Слобода не случайно называлась Пыльной. Здесь селилось разное отребье.

В дождливый день улица Дизельная утопала в грязи. Сейчас между дощатыми тротуарами лежал толстый слой пыли, в котором копались безмозглые куры. Поэтично желтели чахлые цветочные кустики. В тени заборов валялись собаки. Мерин, запряженный в пролетку, был должным образом облаян.

За сто метров от хаты Кураева мажор-лейтенант Пряхин слез и расплатился с извозчиком. Он не хотел привлекать внимания аборигенов к своей персоне. Воспоминания о том, как он переусердствовал во время последнего полицейского расследования, были еще слишком свежими.

Пряхин двинулся вдоль забора прогулочным шагом. По пути ему пришлось пнуть ботинком наглого кобеля. Кобель отлетел в заросли конопли. Его истошный визг резанул слух, но не разбудил сонную окраину. «День воскресный — для Бога», — любил повторять обер-прокурор, когда еще был в состоянии выступать публично. Эта фраза вошла и в цитатник Великого Преобразователя. По правде говоря, Пряхин не возражал бы против отдыха и во все остальные дни недели…

Двор Кураевых был пуст. Мажор-лейтенант легко выяснил это, заглянув поверх низкого забора; затем, озираясь по сторонам, убедился в том, что его визит остался незамеченным соседями. Плевал он на соседей, но сегодня лишние разговоры были бы нежелательны.

Пряхин отворил калитку и брезгливо поморщился. Плодим нищету, подумал мажор-лейтенант с горечью и направился к покосившейся хате, стараясь не наступать на гроздья козьего дерьма. Кураевы упорно отказывались сдавать свое потомство в ясли Христианского Союза Молодежи, хотя едва сводили концы с концами. И подобных случаев непатриотичного поведения было немало. Недаром в городской управе рассматривался законопрект о принудительной передаче детей из бедных семей под опеку ХСМ. Пряхин считал, что это слишком мягкая мера. По его мнению, таких, как Лема, следовало кастрировать или стерилизовать.

Но сейчас его мысли были заняты другим, а именно, пропавшими детишками. Избытка домашней живности на убогом подворье также не наблюдалось. Пряхин заглянул в пустой коровник, в котором, судя по колыханию пыльных завес, давно обитали одни пауки. Коза жевала сочную траву, выросшую за сортиром. Еще бы — столько удобрений! По самым скромным подсчетам, тут ежедневно опорожнялись человек двенадцать.

Пряхин специально приготовил дрын, однако из собачьей будки никто не выскочил. На ней болтался обрывок веревки, навевая печаль. Мажор-лейтенант ничуть не удивился бы, узнай он, что псину съели. Не преступление, конечно, но как-то не по-христиански…

Дверь хаты оказалась незаперта. Запирать ее было бессмысленно — красть все равно нечего, кроме глиняной посуды и остова швейной машинки «Зингер» с ножным приводом, которая, вероятно, служила единственной игрушкой — чем-то вроде качелей для маленьких говнюков.

Пряхин заглянул в печь и во все темные углы. Их было не так много, чтобы спрятать хоть что-нибудь, кроме пыли. В единственном светлом углу висели иконы — мажор-лейтенант отметил это особо. Он тщательно проверил рекомендованные циркуляром Священного Синода от 7 ноября 22 года расположение, иерархию, аксессуары и не обнаружил никаких отклонений от канона или признаков чуждого культа. Правда, под иконами валялось слишком уж много дохлых мух и жуков, но Пряхин не придал этому особого значения (а вдруг святые, кроме всего прочего, еще и занимаются дезинсекцией?).

Он был доволен собой. Теперь он мог вызвать Лему к себе и задать тому прямые вопросы, почти не рискуя попасть в дурацкое положение. И пусть этот членоголовый ответит, куда подевал свое потомство!..

Вероятно, все так и было бы, не наступи Пряхин на люк. Металлический лист опасно прогнулся; массивное тело мажор-лейтенанта мгновенно отреагировало на угрозу падения. Он отскочил в сторону, а затем наклонился и подергал висячий замок.

Запертый погреб. С чего бы это? Да и сам замок — антикварная вещь — был полунищему Леме явно не по карману. Что бы там ни говорили бывшие коллеги из уголовной полиции, Пряхин обладал нюхом на все запретное. Сейчас нюх подсказывал ему: в этот погреб надо заглянуть.

С другой стороны, нюх Пряхина был каким-то половинчатым. Мажор-лейтенант мог бы и почуять, что его ждут большие неприятности. А почуяв, дважды подумал бы, прежде чем совать свой нос в осиное гнездо…

Он достал из кармана связку отмычек, не уступавших в возрасте самому замку. Долго ковыряться не пришлось — у Пряхина был некоторый опыт по этой части. Люк, сделанный еще до его рождения, поддался с ржавым скрипом. В петлях трещал песок. Пряхин предусмотрительно положил замок в карман, чтобы не оказаться запертым в ловушке. Потом осторожно заглянул в погреб.

Никаких предположений относительно того, что он может там увидеть, у него не возникало. Мажор-лейтенант предпочитал факты, а не догадки.

Сперва он не увидел ничего — в погребе было слишком темно. Оттуда донесся еле слышный звук, похожий на комариный зуд, и дохнуло прохладой… Пряхин начал спускаться вниз по деревянной лестнице, проверяя на прочность каждую ступеньку.

По мере спуска прохлада становилась все более ощутимой. Доставать свой пистолетик мажор-лейтенант не спешил. Тот ему и не понадобился — разве что Пряхину захотелось бы пострелять по мухам.

Здесь было полно мух. Сотни, если не тысячи насекомых. Множество мух в холодном погребе! И вылететь через открытый люк к теплу и свету они что-то не стремились. Наоборот, отлетели подальше, продолжая роиться в темноте.

Черные точки мелькали на размытой границе тусклого света, падавшего сверху, и густой тени, затопившей погреб. (Слишком большой погреб. Целый подвал, смахивающий на бункер. Такой же обнаружился под развалинами сгоревшей церкви и под домом легендарного Начальника Заблуды-младшего.) Тихое жужжание доносилось со всех сторон, исключая квадратную дыру в перекрытии.

Увиденное поразило Пряхина не сразу. Он и в молодости-то был не очень впечатлительным, а с возрастом острота восприятия значительно притупилась. Происходящее показалось ему странным — но не более. Он сопоставил это с дохлыми насекомыми, валявшимися под иконами в хате. Делать выводы было рановато…

Подошва правого ботинка как раз коснулась цементного пола. Мажор-лейтенант услышал неприятный хруст, который издают раздавленные панцири. Пол кишел жуками и муравьями.

— Какого хрена?.. — растерянно спросил Пряхин у самого себя.

Ответа у него не было. Его зрачки адаптировались к полумраку, и он разглядел еще кое-что. Ему вдруг стало очень холодно.

На стене, расположенной сразу за лестницей, висел портрет в застекленной раме, весьма похожей на оклад. Это уже пахло крамолой, но Пряхин почему-то не обрадовался. Портрет оказался древней выцветшей фотографией седовласого усатого мужика во френче и с курительной трубкой в корявой ручке. Мужик смотрел на Пряхина маленькими и неласковыми глазками. Это был взгляд медведя, разбуженного посреди зимы…

Мажор-лейтенант отвел взгляд от портрета и медленно обернулся. Гул, издаваемый тысячами крылышек, нарастал — или ему показалось? В любом случае ощущение было таким, словно гусиные перья щекочут уши. Мерзкое ощущение…

Пряхин поочередно поковырял в ушах мизинцами. Это не помогало, но отвлекало. Только сейчас до него дошло, что в видимой части подвала нет никакой жратвы. Человеческой. Жратвы для жаб было сколько угодно…

Пряхину стало настолько неуютно, что он полез в задний карман брюк за своей погремушкой. Сделал три шага в темноту. Пятно света осталось позади. Мухи мелькали перед самой физиономией. Пряхин кожей осязал легчайшие движения воздуха и случайные прикосновения крылышек. Под ногами весело похрустывали панцири — как снег в морозный день. Дыхание наверняка образовывало облачка пара. Пряхину казалось, что в его собственном погребе все-таки намного теплее. А тут — настоящий февральский мороз!.. Абсурд, нелепость, почти сон из тех, что снятся на полный желудок, но мажор-лейтенант никогда не был склонен к истерике, фантазированию или галлюцинациям.

Впереди появился белесый силуэт. Пряхин крепко сжал рукоятку пушки, держа ее у пояса. «Во что это ты решил поиграть со мной, гаденыш?» — мажор-лейтенант мысленно обратился к Леме Кураеву, который сейчас, весьма вероятно, истово стучал лбом об пол церкви, демонстрируя глубину и силу своих религиозных чувств. Очень скоро Пряхин узнал ответ на свой вопрос. Игра ему не понравилась, но было поздно.

От напряженного всматривания в темноту начали слезиться глаза. Пряхин вытер их тыльной стороной ладони. Когда он опустил руку, бледное пятно не исчезло, а превратилось в нечто узнаваемое. Мажор-лейтенант облегченно перевел дух, хотя картинка была мрачноватая.

Из тьмы на него тупо пялились полуголые детишки Лемы, сидевшие прямо на цементном полу. Впрочем, один лежал — тот, которому еще не исполнилось и года, — и сосал соску. Он был совершенно ГОЛЫЙ.

Карцер, сообразил Пряхин. Провинились и наказаны. Правильно, так и надо. А то распустили сопляков!.. Ну а этот, с соской? Он-то в чем виноват? Не орет. Может, уже замерз? Нет, вроде еще чмокает… И откуда взялись эти чертовы муравьи и прочая гадость?

Пряхина охватила легкая оторопь. Он начал считать детишек и попутно заметил, что с лицами у тех не все в порядке. Он не успел сообразить, что именно, — до четырех считать недолго. Гений сыска, мажор-лейтенант Пряхин вычел восемь из тринадцати и задумался…

В этот момент ледяное щупальце коснулось его шеи.