Лес. Лес стоит стеной, потом редеет, расступается, раскидывается полем. А через поле бежит грязная, чавкающая неопрятной жижей колея. И смотреться живописно эта грязюка может только на картине Шишкина. Там еще, правда, любимые художником сосны торчали. А здесь одно только поле. И то не засеянное, травы по плечо.

«Шишкин, рожь, – попробовал мысленно на вкус Анри. – Шишкин, рожь. Рожкин, шиш. Вот-вот, шиш тут чего живописного найдешь.» Утреннее романтичное настроение пропало. После восьми часов топанья пехом у кого хошь жизнелюбие пропадет. Хотя колея наверное и впрямь живописна, если на нее со стороны смотреть. Вот когда она под ногами хлюпает, тут уж не до высокого искусства. Впрочем, ворчал француз тоже про себя. Бурчать вслух не хотелось.

Шли молча. Лес, поле, перелесок, поле, лес. Лес, лес, лес. Болото. И снова лес. Хоть анархия, хоть коммунизм, а российская действительность от этого не изменится. Никогда.

Женщины, хоть им досталось тащить только собственное оружие, плелись из последних сил, но тоже молчали. Только беспредельщик, сукин кот, топал, как ни в чем не бывало. На все-то ему начхать, кроме собственной идеи. Эгоцентрист.

Когда Анри готов был уже кинуть вещи и оружие на землю, послать Славика по адресу, созвучному с не самым пристойным наименованием детородного органа, беспредельщик замер.

– Пришли? – тихохонько прошелестела Эл.

– Погоди, – Слава повернулся к Анри. – Погляди-ка.

Сутенер «поглядел-ка» в указанном направлении. Ничего странного там не увидел.

– Ну, деревня. И что? Подойдем ближе, постучимся в какую дверь, может, пустят на ночь.

Слава кивнул и потопал дальше. Когда ж у этого гада батарейки сядут? Или он на аккумуляторе? Француз зло сплюнул, подобрал вещи и поплелся следом.

– Подозрительно что-то, – не оборачиваясь пробормотал Вячеслав. – Тихо, в поле никакая скотина не пасется, и дыма нет.

– Какого дыма? – встряла Жанна.

– Печного. Дома есть, трубы на крышах торчат, а дыма нет.