У входа на выставку оказалась неожиданная очередь; откровенно говоря, я не ожидал, что современное исламское искусство, еще достаточно молодое, вызовет такой интерес; впрочем, редкое зрелище всегда привлекает зевак, независимо от его качества, а кроме того – экспозиция никак не ограничивалась полотнами и скульптурой художников Аравии, Ближнего Востока или Африки: здесь, как оказалось, нельзя было говорить о каком-то едином стиле, потому что работы мастеров Центральной и Южной Африки, скажем, и по тематике, и по колориту совершенно ничего общего не имели с полотнами из Передней Азии, и еще менее – Пакистана или Южной Америки; в последних ясно прослеживалось уважение к ацтекскому художественному наследию. Но кроме того, тут выставлялись и европейские, и американские – с Севера и Юга – художники, работающие в куда более близкой нам манере; они просто исповедовали ислам, и этого было достаточно, чтобы на выставке оказался, скажем, пейзаж кого-то из последователей Тернера или ню, никак вроде бы не удовлетворяющее этическим предписаниям истинной веры. Однако на самом деле ислам часто бывал более терпимым к иным взглядам и традициям, чем это представляют себе несведущие.

Мне не очень понравилось, что, поставив машину, мы должны были от ограды до входа идти по достаточно открытому месту; не люблю хорошо простреливаемых пространств. Все, однако, обошлось благополучно. В очереди мы, разумеется, стоять не стали: я нашел служебный вход и без труда прошел вместе с Наташей через него: одно из моих многочисленных удостоверений личности сыграло нужную роль.

Внутри было тоже людно. Мы бродили вместе со всеми, разглядывая экспонаты; кое-что тут продавалось, и кто-то уже отсчитывал деньги. Посетители, как всегда, делились на одиночек, медленно или в хорошем темпе дрейфовавших от полотна к полотну, – и группы, скапливавшиеся вокруг каких-то известных людей, оказавшихся здесь; в группах нередко разговор шел на темы, не имеющие отношения к выставке. Мы с Наташей тоже бродили, разглядывая и попутно прислушиваясь. Время, однако же, терялось без толку, и это начало уже действовать мне на нервы. Поэтому я искренне обрадовался, заметив в центре одной из групп человека, занимавшего позицию в моем списке: того самого Долинского, ученого, чье имя было покрыто неким налетом таинственности, словно старая бронза патиной.

Уже само присоединение его к группе создателей новой партии было многими воспринято, как сенсация: Долинский, считавшийся уже многие годы крупнейшим в мире специалистом по философии евразийства, был типичным кабинетным ученым, на людях появлялся крайне редко, а после автомобильной катастрофы, в которой сильно пострадал он сам, жена же его погибла, ожидалось, что он и совсем замкнется. Почему-то было принято считать его старым – для широкой публики известный ученый почему-то должен быть стариком, – и полагали, что он и поведет себя соответственно; на самом же деле ему недавно исполнилось сорок семь, так что был он, по сути дела, еще молодым человеком, с удовольствием водившим машину и игравшим в теннис – правда, только на своем корте на даче. Такой возраст, безусловно, требует и другой активности, кроме кабинетной; так что меня как раз не удивляло, что он, оставшись один, стал искать какого-то побочного занятия среди людей – и нашел его, прельстившись программой новой партии. Это было совершенно естественно: программа – во всяком случае, какой-то своей частью – проистекала из того самого евразийства, которым он занимался много лет, и уже поэтому просто не могла не заинтересовать его. Ну а кроме того, как ученый, он не мог не увлечься возможностью раздобыть немалые ассигнования на науку – пусть и не на его собственную, она как раз не требовала особых затрат, но на Науку вообще, с заглавной буквы. Поговорить на все эти темы было бы, безусловно, интересно, и в списке жертв моей журналистской активности Долинский занимал одно из первых мест. Поэтому, едва завидев его все еще плотно упакованную в бинты голову и темные очки, размером схожие с автомобильными фарами, я сорвался с места, едва успев бросить Наташе, чтобы она шла в зал, и, протаранив людское скопление, в три секунды очутился рядом с ученым мужем.

Он в это время – насколько я смог уловить – пытался деликатно убедить какую-то пожилую девицу в том, что ее взгляды на роль Бердяева в евразийстве никак не могут быть приняты всерьез. По всему облику девицы можно было безошибочно понять, что и Бердяев, и само евразийство она видала в белых тапочках, главным же для нее было то, что она – сама, лично! – говорила не с кем-нибудь там, а с самим Долинским, да-да, с тем самым. Зрачки ее метались из стороны в сторону, как теннисный мяч в игре, чтобы убедиться в том, что факт этот замечен и будет соответственно оценен; для того же, чтобы кто-нибудь не осмелился пропустить такое мимо внимания, она каждую свою фразу начинала, громко чеканя: «А скажите, дорогой профессор Долинский…» Мне показалось, впрочем, что ему это не было совершенно неприятно. Великие люди обладают и великими слабостями.

Что касается меня самого, то мне достаточно было послушать их с минуту, чтобы понять: если я их перебью и отвлеку его внимание на себя, то мировая и даже российская наука от этого никак не пострадает. Я пожалел, что преждевременно отправил Наталью в зал, и даже оглянулся с некоторой печалью. Ничуть не бывало: она была здесь, стояла позади меня. Она не выполнила моего указания, но эту тему я решил обсудить потом. Пока же, встретившись с ее взглядом, я едва заметно кивнул в сторону девицы, только что включившей свое очередное «Но послушайте, уважаемый профессор Долинский!..». Наташа опустила веки в знак того, что мое поручение принято. Сделала шажок вправо и шаг вперед, появляясь из-за моей спины. И, не останавливаясь более ни на миг, бросилась на честолюбивую соискательницу известности, как делает боксер, чтобы войти в клинч и предохранить себя от ударов.

– Таисия! Крошка моя! Наконец-то!..

На лице девицы появилось странное выражение – как если бы ее собеседник заговорил вдруг на суахили. Но она еще не успела, по-моему, сообразить, что, собственно, происходит, как Наталья и действительно вошла в клинч, вместо ударов нанося противнице громкие и сочные поцелуи, среди которых были и крюки, и апперкоты, и джебы. Следы их, как следы ударов, оставались на лице жертвы яркими пятнами. Их возникло уже, думается, не менее семи, когда девица проявила некоторую волю к сопротивлению:

– Но позвольте…

– Тасенька! Как я рада! Не ожидала встретить тебя тут! Ты одна? А Экзакустодиан Пименович? Здоров?..

Экзакустодиан – это был, конечно, удар ниже пояса, за такие полагается дисквалифицировать. Тасенька – если ее действительно так звали, конечно – выдохнула воздух, забыв издать хоть сколько-нибудь членораздельный звук. Наталья же перешла на театральный шепот:

– Слушай, хочешь?.. Только что узнала: вот-вот он подъедет к артистическому входу…

– Кто?

– Ах, неужели неясно? Он! Не могу же я орать…

– Он?

– Поняла теперь? Через минуту туда будет не пробиться. Мне по страшному секрету сказал старший охранник…

Так проходит слава мира. Бедный профессор мгновенно оказался забытым и брошенным на волю волн. Он недоуменно моргнул – раз, другой. На третьем мигании я подхватил его под руку.

– Профессор…

Он покачал головой:

– Каков темперамент, а? Куда это дамы бросились?

– А, чепуха. Приехал какой-то патлатый артист – или приезжает, не знаю. Но я очень рад возможности побеседовать с вами. Позвольте представиться…

Он выслушал меня внимательно. Включая и просьбу об интервью.

– М-м… Откровенно говоря, не знаю. Видите ли, я себя чувствую еще не очень уверенно после… м-да. Ну и кроме того – я могу и люблю говорить только о моем предмете – это…

– Я в курсе, профессор. Но могу вам обещать: мои вопросы будут самыми простыми, вам не придется задумываться всерьез.

– Но, собственно, вы не услышите от меня ничего интересного – во всяком случае, для ваших читателей. Вряд ли евразийство способно всерьез заинтересовать немцев.

– Наши читатели – русские, профессор, и все, что касается России, вызывает у них самые живые отклики.

– Ну в таком случае – что бы вы хотели от меня услышать?

– Может быть, пройдемте куда-нибудь в уголок? Здесь слишком неуютно для хорошего разговора.

Я отвел его в пустое местечко, где, похоже, собирались поставить какое-нибудь изваяние, но в последнюю минуту раздумали.

– Итак, профессор: полагаете вы, что нынешний путь развития, на который мы, судя по всему, вступаем, был определен уже евразийцами, и мы сейчас лишь реализуем их идеи? Или они тут ни при чем?

– Гм… Думаю, что ощущение неизбежности такого движения возникло значительно раньше. И дело не только в том, что немалая часть российской аристократии имела восточные корни; но вот к примеру… Вы Пушкина, конечно, помните?

– Ну, разумеется, как всякий русский…

– Сказку о царе Салтане?

– Могли бы и не спрашивать.

– Очень русское произведение, верно? Но ведь Салтан – это султан! Отнюдь не православный государь.

– Вы полагаете? Хотя – вам, разумеется, это известно лучше. А вы придаете этому значение?

– Несомненно – потому что у Пушкина была прекрасная историческая интуиция – думаю, ее можно так назвать. «Историческая» – не обязательно значит «обращенная в прошлое». Это понимали, видимо, и другие: недаром написать «Историю Петра Великого» было поручено ему, а не, скажем, Карамзину – всеми признанному историку.

– Это чрезвычайно интересно. Скажите: именно такого рода соображения и привели вас в ряды сторонников – назовем вещи их именами – исламского государя? Современного Салтана?

– Ну я бы не сказал, что только эти. И даже – не они в первую очередь. Не совершайте стандартной ошибки, полагая, что ученым чужды мирские интересы – политические, экономические… А также и мирские пристрастия, симпатии и антипатии. Так вот… Меня побудила примкнуть к возникавшему течению восточной ориентации не пушкинская сказка, разумеется, и даже не выводы и прогнозы евразийцев, но в первую очередь понимание самой простой истины: всякое движение нуждается, чтобы стать по-настоящему влиятельным и сильным, вовсе не только в двигателе и в запасе энергии. Во всяком организме, будь он естественным или искусственно созданным, необходимо должно иметься некоторое количество деталей, играющих в нем разные роли – иначе он не будет работать. В автомобиле, например, есть мотор – силовая установка. Без нее машина – железный лом. Но даже обладая самым прекрасным мотором, машина не сможет нормально работать, если у нее не будет тормозов. То есть при каждой силе обязана состоять антисила; трогаясь и набирая скорость, вы должны быть уверены, что обладаете возможностью при надобности снизить ее или даже вовсе остановиться, а то и дать задний ход.

– Но автомобиль по сравнению с обществом, в особенности нашим – достаточно простой механизм…

– Я привел такой пример лишь для наглядности. Я ведь сказал, что такого рода структура свойственна вообще любой мало-мальски сложной системе. В том числе и обществу в целом, и любому его подразделению. Во всяком государстве всегда неизбежно существует тормоз: оппозиция. Хотя при тоталитарном режиме она вынуждена выдавать себя за что-то другое и почти не имеет возможности выступать в качестве единой силы. Оппозиция – тормоз правительства. Но и в рамках любой организации необходима своя оппозиция, там тоже есть своя правая и своя левая сторона. Иначе организация эта, как тот же автомобиль, разовьет такую скорость, на которой перестанет быть управляемой. Так вот, я понял, что развитие ислама в России, которое наверняка ускорится в результате деятельности новой организации, нуждается в тормозе. И я решил сыграть роль этого механизма.

– Торможение организации изнутри?

– Тормозящее влияние, кстати сказать, только и может оказываться изнутри; то, что находится вовне, – это уже не тормоз, это носит иное название: например, придорожный столб не является тормозом, хотя, конечно, останавливает машину, когда она на него налетает. Тогда это не остановка, но авария, катастрофа…

– А все остальные организаторы движения, вы полагаете, не могут сыграть такой роли?

– Как говорят опытные шофера: всякий дурак может ездить быстро, искусство же заключается в том, чтобы уметь ездить медленно. Хотя мотор просит газа, газа… Все участники движения – я имею в виду организаторов, – естественно, рассчитывают при новом государе занять определенные посты и участвовать в выработке мнений монарха. Но, к сожалению, большинство из них сильнее заинтересовано в самом посте, чем в результатах своего влияния на царя.

Возьмите хотя бы… ну, предположим, Лепилина. Опытный политик. Но из тех, кто не будет проводить свою точку зрения – за неимением оной, но будет поддерживать все что угодно – лишь бы в конце концов получить вожделенный титул, втиснуться в аристократию, остальное – деньги – у него есть, и потому его мало волнует. Но ведь это и значит – пустить машину бесконтрольно ускоряться. Так бывает очень часто в подобных ситуациях: стараются поскорее достичь каких-то ощутимых результатов – приехать побыстрее, пока и сами еще в силах воспользоваться достигнутым. Следовательно, нам грозит неоправданное ускорение внутреннего развития – в данном случае слишком поспешная исламизация. Поспешная – вовсе не значит «принудительная», такую возможность я вообще исключаю; но и естественные процессы нередко приходится сдерживать. Потому что здесь стремительность чревата и вовсе гибельными для нации последствиями. Как и всякое очень массивное тело, Россия не любит крутых поворотов, они всегда приводят к катастрофам. Как революции прошлого века – и девятьсот семнадцатого года, и девяностых годов. России для поворота нужна дуга большого радиуса. Иначе – быть нам под откосом. Но даже и по такой дуге надо поворачивать умело, нажимать на тормоза плавно – иначе колеса заблокируются и машина пойдет юзом – вернее, ее понесет… Собственно, для того, чтобы корректировать скорость с дорогой, и существуют советники.

– А вы уверены, что новый государь будет в них нуждаться? Или захочет терпеть их?

– Ни один правитель, наследственный или выборный, никогда не обходился и не будет обходиться без института советников. И среди них должны быть обладатели разных точек зрения. Это особенно важно в начальный период правления, когда государь уже обладает властью, но не успел набраться опыта ее использования. Как бы это ни называлось – диван, боярская дума или Совет безопасности…

– Следует ли понимать это так, что вы тоже стремитесь стать советником государя?

Долинский ответил, не задумываясь:

– Я этого и не скрываю. Советником, да; сперва одним из – потому что вряд ли при государе сразу определится свой Ришелье. Но когда придет час выделиться – хочу, чтобы российский Ришелье носил фамилию «Долинский».

– Какие же советы вы намерены ему давать? Тише едешь – дальше будешь?

Он смотрел мне в глаза, и взгляд его выражал все, что угодно.

– Я ведь не говорил, что собираюсь быть только тормозом, хотя он и является необходимой деталью. Скорее – комбинацией, скажем так, тормоза и гирокомпаса. Потому что лучшие в мире тормоза не помогут вам доехать до цели, если вы свернули не на ту дорогу. Из этого следует, что главным моментом является мгновение правильного поворота; сделав его, вы можете вести машину прекрасно – но ложный путь не приведет вас к цели. А перекрестков существует множество, и запутаться в них очень легко…

Он на секунду умолк, и я воспользовался этим, чтобы задать ему вопрос не на тему:

– Скажите: такие сравнения вы используете потому, что вам самому пришлось стать жертвой автомобильной катастрофы?

Он поднял брови:

– Гм. Интересно. Знаете, наверное, так оно и есть – хотя я об этом не задумывался. Вероятно, процесс происходит где-то на подкорковом уровне. Но это, в конце концов, не важно. Я хотел сказать вот что: моя цель – предостеречь государя от таких поворотов, которые могут принести ему – и России – множество крупных неприятностей, может быть даже – непосильных. Именно в начальный период царствования государь может наделать больше всего ошибок – и ошибок губительных.

– Например?

– Это ведь не шутка – открыть или хотя бы лишь приоткрыть исламу путь к Центральной и Западной Европе. Ну тут, у себя дома – это вроде бы наше дело, это относится, так сказать, к нашим семейным проблемам и внешний мир не очень-то будет волновать – как его, откровенно говоря, не волновало смертельно наше безбожие на протяжении почти всего прошлого века. А вот внешнеполитическая линия – это очень существенно. Конечно, мировая сила, равновеликая Америке, должна существовать – для пользы той же Америки, кстати, которой нужен хотя бы воображаемый противник – иначе они нередко теряют чувство меры в отношениях с другими, а это накапливается, это никогда не сходит с рук безнаказанно. И, безусловно, только Россия способна стать такой силой – во всяком случае, она может справиться с такой задачей намного быстрее, чем кто-либо другой. Разумеется, в этом процессе она должна и будет опираться на ислам, который снабдит ее всем, чего у нее на сегодня недостает. Но вот тут и нужен поворот неторопливый и очень, очень плавный; иначе мы смертельно напугаем весь Запад, а страх далеко не всегда является полезным инструментом. Он побуждает к резким телодвижениям, а ведь даже при самой высокой скорости движения мы не сможем подняться до нужной высоты за несколько месяцев, даже за несколько лет. И все это время нам было бы очень трудно обходиться без Америки, без Запада вообще – потому что нельзя выдавать никому, в том числе и исламу, лицензию на исключительное влияние в России. А ведь нежелательный эффект можно вызвать буквально несколькими словами…

– Вы будете стараться влиять на государя в этом направлении?

– Я постараюсь доказать ему мою правоту – после того, разумеется, как получу возможность изложить ему мою точку зрения. Все другие – я уверен – будут навязывать ему другое правило: «Лови момент»… То есть жми на газ.

– Скажите: когда вы рассчитываете встретиться с Претендентом?

Он взглянул на меня; в глазах его было странное выражение.

– Это необходимо было бы сделать еще до его первого публичного выступления. Чтобы не прозвучали какие-то заявления, которые окажутся на руку лишь нашим недоброжелателям – назовем их так.

– Иными словами, вы будете стараться как можно быстрее получить аудиенцию?

– В таком желании не было бы ничего постыдного. Однако как бы ни казалось это нелогичным – я не стану добиваться такой встречи. Буду испрашивать аудиенцию после всех прочих.

Это оказалось для меня неожиданным.

– Почему же, профессор?

– Причины чисто этические. Как правило, первыми добиваются таких встреч люди, жаждущие добиться чего-то для себя лично. Не хочу, чтобы меня сочли одним из них.

– Вас волнует общественное мнение?

– Меня волнует мнение претендента – и, надеюсь, будущего государя. Хочу, чтобы он с самого начала отнесся ко мне без предубеждения. Конечно, до съезда азороссов я его не увижу; но там будут сказаны лишь самые общие слова, которых обычно никто не принимает всерьез. Первую настоящую программу он обнародует, надо полагать, накануне избрания. Вот перед этим я и надеюсь встретиться с ним. Тем более что я, не исключено, войду в состав Всероссийской коронационной комиссии. Как один из представителей науки. Вот тогда – перед референдумом – я намерен использовать для встречи с ним любую возможность. Конечно, если бы я смог увидеть текст его предстоящей речи – той, что он, как нам сказали, собирается произнести на съезде – пусть даже не текст, хотя бы достаточно подробные тезисы – быть может, я убедился бы, что в моих советах нет актуальной необходимости. Но с текстом никого не знакомят…

В этом у меня имелись немалые сомнения, но я не стал высказывать их профессору. И, чтобы отвлечь его от этой темы, спросил:

– А вам самому, профессор, нравится ислам как мировоззрение?

Он ответил не сразу:

– Откровенно? Нет. Но как за политическим течением, я признаю за ним большую силу. Для этого не нужен бог весть какой ум.

– Мне кажется, я понял. Вы не доверяете исламу – и потому решили оказывать сдерживающее влияние на его продвижение у нас.

– Я против всего, что может помешать мирному и плавному развитию государства.

Может быть, в этой теме еще стоило бы покопаться. Но вместо того я решил задать вопрос поострее:

– Следует ли понимать вас так, профессор, что, будь ваша воля, вы и этот вот – сегодняшний процесс растянули бы, скажем, на несколько лет?

Он медлил с ответом – похоже, решал, стоит ли вообще комментировать мое предположение. Наконец неохотно выговорил:

– Сие от меня не зависит…

– Но если бы зависело?

– Как сказал Ньютон – гипотез не измышляю.

Ну что же: поговорили. К тому же, у меня возникла необходимость срочно связаться с теми, кто ждал моих звонков. И я решил закончить сеанс, вежливо поблагодарив:

– Я вам крайне признателен, профессор.

– Не за что. Наоборот, это я буду очень благодарен вам, если высказанные мной мысли станут достоянием общественности в наикратчайший срок.

– Да, но мой журнал, знаете ли…

– Это долго, я понимаю, да и выходит он не в России. Но вы можете сделать краткую экспликацию, а я помог бы поместить ее в каком-нибудь популярном издании – хотя бы и в завтрашнем номере.

– Не могли бы вы пояснить – в каком именно?

– Это важно для вас? Хорошо, я сообщу вам после заседания. Возможно, это будет «Третья газета».

– Ну еще раз – спасибо вам, профессор. Пойду разыскивать мою даму.

– Ту самую, что избавила меня от глупой собеседницы? Красивая девушка.

Он произнес это тоном знатока. Возможно, таким он и был.

Я кивнул, прощаясь, и отошел. Достав сигарету, вышел из подъезда и закурил. Огляделся. Нашарил в кармане мобильник. Вынул. Набрал номер, включив предварительно защитный блок.

Ответили, как всегда, без запинки:

– Реан.

– Здесь Ффауст. Информация.

– Готовы.

Я нажал клавишу кодирования и вторую – скоростной передачи. Трубка только просвистела. Для спокойствия я проверил:

– Как приняли?

– Чисто. Сообщения помимо?

– Прошел по треугольнику. Пока спокойно. Но готовьте очередную группу.

– Делаем. Ваше впечатление от разговора?

– Полагаю, что выстрел вхолостую. Он не будет на встрече.

– Примем к сведению.

– Конец связи.

– Конец.

Я спрятал аппарат и пошел навстречу Наташе, только что вышедшей из дверей.

Значит, и Долинский отпадает. Как, впрочем, и все те, с кем я успел поговорить до него.

Следует ли сделать вывод, что покушение планируется осуществить не во время встречи? А если не при встрече и не по дороге, то когда же? В зале съезда? Но там если и найдется самоубийца, то ему не позволят даже зубочистку из кармана вытащить, не то что ручку или тем более оружие посерьезней.

Конечно, при условии хорошей предварительной проверки. Что же; придется ее сделать.

Но вообще – пока никаких доказательств серьезной операции по устранению претендента Искандера.

«Поистине, в этом – весть для людей поклоняющихся!» – как сказано в суре «Хадж», айяте сто шестом.

Я обнял Наташу за плечи, и мы направились к машине.