Новый, не использованный еще мусорный бак сохранил запах заводской краски. Металл контейнера был твердым и холодным, как промерзшая земля. Эл сидела в стылой темноте мусорного бака и прислушивалась к тому, что происходит снаружи.

Иногда мысли сбивались, терялись, оставляя голову пустой. Тогда в этой пустой голове возникало страшное: «А вдруг… Где я? Что со мной? А вдруг я уже умерла, умерла и лежу сейчас закопанной в промерзшую землю. А выше этой земли плита с фотографией и двумя датами, снег и бесцветное небо».

Она ощутила это почти физически, попыталась отогнать наваждение. Но мысли о склепе упорно стремились заполнить опустевшую голову. И так продолжалось долго, бесконечно долго, пока снаружи не послышались шаги и голоса.

Эл сидела тихо, стараясь не проронить ни звука. Голоса, что доносились снаружи, звучали приглушенно. С металлическим отзвуком. Но, несмотря на эту глухость, она слышала каждое слово.

Слова, пришедшие извне, откладывалось оттиском в сознании. Один за другим, словно кто-то отметив страшную пустоту, решил проштамповать каждую клетку ее мозга, шлепая одну за другой печати. Вот только от этого не становилось легче. То, что доносилось снаружи, не успокаивало, лишь пугало еще больше.

Там были женщина и мужчина. И Эл знала их обоих. Были еще какие-то люди. И было что-то непоправимое. Происходило что-то такое, чего быть не должно. Они там, снаружи, говорили не то и не так. Они делали непоправимое. Эл слушала, боясь пропустить хоть слово. И вместе с тем ей хотелось закричать, вырваться наружу из тесного помойного бака, похожего на склеп, броситься к ним, просить, умолять их, чтобы вспомнили, что они люди. Люди, которых кто-то любит и которые тоже кого-то любят. Ведь любят же! Должны любить…

Страшно треснула автоматная очередь. Эл поняла, что женщины, которую она знала, больше нет. Ее убили, а Эл могла помочь, могла спасти, но вместо этого давилась собственным страхом в помойном баке.

Мысли спутались окончательно, и бывшая проститутка потеряла сознание.