17

Оказавшись в главном зале ночного клуба, красавчик Джейкобс немного приуныл. Слишком уж мирной и ничего не обещающей казалась ему суетливая картина. Ничто не говорило о разборке между крупными бандами, да и самих рэкетиров он никак не мог вычислить среди толпы. Ну ладно бы только "невидимок" — на то они и невидимки, но ведь в банде Рудольфа состояли в основном приметные личности, и по подсчетам их должно было собраться в этот вечер никак не меньше десяти человек! И все же напрасно красавчик искал глазами знакомые лица.

Постепенно его внимание несколько переместилось. На эстраду из-за кулис вывалился неуклюжий, удивительно волосатый тип в рубашке, застегнутой на одну пуговицу, чтобы была видна его шикарная звериная шерсть.

— Привет, Грег!

— Даешь, Горилла!!! — завопили за ближайшими к эстраде столиками. Горилла Грегори раскрыл пасть и издал совершенно дикое звериное рычание, от которого у Эла по спине пробежали мурашки.

Эл уже готов был повернуться в ту строну, но пристальные взгляды двух сопровождающих "хищника" пригвоздили его к месту, и вся враждебная троица начала продвигаться в его сторону.

"Вот это влип… Да они просто меня сожрут сейчас — вот и все игры!" — понял он вдруг, вжимаясь в стул.

Тем временем рычание Гориллы Грега перешло в завывание, а с него так же естественно перескочило на мотив какой-то песенки. Грянула музыка. Забились в такт аплодисменты…

Джейкобс с отвращением отвернулся от эстрады. Звероподобный солист был ему противен, хотя он не мог не признать, что голосочек у того уникальный: и нижние басовые ноты, и верхние, взять которые было под силу только сопрано или альту, выходили у Гориллы Грегори с одинаковой легкостью. Кроме того, Грег не просто пел и не просто пританцовывал: не прекращая петь (многие из-за этого подозревали — впрочем, несправедливо, что он пользуется фонограммой), порой он вытворял настоящие акробатические номера.

Но детектива интересовала не сцена. В надежде вернуть хоть шанс на удачу, он обратил свой взгляд в зал — и тут же его сердце встрепенулось от радости: во всяком случае, одно знакомое лицо среди безликой толпы он узнал. И что это было за лицо! Джейкобс почувствовал, как его губы сами расплываются в довольной улыбке. Перед ним сидел его "враг" Джоунс! И не просто сидел — явно высматривал кого-то, сжавшись от страха. В толпе, не на сцене высматривал! И пусть только кто-то попробует утверждать, что этот психиатр попал сюда случайно!

К Джоунсу приближалось трое. К сожалению, Джейкобс видел их только со спины. Но какова же была его радость, когда один из троих повернулся в профиль! Этого было достаточно, чтобы в голове у детектива сложилась четкая система.

В ночном клубе должна состояться разборка между "невидимками" и бандой Рудольфа — пункт первый. Инициатива исходит от Рудольфа, и тот согласен идти на переговоры — пункт второй. Бандитов всего трое, во главе с самим вышеупомянутым Рудольфом — пункт третий. Но идут-то они к Элу Джоунсу! Какой вывод можно сделать из этого? Дальше — сам Джоунс. Его до сих пор не в чем было упрекнуть — раз. На него напали, но и пострадавший, и агрессор не желают вдаваться в подробности инцидента, причем Григс едва ли не умирает от страха и твердит, что Джоунс связан с какой-то нечистью. Но почему бы не предположить, что "зомби" Григса и все известные, хотя и незнакомые "невидимки" — одно и то же? А раз так, то весь участок еще оценит проницательность никем не уважаемого детектива третьего класса!

Джейкобс не стал зря терять время. Между Рудольфом и Джоунсом оставалось еще два с половиной столика, когда детектив дал знак остальным одетым в гражданское полицейским направиться в ту сторону.

И тут затрещал микрофон.

С аппаратурой, тем более дешевой, нередко случаются неполадки, и неожиданный треск не одному любителю громкой музыки потрепал барабанные перепонки, если не оставил полуглухим. Но такого грохота здесь не слышали давно. Можно было подумать, что по крайней мере половина здания только что обвалилась или где-то за кулисами взорвалась бомба.

Рудольф рефлекторно присел. Рука Роббера легла на рукоятку пистолета 45-го калибра. Джоунс вздрогнул и, опрокинув чашку, развернулся в ту строну.

Микрофон Гориллы лежал на полу, сам Грегори стоял на четвереньках, прислушиваясь к словам какой-то женщины, одетой в невероятную хламиду, полностью скрывающую фигуру и часть лица. Выражение лица солиста менялось на глазах. Из дурашливо-веселого оно стало мрачным, затем растерянным. Неожиданно и без того страшноватые черты исказила гримаса боли и страдания и он вдруг сел, задрав морду вверх. Да, именно морду — в тот момент назвать его лицо "лицом" было сложно. Вой, полный тоски и боли, пронесся над головами зрителей. Настоящий вой страдающего животного.

С артистом что-то происходило — он неожиданно грохнулся на пол и задергался, не прекращая издавать страшные звуки, от которых у многих мороз продирал по коже.

— Грег! Опомнись, Грег! — каким-то неестественным, лающим голосом закричала женщина в хламиде. Тотчас еще трое рванулись к Горилле на эстраду: худой тип с пустыми глазами, часто безмолвно сидящий на улице возле клуба (полиция считала его наркоманом, хотя при обысках у него ни разу ничего не обнаружили), сам хозяин заведения — Джулио Кампана и какая-то женщина в платье в обтяжку и в странном головном уборе — по всей видимости, одна из артисток.

— Прошу прощения, господа! — поклонился публике хозяин клуба, подбирая брошенный Гориллой микрофон. — Произошло одно очень досадное событие… Боюсь, ваш любимец должен немного передохнуть.

— УУУУ-ава-ва-ууу! — продолжал выть уводимый за кулисы женщиной в хламиде и наркоманоподобным типом Грегори. — Ув-ва-ваааааа!

— Но чтобы публика не скучала, перед вами выступит, пожалуй, самая замечательная из певиц, которых я когда-либо слышал. Пожалуйста, Селена, возьми микрофон.

"Селена?" — короткое имя словно молнией ударило Эла. Он тотчас забыл обо всем — лишь происходящее на эстраде имело теперь для него смысл.

Селена приподняла голову. Прожектора еще не успели бросить на ее лицо светящиеся круги, но Эл уже узнал ее. Он узнал бы ее и в полной темноте…

Неожиданно в зале воцарилась тишина, слишком полная и глубокая для подобного заведения. В манере держаться, в молчании новой солистки было нечто, способное утихомирить и самого распоясавшегося хулигана.

Рудольф и его охранники тоже не избежали этого влияния. Они остановились, поворачиваясь в сторону хрупкой, едва ли не гротесково изящной фигуры.

Джейкобс, как ни странно, тоже забыл о своих обязанностях и пялился во все глаза на эстраду.

Селена медленно приподняла свои длинные ресницы — и это незаметное движение ощутили все. Тотчас синеватый свет прожекторов залил ее лицо, превращая на какой-то миг ее глаза в две синие звезды. Ее лицо можно было назвать скорее необычным, чем красивым: красота ее балансировала на грани уродства. Слишком длинная шея, слишком большие глаза — они подошли бы скорее египетской статуэтке, чем живой женщине. Все это вместе производило странное впечатление, которое можно было назвать магическим. Синий свет окончательно закреплял эффект.

— Я посвящаю эту песню, — голос Селены оказался неожиданно низким и глубоким, — тем городам, которые исчезают с лица Земли… Они уходят, умирают, как люди, оставляя мертвые камни вместо надгробий, да и те порой сносит железо бульдозеров… Я посвящаю эту песню тем городам, что уже ушли, и тому, который исчез прошлой ночью.

Вместе с ее словами по залу гулял синий трепетный холодок. Он шевелил прически, щекотал спины… И сердца замирали от его прикосновения, и люди уже не замечали странности произносимых слов. Если человеку становится жутко — волей-неволей поверишь в то, что сейчас происходит нечто значительное.

Полный тоски вой в последний раз вырвался из-за кулис, достиг высшей дрожащей невероятной точки — и смолк так же неожиданно, как и возник. Вот теперь тишина стала полной — настолько полной, что в ней можно было расслышать биение сердец.

И тогда Селена запела. Вначале ее голос был тих, как стон пробуждающейся ночи или как заблудившееся горное эхо, но он креп с каждой секундой и вскоре наполнил собой весь зал. Он бередил души, проникал в самую их середину и начинал извлекать наружу все то, что могло петь в резонанс с этой великой лунной тоской-мистерией. И каждый начинал вспоминать о чем-то своем — о том, что утрачивается безвозвратно и неумолимо, чему не может противостоять человек — хотя бы потому, что и сама луна, и сама ночь, бессильны перед роком утрат. И даже каждая уходящая минута становится тем самым ускользающим из рук сокровищем, которое больше не найти, не вернуть…

Из боковой двери в зал тихо вошел человек в измятом и грязном, совсем еще недавно солидном костюме — и сел прямо на пол, на глазах у всех вытирая слезы… Вскоре из-за неплотно прикрытой двери просочились звуки женского плача.

…Нет, все же эта песня не была создана для всхлипываний и вздохов слишком широка и глубока была она, чтобы вместить в себя такие мелочи. Она была огромна по своей сути, безгранична, как сама вечность, — и космически велика. Все потери, вся боль веков собрались в этих звуках, которые, казалось, шли уже не с эстрады, а отовсюду. Да и мог ли один человек вызвать эту лунную стихию тоски? Конечно, не мог…

Когда Селена закончила петь, никто не понял сразу, что она уже замолчала.

Тонкая фигурка неслышно и легко, словно подгоняемая ветром тень, промчалась по эстраде и исчезла, будто ее и не было, а невидимая музыка все не выпускала слушателей из-под своих чар.

— Да что же это такое, Господи? — вдруг прошептал кто-то замирающим голосом.

Молчание продлилось после этой фразы всего несколько секунд.

Ошарашенные, застигнутые этой песней врасплох люди начали приходить в себя, оглядываться по сторонам, узнавать своих соседей, вспоминать о своих делах…

Аплодисментов не было — как не хлопают обычно взорвавшейся в доме шаровой молнии.

Но оцепенение спадало, и зал вновь начал заполняться обычным шумом голосов, шарканьем ног по паркету, звяканьем посуды. Человек все-таки грубое животное: вроде и проймет его, но пройдет пара минут — и вот уже недоеденный кусок на тарелке или завлекательный взгляд соседки оказываются важнее вселенской необъятности только что бушевавших эмоций. "И чего это я?" — спросит себя средний посетитель клуба, пожмет плечами — и окунется в свою маленькую жизнь, будто и не было песни, не было чуда…

Вновь двинулись к столу полицейские, шагнули вперед гангстеры, и лишь Эл все еще сидел неподвижно, глядя на опустевшую сцену, и ему до сих пор мерещилась Селена. Тонкая шея, загадочный взгляд грустного сфинкса… Чудо, чудовище, призрак, кошмар ночной… И откуда она только взялась такая? Ведь знал же он о ее существовании, предчувствовал, видел… Видно, на небесах суждена была эта встреча и эта тоска, разрывающая грудь.

Важно ли тут, что за город такой таинственный погиб где-то? Умер, исчез… Важно, что его не стало, что Селена страдает от этого, — и вот уже сам Эл готов вместе с ней разорваться от боли утраты. Видно, и впрямь нужен ему был этот неведомый город…

— Ну что, мистер Невидимка, поговорим?

— Что? — Эл не сразу понял, что "хищник" в очках обращается к нему.

— Привет! — опустил тяжелую лапу на его плечо другой. — Может, выйдем?

— Куда?.. Зачем? — растерялся Эл. — Подождите!

— Он делает вид, что ничего не понял! — хихикнул за его спиной второй "хищник".

Эл растерянно обернулся. Песня Селены все еще не позволяла ему вернуться обратно в реальность. Чего хотят от него эти люди? Почему другие смотрят в их сторону?

— А ну пошли, ты, ублюдок! — дернул его за руку один из незнакомцев.

— Осторожно, — шикнул другой, — взгляни…

Его взгляд указывал на Джейкобса и его команду. Полицейские приближались не спеша — до сих пор никто не нарушил порядок. Красавчик детектив уже жалел, что раньше времени сорвал своих людей с места.

— Ну что, мистер Невидимка, — усмехнулся Рудольф, — вам не кажется, что для разговора здесь не самое удобное место?

— Не понимаю, почему вы меня так называете, но если вам нужна от меня какая-то помощь, приходите ко мне на прием днем, — тупо отозвался Джоунс.

"Мистер Невидимка? — уловил издали обрывок разговора Джейкобс. — Ого! Вот тебе и тихоня доктор".

— Ага, значит, на прием? — Роббер хрюкнул от удовольствия. — Ну нет, приятель… Ты примешь нас прямо сейчас. Мы и так уже пришли к тебе — так что будь добр…

— Не здесь, — небрежно кивнул в сторону полицейских Рудольф. Проводи его в машину.

— Ребята, — наконец-то начало доходить до Эла, — а вы уверены, что не обознались?

— Пошли, нечего тут! — рыкнул ему прямо в ухо Роббер. — Гас, давай…

Что-то холодное и острое уперлось Элу в бок. Ему не стоило большого труда догадаться, что в дело пущен нож.

"Опять! О, Боже, уже третий раз за сутки я сталкиваюсь с ножом… Ну что ж, Селена… Если за этим стоишь ты — я покоряюсь. Только лучше бы ты объяснила, зачем я тебе нужен… Ты слышишь меня, Селена?"

Последний безмолвный вопрос больше был похож на крик отчаяния. Взгляд Эла устремился в сторону кулис.

"Селена, ты слышишь меня?"

На глаза Элу попался парень, уводивший перед этим Гориллу. Он уходил, но неожиданно обернулся, словно услышал чей-то крик, и с удивлением, ощутимым даже на большом расстоянии, уставился прямо на Эла, которому показалось, что ответный взгляд попросту вошел в него длинной и тонкой иглой.

— Эй, ты, пошевеливайся, — подтолкнул его Роббер. Лезвие скользнуло по ребрам и начало прорывать одежду. — И без глупостей, понял?.. А этот парень — он что, из ваших?

— Какой? — приоткрыл рот Эл.

— Немой… Ладно, потом расскажешь. А сейчас двигай ногами, да поживей!

"Прощай, Селена… Прощай, обманщица… Только ответь мне: за что?.."