На лекцию я все же успел, да еще забежал в деканат и с неудовольствием переварил новость: общее собрание на сей раз не перенесено и состоится сегодня в обеденный перерыв в помещении кафедры электрических машин. Секретарь, жуя какую-то мочалку, безаппеляционно сообщил мне, что явка строго обязательна и будет проконтролирована. – Кем? – агрессивно осведомился я. Секретарь устремил толстый свой палец в потолок, и больше я от него ничего не добился. Зато в «два-Б» сегодня было на удивление пристойно, один только раз в меня запустили бутылкой, и то без всякой злобы. Просто так. Я прочитал лекцию, как в какую-то широкую бездонную трубу, не имитируя преподавательскую увлеченность и очень стараясь не поворачиваться к аудитории спиной. Студентов на этот раз пришло немного, и я отпустил их за полчаса до звонка, наказав – впустую, разумеется, – не оглашать коридор звуками охоты на мамонта, особенно в виду патруля. Будет мне от Сельсина. Впрочем, сие еще не доказано, и так может быть, и этак, особенно в свете давненько идущих разговоров о том, что занятия будут временно прекращены. А почему бы, в конце концов, и нет?

Поразмышлять об этом по дороге к лабораторному корпусу мне не дали: один слишком хорошо знакомый и осточертевший всему деканату студент – не дубоцефал – из легендарных «хвостистов», память о которых хранится в студенческих преданьях десятилетиями, хищно выскочил из засады в вестибюле и какое-то время бежал вслед за мной по промороженной улице, с развязностью, почитаемой легендарными личностями за человеческое достоинство, требуя принять у него «хвост». Под конец он выдохся, замерз в своем свитере, отчаялся и только просительно шлепал синими губами нечто вроде «Серг Гиеныч», – тогда, помучив нахала еще немного, я назначил ему время на послезавтра, и легендарная личность отстала. В легенде, конечно, будет наоборот. Черта с два он у меня в этот заход трояк получит, пусть побегает еще. Глобальной Энергетической не нужны легендарные личности. Она сама по себе легенда. Пока в эту легенду будут верить, можно будет заниматься работой. И еще надеяться, что кто-то подумал о том, что нам делать, когда в легенду об остановке ледников верить перестанут.

Создать другую? Придется. Плохо нам всем будет, если мы ее не создадим. Гореть нам дымным огнем в лесопарках, по энергетику на каждый ствол… Природа дубоцефалов не терпит пустоты, ей нужно взамен что-нибудь адекватное.

Я так и вошел в лабораторию, бормоча себе под нос, как заклинание: «…не терпит пустоты… природа не терпит простоты… природа не терпит простаты…» Гм. Спорная мысль.

Время! Я поднялся на пятый этаж к Гарьке, выдернул у него с занятий двух третьекурсников с потока «Э», растолковал им задачу и посадил за расчет режимов. Сашки не было. На вертящемся стуле перед его столом наличествовал рабочий халат в пыли и трансформаторном масле, а посреди стола на измятом номере газеты «Шуршащий друг» красовался стакан с остатками вчерашнего чая, увенчанный надкусанной горбушкой, и коричневый ободок показывал вчерашний ординар. Сейчас уровень жидкости стоял ниже – впрочем, рассмотреть было трудно. Стакан Сашка сроду не мыл, добиваясь, чтобы тот приобрел благородный коньячный оттенок. По стенам лаборантской – тоже Сашкина работа – висел на кнопках набор журнальных кисок в купальниках и без. Киски были преимущественно восточного вида, загорелые и под пальмами, а одна, полностью обнаженная, – в зеленеющих бамбуках. Интересно, где на Земле еще растет бамбук? Чушь какая-то. Я нашел линейку, брезгливо отодвинул ею стакан к краю стола и сдул крошки. Терпеть не могу бардака, если его устраивают другие. Особенно Сашка. Удружили кафедре штатной единицей… Самое интересное, что поначалу от него даже был какой-то толк как от лаборанта – плохонького, но все же лаборанта, – зато теперь он повадился внезапно и бесследно исчезать и внезапно появляться как раз тогда, когда меньше всего нужен, а совсем недавно, вскоре после того как исчез Вацек, я застал Сашку в деканате за разговором с Сельсином, и вид у Сельсина, когда я вошел, был сконфуженный, просто небывало сконфуженный, никогда Сельсина таким не видел…

А подите вы все в клозет! Самое умное, чем можно заняться на работе, – это работа. Время до лабораторки еще было. Я подсел к экрану и вытащил свои модели. По существу оставалось сделать не так уж много, и если это пройдет… Должно пройти, странно только, что никто еще до этого не додумался. Ведь могу же еще кое-что! Могу! Ладно, если так пойдет дальше, то через пару дней можно оформлять идею и нести пред ясны очи. Сельсин в кровь макушку расцелует.

Довольно скоро я поймал себя на том, что сижу сиднем и тупо гляжу на экран. Вот зараза, не могу работать. Здесь, сейчас – не могу. Могу сейчас, но не здесь. Или могу здесь, но не сейчас, а до того, как забрали Вацека, а значит, уже не могу. И вот что самое смешное: первые дни после его исчезновения я всерьез полагал, что Сашка меня избегает. Будь я проклят, если это не льстило моему самолюбию, если не поднимало меня в собственных глазах! Мелкий ты человечек, доцент Самойло, тварь ты дрожащая… ну, положим, не вполне дрожащая и не перед каждым, но слабак – это уж точно, прав дядя Коля. Ты ведь даже по морде, по морде ему не съездил, а ведь должен был. Как человек – обязан был! Принародно и первым же подручным средством. Начальство бы ему не простило – ну и мне тоже, конечно. И что с того? Поехал бы в снега обслуживать рубильник и останавливать ледник руками? Да с радостью! Теперь-то поздно, теперь это так же непросто, как прикурить от паяльника, раньше надо было… А скользкий ты, оказывается, тип, доцент Самойло, когда-то я о тебе лучше думал. Дрожишь ты за свою сохранность, держишься за Сашку, – ртутных пуль боишься, отравленные иглы тебе не нравятся… А кому они нравятся? Надо понимать так, что кому-то на хвост я все же наступил. Где-то я от них совсем близко, ходим ощупью впотьмах, и не поймешь, кто кому в затылок дышит. То ли мне дали передышку для того, чтобы я расслабился, как лапоть, то ли для того, чтобы свихнулся от ожидания, как неврастеник. Потом со мною разделаются, опять прав дядя Коля. Спасибо. Ничего ты толком не понимаешь, дядя Коля, но все равно тебе спасибо…

– Начальству – салют!

Сашка.

Я не ответил. Он шел от двери ко мне – легкий, бодрый, уверенный в себе, как после хорошего отдыха, ступающий чуть пружиняще и в то же время с точно отмеренной порцией угловатой развинченности, свойственной возрасту, – когда-то и мне не пришло в голову усомниться в том, что ему двадцать один год. Это у него здорово получалось. Был он с мороза, румян и свеж, и черный, небывало чистый его костюм был элегантен, как Дашкин доберман, – сам Сашка элегантен не был, а вот черный костюм элегантен был. Не мятый свитер. Что-то фальшивое было в этом костюме, игрушечное. Положить в коробку и завязать бантиком… И почему-то запахло аптекой. Приглядевшись, я заметил пластырь у Сашки на шее. Пластырь был небольшой и слегка вздутый. Под самым ухом.

– Холодно, – сообщил Сашка, растирая руки. – Пока шел, черт, совсем дуба дал. Хорошо, хоть ветра нет, а то совсем бы… Даже адаптанты куда-то делись. Мороз и солнце, день чудесный… Это чье?

По-моему, он не рассчитывал даже на междометие вместо ответа. Я изобразил, что работаю. Сашка сделал движение, будто собирался с размаха плюхнуться на стол рядом с экраном, но не плюхнулся. Костюм обязывал. Вместо этого он заглянул в экран, фыркнул и положил передо мной свой брелок-кошку с горящими глазами.

– Поговорим? По-моему, назрело.

– У меня занятие, – холодно сказал я, вставая. – И я намерен его провести, мне за это деньги платят…

Сашка заступил мне дорогу. Теперь я уловил носом не только аптеку. Пахло крепким мужским одеколоном и чем-то еще, но не одеколоном и не аптекой. Чем-то из мира, предельно далекого и от того, и от другого. Гм, а ведь знакомый запах…

– Позволишь пройти? – осведомился я.

– Напрасно вы такую нагрузку взяли, Сергей Евгеньевич, – кротко сказал Сашка. – По-моему, она мешает вашей основной работе.

Черта с два он был намерен меня пропустить. Я почувствовал, что теряю сцепление с реальностью. Тут хорошо иметь под руками что-нибудь бьющееся, лучше всего фарфоровое, это отрезвляет в два счета… Господи, подумал я с тихим ужасом, глядя Сашке в лицо, – только не сейчас…

– Моя основная работа – здесь, – сказал я. – Отойди. Я психически неуравновешен.

– А я что говорю? – сказал Сашка. – Конечно, здесь. Нам с тобой, Серж, поговорить просто необходимо, хотя бы для того, чтобы понимать друг друга. Нехорошо получается, работаем с тобой бок о бок, а дружбы нет. Или, может быть, – он ухмыльнулся, – вы, Сергей Евгеньевич, теперь предпочитаете общаться со мной сугубо официально? На «вы?»

– Предпочитаю – никак.

– А зря вы спешите, Сергей Евгеньевич… – Сашка теперь улыбался во весь рот. – Во-первых, еще рано, никого нет, а во-вторых, с сегодняшнего дня занятия в лаборатории будет вести тот, кому это положено. Вацек Юшкевич.

Кажется, у меня отвалилась челюсть. Я торопливо сглотнул.

– Выпустили?!

– А что тут удивительного? – сказал Сашка с наслаждением.

– Да так… – я растерялся и сел. – Не ожидал. Вообще-то конечно… Я рад. Но… не ожидал, честно скажу.

– Ты еще Бамлаг вспомни, – осуждающе сказал Сашка. – В нашей стране почему-то у каждого прямо с рождения превратное мнение о службе нацбезопасности. Ничего с твоим Юшкевичем не случилось, жив и весел. Прошел проверку генокода, только и всего, – есть у нас одна экспериментальная методика, достоверность три девятки. Секретности нет, со временем будем внедрять ее повсеместно. Результат отрицательный – гуляй и радуйся, что ты человек, задерживать далее не имеем оснований. Он сейчас подойдет.

– Мне что, сказать спасибо? – спросил я.

– А это как тебе удобнее. Ты погоди, я тебя еще с его женой познакомлю. Такая, знаешь, цыпа – что ты!..

– С какой еще женой?

– А ты нелюбопытен, – сказал Сашка. – Тебя, кстати, это тоже касается. Ладно, раньше времени ничего говорить не буду. Сегодня в обед собрание, не забудь.

– В обед обедать надо.

– Один раз потерпишь. Кстати, что у тебя произошло с этим студентом?

Я вздохнул.

– Он заложил двоих, которые не заплатили ему дань. Держал в страхе всю группу. Эти двое были обыкновенными дубоцефалами. Их взяли. По-моему, он просто клинический подлец с манией величия, а когда я ему так и сказал, он заявил, что это, мол, не моего ума…

– Дальше я знаю, – поморщился Сашка. – Тебе это не понравилось, и ты совершил героический поступок. Отправил человека в больницу, а толстолобики тебе помогали по мере сил. Очень хорошо. Мы проследим, чтобы подобные случаи больше не повторялись. А вам, Сергей Евгеньевич, от меня добрый совет не увлекаться самодеятельностью. Это ставит нас в один ряд с теми, кто идет за событиями, вместо того чтобы управлять ими. Вы меня поняли?

– А без стукачей никак нельзя? – спросил я.

Рожа у Сашки поехала вширь, будто он собирался заржать. Но он не заржал. Какую-то секунду казалось, что сейчас он хрюкнет, хлопнет себя по ляжкам и начнет трястись и давиться, вытаскивая из себя сквозь приступ радостного смеха: «…ну, ублажил… ну, ты юморист, Серг Гиеныч… не могу… как-как ты сказал?..»

– Предложите что-нибудь взамен, – серьезно посоветовал Сашка. – Мы бы рассмотрели, даю вам честное слово. Но я чувствую другой ваш вопрос, поправьте меня, если я не прав. Доколе этот хлыщ будет тут маячить и мешать работать всем, кому можно. Вот именно такой вопрос я в вас и читаю: доколе? Это верно?

– Допустим.

– А вы заелись, Сергей Евгеньевич, – сказал Сашка. – Я понимаю, что вам так не кажется, я также полностью в курсе ваших личных проблем, но все-таки вы заелись. Вам бы иногда пройтись по городу, оглядеться вокруг – неужели у вас не возникает такого желания? Вы же все-таки ученый, пусть даже технарь, это не суть важно, главное здесь подход, – вы должны понимать, куда мы с вами катимся. И вы ведь это понимаете! – Сашка повысил голос. – Вы прекрасно все понимаете, только не желаете об этом думать. Вы привыкли считать, что у государства обязательно имеется кто-то, кому по должности положено думать за вас. Так вот он я! – Сашка ткнул пальцем себя в грудь. – Не нравлюсь? Хотите кого-нибудь другого? А не много ли вы от государства хотите, господа техническая элита? Вот я сижу здесь, думаю за вас и стараюсь сделать все от меня зависящее, чтобы вы остались жить и могли работать. Я вас спрашиваю: желаете ли вы – я имею в виду отнюдь не только вас персонально, – желаете ли вы остаться с этим миром один на один? Нет? Ну, разумеется. А ведь вы очень, очень плохо знаете этот мир. Вам когда-нибудь приходилось бывать в покойницкой при полицейском участке? Наверняка вы даже не знаете о том, что при каждом полицейском участке теперь имеется покойницкая. Пришлось учредить. А отрезанную голову ребенка вы когда-нибудь видели? А придурка, который режет себя вдоль и поперек осколком стекла и даже, сволочь, не чувствует боли? Уверен, что не видели и не стремитесь. Но кто-то обязан это видеть каждый день, кто-то должен заниматься этим дерьмом, чтобы вы могли работать, потому что вся надежда теперь только на вас, на то, что вы исхитритесь, извернетесь, встанете на уши и наконец придумаете, как нам остановить этот кошмар. Вам известно, что сейчас творится на Юге? Сейчас туда перебрасывают войска и вообще невозможно предсказать, чем все это кончится. Вы знаете, что представляет собой наша армия? Там служат дубоцефалы! Кстати, в армиях других стран примерно такое же положение, хотя они, естественно, не делятся с нами этой информацией. Что говорить о рядовом составе – мы вынуждены отдавать дубоцефалам ряд младших офицерских должностей! Кроме пока еще стратегических сил, но и о них, боюсь, скоро нельзя будет сказать ничего определенного. В девяноста процентах случаев командование просто не знает, что может выйти из самого немудрящего приказа. Государство освобождает всех мало-мальски пригодных людей, к которым, кстати, относитесь и вы, для работы на свое будущее, пока кто-то еще способен позаботиться о настоящем. Никто не принуждает вас разделять все тяготы народа, а взамен от вас просят только сотрудничества, которое вам безусловно по силам и вдобавок в той или иной форме оплачивается, и еще чтобы вы не воротили носы при виде золотарей, потому что кому-то нужно заниматься и этим. А что делаете вы?

– Вообще-то я сотрудничаю, – сказал я. – И потом, все это я слышу довольно регулярно. Сельсин дает накачку.

– Пусть в меня так стреляют, как ты сотрудничаешь, – сказал Сашка. – Я, конечно, понимаю, твои чувства к приятелю, но и ты должен осознать, что в нашем деле оправданы даже ошибки, если они не ведут к катастрофическим последствиям, а в деле с Юшкевичем это заведомо не так. Имей в виду, мне проще всего было бы считать, что скрытым адаптантом и убийцей по меньшей мере троих преподавателей был этот самый исчезнувший Решетов, тем более что убийства теперь прекратились, – тебя устроит такая версия?

– Нет.

– Меня пока тоже. Ты сам прекрасно понимаешь, сколь многого эта версия не объясняет. Значит, будем работать, да или нет?

Да, кисло подумал я, кивая. Работать-то мы будем… Вацек отпал, кто следующий? Чтобы найти тупик в конце темного коридора, нужно пройти его весь. Может быть, конечно, там окажется и не тупик. Только ужасно не хочется идти этим коридором…

Я не услышал, как отворилась дверь, да и не все услышишь за вакуум-фильтром. Я только увидел, как в комнате беззвучно, как привидение, появился Вацек. Оправданная ошибка… Он шел по лаборантской со странной плавностью сомнамбулы, временами осторожно прикасаясь к стенам и предметам, ощупывая их кончиками пальцев – он словно бы вспоминал пальцами окружающее. Судя по всему, нас он не видел, это уже было что-то новенькое. Приглядевшись, я заметил у брелока-кошки третий горящий глаз.

– Ага! – закричал Сашка, схватив брелок и что-то с ним делая. – Вот и именинник. Марина! Маришечка, можно тебя?

Шаги. Молодая женщина. Ого! Все при ней, ничего не скажешь. Цыпа.

– Вацек, это Марина, – Сашка подскочил, устремился и подвел женщину за руку. – Помнишь, я тебе обещал? Маришка, это тот самый Вацек. Ну, совет да любовь, как водится, женился Тарас, не спросился у нас. Так?

– Так, – сказал Вацек без выражения. – Спасибо вам, Александр Генрихович.

– Не Александр Генрихович, – вразумительно сказал Сашка. – Какие церемонии между коллегами. Сашка – и все. Лаборант Сашка Столповский. Такой-сякой. Ты понял?

– Понял, Александр Генрихович, – еле слышно сказал Вацек.

Цыпа состроила гримаску.

– Сашка!

– Простите. Да-да, я помню. Саш… Я оправдаю. Я обязательно… Простите, очень спать хочется…

Сашка метнул на меня молниеносный взгляд.

– Ты бы хоть с Сергеем поздоровался, – сказал он Вацеку, – а то он тут без тебя не в себе немного. Психует.

– Здравствуйте, Сергей Евгеньевич, – вымучил Вацек.

– Здравствуй, Вац. Как ты?

– У меня все хорошо, Сергей Евгеньевич, – сонно сказал Вацек.

– Может, сегодня я занятие проведу? – предложил я, поколебавшись.

– Спасибо, я сам. Мне можно идти?

– Куда еще идти! – закричал Сашка. – А «горько»?! Ты чего смотришь, Вац? Такая женщина… Серега, давай-ка вместе: горь-ко! Горь-ко!!..

Они поцеловались торопливо, с болотным чмоканьем.

– И как это понимать? – спросил я, когда дверь за парочкой закрылась. Сашка только хмыкнул и повалился на стул.

– Уймись. Его пальцем не тронули.

– Рад слышать.

– Тогда какого рожна вопрос?

– Марина, – с отвращением сказал я, подумав. – Субмарина! У меня такое ощущение, будто я присутствовал при случке. У тебя нет? По-моему, если бы ты им приказал совокупиться вот на этом столе, они бы послушались без оговорок. Они даже ухитрились бы получить от этого удовольствие, если бы ты им это приказал. Нет?

– Кому есть дело до их удовольствия? – сказал Сашка. – Подожди до обеда, все сам поймешь. Ты, Сергей, меня все-таки удивляешь. Государственную Евгеническую когда еще обсуждали. Экран не смотришь?

– Смотрю.

– Тогда должен понимать.

Экран… Горящая нефть. Горящий лес, засыпанный снегом до половины высоты стволов. Снег тает у ног привязанных… И толпа. Орущая. Вот именно – экран. Вот оно…

– Так что, ты говоришь, у тебя с шеей? – спросил я.

– С шеей? – Сашка потрогал пластырь. – Разве я что-то говорил?

– Ожог?

– А зря я тебя нелюбопытным назвал, – усмехнулся он. – Что, дымом все еще тянет?

– Где твой балахон? – спросил я.

Сашка внимательно посмотрел на меня.

– Что ж, в интересах взаимного доверия придется объясниться, – сказал он после паузы. – Сам понимаешь, я мог бы просто заявить, что все то, чем занимается служба нацбезопасности, служит интересам народа и государства – между прочим, это действительно так, пусть даже некоторые наши действия не вполне понятны рядовому обывателю, – но такое объяснение, конечно, не для интеллектуалов, вроде тебя, верно? А если я просто попрошу тебя мне поверить, ты поверишь?

Я промолчал.

– В балахоне был не я, – сказал Сашка. – Но я там тоже был, это ты верно понял. Мы должны направлять энергию народа на его же благо, это, я думаю, в объяснении не нуждается. Прокаженного не лечат горчичниками. Выбор методов лечения всегда диктуется самой болезнью, как бы нам ни хотелось, чтобы было наоборот. Если бы человечество столкнулось просто с новой глобальной угрозой своему существованию, методы могли бы быть иными. Мы уже привыкли, в конце концов. Знаем, что человечество справится с любой доселе еще неизвестной угрозой – мобилизует все силы, отхаркнется кровью, вымрет в худшем случае наполовину, но справится! Но перед нами никогда еще не вставали сразу две угрозы такого масштаба: стремительно надвигающийся ледниковый период и обвальное вырождение интеллекта значительной части человечества…

Падающие хлопья… Жирный дым, закрученный в спираль…

– Тебе вообще-то не странно, что офицер нацбезопасности заговорил обо всем человечестве? – Сашка хмыкнул. – Я буду говорить только о нашей стране, чтобы ты не пугался. Где-то лучше, где-то хуже, а у нас картина довольно типичная: при всем напряжении сил государство еще смогло бы локализовать одну из этих угроз, но не обе. Не обе! – вдруг закричал он и покосился на свой брелок. – Мы не знаем, как это делается! Ликвидировали последствия войн и неумного управления, навели порядок, худо-бедно обеспечили охрану среды, стали наконец-то жить по-человечески – псу под хвост? У нас сокращают штаты, нет притока свежих сил и некому работать, неоткуда взять людей! Неоткуда! Сколько угодно желающих – и нет мало-мальски пригодного человеческого материала! Почти нет. Еще сто лет назад наша структура представляла собой как бы плотину водохранилища, обеспечивающую прочную стабильность государства. Теперь, и это еще в самом лучшем случае, мы просто задвижка для регулировки и отвода в безопасное место разрушительной энергии большей части наших с тобой так называемых сограждан. Чего ты хочешь от задвижки? Чтобы мы не вели определенную работу среди не пристроенных к делу дубоцефалов, так? А ты не думал, что они возьмут в работу вас, когда толпе надоест верить в вашу сказочку?

– Думал.

– Ага, уже прогресс, – Сашка осклабился. – Уже и высоколобые начинают размышлять на элементарные темы. Я мог бы долго и проникновенно говорить тебе о том, что правила игры навязаны нам противником, но делать этого не буду, хотя это чистая правда. Сейчас хорошо уже то, что эти болтуны в Дагомысе позволили нам назвать нашего противника противником, врагом – и поступать с врагом так, как он того заслуживает. Так вот, можешь мне поверить: если мы сейчас, вот именно сейчас, а не завтра, потому что завтра будет поздно, не направим справедливый гнев дураков против нелюдей и убийц, они довольно скоро объединятся против нас. Это просчитано, есть социопсихологические модели. И здесь можно сколько угодно рассуждать о морали, но историю еще никто и никогда не делал чистыми руками, хотя кое-кто пытался. Это просто не получается.

Огонь… Вспыхнувшая одежда.

– Он был сволочью, – сказал Сашка, помолчав. – Мне даже не хочется говорить тебе, какой он был сволочью. Работал за хорошие деньги, мне и вчетверть так не платят, имел доступ к кое-какой информации. Потом он нас предал. Если ты считаешь, что среди людей нет и не может быть пособников адаптантов, то крупно ошибаешься. Извини, что мы должны были с ним сделать? Расстрелять в подвале?

Я не ответил.

– Ну хватит! – Сашка резко встал, про-шелся по комнате. – Будем считать разговор по душам состоявшимся, следующего скоро не проси. Теперь о деле, слушай внимательно…