделанных наспех любительских снимков, по качеству точь-в-точь таких же, как с изображениями НЛО. Заявления каких-нибудь уполномоченных типов при галстуках. Противоречащие друг другу идиотские версии случившегося каких-то, не понятно откуда взявшихся экспертов.
А под занавес — обещание миллионам телезрителей держать в курсе дальнейшего развития событий и анонс скорого выхода специальной программы, посвященной суперзвезде уходящего века Герману — забывшему дорогу к своему кораблю Марсианину…
Однако он вовсе не собирается становиться суперзвездой — ни города, ни планеты, ни века, ни даже одного дня.
Назойливая муха продолжала гудеть где-то рядом, словно через гостиную проходила линия электропередачи.
Все из-за проклятой вони… Неощутимая для него, она могла запросто всполошить соседей.
Более суток Герман потратил на то, чтобы позатыкать и позамазывать все щели в квартире, используя все пригодные для этого материалы, бывшие в его распоряжении: от канцелярского клея и полосок нарезанной бумаги до старых жевательных резинок.
Из-за отсутствия нормального осязания работа продвигалась чертовски медленно. Ему потребовалось двадцать восемь часов. Не заклеенной осталась только одна форточка — для доступа свежего воздуха, которую он чуть-чуть приоткрывал в ночное время. Что бы там с ним не происходило, воздух был ему нужен.
Потом он просто рухнул на пол и мгновенно провалился в тяжелый черный сон.
Проснувшись, Герман сразу занялся планированием нового маршрута. К цели, на которую указал Маркевич.
Чтобы свести риск к минимуму — при составлении этого маршрута ему требовалась карта.
А пока он с интересом рассматривал стену, где демонстрировался увлекательный фильм из жизни его соседей.
Жужжание мухи стало казаться неправдоподобно громким, будто по комнате кружил сошедший с ума вентилятор.
Впрочем, Герман ее видел.
Муха уселась на краешек стула между его ног… Хлоп!.. — должно быть, последняя во всей квартире.
На «экране» стены двигались два пестрых размытых пятна, напоминающих человеческие силуэты. Один высокий, другой — чуть ниже. Стас и его жена Ольга. Пару раз Герман проводил с ними уик-энды. Они жили в другом подъезде, но его квартира граничила двумя комнатами с их обителью.
Пара танцевала под песню Криса Ри «Дорога в ад». По яркому зеленовато-желтому пятну над ними угадывалась включенная люстра.
При желании он легко мог подслушать, о чем они говорят.
Он продолжал меняться…
И мог только гадать, как далеко способен зайти этот процесс.
С другой стороны, какое это имело значение, если он продолжал разлагаться с устрашающей скоростью. Еще немного и его тело буквально начнет разваливаться на куски. Что ему тогда, спрашивается, делать? Заполучить патент на новый конструктор под маркой «Собери себя сам»? Или больше подходит — разбери?
Пара больше не танцевала, хотя теперь от них доносилась мелодичная тема Эндрю Ллойд-Уэббера. Стас и Ольга теперь просто стояли обнявшись, только на уровне их голов сохранялась еле уловимое движение, будто они пытались коснуться кончиками носов с закрытыми глазами. Затем силуэт повыше отступил куда-то в сторону, исчезнув на мгновение из поля зрения, и шарообразное сияние вверху стало меркнуть, остывая.
Силуэты вновь сблизились, становясь ярче, переливаясь всеми цветами радуги и превращаясь в один цельный искрящийся орнамент.
— Это секс… Сейчас они займутся сексом, — прокомментировало существо, бывшее некогда Германом.
* * *
Он расстелил на полу комнаты крупномасштабную карту города и продолжил составление безопасного маршрута.
Новой целью был Добрый Доктор по фамилии Лозинский.
Внезапный звон бьющегося стекла заставил его вздрогнуть.
Из-под портьеры вывалилось несколько крупных осколков. Приблизившись к окну, Герман выглянул в узкую щель. По противоположной стороне улицы спешно удалялись два силуэта.
Он сильнее напряг синее зрение, одновременно ослабляя красное, и почти не удивился, узнав в одной из фигур двоюродного брата Алекса — здоровенного двадцатидвухлетнего балбеса, который частенько околачивался в офисе компании, клянча деньги у своего преуспевающего родственника. Герман даже не мог припомнить его имени, но внешне тот давно примелькался. Второго, с длинными патлами, он не знал.
И что же сие должно означать? Впрочем, он нисколько не сомневался, что за этой выходкой стоит Алекс.
Прозрачный намек… на что? С его уходом у компании возникли проблемы? Что ж, вполне возможно — многие важные контакты находились в руках Германа.
Ах, да! Конечно… Он вдруг вспомнил, что на днях должно было состояться подписание нескольких важных договоров, над которыми именно он и корпел.
Чертовски важных.
Выходит, не состоялось?
Ответ очевиден.
«Однако ж, Алекс… — Герман криво усмехнулся и расправил портьеру на окне. — Ну и гнида! Чего же он желает добиться таким образом?»
Просто смешно…
«Но, — кольнула Германа тревожная мысль, — выходит, тот знал, что я нахожусь дома. Кто-то следил днем за окнами?»
Нет, вряд ли. Скорее, Алекс предполагал, что Герман дома или бывает время от времени. Или когда-нибудь появится, поскольку днем последние несколько суток окна были плотно зашторены, а по вечерам в квартире не включается свет. Значит, просто предполагал. И что? Вот так по-мальчишески разбить окно…
Ответ пришел сам собой, когда нога Германа зацепила что-то твердое, покатившееся по полу с жестким и одновременно шуршащим звуком.
Это оказался обернутый листом бумаги камень, которым и было разбито окно.
Герман нагнулся и развернул послание.
Почерк принадлежал не Алексу, а, скорее всего, той руке, которая его сюда зашвырнула. Хотя сама «депеша», естественно, от него. Квадратными, почти печатными буквами синей шариковой ручкой было выведено:
«Тебе лучше объявиться. Когда закончишь кое-что, можешь катиться ко всем чертям».
Что ж, коротко и ясно.
В самом низу листка, явно вырванного из тетради, вместо постскриптума значилось:
«срок до 20-го октября».
Ага, вот теперь все окончательно встало на свои места, каждое яйцо в соответствующей ячейке лотка. Подписание договоров, как он и предполагал, действительно не состоялось, однако — выяснилась подробность, — было перенесено на 20-е октября, а от Германа требовалось лишь принять личное участие, чтобы на этот раз все прошло, как по маслу… затем он мог катиться ко всем чертям. Во как!
Конечно, Его Мудейшеству Алексу ничего не стоило бы просто позвонить Герману, но, видимо, тот не был настроен на какие бы то ни было разговоры, и посчитал, что в сложившихся обстоятельствах такой способ окажется более действенным.
Что ж, на человека, многие годы считавшегося его лучшим другом, это было совсем не похоже, а вот на Алекса — сегодняшнего Алекса — тянуло в самый раз.
Прежде чем вернуться к карте, чтобы продолжить составление маршрута, Герман занялся разбитым окном. Он вскользь вспомнил, как однажды ему предлагали установить пластиковые окна — пожалуй, не стоило откладывать это дело. В наружном стекле камень пробил лишь дырку размером со средний кулак; от нее, извиваясь ломаными линиями, к краям рамы разбегалось несколько серебристых трещин. Но внутреннее стекло вылетело почти целиком. Герман залатал отверстие с помощью прозрачной клеенки, обмазав ее по краям остатками клея.
По всей видимости, звон бьющегося стекла не привлек особого внимания соседей. Отлично.
Закончив с окном, Герман вновь занялся картой, моментально переключив на нее все свое внимание — ни одна мысль, о недавнем происшествии не тревожила его. Скомканное в «снежок» послание, прилетевшее к нему в дом посредством булыжника, как барон Мюнхгаузен на пушечном ядре, забытое, валялась в углу гостиной.
* * *
Позднее, когда на хронометре со светящимися зелеными цифрами перевалило за половину первого ночи, тщательное планирование маршрута «Пациент — Доктор», отмеченного на карте красным пунктиром фломастера, было завершено.
Герман аккуратно сложил карту города, затем его взгляд внезапно застыл, словно у человека, вспомнившего о чем-то важном. С той лишь разницей, что люди в подобные моменты обычно не склоны ухмыляться от уха до уха.
Когда, наконец, в его глазах появилось выражение, похожее на осмысленное, он направился быстрыми уверенными шагами в коридор, кое-как освободил входные двери от герметизирующих полосок бумаги и выскользнул из квартиры.
Ключ от замка остался под ковриком.
* * *
Герман вернулся через сорок минут.
Телефон затрезвонил, когда он входил в гостиную. В ночной тиши трели казались оглушительными. Герман чертыхнулся, жалея, что в свое время не поменял это старье с цифровым диском на современную модель.
Затем удивленно сверился с часами: 01:17.
Бывший босс и друг решил снизойти до личного контакта? Либо…
Телефон загремел снова.
Проклятье!
Несколько секунд Герман простоял в нерешительности — снимать трубку или нет? Что-то подсказывало…
Пока Герман раздумывал, телефон успел подать голос еще дважды. Наконец до него дошло, что короткие интервалы между сигналами означают междугородную связь.
Герман снял трубку.
— Алло? Как вы меня слышите? — прозвучало из динамика трубки, и, не дожидаясь от ответа, женский голос сообщил: — Сейчас будете разговаривать с Канадой.
Герман испытал одновременно и облегчение, и досаду — отец или мать (все верно, сейчас там практически обеденное время). Как некстати! Ну тогда уж лучше мать.
В трубке раздалось пару щелчков, затем он услышал:
— Алло! Герман! — как назло слышимость была отличной. Все-таки отец. Будто звонил из соседнего дома или горланил Герману прямо в ухо через свернутый в трубочку журнал.
Чтобы имитировать плохую связь, он отвел микрофон подальше ото рта, перевернув трубку почти на 180 по вертикали, оставляя динамик прижатым к уху.
— Привет, папа.
Отец секунду молчал.
— Что с твоим голосом? — его тон не просто был подозрительным, казалось, он пытался увидеть Германа, как следует рассмотреть, будто обычная телефонная связь могла передать изображение собеседника на другом конце провода, даже если тот пользовался древним как мир дисковым аппаратом.
Герман поморщился: вот чертов старик!
— Телефон барахлит.
— Телефон? — отец никогда не принадлежал к тем, кого можно было так вот запросто провести. — Значит, телефон? — и неожиданно взорвался: — Прекратите меня разыгрывать, я вам не мальчик! По-вашему, я не способен отличить голос собственного сына от… Позовите Германа! И вообще, кто вы такой?
Несколько секунд Герман молча соображал.
— Немедленно позовите Германа! И не начинайте убеждать, что я набрал неправильный номер!
Герман уже жалел, что вообще прикоснулся к телефону — он не ожидал, что старик бросится с места в карьер.
— Я бы хотел вас предупредить, молодой человек… или не знаю, какой вы там… что ваше присутствие в доме моего сына в столь поздний час… сколько там у вас? — половина второго ночи или около того? — мне очень не нравится! Объясните, где Герман и что вы там делаете? Учтите, я прямо сейчас могу связаться кое с кем во Львове, чтобы проверить, что там происходит! Вы поняли меня?
Хуже всего — старик действительно мог это сделать. Однако пока отец выплескивал свою тираду, Герман собрался с мыслями (точнее даже, ощутил ледяное равнодушие к происходящему), и угроза старика, хотя и реальная, его ни сколько не взволновала.
— Послушайте, к чему вся эта паника? — холодно улыбаясь, произнес он в трубку, приведенную уже в нормальное положение. — Герман просто отправился в длительную командировку по делам компании, вот и все. А перед отъездом попросил меня присмотреть за его квартирой. Сожалею, что он забыл вас об этом уведомить.
Старик некоторое время молчал.
— А вы, простите… кто?
— Друг.
— Ах, вот как… друг, — по тону отца Герман наконец понял…
«Все ясно, он считает меня гомиком!»
Если раньше отец только подозревал, то теперь — с этого момента — знал (или вообразил, что знает уже наверняка) о сексуальных предпочтениях своего сына.
Поводом для этих подозрений послужило резкое изменение в поведении Германа в шестнадцать лет после поездки в Ригу (отец, видимо, догадался, что с ним за тот недельный промежуток времени — бесконтрольный промежуток — что-то произошло). Когда он резко прекратил встречаться с девчонками (и всячески уходил от наводящих тем в разговорах) и либо сидел дома, либо проводил время исключительно в мужском обществе, чаще всего с Алексом, или в компаниях одноклассников, а затем — университетских однокурсников.
Сейчас Герман был готов поспорить, что старик уже тогда всячески пытался уловить в его поведении некую жеманность и характерные для «голубых» манеры. Но отец никогда не задавал ему прямых вопросов и не заводил разговоров на тему сексуальных меньшинств, даже не интересовался, как Герман относится к такому явлению вообще. Лишь однажды утром, когда Герман, которому тогда было семнадцать, вернулся домой после ночевки дома у Алекса, родители которого уехали в тот момент на несколько дней куда-то отдохнуть, отец, как бы между прочим, спросил: «Гера, вы с Сашей ничем таким не занимались?» Он тогда подумал, что отец имел в виду, не употребляли ли они спиртное или наркотики, но истинный смысл этого вопроса Герман понял намного позже. Как и тот особенный взгляд отца.
Теперь старик наверняка думал, что упустил нечто важное в прошлом, когда так и не смог понять до конца своего сына. А сейчас полагал, что обнаружил бесспорные доказательства своим давним подозрениям (когда он произнес «Ах, вот как… друг…» — в его интонации прозвучало и какое-то горькое торжество, и обида, а главное — почему это случилось так поздно, слишком поздно, чтобы теперь он мог вмешаться и что-то изменить), наконец-то застукав любовника Германа ночью в его квартире. Убежденный в своей абсолютной правоте, отец даже не учитывал, что Герман действительно мог находиться в отъезде, а человек, с которым он беседует («Я-то тебя сразу раскусил, паршивый педераст!»), на самом деле исповедует стопроцентно гетеросексуальный образ жизни.
Сейчас эта ситуация могла Германа лишь позабавить: его старик искренне считал, что педофилия — это худшее, что может произойти в жизни с его сыном. Герман даже хихикнул мимо трубки.
— И когда же он вернется? — спросил отец потускневшим голосом, в котором отчетливо звучали враждебно-брезгливые интонации: «Что, черт возьми, происходит, почему я вынужден разговаривать с этим ублюдком, предпочитающим использовать задний проход мужской задницы…»
— Точно пока не известно. Это будет зависеть от того, как сложатся обстоятельства…
— В каком он городе? — перебил старик.
— В… Киеве.
— Герман не оставлял номер тамошнего телефона, чтобы с ним связаться?
— К сожалению, нет.
— Так когда же он все-таки намерен появиться дома?
«Ого! Оказывается, старик способен устроить перекрестный допрос даже по телефону!»
— Может быть, через две или три недели.
— А вы что там у него… спите?
— Не каждый день, раз или два в неделю.
— Так значит, Герман отсутствует уже давно?
— Да, около двух недель, или, скорее, дней девять, — поправился Герман, назвав дату своего отъезда в Погребальное Турне. В какой-то степени это было правдой: Герман — тот Герман — уехал именно тогда. И еще не вернулся.
Что же касалось других дат, относившихся к его возвращению…
— Что ж, ладно, — внезапно более покладисто произнес отец, — недели через две я обязательно перезвоню, — он особо подчеркнул «обязательно».
Герман кивнул, словно старик мог его видеть, и посмотрел себе под ноги, где на полу за время их беседы образовалась лужица свежей крови. Она скапывала из разкуроченной шеи оторванной собачьей головы, которую Герман держал во время всего разговора правой рукой за одно ухо. Второе свисало вниз вдоль морды, покрытой свалявшейся рыжевато-коричневой шерстью; на лбу темнело похожее на кляксу пятно черного окраса. Приоткрытая пасть обнажала желтые зубы и пару сточенных нижних клыков; между ними вывалился, покачиваясь в такт движениям Германа, длинный грязно-розовый язык, на котором тускло поблескивала еще не высохшая слюна, смешанная с остатками последнего ужина собаки. По краям пасти упругими сосульками подрагивала кровавая пена. Открытые глаза, уже начавшие затягиваться мутной пленкой, напоминающей катаракту, грустно созерцали окружающее пространство.
— Если Герман вернется раньше, передайте, что звонил отец. Ну, пока… друг, — не дожидаясь, когда ему ответят, старик положил трубку.
Заныли гудки.
— Пока-пока… — сказал Герман в пустоту, кладя трубку телефона на рычаги.
Затем поднял голову дворняги на уровень своих глаз и посмотрел в ее быстро мутнеющие зрачки-пуговицы.
— Ты слышал? Он считает меня педиком! — Собачья голова неопределенно покачивалась, будто взвешивая каждое слово. — Нет, он дейст…
В этот момент невидимая могучая рука швырнула Германа на пол.
Голова собаки с грохотом свалилась на паркет и как бильярдный шар покатилась по гостиной, отчего во все стороны полетели кровавые плевки, пока, наконец, не уткнулась в портрет маленького Геры.
Герман бился в конвульсиях, сжав бесчувственными ладонями виски.
Начался третий приступ…
