Все население Земли после войн Великой Смуты оставалось христианским. Отцы Церкви не сумели выжить в постигшей население катастрофе, единого Патриархата не существовало, управление конфессиями осуществлялось выжившими в катаклизмах священнослужителями, впоследствии ставшими католическими кардиналами и православными епископами. Высокая Правящая Церковь не смогла организоваться как единый организм, в зависимости от условий существования паствы на местах были приняты те или иные отступления от прежних правил, что породило соперничество между христианами разных догм.

Признанный правитель Земли легендарный Хозяин не вмешивался в религиозную жизнь, предпочитая заниматься вопросами иного плана: устройством земной жизни и укреплением собственной власти. Развитие Церкви шло своим чередом. С течением времени конфессии, оставаясь христианскими, отдалились друг от друга настолько, что являли собой полную противоположность. А значит, стали заклятыми врагами. Рыцари боролись за первоначальную чистоту веры, создав Орден святого Петра, римско-католическая ветвь обратилась к латинским истокам, окраинные монастырские объединения вроде погибшего Братства святого Матвея оставались нейтральными и мечтали лишь о том, чтобы выжить. Что не всегда удавалось.

Но все перечисленные истово ненавидели лесную патриархию, так называемое Братство святого Антея, сына Земли и заступника всех убогих и искалеченных позднейшими мутациями людей. Истребление лесных носило характер уничтожения опаснейших, ядовитейших животных, чье убийство ставится в заслугу. Мало того что все патриархии задавали своим верующим вопрос: как веруешь? Существование лесных дало возможность развить новую проблему: существует ли душа у того, кто не создан по образу и подобию Господа. Проблема внешнего облика теперь была основной, расовый вопрос стал во главе угла. Лесные для людей превратились в воинство Сатаны, в материализованную бесовню, извергнутую Адом за грехи людские.

Сама жизнь стала адом, и, кажется, это устраивало лишь Хозяина.

Но вот наступило время перемен, потому что как раньше уже не хотели жить ни люди, ни мутанты.

В покоях епископа было сумрачно и тихо. Сюда едва доносились затихающие звуки агонии. Кое-где валялись трупы, кое-где сыро и терпко пахло кровью, пролитой на плиты пола, но живых уже не было.

Лука вел товарищей в кабинет епископа. Убежать за пределы города тот уже не мог, да и некуда ему было бежать – вокруг в лесах и полях было невиданное прежде количество лесных бойцов. Скорее всего забился бывший владыка города в какую-нибудь свою последнюю нору, если только у него не были припасены другие ходы.

Оказалось, нет. Лука рванул дверь кабинета и, ожидая встречного нападения, пригнувшись, бросился в помещение. Здесь было людно. Епископ стоял у окна и смотрел вниз на площадь перед зданием Суда Инквизиции. На шум у входной двери он повернулся, но не попытался напасть или защититься.

Это сделал за него Федор, замахнувшийся мечом. Лицо его было искажено гримасой ненависти. Лука увернулся и краем щита сбил его с ног. Добить не смог; нападавших было несколько, и нельзя было отвлекаться. Метнувшееся справа копье перехватил Лок, взмахом ножа перерезавший глотку послушнику. Не обращая внимания на брызнувшую волной кровь, он свободной рукой схватил убитого за ворот и, прикрываясь им как щитом, убил еще одного. Лука вонзил меч в живот следующему из нападавших.

Вокруг было слишком много людей, и все мешали друг другу. Лайма, размахивая длинным ножом, свободной рукой старалась ударить когтями по глазам бойцов. Лука убил еще двоих, прежде чем убивать больше стало некого. Ему тоже досталось, но легко: кровоточил порез на плече, да саднило ребра от касательного удара мечом.

Федор, очнувшись, попытался достать его ножом. Ненависть, переполнявшая его, была направлена на Луку. Лок, стоявший ближе, неторопливо наступил ему ногой на шею и придавил голову к полу. Оскалив зубы, замахнулся мечом и, продлевая удовольствие, взглянул на Луку.

Внезапно вся эта залитая кровью комната, трупы на полу, теснившиеся рядом товарищи, этот всегда угрюмый, но в общем-то никогда не делавший ему зла Федор, а также епископ у окна и сидевший в кресле за столом пилигрим Эдвард – всё дрогнуло, помутилось, словно потеряв четкость очертаний, и страшно ясно мелькнуло озарение, мелькнула мысль, что все это ему снится, что он дремлет где-нибудь в укромном месте, и сон скоро кончится. Но тут же все вернулось на место, оставив осадок чего-то упущенного, непонятого. Лука остановил руку Лока и, не обращая внимания на его удивленный взгляд, распорядился больше никого не трогать, а пленных отвести в лагерь.

А потом еще долго, пока он был занят усмирением последних очагов сопротивления, нет-нет да вспоминалась почему-то насмешливая улыбка пилигрима, со стороны наблюдавшего за пленением епископа.