7
В ожидании бабки Светлан сидел на крыльце, лениво болтая с зевающим Псом. Несколько раз из-за деревьев возникали разбойного вида личности и одинаково пропитыми голосами спрашивали хозяйку. (Или это был один и тот же?) Пес всякий раз обстоятельно отвечал, что бабки нет и когда будет – неизвестно, и личности без дальнейших расспросов растворялись в гуще леса.
– Шел бы ты спать, – зевнув в очередной раз, посоветовал Пес. – Бабка иной раз под утро возвращается.
– Подожду, мне не к спеху.
– Да ты не тревожься, очухается Лаура. Ей не впервой.
– Что так?
– А неистовая без меры, себя не бережет. Узды не терпит, даже собственной. Такие быстро сгорают.
– Уж ты-то не сгоришь.
– А чего? На цепи, зато сыт и бестревожен.
– Не лопни от гордости-то.
– Гордость – чувство беспокойное, – возразил Пес. – А я просто доволен, гордости тут нет.
Пес застыл, навострив уши.
– Бабка летит, – сообщил он. – Веселая. Ну, будет!..
Он полез задом в конуру.
Над деревьями мелькнула черная тень и рванулась на Светлана. Невольно он выбросил перед собой руки, но бабка лихо осадила помело у самого крыльца.
– Явился! – закричала она с бесовской радостью. – Ух, сладкий мой! Знала я: не послушаешься. Ну, держись!
Бабка взмахнула руками, что-то выкрикнула пронзительно. Крыльцо вдруг заходило ходуном, оторвалось от земли и вознесло Светлана метра на полтора.
– Цыпа, цыпа, цыпа… – звала старуха, отступая к лесу. Тяжеловесно раскачиваясь, дом двигался за ней. Стоящее на краю поляны дерево склонилось ему навстречу, накрыв ветвями. Тело Светлана оплели тугие ветки – да так плотно, что рукой не шевельнуть, – и потащили с крыльца. Оказавшись на земле, он уперся, напряг мышцы. Ветки затрещали, правая рука вырвалась, метнулась к поясу. Сверкнул нож, несколько веток мягко спланировали на траву, остальные взмыли, как ошпаренные, ввысь.
– Плоско шутишь, бабуся! – отдуваясь, сказал Светлан. – Семейное это у вас, что ли?
Старуха визгливо хохотала:
– Не нравится? Касатик ты мой, прости глупую бабу, не угодила! Уж так старалась, так старалась!..
Хихикая, она проковыляла к дому, проворно вскарабкалась на крыльцо и уселась на краю, свесив корявые ноги.
– Ох, потешил ты меня, богатырь! – сказала она благодушно. – Сила у тебя не здешняя. И дух вроде знакомый.
– Я вот тоже думаю: уж не земляки ли мы с тобой?
– Хо-хо… Может быть, касатик, все может быть. Не помню я: старая.
– Темнишь, бабуся?
– Нравится мне тут – вот и позабылось былое. Приятелей сколь новых, и все в силе. Повеселиться можно, покуражиться, набедокурить – ух!.. А в старых краях что? Каждый крестьянский сын укорот норовит сделать – разве ж то жизнь?
– Акклиматизировалась, стало быть, на новом месте?
– Прижилась, милок, прижилась, – закивала старуха. – Душой прикипела.
– А внучка как же?
– А чего внучка? – встрепенулась бабка.
– Слушается?
– Ох, не слушается! Как силу набирать стала, так все по-своему, все поперек. Носится по лесу как угорелая, зверье гоняет, дела знать не хочет…
– А что за дело, бабушка?
– Дело? Так дело наше известное, колдовское – от людишек к себе грести. Прежде я одна так промышляла, а здесь темные дела обществом вершатся. На все королевство сеть наброшена!
– Так уж и на все? – усомнился Светлан.
– Не веришь? – взвилась старуха. – Вот сунем факел в муравейник – завертятся рабы божьи, забегают… Ой! – старуха захихикала. – Болтлива я сегодня, перебрала малость. А ты хитер, богатырь, ох, хитер!.. Умеешь глупым женщинам языки развязывать. Ну, ладно.
Кряхтя, она поднялась на ноги, постучала скрюченным пальцем по стене. Дом зашевелился, стал неторопливо переминаться на громадных птичьих ногах, плавно раскачиваясь.
– Спится слаще, – пояснила старая ведьма. – А ты иди, соседушка, иди! Что наболтала – твое, уноси. Но главного ты не узнал, да и не узнаешь. А мне на боковую пора: светает. Уж не серчай!