PAUSE

Сон не шёл ко мне в ту ночь. Ни сон, ни хоть какой-нибудь простенький кошмар. Мой странный гость исчез — и хорошо, думал я. Значит, так и надо. Будто и не было его. Даже попрощаться не заглянул, поросёнок, без следа растворился в огромном грязном городе. Впрочем, зачем ему было прощаться, если поздороваться он так же забыл? Может, все это и к лучшему, думал я, изо всех сил уговаривая себя, что нет мне никакого дела до чужих бед и, тем более, до чужих благородных бзиков.

Например, мальчик мог отправиться по другим адресам, хранящимся в его голове. Или, последовав разумному совету, он мог вернуться домой за фотографией своей матери. Или мог просто вернуться домой. Почему же я так разволновался?

Возможно, причиной тому был вовсе и не мальчик. Ночное происшествие так же повлияло на моё состояние, ведь разбудили меня, едва я успел заснуть. Вернее, ЧП случилось не ночью, а поздним вечером, но спать-то к тому времени я уже лёг! Я из тех, кто рано встаёт, и кого хворь не берет. Разбудила меня директриса школы. Не могла до утра дотерпеть. Дело в том, что в школе сработала сигнализация. Подключены были два помещения — радиоцентр, совмещённый с лингофонным кабинетом, и компьютерный класс, совмещённый с химической лабораторией. Сигнализация трассируется по телефонной сети, и оба эти объекта висели на одном номере, но сигнал от радиоцентра пропускался через прибор «Атлас», кварцующий частоту. Таким образом, помещения подключались-отключались независимо друг от друга. В двенадцатом часу (вечера? ночи?) на пульт вневедомственной охраны поступили два сигнала «Обрыв» — одновременно. Прибывшая группа, однако, не обнаружила снаружи никаких следов проникновения и, чтобы попасть внутрь, вызвонила ответственное лицо — директора. Та прибежала чуть ли не в одном халате. А уж внутри дежурный электрик, входящий в состав группы, мгновенно определил, что здание школы попросту обесточено. Сигнализации-то все равно, тока нет или контакт разомкнулся, потому и грянула тревога. Ложная тревога. Тот же дежурный электрик, сориентировавшись на месте, не стал дёргать службу электросети (с линией электропередачи все было в порядке), а поставил единственно верный диагноз: обрыв где-то внутри школы. «Вызывайте мастера, хозяйка», — посоветовали милиционеры директрисе, и с тем уехали, успокоив напоследок, что поставят объект на патрулирование, то есть раз в полчаса будут проезжать мимо, пока электричество не появится. Предварительно, впрочем, они всей толпой прошлись по школьным коридорам — проверили помещения, поставленные на сигнализацию. Никого лишнего не нашли. И в здании — никого. Полный порядок.

Для кого порядок, а для кого ночные хлопоты и нервы. Позвонили мне, попросили срочно подойти. Я бы их послал спросонья, у нас в РОНО рабочий день пока что с восьми, но ведь в этой школе учится мой ребёнок! Знали, сволочи, кого просить — вечная история. Хотя, директрису тоже понять можно. Наверное, её одолевали всякие жуткие видения, пока они с милиционерами бродили по тёмным коридорам, освещая путь фонариками. Зря она боялась: сложный и длительный ремонт, как выяснилось, вовсе не потребовался. Достаточно мне было открыть центральный щит, чтобы найти и устранить неисправность. Просто перегорел один из трех предохранителей-вставок, аж коричнево-чёрным стал от усердия. Это такой керамический цилиндр длиной с палец. Причём, в том же самом гнезде перегорел, где и на прошлой неделе — значит, с понедельника придётся разбираться, в чем причина. Ещё одна забота в список всех прочих. А пока — сходил я в комнату рабочего по зданию, в которой хранилось моё барахло, взял новый предохранитель, да и произвёл замену. Вот и весь ремонт. Свет вернулся, директриса с завхозихой были счастливы. Я не стал портить дамам настроение — не объяснил, как все это странно. Почему и каким образом неприятность случилась ночью, когда ни один электрический прибор в школе не работал? Чудеса…

Лишать себя отдыха, размышляя о чужих неприятностях — верный способ покончить с собой. Однако сон не шёл ко мне в ту ночь! Какими только глупостями не будоражил я своё стареющее сердце. Взял, да и высчитал, в каком году парень родился (месяц был известен — август). Затем мысленно открутил ещё девять месяцев против хода времени. Я не хотел этого, мозг произвёл расчёты самостоятельно. Получилась Дата. Приблизительная, конечно, но другой отправной точки у меня не было. И зачем-то я начал вспоминать свою жизнь в том году и в том ноябре. И вдруг я вспомнил… Нет, не это (чуть позже я вспомнил и это тоже), а кое-что иное, не имеющее прямого отношения к полученной Дате. Оказывается, было время, когда на моей руке действительно насчитывалось только четыре пальца! И была женщина, которая заметила такое во мне уродство. Она сказала откровенно, не пощадила: «Ничего у нас с тобой не получится, четырехпалый ты мой». «Почему?» — наивно спросил я. «Потому что один палец так и остался у тебя во рту, до сих пор сосёшь его вместо соски». «Почему не получится? Разведёшься с мужем, переедешь ко мне… или я к тебе…» Банальная, в общем-то, история: Он и Она. Сокурсники, с одного потока. Весёлая студенческая жизнь. Она — на несколько лет старше (двадцать пять против двадцати), пришла в институт после подготовительного отделения. Он — салага и шалопай, но умный, первый ученик в группе. Отличник, одним словом. Незаурядная в будущем личность. И смазливый, приятный во всех отношениях мальчик, чего там скромничать-то. У Неё — ребёнок и муж, вдобавок — удручающее отсутствие способностей. Зачем Ей понадобилось высшее образование? Ответ в одном-единственном слове: «Диплом». Нелепая уверенность, что «так принято», заставляла Её (и стаи ей подобных) каждодневно истязать себя, цепляясь за любую халяву. Отличник-шалопай был удобным объектом для эксплуатации, тем более, что Он не отказывал в интеллектуальной помощи ни одной из замученных учёбой девушек (ох, много таких эпизодов накопилось). Итак, банальная история: Он делал за неё курсовой проект. Просто так, от чистого сердца. По-дружески. Никаких глупостей и вольностей, не та ситуация, ибо сказано — ребёнок и муж. Они ведь только друзья, да? Или не только? Ребёнок — в детском садике, муж — в рейсе, шофёр-дальнобойщик. Халява начиналась в читальном зале, а завершалась у Неё на квартире, где уютно и тихо, где никто не помешает сосредоточиться на деле… Очевидно, Он что-то неправильно понял. А может, все понял правильно, потому что Она вовсе и не сопротивлялась, когда Он перестал сдерживаться. В то время Ему особенно нравились женщины взрослые и опытные, с которыми можно оставаться мальчиком, с которыми все просто. Сосунок, он и есть сосунок. Роняющий слюни на слюнявчик. С указательным пальцем во рту. Правильно Она сказала — ПОТОМ, когда кончен был не только курсовик, но и всё остальное. Он зачем-то попытался разыграть из себя благородного. Однако Она видела суть: «Четырехпалый!» Разумеется, к таким не уходят «на халяву» — от мужей-шофёров.

Произошло это как раз в ноябре того самого года. Дата…

Легко и спокойно думается о себе в третьем лице, особенно, если давнюю историю и историей-то не назовёшь. Интрижка, случайная связь. Почему же так стыдно возвращаться в исходную систему координат, в которой Он — это я? Стыдно и тошно. Тошно и стыдно… Сокурсница после совместно сделанного курсового проекта, как говорят женщины в таких случаях, «подзалетела». Удивительная неаккуратность! Или и впрямь не ожидала, что напряжённая работа потребует должной разрядки? Или не привыкла платить за услуги? А чтобы муж ничего не узнал — пошла на аборт, дождавшись очередного рейса. Я самолично отвёз её в больницу, сдал в гинекологическое отделение, и на том успокоился. Аборт — это освобождение. Очистить совесть можно только через страдания, и очень удачно, когда это чужие страдания. Мне бросили свободу, как кусок мяса бездомному псу. Таким образом, совесть моя была выскоблена до блеска. Наши с сокурсницей пути разошлись: она не пожелала, выйдя из больницы, ни встречаться со мной, ни даже разговаривать. Почему? Не моё дело! Вдобавок оставила институт. Как шептались девицы, из-за сложностей с ребёнком и мужем. А много позже, когда я и забыл о существовании этой женщины, вдруг встретил её на кафедре — оказывается, учёбу она не бросила, просто перешла на заочный факультет. Встретил и гадливо подумал: «Интересно, кто теперь у неё в „помощниках“? Наверное, кто-нибудь из профессорско-преподавательского состава». И вновь забыл о ней — уже навсегда…

Вот такой эпизод. А сколько ещё имел я встреч с женщинами, отдалённым результатом которых мог быть вчерашний вундеркинд? В ноябре — тридцать дней. Если напрячься и начать вспоминать по дням… тридцать эпизодов, конечно, не наберётся, но десяток — наверняка. Женщины ведь гораздо доступнее, чем стараются нам показать — я довольно рано обнаружил это несоответствие. Какой следует вывод? Могут ли подобные соображения вернуть душевное спокойствие?

Фамилия, названная мальчиком, была мне незнакома, но имя его матери совпадало с именем той женщины. Имя совпадало…

Нет, не успокоиться было. Мысль вела себя нахально, как крыса в тёмной комнате — носилась от стены к стене, забиралась ко мне на кровать, пробовала все на зуб. «Крысы — это будущее человечества». Когда мысль выходит из-под контроля, возможны любые неожиданности, например, такие: число «32» равно двум в пятой степени. Причём здесь это? При том, что когда-то я жил именно в доме 32 на 8-й Линии. И ещё при том, что двойка в пятой степени элементарным образом записывается в восьмеричном коде и равняется восьмеричному числу «40». Это азы информатики, букварь. Мальчик сказал мне, что его отец долгое время жил в доме номер 40 на 10-й Линии… В какой системе счисления он назвал адрес? Не в той ли самой, в какой назвал и свой возраст?

Мысль превратилась в раскалённый шип, догадка прожгла голову насквозь. Лежать стало невозможно. Я присел на кровати, свесив ноги. «40» в восьмеричном мире — то же, что «32» в десятичном. И цифры «8» в этом мире не существует, за цифрой «7» по праву стоит «10». Мальчик ужасно не любит восьмёрку… Почему я сразу не понял? Азы, букварь. 10-я Линия и есть 8-я — если записать адрес в разных системах счисления. Но что из этого следует?

Я даже вспотел.

В какую игру он со мной сыграл, мерзавец, что ему было нужно?

Наверное, я немножко сошёл с ума, потому что не нашлось разумной силы, которая удержала бы меня в постели. Я встал, стараясь не потревожить жену, и прокрался в детскую комнату. Дочь, наоборот, спала очень крепко (её так называемый «мёртвый сон» был причиной энуреза, с которым мы боролись). Я будил ребёнка долго и мучительно. Поднимал человечка с кроватки, ставил на ноги, трепал за нос и за щеки, пока не добился своего. Я спросил: знает ли она, куда ушёл наш с ней новый друг? Она, конечно, не знала. Я спросил: о чем они в таком случае разговаривали перед тем, как он ушёл? Дочь не желала стоять и вместо ответа валилась обратно. И глаза не желала открывать. Однако я был твёрд. Мне хорошо запомнилась картина, подсмотренная днём из окна кухни — они с мальчиком сидят на скамейке и мило о чем-то болтают. О чем? «Про мою фамилию, — пробормотала дочь, не открывая глаз. — И про твою, и про то, сколько мне лет…» Про фамилию? Я удивился. Зачем, что за странный интерес? Ведь фамилию своего отца он не знал. И почему не спросил у меня, если это было важно? Или это как раз было неважно? «А ещё он меня сфотографировал», — похвастался ребёнок, окончательно проснувшись. Малышка заползла к себе под одеяло и вдруг захныкала. Разбудить-то её разбудили, а как вернуться в сон — не объяснили. На звуки прибежала моя жена, встрёпанная и тоже немножко сумасшедшая…

— Ты знаешь, что кварцевое сердце бывает внутреннее и внешнее? — спросила меня дочь, успокаиваясь. — Чтобы пролезть сквозь внешнее, нужно иметь крысиный хвост, жёсткий и цепкий.

— Бредит, — перепугалась жена.

— Тихо, — зашипел я, — просто засыпает.

Она засыпала. Уже в полусне, свернувшись клубком, всхлипнула:

— Пульс мира сместился к югу. А у вас с мамой какое сердце, тоже кварцевое?.. — и на том голосок её кончился.

Только ночь, к сожалению, не кончалась. Я ничего не рассказал жене, не ответил ни на один из её лютых вопросов. Потому что допёр наконец, что за червь грыз мою душу. Вовсе не чужие неприятности прогнали сон из нашей квартиры, и вовсе не чужой человек объявился в нашей жизни — вот такой казус, такой анекдот…