Луке дали доспехи, но оружие еще не выдали. Он сидел в одной из маленьких, не запирающихся клетушек, выходящих в длинный коридор. Коридор одним концом упирался в решетку из толстых железных прутьев, а в другом находился щит-ворота, выпускающий гладиаторов на арену.

По коридору с озабоченными лицами сновали служители. Некоторые поверх штанов и рубахи имели грязные темные фартуки, назначение которых то и дело наглядно демонстрировалось: время от времени открывалась дверь в щите, запирающем выход на арену, и оттуда волоком втаскивали окровавленные тела лесных. Всех подряд – раненых и убитых – грузили на тележки и везли куда-то в глубь служебных помещений. Также проходили небольшие группы латных и лишенных брони пленных. Их подводили к щиту, дверь открывали, и в проем вместе с солнцем врывался рев битвы. Центурион-оружейник, с ворчанием копошившийся в комнате у выхода, сплошь заваленной разного вида оружием, выдавал каждому из обреченных оружие. Потом лесных выталкивали в слепящий ад битвы.

Судя по всему, центурион, выбирая мечи, копья и булавы, делал это наугад, руководствуясь собственным злобным юмором. Одному гигантскому гоблину он вручил вместо меча или копья маленький ножик, а эльфу бросил меч, такой для него тяжелый, что тот едва не сбил его с ног. И всех поглощали дощатые ворота, чтобы через несколько минут впустить других таких же, но уже мертвых и раненых.

Вскоре, однако, поток живых прервался, продолжали вывозить только раненых и убитых.

Пыльный свет из узких окошек падал на двух охранников, стоявших возле входа в клетушку, похожих на тех, что Лука видел вчера в кабинете папы Бастиана. Вероятно, это и были телохранители его святейшества, стерегущие лично его, Луку, для неминуемой смерти, запланированной давно и неизвестно кем. Было душно.

Еще накануне в нем время от времени возникал необоримый страх. Ночью он готов был выть по-звериному, тут же страх улетучивался, но на сердце оставались следы, словно липкие пятна. И в то же время он не боялся своей смерти – что-то грозное, необъяснимое появлялось в ночном чувстве, объяснить это разумно он не мог. То было ясное и точное предчувствие беды – не смерти, а беды, – которая грядет уже совсем скоро.

Он никогда не знал такого страха. Во все годы взросления в нем много раз возникала та странная и величавая мелодия, из каких-то диких просторов доносился гул невнятных угроз и темный ветер беспокойства – слабые, но ясно ощутимые ветерки, которым суждено укрепиться, подняться до небес и стать пляшущими смерчами грозовых ветров. И вот, кажется, обычный человек бог знает зачем оказавшийся среди этого ада, уже задыхается под напором урагана и, захлебываясь, закатывает под лоб глаза, готовясь к своему великому перевоплощению из живых в мертвые.

Он не мог сейчас точно знать – простой послушник Лука, метельщик из Братства святого Матвея, погибшего несколько дней назад под ударом отряда лесных, – что грозное предчувствие, одолевавшее его, является и в самом деле предвестником его гибели на этой ожидавшей его арене. Но наитие подсказало ему, что он должен обзавестись чем-то, что было бы как запасные руки и ноги, как дополнительный доспех на его коже, словом, найти какой-то надежный заслон для собственной слабости. Это ему подсказывал инстинкт, точно такой же, что и у грызунов, роющих норки для темной и теплой защиты.

Но что, если он и в самом деле избранный? Что, если его тайные подозрения в своем необычном происхождении верны? И что мать говорила правду? Что он и есть Хозяин?

Лука – потомок и воплощение Великого Создателя! Но так ли невероятно подобное предположение? Если учитывать все те необычные приключения, случившиеся с ним – приключения, погубившие многих и многих, но не его, не его! – то его предчувствия не будут казаться необоснованными. Ведь только события демонстрируют нам нашу исключительность или ничтожность. Есть только один способ доказать его исключительность – остаться в живых на арене, куда его скоро пошлют. Он уже слышит, доносящийся сюда, в этот его склеп, охраняемый центурионами его святейшества, беспощадный гул войны, пронзительные вопли обезумевших от ярости и страха гладиаторов, один за другим расстающихся с жизнью. Гудит, сотрясая землю, ураган битвы, своим неумолчным рокотом намекая об иной судьбе, чем тягучие дни человека, покорно ждущего смерти.