Дирижёр так сильно дирижировал оркестром, что в какой-то момент даже дирижёрская палочка надломилась.

— Это потому, — сказали знатоки, — что симфония очень бурная. Когда её исполняют, всегда что-нибудь случается: или барабан треснет, или у скрипки струна лопнет, или тромбон надорвётся! Неудивительно, что дирижёрская палочка надломилась.

Ну, неудивительно — так неудивительно: им, знатокам, виднее.

А Дирижёрская Палочка, конечно, совсем сникла: все надломленные обычно сникают — кто раньше, кто позднее.

— Концерт окончен, — сказала она.

Правда, знатоки не поняли, почему Дирижёрская Палочка так сказала: у дирижёра, конечно, была с собой запасная. Он её тут же взял в руку и до-ди-ри-жи-ро-вал симфонией. И, хотя играл оркестр не сказать чтобы стройно, все громко хлопали. Однако сам дирижёр был грустный и даже кланяться не вышел: очень он любил свою старую Дирижёрскую Палочку. За кулисами говорили даже, что видели слёзы у него на глазах, но это, конечно, могли быть простые сплетни: за кулисами посплетничать любят.

Когда публика покинула зал, Первая Скрипка, которая одна отважилась нарушить молчание, тихонько спросила:

— Проводить Вас, дорогая Дирижёрская Палочка?

— Куда? — усмехнулась та. — Разве только в музей: это, кажется, единственное место, куда имеет смысл отправиться. Если повезёт, меня могут положить под стекло и написать на какой-нибудь табличке внизу: «Дирижёрская Палочка выдающегося дирижёра такого-то… Надломлена тогда-то и тогда-то».

— Вас склеят, не отчаивайтесь, — с отчаянием произнесла Виолончель и вздохнула так глубоко, как только виолончели умеют. — Говорят, современные клеи невероятно качественные: для них нет ничего невозможного. И будете опять как новенькая — летать всем нам на радость, вот увидите! В конце концов, Вы ведь просто надломлены, а не сломаны: это всё-таки разные вещи.

— Вы правы, разные, — вежливо согласилась Дирижёрская Палочка.

А про себя подумала: «Разные-то они разные, только вот непонятно, что хуже! С теми, кто сломан, всё, по крайней мере, ясно: их сразу выбрасывают. Надломленных же сначала начинают жалеть, жалеют долго-предолго — и лишь потом выбрасывают… а это, пожалуй, гораздо мучительнее!»

И точно: оркестровые инструменты изо всех сил принялись жалеть Дирижёрскую Палочку. Перебивая друг друга и всхлипывая, они рассказывали ей — будто сама она могла это забыть! — как славно она летала над ними. Как точно умела, не прерывая полёта, рассказать, что кому делать. Как иногда взмывала настолько высоко, что им страшно было лететь за ней — и многие даже впадали в сомнение, стоит ли. Но всё кончалось хорошо, всё всегда кончалось хорошо — и не было случая, чтобы она забыла показать им верный путь обратно, домой…

А уже через некоторое время весь оркестр рыдал. Рыдали струнные — тихо и жалобно, рыдали духовые — зычно и натужно, рыдали ударные — громко и беспорядочно. Что касается одной Маленькой Плоской Тарелочки, то она начала так дрожать и звенеть. просто сердце кровью обливалось. И ничего тут не попишешь — дело понятное: Дирижёрскую Палочку инструменты и в самом деле преданно любили! Они даже представить себе не могли, что теперь будут делать без неё. В оркестр, конечно, назначат новую какую-нибудь дирижёрскую палочку — и, вне всякого сомнения, самую лучшую: это очень знаменитый оркестр. Но им-то не нужна самая лучшая — им нужна эта!

Весь оркестр рыдал, а Дирижёрская Палочка крепилась. «Вот незадача! — думала она почти с досадой. — Мне, которая больше других нуждается сейчас в утешении, предстоит, видимо, утешать это безутешное собрание. Что-то они совсем голову потеряли».

Она с участием взглянула на Маленькую Плоскую Тарелочку: та, привыкшая ловить любой знак внимания Дирижёрской Палочки, мгновенно перестала дрожать и звенеть — и всем своим существом обратилась в слух.

— Не убивайтесь так, моя хорошая! — Дирижёрская Палочка даже нашла в себе немножко сил, чтобы улыбнуться. — Жизнь ведь на этом не кончается, а Музыка не кончается и подавно. правда?

В ответ Маленькая Плоская Тарелочка, едва справляясь с собой, тонюсенько прозвенела:

— Вы. Вы просто не представляете себе, сколько для нас всех значите! И какое это горе — лишиться Вас.

Тут она снова потеряла самообладание и залилась таким горестным звоном, что остальные инструменты зарыдали с утроенной силой. Казалось, ничто уже не может остановить их — Дирижёрская Палочка начала всерьёз опасаться за последствия. И не напрасно: справа от неё раздался еле слышный взрыв: там у одной из дальних скрипочек лопнула струна. Рыдавшие, конечно, не обратили на это внимания, но Дирижёрская Палочка ещё как обратила: она привыкла следить за всем, что происходит в оркестре, а уж такой-то беды и совсем не могла пропустить.

— Внимание! — услышали вдруг инструменты и как по команде прекратили рыдать. — Я хочу напомнить вам всем, — продолжала Дирижёрская палочка, — что я надломилась, но пока не умерла. Так что не нужно оплакивать меня: я ведь до поры до времени с вами. хоть и надломленная!

— Мы тоже все, между прочим, надломлены, — сказал вдруг Контрабас, который никогда ещё не произносил ни одного слова не из партитуры.

— Что ж мне теперь с вами делать-то. — озадачилась Дирижёрская Палочка и даже забыла о том, что надломлена.

А забыв об этом, по привычке начала дирижировать… И под управлением Надломленной Дирижёрской Палочки зазвучала Надломленная-симфония-для-надломленной-скрипкис-надломленным-оркестром — Музыки такой высоты и такой чистоты ещё не слышали эти стены. Даже портреты великих композиторов, украшавшие концертный зал, все как один прослезились и достали откуда-то ослепительно белые носовые платки. Особенно расчувствовался Россини, от которого, кстати, никто этого не ожидал.

Когда Надломленная-симфония-для-надломленной-скрипки-с-надломленным-оркестром смолкла, из зала раздались аплодисменты, каких эти стены тоже ещё не слышали. В проходе стояла Надломленная Уборщица, зажав под мышкой Надломленную Швабру, вынутую из Надломленного Ведра, и хлопала, хлопала.

А потом подошла ко входной двери и, открыв её, сказала:

— Идите себе с Богом! Я отпускаю вас всех на свободу.

И они отправились в мир, чтобы там, на свободе, играть свою Музыку для всех надломленных душ на свете.