Очень скоро дикарь понял, что те сведения о порядках в городе, которыми снабдил его незабвенный папаша, безнадежно устарели и стали бесполезными. Хуже того — они ему навредили. В результате он вляпался в нехорошую историю. Дикарю представлялось, что он быстро приобретет авторитет — как всякий матерый волк среди раскормленных и обленившихся домашних шавок, а если что — за его кандидатуру проголосуют огнестрельные игрушки. Вышло наоборот; он оказался глупым волчонком, пойманным и посаженным в клетку взрослыми опытными дядями.

Когда его вытащили из экипажа, он впервые в жизни увидел двух— и трехэтажные дома. Они показались ему сказочными дворцами, хотя, по мнению любого горожанина, были довольно-таки обшарпанными. На домах висели выцветшие флаги, похожие в безветрие на шкурки убитых животных. Эта ассоциация подвела дикаря к безрадостным мыслям.

Он всерьез решил, что вскоре его принесут в жертву. А мрачноватое здание из кроваво-красного кирпича было, конечно, святилищем. Оказавшись внутри, дикарь сразу же наткнулся взглядом на изображение идола — поясной портрет в роскошной резной раме. Судя по всему, портрет был старым, и некачественные краски успели поблекнуть. Из-за этого местный божок имел бледный вид, а ряса, в которую он был облачен, — застиранный. Скошенный подбородок и невыразительные глазки усугубляли первое неблагоприятное впечатление — и это при том, что художник наверняка хотел польстить оригиналу.

Позади тощей фигуры в черном виднелось какое-то сильно поврежденное сооружение с куполами. Купола напоминали разбитые яйца, из которых вытекли желтки. В уцелевшую скорлупу были воткнуты покосившиеся кресты. На крестах лежали отблески закатного солнца, что придавало картине тревожно-героическое настроение. Хотелось расправить плечи и двигаться навстречу опасности…

Тут дикаря осенило. Среди исторических событий в папашином изложении имел место взрыв церкви маньяком-самоубийцей по фамилии Чреватый. Погибло человек двадцать, но этот печальный инцидент не остановил победную поступь революции. Значит, задохлик на портрете — сам Великий Реаниматор, Отец-основатель, Суперстрелок, Каратель Божьей Милостью?!.

Дикарь был ошеломлен. Он получил очередной урок: видимость и сущность часто разительно отличаются друг от друга, и под невзрачной оболочкой может скрываться адская сила.

Все эти возвышенные размышления заняли чуть больше секунды, а затем дикаря снова ткнули мордой в грубую реальность. Место, куда его доставили, называлось «участок». Прямо под портретом находилась длинная стойка, похожая, по папашиному описанию, на стойку бара — заведения, где положено оттягиваться на всю катушку, — только вот напитков, клиентов и девочек что-то было не видать. Предполагаемый «бармен», торчавший по ту сторону стойки, оказался длинным детиной с лошадиным лицом, изъеденным оспой.

С таким дефектом (или визуальным эффектом?) дикарь столкнулся впервые.

Он подумал, что изверги-родители, должно быть, частенько засовывали голову бедняги в клетку с птичками, а птичек, наверное, держали на голодном пайке… Рябой тоже был в форме, однако кресты на его погонах отличались куда большими размерами, чем у «девственников».

Комнату освещали две чадящие лампы. Три стены из четырех были голыми, со следами копоти. Дощатый пол выскоблен до желтизны. Окна забраны решетками. Узкий коридор уводил куда-то в глубину здания. Настоящая нора…

Вместо приветствия рябой достал наручники, сделанные из старых лошадиных подков. Красивый «девственник» пнул дикаря под колено, а любитель молока прошелся дубинкой по его ребрам — видимо, для профилактики. В итоге наивный юноша оказался стоящим в унизительной позе. Ему развязали руки, но тут же надели наручники. После этого красавчик потянул его вверх за волосы. Дикарю ничего не оставалось, как положить подбородок на стойку, едва приподнявшись с колен. В такой позиции — довольно смешной, если смотреть со стороны, — он был не опаснее суслика с перебитыми задними лапками.

— Теперь побеседуем по душам, — сказал рябой замогильным голосом, но радостно, и достал из-под стойки лист серой бумаги, гусиное перо и чернильницу. Бумага была очень старая, мятая; с обратной стороны листа имелась удивительно ровная надпись печатными буквами «таможенная декларация». От чернильницы ощутимо несло клопами. Впрочем, у этого запаха было множество тошнотворных оттенков. А радовался рябой, очевидно, тому, что скучать сегодня ему больше не придется…

Прикусив язык, он старательно вывел в верхней части листа: «Протокол задержания».

— Фамилие твое как? — спросил он, приготовившись записывать.

Дикарь промолчал — не из вредности, а по недомыслию. Он ждал, когда же эта дурацкая игра закончится. Но все только начиналось.

Он получил прямой удар в нос. У него не было ни малейшей возможности уклониться — сзади его держали двое.

Хрустнул хрящ. Две обильные теплые струйки оросили стойку. Боль была сильная, почти нестерпимая, но дикарь стерпел. До него стало доходить, что дальше игра будет развиваться по лесным правилам. То есть — без всяких правил. Но это было именно то, что он умел делать лучше всего!

Однако насчет отсутствия правил он ошибся. Их оказалось даже слишком много. Его знакомили с ними постепенно, по мере того как он их нарушал.

— Правило первое, — сказал рябой, подняв кривой и очень длинный палец. — Я задаю вопрос — ты отвечаешь. Не отвечаешь — получаешь в рыло. Отвечаешь неправду — в рыло. Отвечаешь медленно — в рыло. Отвечаешь так тихо, что я не расслышу, — в рыло!..

Последнее «в рыло!» прозвучало хором. «Девственники» с удовольствием поддержали своего начальника. Тот кивнул:

— Продолжим. Итак, твое фамилие?

Дикарь промолчал и еще раз получил «в рыло». Потом еще. Его избили до полусмерти. Он не издал ни звука, за исключением тех, которые вырывались из глотки, когда сапог смачно врезался в ребра…

Вскоре истязатели слегка подустали.

— Он дебил, лейтенант, — резюмировал один из «девственников», чьи белые одежды теперь были запятнаны кровью.

— Дебилы с пушками не ходят, — отрезал тот, кого назвали лейтенантом. — Кстати, где они?

Красавчик с видимым сожалением достал из-за пояса пистолеты, конфискованные у дикаря «сестрами», и положил на стойку. Рябой уставился на них с восхищением.

Пушки старой работы были узнаваемы с первого взгляда и поражали своим совершенством. А эти еще и прекрасно сохранились. Лейтенанта охватил благоговейный трепет, и он ощутил не очень приятный холодок в желудке. Смерть навсегда приросла к этим пушкам.

Но они нравились ему не только как реликвии. Нельзя было и представить себе лучшего подарка обер-прокурору по случаю юбилея. Подарка, который откроет засидевшемуся в лейтенантах служаке дорогу к должности группенкомиссара…

Дикарь валялся на полу и смотрел на металлических близнецов снизу, сквозь туман кровавого цвета, застилавший глаза. Пистолеты находились в трех шагах от него. Они отбрасывали какой-то мертвящий блеск. Бесполезные игрушки. Они оживали только тогда, когда соприкасались с его руками. Пробуждались от спячки, согретые теплом кожи и крови. Заколдованные предметы… Души убийц, заточенные в кристаллическую решетку…

Глядя на портрет Реаниматора, дикарь чувствовал некое притяжение, но не мог понять причину этого. У него было много общего с Карателем. Может быть, предназначение, о котором он еще не подозревал? В таком случае он опозорился и упустил свой шанс. Ему казалось, что бывший священник взирает на него с презрением.

— Этого куда? — Далекий голос молочного толстяка прорезался сквозь гул в ушах.

— Запри на ночь в предвариловке. Утром отвезешь его на

Дачу. — Лейтенант зевнул и достал колоду карт. Развлечься как следует не удалось. К тому же у пойманного сопляка не было ни копейки денег. — Скажешь коменданту, чтоб оформил его бессрочно…

Дикарь не знал, что означает «бессрочно». Но от самого слова веяло безнадежностью, как от загубленной жизни.