Огурчик не сразу стал огурчиком: никто сразу не бывает тем, кем потом становится. Сперва он был семечком, потом листочком, потом двумя листочками, потом тремя, потом цветочком был и только после этого начал становиться огурчиком — и узнал, что зовут его Огурчик и что живёт он в Подмосковье, на одной грядке в одном огороде. И что таких, как он, огурчиков — много, это он тоже узнал.

Говорил Огурчик по-русски, потому как родился-то он в Подмосковье, то есть под Москвой, а Москва — это столица-нашей-родины-и-так-далее, где все говорят по-русски… Стало быть, Огурчик всех и понимал: он и Помидора понимал, и Морковь, и даже Укропа понимал, а уж укропов-то совсем трудно понять… Но Огурчик и Укропа понимал.

Не понимал Огурчик только того, почему он всех понимает: сам-то Огурчик ведь не знал, что все, и он в том числе, говорят по-русски. Огурчик просто говорил как мог — и все ему отвечали как могли, а по-русски или нет — этого тут никто не обсуждал.

Однажды Огурчик лежал на бочку и говорил по-русски с другим огурчиком обо всяких вещах. Только другой огурчик скоро заснул, а третий огурчик вообще всё время спал, и тогда наш Огурчик замолчал, потому что остальные огурчики были далеко от него. Но вдруг в огород прилетел Ветер и стал петь одну песню красивую — и тут Огурчик очень удивился, потому что он Ветра не понимал. А до этого он всех понимал.

Когда Ветер спел свою песню до конца, Огурчик осмелился и сказал Ветру — конечно, очень осторожно, потому что не знал, захочет ли Ветер с ним, Огурчиком, разговаривать, раз он, Огурчик, такой маленький и в пупырышках:

— Я не понял Вас, глубокоуважаемый Ветер!

Ветер был южный, значит, добрый, и всё объяснил Огурчику, даже несмотря на то, что тот был такой маленький и в пупырышках:

— Ты потому не понял, что песня была персидская. Тут Огурчик совсем изумился и спросил:

— Персидская — это какая такая?

— Это которая на персидском языке, — ответил Ветер.

— А я на каком говорю? — растерялся Огурчик.

— На русском.

Так Огурчик и узнал, что говорит он на русском и что, кроме русского, есть ещё персидский, на котором он, Огурчик, говорить, стало быть, не умеет… Огурчик огорчился и глубоко вздохнул, чуть не сдув Ветер, — но сразу же, конечно, извинился и опять спросил:

— Не скажете ли Вы мне тогда, где персидскому этому языку можно научиться?

И тут Ветер, которому очень понравилось, что Огурчик, хоть маленький и в пупырышках, а вежливый, рассказал ему про Персию и особенно про Шираз: в этом городе он часто гостил. Огурчику очень понравилось про Персию — и особенно про Шираз, и он хотел слушать дальше, но Ветер сразу улетел, потому что у него были неотложные дела.

Огурчик посмотрел Ветру вслед и понял, что жить и расти дальше без персидского языка не сможет. Но как-то так оказалось, что никто вокруг него не знал персидского языка — и где на нём говорят, тоже никто не знал. Вот и стал Огурчик стал рассказывать всем про Персию — и особенно про Шираз… Его, надо сказать, слушали с интересом — и другие огурчики, и Помидор, и Морковь, и даже Укроп, а уж укропы-то вообще не умеют слушать.

Но потом все очень скоро забыли про Персию — и особенно про Шираз, а Огурчик не забыл… Он грустил и не рос.

— Ты брось грустить и расти давай, — то и дело говорил ему другой Огурчик. — Тут Подмосковье. Тут говорят по-русски. Тут на персидском не с кем общаться: ни помидоры его не знают, ни Морковь. Даже Укроп не знает, а уж укропы-то всё знают!

Приближалась осень. Опять прилетел Ветер — теперь уже из северных стран. Он запел новую песню — старинную скандинавскую балладу — на языке, которого Огурчик тоже не знал. Язык назывался «исландский».

— Хочешь, научу тебя исландскому языку? — спросил Ветер, у которого теперь не было неотложных дел.

— Нет-нет! — воскликнул Огурчик. — Лучше, если у Вас есть время, научите меня персидскому языку — пожалуйста…

— Персидскому? — переспросил Ветер. — Да я уж и забыл его. Давно не был в тех краях.

— Совсем забыли? — уточнил Огурчик.

— Совсем, — сказал Ветер и вздохнул.

И тогда Огурчик разрыдался — да так горько, что у всех защемило сердце: и у Помидора, и у Моркови, и даже у Укропа защемило, хотя у укропов-то и вообще никаких сердец нет.

Нарыдавшись, Огурчик от отчаяния принялся расти — и вырос самым большим и красивым на всей грядке, настолько большим и красивым, что очень скоро его положили на блюдо и подали к столу. Любой другой на его месте гордился бы подобной судьбой, но Огурчик не гордился: он лежал на расписном блюде, равнодушный ко всему, и ни о чём таком не думал, как вдруг…

Знакомые звуки! Совсем близко от него две огромные жёлтые Дыни разговаривали между собой на… — Огурчик не мог ошибиться! — персидском языке. И сразу всё вернулось к нему: и лето, и красивая песня Ветра, и Персия… И особенно Шираз!

— Милые Дыни, — взмолился он, — научите меня персидскому языку!

— Пожалуйста, — по-русски, хотя и с акцентом, ответили Дыни. — Это можно.

И первый урок начался.

Я не знаю, успел ли Огурчик из Подмосковья научиться персидскому языку: это зависело от того, долго ли продолжался обед. Но, по слухам, обед продолжался о-о-очень долго — так что Огурчик вполне мог и успеть. Ведь, вообще говоря, всё в жизни можно успеть… если, конечно, вас не съедят слишком рано.