В течение последних шести месяцев со старшим следователем трибунала при Святейшем Синоде Аркадием Глуховым происходили странные вещи.

До этого он считался настолько безупречным и безгрешным (таким он, кстати, и был в действительности), что даже начинал побаиваться самого себя. Глухов все чаще задумывался — не придется ли к старости пожалеть о непорочно прожитой жизни? Впрочем, альтернативы у него не было. Он знал, что до гроба останется заложником своего инквизиторского чина. Как говорится, положение обязывало.

Странности начинались со сновидений. Глухову снились немыслимые вещи. Например, однажды во сне он стал членом колонии разумных грибов — то ли на Юпитере, то ли на одном из его спутников (следователь был не силен в планетологии). Не видел гриб, а стал грибом — разница огромная. Он не мог вспомнить этот сон полностью или хотя бы воспроизвести самые примитивные элементы «грибного» сознания — человеческая память пасовала перед нечеловеческим восприятием. Все, что он помнил, — это плавучие розовые острова в метановом тумане, вялотекущее «растительное» время, жутковатые намеки на абсолютно чуждое существование…

Дальше — хуже. Его сны были настолько дикими и невероятными, что перебрасывать мостики через пропасть, расколовшую разум следователя, становилось все труднее. И в одну из ночей эти шаткие мостики рухнули.

Теперь для «дневного» человека Глухова его ночная ипостась была совершенно непостижима, а полеты в астрале означали провалы в сознании и в памяти — черные дыры, которые он ничем не мог залатать или замаскировать. Иногда он находил в себе силы заглянуть туда. Но ничто не выходило наружу.

От глубочайшего сна эти провалы отличались лишь тем, что Глухов, оказывается, действовал. И, судя по утомленно-удовлетворенному виду его жены, действовал успешно. Может быть, он тоже не возражал бы против этого, если бы хоть что-нибудь помнил.

Недели две назад, очнувшись утром, он обнаружил, что у него побаливают от усталости ноги, а сапоги, валявшиеся рядом с кроватью, испачканы в грязи. В ЛЕСНОЙ грязи. Траурные полумесяцы остались и под ногтями. Жена уже не спала и выглядела слегка пришибленной.

Изощренный в подобных упражнениях ум следователя мгновенно сделал выводы. Самый страшный грех заключался в том, что Глухов шлялся где-то во время комендантского часа. Ему лучше других было известно: любые прегрешения имеют последствия. И кто скажет, куда заведут его ночные шатания? Даже если это «обычный» лунатизм, Аркадию придется несладко (следователь-лунатик? Он не думал, что члены Синода отнесутся к этому с юмором и пониманием).

Еще хуже, если он занимался чем-нибудь предосудительным и непотребным.

А вдруг… заговор? От одной этой мысли Глухов холодел и впадал в оцепенение.

Причина была проста — слишком много потенциальных заговорщиков скончалось на глазах у старшего следователя трибунала, не выдержав пыток.

Неприятная у него была работа. Нервная. Зато чрезвычайно необходимая для поддержания спокойствия в обществе.

Вчера вечером, накануне праздника, он дошел до того, что принес с работы ржавые от крови наручники и попросил жену пристегнуть себя к спинке кровати. Та сделала это, не задавая лишних вопросов, и с большей готовностью, чем он ожидал. Наверное, решила, что предстоят новые постельные игры.

Но Глухову было не до игр, хотя упитанная супруга и попыталась вскоре взгромоздиться на него сверху. Он честно боролся со сном, который мазал ему веки липким сиропом, однако к полуночи уже был в отключке.

Шесть часов небытия промелькнули, как одно мгновение. Вернее, еще быстрее. Глухов их попросту не заметил.

Пробуждение было похоже на болезненное рождение. Он лежал в необычной позе. Голова была сильно вывернута, и шея закоченела. Мутный взгляд был направлен вверх и назад.

Следователя ожидал ужасный сюрприз. Он не заорал только потому, что давно привык к виду растерзанной плоти, как мясник, всю жизнь проработавший на бойне.

Запах в спальне напоминал запах в камере пыток после продолжительной «беседы» с подозреваемым. На этом сходство заканчивалось. Кровь была повсюду, на стенах и даже на потолке — символы чего-то или неизвестный алфавит. Рука нетвердая, будто писал ребенок или дряхлый старик, машинально отметил про себя Глухов. Но «ребенок» натворил и кое-что похуже.

Вскоре Аркадий обнаружил, что петли наручников разорваны, и оба «браслета» свободно болтаются у него на запястьях. Оказывается, ночью он надел перчатки — видимо, для того, чтобы не испачкаться. Между большим и указательным пальцами правой руки было зажато тонкое изогнутое лезвие. Удивительно, как он не порезался во сне… Кровати тоже был нанесен впечатляющий урон. Кто-то выломал толстые металлические крутья и завязал их узлами.

С огромным трудом Глухов сумел повернуть голову. На дальней стене и на двери — те же загадочные письмена. Вспомнив о супруге, он издал стон, хотя и раньше догадывался, чья это кровь. Сам он был цел и не ощущал в себе никаких перемен; даже щетина не отросла за ночь…

Потом он услышал дыхание — легкое, медленное. Дыхание спящего человека.

У следователя отлегло от сердца. В такие минуты начинаешь ценить любого, кто разделит с тобой твой страх. Хотя бы изрядно поднадоевшую супругу… Одиночество сейчас — это было бы невыносимо. Страх нуждается в распространении, в передаче по эстафете. Он заразен, и от него не существует вакцины. Глухов знал это и подолгу держал подследственных в полной изоляции, пока они не начинали сходить с ума. А потом были готовы на все и превращались в легкую добычу…

Он повернул голову в другую сторону. Тысячи ледяных иголок вонзились в скальп. Густая кашица мозга мгновенно вскипела. Казалось, изо всех отверстий брызнула черная пена…

Глухова парализовало. Его мыслительные и двигательные способности восстановились лишь спустя неопределенное время.

Кто-то использовал его жену в качестве чернильницы, а затем (или прежде?) содрал с нее кожу. Полностью. И сделал это с удивительным искусством. Аркадий, который по роду своей основной деятельности был немножечко хирургом, не мог вообразить себе ничего подобного. Образ тонкой кожаной перчатки, снятой с руки, потом долго преследовал его…

То, что лежало рядом с ним, больше всего напоминало пособие по анатомии. Ни один внутренний орган не имел повреждений. Каждое дупло в зубах было на виду. Даже глазные яблоки остались на своих местах — уже засиженные мухами в эту теплую осеннюю ночь. И ОНО ДЫШАЛО. Легочные мешки вздувались и опадали, вздувались и опадали. Полностью осушенная сердечная мышца исправно перекачивала воздух. Это необъяснимое и какое-то бессмысленно-механическое движение было во сто крат хуже мертвой неподвижности.

Такого страха старший следователь не испытывал давно. Точнее, с раннего детства, когда его напугал чужой «близнец» с шестью пальцами на бледных руках, неизвестно откуда взявшийся в отцовском доме. Вывести дитя из ступора и вылечить его от заикания смогла только ведьма Полина.

На этот раз Глухов вышел из ступора самостоятельно. Пока он медленно сползал с кровати, его руки дрожали, а зубы выбивали частую дробь. Браслеты на запястьях весело позвякивали. Выяснилось, что он отползал только за тем, чтобы оказаться подальше от… жены. Прошло немало времени, прежде чем он начал мыслить связно.

У него появились проблемы. Одна — большая; другая — очень большая. Первой и самой насущной проблемой была утилизация трупа. Глухов надеялся, что решит ее, воспользовавшись своими связями. На худой конец, в его доме был просторный подвал с земляным полом.

Другая проблема казалась более отдаленной, но абсолютно неразрешимой. Никто не выдерживает пытку бессонницей. Глухов знал это точно. А раз так, то что он сделает в одну из следующих ночей? Или, вернее, кого РАЗДЕЛАЕТ?..

Аркадий был настолько опустошен, что даже не задал себе главного вопроса. Этот на первый взгляд абстрактный вопрос возник позже и глубоко засел в мозгу, как топор в гнилом пне.

Вопрос был такой: а куда, собственно, девалась снятая кожа?