Из окон вагона была видна толпа. Даже не просто толпа – воплощенное безумие религиозного фанатика.

Полицейские кордоны и военные подразделения сдерживали разбушевавшихся граждан, пытающихся пробиться к высокой стене. Над головами, освещенными уличными фонарями и светом прожекторов, развевались плакаты с неразличимыми отсюда лозунгами и трехцветные флаги. Несколько раз в воздух взлетали зеленые и красные ракеты, освещая углы ближайших зданий. На перекрестке по гигантскому видеодисплею транслировалось выступление какого-то политика.

Толпа орала.

Но в комфортабельном вагоне была превосходная звукоизоляция, поэтому здесь было слышно лишь легкое постукивание колес и шуршание системы климат-контроля. – Это какая-то шутка, Николай Сергеевич? – в очередной раз поинтересовался Егоров, окончательно протрезвевший после пятичасового перелета. – Вы нас для чего через пол-Европы протащили? И вообще, как наш самолет пропустили через воздушное пространство стольких стран? Там же вроде военное положение…

– Егоров, заткнись и перестань умничать. Не твое мазутное дело, как пропустили, – отмахнулся Пимкин, пролистывая последние новости на планшетном компьютере. – Кажется, у нас и впрямь кто-то серьезно лоббирует интересы военных. Только что правительство выказало вотум недоверия президенту и наделило министерство обороны чрезвычайными полномочиями. Абсурд с точки зрения элементарной политграмотности. Если это дело рук Алексея свет Ивановича, то он конченый безумец. Вообще, что ли, не соображает, в какой стране живет?

– Хорошо, что нас в покое оставили, – проворчал Юрка.

– Кому нужна горстка мятежников, когда тут такой соблазн замаячил – страной покомандовать. Ох, выгрызут ему политиканы глаза, а народ остатки докушает. Если сами офицеры с солдатами за такие финты на карнавальные серпантины не порвут…

– А плазмоиды? – спросил Герасимов, заглядывая через плечо генерала.

– Ничего. Многие ученые сходятся во мнении, что они вообще в верхние слои ионосферы ушли.

– Я же говорил, гениальный план, – пожал плечами Торик, хладнокровно глядя на беснующуюся за окном толпу. – Потомите месяцок, помаринуйте в информационном вакууме, а потом дайте нам, человечкам, все это дело вдруг обсудить в мировом масштабе. Да мы без посторонней помощи друг друга сгноим до костного мозга.

– Значит, война с ними подходит к концу? – наивно предположил Егоров.

– Ну-ну, – улыбнулся Торик, не отводя взгляда от окна. – Считай, уже завтра рай на Земле воцарится.

– Хватит язвить-то, – тут же ощетинился Юрка. – Забыл, кто тебя из дурки вытаскивал?

– Как быстро они обучаются, – не отреагировав на выпад, покачал головой Торик.

– Отставить пререкания, – вздохнул генерал, выключая планшет.

– Кажется, приехали, – сказала Волкова, покосившись на двух швейцарских гвардейцев в парадной форме, стоявших возле единственного выхода из вагона. Еще четверо сидели в другом конце, держа между коленями винтовки стволами вверх.

Короткий состав остановился, и через минуту молчаливого ожидания открылись двери. Внутрь сразу ворвалось далекое гудение людской массы.

Офицер службы безопасности зашел в вагон и перекинулся несколькими словами с гвардейцами, после чего взглянул на пассажиров и махнул рукой: мол, выходите. Максим осторожно встал и, продолжая держать спящую Ветку на руках, двинулся к выходу.

На КПП офицер сказал что-то, глядя на генерала, и кивнул в сторону сейфа.

– Господин офицер просит уважаемых гостей сдать все имеющееся у них холодное и огнестрельное оружие, взрывоопасные, наркотические и психотропные вещества, – перевел молодой парень в длинном темном одеянии, откидывая назад капюшон. – Также любые средства фото-, видео– и аудиозаписи и персональные компьютеры.

– Именное оружие тоже сдавать? – высокомерно задрав подбородок, поинтересовался Пимкин.

– Бесспорно. Извините, таковы правила. Вы в гостях во внеурочное время.

Генерал снял кобуру с портупеи и протянул офицеру с видом Цезаря, у которого при триумфальном входе в галльское поселение отобрали любимый меч. Затем он, хмыкнув, отдал свой планшетный ПК. Волкова тоже неохотно рассталась с табельным пистолетом. У Долгова с Маринкой, Торика, Герасимова и Егорова, естественно, никакого оружия и в помине не было. А сопровождающую генерала группу спецназа вообще дальше комнаты отдыха начальника военного аэропорта не пустили.

– Прошу вас, – кивнул парень-переводчик, снова набрасывая капюшон. – Сюда. Не забудьте отключить средства мобильной и спутниковой связи.

Долгов не стал ничего отключать просто потому, что у него не было при себе никаких средств связи. Поправив головку дочери на своем плече, он прошел по длинному хорошо освещенному коридору, который тянулся сквозь здание контрольного пункта параллельно железнодорожным рельсам. Максим не сомневался, что, пока они пересекали эту «кишку», их просветили всем, чем только возможно, и «ощупали» доброй сотней детекторов.

В конце коридора находился такой же пункт охраны, как в начале.

И глухая дверь.

«Вот сейчас как возьмут, как расстреляют нас без объяснения причин», – подумал Максим. Он до сих пор не мог понять затеи генерала разведки Пимкина и полковника ФСБ Волковой. Этой дерзкой, авантюрной, опасной и, главное, по его мнению, совершенно бессмысленной затеи. Нашел, как говорится, генерал время для подобных путешествий. Хорошо хоть Маринка не заартачилась, учитывая неутешительные слова врача медбригады, которые он произнес накануне, отозвав их в сторонку: «Вы с ума сошли! Довели ребенка до физического и психического истощения! Да она на грани срыва была, когда вас вытащили из той сточной канавы. На грани срыва, который, между прочим, мог иметь последствия… Кстати, вы в курсе, что у вашей дочки есть воображаемый друг?..»

Ветка и Маринка вообще в последние часы вели себя слишком спокойно, воспринимали творящееся вокруг мракобесие как-то… отрешенно, что ли.

За стеной раздался едва слышный писк рации, а потом кто-то быстро и глухо заговорил, передавая сообщение.

Вопреки мрачным домыслам Долгова никого не расстреляли и даже не побили. Из помещения охраны вышел еще один офицер и, окинув всех заинтересованным взглядом, открыл глухую дверь.

– Добро пожаловать в… другую страну, – негромко сказал переводчик из-под своего капюшона.

На фоне задней стены Собора Святого Петра чернела туша танка и вращалась антенна ЗРК. В центральном куполе исполинского сооружения зияла овальная дыра размером с грузовик, к которой возносились деревянные леса и пучок черных кабелей.

А за силуэтом не подсвеченной Сикстинской капеллы, обтянутой ячеистой маск-сеткой, занимался темно-оранжевый рассвет.

От такого инфернального зрелища даже невозмутимый генерал цыкнул зубом.

– Мама мия, – прошептала Маринка, кутаясь в плотную куртку.

Недавно прошел дождь, и температура была не выше плюс пяти. Дул холодный зимний ветер, или, как его здесь называли, трамонтана. Ухоженные кустарники и деревья, рассаженные вдоль аллей и улиц, тоже чувствовали неприветливую хмурь погоды и словно бы сутулились.

– И на фига нам в два часа ночи экскурсия по Ватикану? – мрачно изрек Егоров. – Объясните хоть, что…

– Закрой варежку и не отсвечивай! – шикнул Пимкин. – Не в кабак пришел.

– Танк-то за каким пригнали?.. – удивился в свою очередь Герасимов, вертя головой и разглядывая известнейшие достопримечательности мира, сереющие в предрассветном полумраке.

Справа и слева из неприметных закоулков вышли несколько человек в штатском. Они остановились вокруг их компании, взяв ее в коробочку.

– Следуйте за мной, – сказал переводчик и двинулся мимо здания вокзала, в обход собора Святого Петра.

Все поспешили за ним, конвоируемые молчаливыми охранниками. Через несколько минут громадный продырявленный купол навис над шагающими людьми, словно титан. Он со своей 120-метровой высоты будто бы шептал: «Я ближе к небу. Я знаю гораздо больше вас…»

Обогнув собор, переводчик остановился возле северной его стены, каменным колоссом убегающей ввысь. Он достал из кармана своего одеяния магнитный ключ и приложил к круглому металлическому выступу на одном из кирпичей. Скрытая от посторонних глаз дверь практически бесшумно уползла в сторону, открывая освещенный проход.

Двое охранников сразу же скользнули вперед.

– Сюда, – приглашающе кивнул переводчик, вновь откидывая капюшон. В льющемся свете дневных ламп Максим заметил у парня несколько седых пятен над правым ухом.

Недлинная лестница заканчивалась овальным помещением с довольно высоким навесным потолком. По периметру полукругом стояли двенадцать кресел, обитых светлым сукном. В одной из стен матовым прямоугольником белело стекло. Если б Долгов не знал, что он находится в самом сердце Ватикана, то решил бы, будто оказался в приемной престижной стоматологички или в боксе какой-нибудь лаборатории.

– А где ветхие струпья плесени на выщербленных булыжниках и сырые средневековые подземелья? – не вытерпел Юрка.

– Молодой человек, – сказал переводчик. – Вы находитесь на одном из самых технологически оснащенных объектов современности. Кстати, плесень – это налет на поверхности органических субстратов. На булыжниках ее быть не может.

– Уели, – едва слышно произнесла полковник Волкова. А генерал одарил Егорова инквизиторским взглядом.

Тем временем переводчик подошел к стеклу, и оно вдруг стало прозрачным – видимо, было сделано из материалов, обладающих анизотропными свойствами. За ним обнаружилась небольшая комнатка, в которой на стуле-вертушке сидел пожилой мужчина, одетый в рубашку с коротким рукавом и черные брюки. Ни дать ни взять – прилежный карьерист-неудачник, засидевшийся в офисных клерках до старости. Переводчик быстро заговорил на итальянском, показывая в сторону гостей. Пожилой клерк поднялся и коснулся пальцами сенсорной панели под плоским монитором. Затем он повернулся и, ворчливо обронив пару непонятных слов, указал на дверь без ручки, которую Максим до этого и не замечал.

Один из сопровождающих охранников подошел к ней и тронул ладонью. Дверь мягко отворилась, пропуская его внутрь. За охранником последовал переводчик и призывно помахал рукой:

– Скорее, через тридцать секунд она закроется.

А дальше потянулись коридоры.

Чем-то они напомнили Максиму те однообразные лабиринты, которые он видел недавно в подвалах ГРУ. Ярко освещенные, с одинаковым покрытием на стенах и множеством дверей по обе стороны.

Только здесь вместо военных попадались служители в церковном одеянии и клерки, наподобие того, что сидел в комнатке за стеклом.

Несколько раз Долгов начинал с любопытством крутить головой, когда переводчик проводил их через большие, богато отделанные комнаты. Там были и картины, в которых опытный глаз мог узнать оригинальные полотна великих мастеров прошлого, даже фрески Рафаэля, и старинная мебель – громоздкая, но ни на йоту не потерявшая изящества, несмотря на свои габариты, – были и ковры, в которых утопали ноги, и люстры, блистающие тысячами свечей, и золотые кубки за бронированным стеклом.

– Это Пьета Микеланджело? – шепотом спросила Волкова, глядя на мраморную скульптуру, стоящую в одном из таких хранилищ в сторонке от остальных экспонатов.

Переводчик кивнул:

– Пришлось спустить сюда из собора, когда началось вторжение.

Швейцарский гвардеец, охраняющий зал под гигантским гербом Ватикана со стилизованным изображением короны и двух скрещенных ключей, довольно грубо сказал что-то на итальянском, и переводчик приложил указательный палец к губам.

И снова – бесцветные стены, потолки, двери…

«Словно наваждение какое-то, – подумалось Долгову. – То роскошь бесценных сокровищниц мировой культуры, то тусклые трубы коридоров».

– Помните, Нина, вы говорили о случайностях? – спросил Пимкин, когда они шли по очередной ветвистой каменной кишке.

– Да. К чему вы это?

– А вот в голову мысль пришла: почему мы с этими людьми встречаемся в самые сумасшедшие моменты истории? Случайность? Или какая-то дикая закономерность?

– Но это ведь всего вторая встреча. Разве можно делать выводы из такого ничтожного количества посылок?

– В математической логике есть такое понятие: дизъюнкция, – мрачно сказал Герасимов. – Или-или. Третьего варианта не требуется…

– Скажите, товарищ генерал-лейтенант, – вдруг вклинился в разговор Торик, который уже давно не произносил ни слова, – как вы сумели остаться в живых тогда, в бойне у объекта «Подснежник» под Томском? Вы вызвались прикрывать наш отход. Без шансов на чудесное спасение.

Пимкин вздрогнул. Он думал, что уже выскреб из памяти тот осенний день, в котором остались лежать в грязи бойцы, сражавшиеся вместе с ним, не рассчитывая на победу. Только для того, чтобы дать призрачный шанс тем, кто хотел отправиться в далекое путешествие на Марс.

Между прочим, тоже без шансов.

Без надежды.

И… даже без веры.

Просто так устроен человек: когда не остается уже ничего, он делает последний отчаянный шаг…

А потом – случайность. Или-или.

– Святослав, – наконец произнес генерал, поиграв желваками, – мне просто повезло. Как и вам.

Торик промолчал в ответ.

Ветка неожиданно открыла глазенки и заворочалась на руках у Максима.

– Мы где?

– Спи, – тихонько сказал Долгов и нежно поцеловал дочку в темную челку. – Мы в пути.

Ветка вздохнула и снова сомкнула веки.

Он сидел за столом перед монитором, бегло проглядывая какие-то сайты, и параллельно разговаривал по мобильнику. Тихий, но не слабый его голос звучал ровно, без эмоциональных всплесков и синкоп. Латынь в его устах не казалась эпатажем.

На лилейной мантии золотой католический крест выглядел уместно, не бросался в глаза. Старческое лицо было озабочено, но по-деловому. Оно не несло на себе фальшивой печати великой скорби, как часто бывает у священников. Голубоватые отсветы компьютерного экрана вычерчивали морщины на щеке, скуле и лбу. Кисть руки, в которой был телефон, слегка подрагивала. По обе стороны стола, на почтительном, однако, расстоянии, стояли телохранители, облаченные в серые костюмы. У одного из них через правый глаз тянулась черная повязка. Второй скрывался в полумраке, возле задней стены кабинета, на которой висел большой желто-белый флаг.

Именно кабинета. Апартаментами помещение с довольно строгим убранством и удобной, практичной мебелью назвать можно было только с натяжкой.

Кого-то Максиму напомнили эти застывшие в позах истуканов стражи с неподвижными лицами и заложенными за спину руками…

Тем временем человек за столом закончил беседу, захлопнул мобильник и отложил его на край стола.

– Его святейшество Папа Римский Иоанн Павел Третий, – немедленно продекламировал переводчик, выйдя на свет. Папа внимательно рассматривал вошедших своими некогда голубыми глазами, подернутыми теперь старческой пеленой.

Никто не смел нарушить молчание.

Воистину магическая аура окружала этого старого человека в снежной мантии…

Герасимов машинально снял шапку со своей белой шевелюры. И без того большие, темные глаза Торика еще увеличились, и теперь в них можно было рассматривать себя, как в зеркальцах. Генерал невольно приосанился. Волкова украдкой перекрестилась. Маринка улыбнулась как-то загадочно и печально, словно давно ждала этой минуты. Юрка просто отвалил челюсть. А Долгов крепче прижал к себе дочку и снова посмотрел на телохранителей, силясь вспомнить, кого же они ему напоминают…

Первым не выдержал, как и следовало ожидать, Егоров. Он шмыгнул носом и пробормотал:

– Пленус вентер нон студет либентер. Мементо мори…

На этом сомнительные познания Юрки в латыни были исчерпаны, и он заткнулся.

Парень-переводчик в смятении сделал шаг назад, телохранители напряглись, Фрунзик чуть не прыснул со смеху, а генерал повернул голову и посмотрел на вконец растерявшегося Юрку, словно на конченого дебилдона.

Обстановку разрядил сам Папа.

– Очень смешно, – сказал он на русском практически без акцента. После чего обратился ко всем: – Присаживайтесь, дети мои. Девочку с матерью проводите в зал отдыха. Дайте им все, что попросят.

Словно по волшебству загорелся яркий верхний свет, а переводчик бесшумно ретировался из кабинета. Откуда ни возьмись появились двое служителей в светлом одеянии и в ожидании встали рядом с Маринкой.

– Давай мне Ветку, Максим, – негромко сказала она. – Не думаю, что мы вам здесь понадобимся.

Долгов в который раз за последние сутки с удивлением поглядел на жену. Интересно, после чего она стала такой… спокойной?

Он осторожно передал сопящую девочку на руки матери, и Маринка, сопровождаемая двумя служителями, покинула кабинет через боковую дверь.

– Господин генерал, госпожа полковник, – произнес Папа, выключая монитор, – нам предстоит побеседовать. Располагайтесь. И вы, господа привратники, тоже…

Вот после этих слов Долгову стало неуютно по-настоящему. Стало быть, Пимкин поведал главе католической церкви о них. Но зачем?

Его взгляд вновь непроизвольно скользнул по каменному лицу телохранителя.

«Дьявол! – вдруг вспыхнуло в голове. – Да они же из секты! Из этих самых Безымянных!»

Максим хотел закричать вслух, что все это – ловушка! Что встреча подстроена! Что их заманили, чтобы убить! Он хотел броситься вслед за Маринкой!.. Но в горле внезапно пересохло.

Он вскочил с кресла…

Но Папа с легкой улыбкой посмотрел на него и успокоительно поднял руку.

– Сын мой, Максим, садись. Не бейся в догадках. И не бойся…

– Но… откуда вы…

– Твое лицо слишком красноречиво. Мои охранники действительно являются сектаторами древнейшего братства, принявшего на себя обязательства хранить великое пророчество и способствовать исполнению его, когда придет священный час.

– Храм человеческий спасти. Бездну, геенну огненную отвести. Церберов умервсти, – прошептал Егоров, начиная понимать, что происходит, и идиотская улыбка наконец съехала с его лица. – Твою мать… Николай Сергеевич, зачем вы нас предали?

Генерал открыл было рот, но Папа спокойно продолжил, не дав ему сказать:

– Вас никто не предавал, дети мои. Мы на одной стороне. Сектаторы готовы здесь и сейчас защищать вас до последнего вздоха и встречи с Всевышним.

– Так какого хрена, простите, ваше святейшество, эти выродки охотились на нас целый месяц? – процедил Герасимов.

– Я собственными глазами видел, как они целый вагон людей перестреляли! – подхватил Долгов. – Это, по-вашему, соответствует заповеди «не убий»?! А ведь пострадали невинные!

– Те убийцы, которых вы называете Безымянными, были еретиками, неправильно истолковавшими великое пророчество и отступившими от истинной веры, нарушившими волю Божью. Долгие века избранные понтифики возглавляли братство, хранившее секреты, которые могли перевернуть все христианские догмы, могли перевернуть мир. Эти знания были опасны, опасны они и сейчас. Но пришло время, и великое пророчество начало сбываться. Пал с неба огненный дождь…

– И что же? – не унимался Максим. Он представлял, как сектанты могли убить его жену и дочь, и весь пиетет перед Папой как рукой сметало. – Теперь нужно помочь Армагеддону? Поскорее в Судный день всех людей в прах превратить, не разбирая, кто грешен, а кто нет?

– Страшные вещи ты говоришь, сын мой, – не повышая голоса, ответил Иоанн Павел III. – Не ведаешь, как куски правды нависли острыми клинками в словах твоих. И все же еще раз говорю: судьями себя возомнили и убийцами стали те, кто неверно истолковал пророчество. Они решили, что церберы – это вы: новые привратники, призванные охранять Землю. Видя, что вы не можете защитить нас от огненной геенны, которую изрыгнуло небо, отступники постановили, что пророчество требует «умервсти» вас. Принести в жертву воинству небесному, дабы успокоить его гнев.

– Ну и бред, – сипло сказал генерал. – Сущее язычество, насколько я разбираюсь в теологии… Кстати, простите меня, но… Ваше святейшество, мы проделали трудный и опасный путь, чтобы попасть к вам на аудиенцию. Мы с Ниной из-за этого поплатились карьерами и жизнями нескольких солдат и офицеров. Эти пятеро измотанных, потерянных и озлобленных людей рисковали попасть в ловушку и банально погибнуть. В мире творится черт-те что, в конце концов: люди вот-вот начнут искать виноватых и грызть друг друга заживо. Точнее, уже ищут и грызут… Думаю, это достаточная дань для того, чтобы вы наконец поведали, зачем мы здесь?

– Видите человека за моей спиной? – спросил Папа, слегка прищурившись. – У него повязка на глазу. Он был помечен плазмоидами. Чтобы доказать свою верность мне и древнему братству, этот человек избавился от метки. Вместе с глазом. Теперь вы верите, что эти сектаторы преданы нашему общему делу?

Максим невольно отвел взгляд от телохранителя, который искалечил себя собственной рукой. «И правда, фанатики какие-то», – с содроганием подумал он, постепенно усмиряя клокочущую внутри злобу.

Долгов запутался, он уже ни в чем не был уверен до конца.

– А что это за «общее дело», что за великое пророчество, о котором вы неоднократно упомянули? – с нотками скепсиса в голосе спросила Волкова. – Прямо-таки фантастикой попахивает…

– Дочь моя, церковь и религия гораздо хуже фантастики. Они реальны и невероятно мощны. А предсказание, о котором идет речь, может пошатнуть все устои самим фактом своего существования. Не говоря уже о содержании. Ведь очень многие люди скоропостижны на выводы. Такие тайны нельзя доверять толпе.

– И все-таки вы не ответили на вопрос генерала, ваше святейшество, – хмуро, но уже без ожесточения напомнил Герасимов. – Зачем вы нас пригласили на встречу? Загадки загадывать?

Папа встал, старчески вздохнув при этом. Пристально посмотрел в красные глаза Фрунзика и ответил:

– Я пригласил вас, чтобы помочь. Людям – как сотни раз грешным, так и тысячекратно невинным. Ибо ад разверз свои врата, и пламя его грозит сжечь всех нас. Я пригласил вас, чтобы открыть необыкновенную тайну.

Это хранилище кардинально отличалось от всех других, уже виденных Максимом в недрах Ватикана…

В нем ничего не хранилось.

Пустой куб с длиной ребра метров пять. Стены, пол и потолок из какого-то матово-серого сплава. Единственная дверь. Мертвенно-белый свет, льющийся из углов и стыков граней. В центре, на полу, красный полутораметровый квадрат.

И все.

В это помещение, кроме самого Папы, пустили только пятерых привратников. Даже сонную Ветку пришлось оставить на попечение Волковой.

Зайдя внутрь необычного сейфа, Долгов внимательно осмотрел стены на предмет каких-либо систем управления, сенсоров, выпуклостей и прочих внешних признаков техногенной начинки.

Дверь с легким шипением закрылась. Свист воздуха продолжался еще пару секунд – видимо, создавалась полная герметичность.

– И? – шепотом спросил Фрунзик после минуты тягостного ожидания.

– Терпение, сын мой.

– А что это за красный…

Договорить любопытный Юрка не успел.

Воздух подернулся рябью, заставив Максима вздрогнуть. Из всех восьми углов выстрелили полупрозрачные струны, соединившись в геометрическом центре куба в точку квадратурной осцилляции пространства. Словно тысячи граней с острыми краями завращались вокруг невидимой сферы, то сжимаясь, то разжимаясь, как пружина маятника.

– Да это же оптическая иллюзия, не зваться мне Фрунзиком! – воскликнул Герасимов. Максим отметил, что его лицо изменилось, а взгляд стал таким же азартным и острым, как давным-давно, в первые дни их знакомства. Это был тот Герасимов, который умел крушить скалы и гнуть деревья ради кокетки-истины.

Бешеное вращение фантомных граней неожиданно прекратилось, и струны-лучи, бьющие из углов, исчезли.

Внутри красного квадрата, в самом центре, стоял постамент из глянцевитого темно-фиолетового материала, в нескольких сантиметрах над которым висела серая каменная пластина, похожая на черепицу.

– Иллюзия? – тут же спросил Фрунзик, делая шаг к красной линии.

– Стой! – приказал Папа. – Перейдешь линию, и тебя на атомы разорвет.

Фрунзик медленно поставил ногу назад.

– Иллюзия – то, что вы видели, когда вошли сюда, – объяснил Папа.

– То есть – ничего? – уточнил Долгов, наморщив лоб.

– Правильно, сын мой. А это – настоящее. Плитка удерживается над алтарем сильными электромагнитными полями.

– Ваше святейшество, возможно, это не своевременный вопрос… – обратилась к Папе Маринка. – Но как вы научились так хорошо по-русски…

– Я родился в 1939 году в Польше и младенцем попал в плен к фашистам. Родители погибли. Почти до самого конца войны я находился вместе с русскими в концлагере. А потом, еще до того, как меня рукоположили в сан священника, окончил Варшавский университет по специальности «Славянские языки». Ты удовлетворена услышанным, дочь моя?

– Конечно, простите меня. Я, наверное, слегка нервничаю после всех пережитых событий…

– Что за символы на этой табличке? – спросил Торик. Его глаза были черны, как капли дождя глубокой ночью.

Папа помолчал, словно обдумывая ответ. Морщины на его лице будто бы сделались глубже в этом глухом пятиметровом кубе, наполненном белым светом.

– На плитке – великое пророчество, – наконец промолвил он. – Вы первые, кто увидел это, кроме членов братства, верно хранивших документ на протяжении двух тысяч лет. Нет ни одной копии. Ни механической, ни фотографической, ни электронной, ни какой-либо другой. Вы видите единственный экземпляр, который не покидал сего места с конца XIV века. До этого он передавался из рук в руки от одного понтифика другому, чудом уцелев в пучине интриг и избежав уничтожения. Слухи, конечно, просачивались время от времени, порождая невероятные легенды и предания, гулявшие как среди духовенства, так и среди простого люда, но дальше этого не заходило. Ибо посвященные были достаточно умны, чтобы не предавать огласке эту информацию. А те немногие глупцы или храбрецы, кто осмеливался сказать правду, оказывались либо на костре, либо в заведении для умалишенных.

– Дайте-ка попробую угадать, – нервно усмехнувшись, прошептал Егоров. – Это нацарапал Иисус Христос.

Папа Иоанн Павел III медленно повернул старческую голову, посмотрел, не моргая, на потрясенного Юрку и обронил:

– Ты прав, сын мой.

Генерал был готов собственноручно передушить швейцарских гвардейцев, телохранителей Папы и всю жандармерию Ватикана в придачу.

– Какая наглость! – громко вещал он, расхаживая туда-сюда и нещадно топча ботинками мягкий ковер в уютной комнате отдыха. – Мы организуем этим выскочкам аудиенцию, рушим собственную карьеру, рискуем шкурой, честь под удар подставляем, и тут вдруг оказывается, что нельзя нам на это чертово пророчество поглядеть! Да я, как только узнал, что Папа – глава этих сектаторов из их пресловутого братства, сразу почуял: здесь что-то не так. Подумаешь… Мазуты! Штафирки штатские! – Пимкин остановился и хищно взглянул на служителя, скромно стоящего возле двери. – Эй, любезный, шеф сказал, чтобы вы наши прихоти исполняли?

Служитель молча кивнул.

– Вот и давай… Нина, вы что будете пить? Вино, коньяк, амаретто?

– Я не пью, товарищ генерал, – сухо ответила Волкова, переставляя резную пешку на большой лакированной доске. – Вы категорический склеротик. У меня желудок не совсем здоров.

– Ну и отлично! Так, Вета, а ты что хочешь? Какие лакомства любишь?

Ветка дунула на челку и наморщила лобик. Воровато оглянулась и протараторила:

– Типсики, колу, сухарики, мороженко и еще… – Она с усилием подвинула громоздкую ладью. – Вам – шах, тетя Нина. Мороженко и… ну-у… какую-нибудь очень пурумную вкусняшку.

Генерал серьезно посмотрел на нее и поинтересовался:

– Мама с папой тебе все это разрешают кушать? Э-э… Я имею в виду – одновременно.

– Нет! А что? – с вызовом спросила Ветка, забираясь на диван с ногами. – Предадите меня, да?

Лицо Пимкина вытянулось, став на секунду похожим на баклажан. Сходства добавлял высокий бликующий лоб.

– Нет, – подумав, ответил он. – Своих не предают. Любезный, вы слышали? Большой пакет чипсов, колу, сухарики, мороженое и… шоколадку. А мне сто граммов холодной водки в запотевшем стакане, грибов соленых тарелку – груздей, а лучше рыжиков, – и гигантскую хорошо прожаренную свиную отбивную. Нина, вы, может, все-таки перекусите?

– Принесите черный чай с овсяным печеньем, – сказала полковник.

Служитель с поклоном удалился. В комнате, кроме Пимкина, Волковой и Ветки, остались лишь двое телохранителей, неподвижных и бессловесных, как изваяния.

Пимкин наконец перестал мерить шагами узорчатый ковер и устало присел рядом с Волковой.

– Нина, что вы думаете насчет всего этого?

– А что я должна думать, товарищ генерал? – Волкова удивленно приподняла брови.

– Сам не понимаю. – Генерал усмехнулся. – Спросил, чтобы хоть что-нибудь сказать. Знаете, у меня, наверное, истощился запас каких-то идей, фантазий и умозаключений. Столько всего произошло за последнее время. Физически ощущаю, как сохнут мозги. Я ж военный, в конце концов, а не академик. Ну и что с того, что разведчик?

– Я вас понимаю, товарищ генерал-лейтенант, – согласно кивнула Волкова, защищая слоном свою ладью. – Мне порой тоже хочется, чтобы кто-нибудь поставил мне очень четкую задачу, без модификаций. И чтоб ни одной лишней версии не искать, ни одного самостоятельного решения больше не брать на свою раздутую совесть.

– Быть может, за этим мы здесь?

– Быть может, товарищ генерал. Быть может.

Пимкин посмотрел на маленькую родинку, притаившуюся слева от кадыка полковника. Поморгал, отгоняя неуставные мысли.

Поскреб выбритую щеку.

– Кстати, когда вы наконец перестанете ко мне по званию обращаться? – Слова вдруг вырвались у него сами собой.

– Вы не предлагали иных вариантов, – жертвуя конем, обронила Нина. Серых глаз она не отрывала от доски, но было заметно, что мысли ее далеки от черно-белых клеток. В голове полковника разыгрывались партии посерьезней этой.

– Николай. Сгодится?

Волкова улыбнулась. Ее угловатые скулы на несколько мгновений стали женственными, а на щеках появились симпатичные ямочки.

– Мы ведь все равно теперь военные преступники, дезертиры, – сказала она, продолжая рассеянно глядеть на фигуры и прикрывая короля ферзем. – Пожалуй, ничего не случится, если субординация слегка пострадает…

Пимкин тоже неуклюже улыбнулся и дотронулся своими сухими пальцами до вздрогнувшего предплечья Нины.

– Шах и мат, – объявила Ветка, ловко сметая ферзя. – Вообще-то я хочу стать чемпионкой по киберспорту. Где мои пурумные вкусняшки?..

Генерал быстро отдернул руку, словно испугавшись этого мимолетного прикосновения, и встал с дивана.

– Ой! Я же совсем забыла! – вдруг спохватилась Ветка. – Меня Фоччи ждет! Жалко, что мы в этот раз не увидимся, ведь меня сейчас отсюда не отпустят погулять? А может, выпустят?

– Кто такой Фоччи? – тут же спросила Волкова, профессиональным жестом поворачивая головку девочки к себе. – Фоччи – мой друг, – снова сдунув со лба челку, сказала Ветка. – Мы теперь часто встречаемся.

– Э-э не-етушки… – протянул Егоров, усаживаясь прямо на холодный пол кубического хранилища, в метре от красной линии. – Всё, отбой.

– Ребята, он сошел с ума? – с ужасом предположила Маринка, закусив губу. – Юрка, перестань, прошу тебя!

– Юра, ты чего? – обеспокоенно спросил Максим, заглядывая Егорову в лицо.

Тот раздвинул ноги в стороны, руки безвольно положил между ними, а голову уронил на грудь, после чего стал до безобразия похож на крупного гиббона в свитере, брюках и туфлях, убитого выстрелом в затылок.

– Макс, тебе не надоело? – пробубнил Юрка. – А тебе, Торик? Фрунзик? Маринка? Вам всем не надоели эти религиозные игрища с комедийными интермедиями и спецэффектами?

– Его нужно поставить на ноги, – уверенным тоном психотерапевта произнес Герасимов.

– Не надо тут никого на ноги ставить! Нечего из себя врача строить, Фрунзик. Я сам ветеринар, если ты еще помнишь.

– Вот и кончай истерику, ветеринар! – прошипел Долгов, косясь на Папу, который отстраненно разглядывал свой перстень на морщинистом безымянном пальце. – Устроил тут позорище…

– Сначала греческие боги, которые вовсе и не боги, – с завидным упорством продолжил Егоров. – Потом месседж от самого Сына Божьего, Иисуса Христа. Что дальше? Перун? Ахурамазда? Один? Будда? Пророк Мухаммед? Амон-Ра в барке на подводных крыльях?

Никто не бросился останавливать Юрку, понимая, что ему просто нужно выговориться. К тому же в глубине души Максим был во многом согласен с другом. Сколько можно вываливать на их головы вселенские тайны и загадки? Они – всего лишь обыкновенные люди, которые совершенно случайно оказались тогда на Марсе и получили крошечный осколок дара неведомых, безликих хозяев галактики, который теперь так больно ворочается внутри в поисках применения или забвения. Они всего-навсего обыкновенные смертные, случайно оказавшиеся у призрачной грани дозволенного…

– Я обычный, безработный, до уродства усредненный человечек… – эхом его мыслей отозвался Юрка и трагически вздохнул. – Сколько можно издеваться?

– А ну-ка, рота, подъем! – Долгов неожиданно для самого себя взял Егорова за шиворот свитера и принялся дергать вверх. – Потом ныть будешь, сопля подзаборная!

Маринка захлопала ресницами от удивления. Даже индифферентный Торик пробурчал что-то себе под нос, глядя на разбушевавшегося Максима.

Сам же Долгов осознавал, что ярость, которую он вымещает на Юрке, – лишь отражение злости на самого себя. За слабость, за малодушие и недостаток воли, за трусость, за то, что не в состоянии довести до конца дело, ради которого сначала несся сломя голову сквозь огонь и лед, чтобы спасти семью, потом бежал уже вместе с семьей сквозь лед и огонь…

Все это должно чем-то разрешиться, путь всегда должен приводить к чему-то.

И он чувствовал на уровне инстинктов: их путь не закончен. Не потому, что на Земле полнейшая неразбериха, а плазмоиды вот-вот нанесут очередной алогичный и страшный удар. Не потому даже, что без ответа осталось множество вопросов.

Нет.

Путь еще не закончен, потому что временами, несмотря на боль и отчаяние, внутри дрожит шершавая пружина. Она заставляет делать следующий шаг. А потом еще и еще…

Путь кончается лишь тогда, когда человек находит покой.

Не важно, где или в чем…

– Макс, ну чего ты? – Егоров попытался взбрыкнуть и высвободиться, но Максим крепко ухватил его за свитер, поднял-таки и развернул к себе.

– Юрий, перестань, – сказал он, посмотрев в глаза другу. – Ответь мне на один вопрос: твой путь здесь окончен? Егоров нахмурился и с силой провел ладонями по лицу. Поднял взгляд.

– Пожалуй, нет.

– Тогда давай послушаем человека и узнаем, о чем гласит пророчество. Или ты уже ни во что не веришь?

Юрка ощерился, и на носу у него едва заметно выступили веснушки.

– Ну, Макс, это было бы по меньшей мере недальновидно – не принимать в расчет то, что написано Иисусом. А вот верить или нет – уже дело хозяйское.

– Эти слова достойны уважения, – сказал понтифик и наконец оторвал взор от своего перстня.

Егоров обратился к нему:

– Извините, конечно, просто я вас не таким себе представлял. Думал, вы будете… ну… говорить не так светски. Религиозными штучками всякими нас пичкать.

– Я же сейчас выступаю больше как лицо политическое, нежели духовное, – улыбнулся Папа. – Теперь я продолжу. Все снова невольно повернулись к табличке, парящей над темным постаментом. Обычный плоский камень, обтесанный до формы четырехугольника и густо изрезанный письменами.

– Плитка гранитная, отшлифованная с обеих сторон, – начал Папа, и в воздухе появилась голограмма. – Знаки высечены твердым острым предметом, предположительно кончиком кинжала или меча. Учитывая величину букв, работа была кропотливая и долгая – месяц-два, не меньше. Текст послания или пророчества высечен на двух языках: арамейском и… Тут стоит остановиться чуть подробнее. Второй язык неизвестен.

– Стоп, – сразу уточнил Фрунзик. – Он не относится ни к одной языковой группе? Ни живых, ни мертвых?

– Именно, – кивнул Иоанн Павел III, чуть прищурившись. – Совершенно обособленный алфавит, лексика, синтаксис, если такие понятия и существуют в этой письменности.

– Не удалось ли установить – тексты аутентичны? – не унимался Герасимов.

– Сын мой, уровень секретности этой реликвии не предполагает ее изучение широким кругом лингвистов. Предположительно тексты аутентичны, но достоверно сказать трудно.

– А можно ли в таком случае утверждать, что эти строки принадлежат руке Христа? Ваше святейшество, поймите мой скепсис: прежде чем узнать содержание самого, быть может, важного документа в истории человечества, хотелось бы быть уверенным в его подлинности. Ведь, насколько мне известно, сам Иисус не оставлял письменных свидетельств своей деятельности, а жизнь его начали описывать много позже.

– Твои сомнения понятны. Хотя насчет письменных свидетельств Иисуса – вопрос открытый. И никаких прямых доказательств подлинности текста, вырубленного в плитке, нет. Но первый ее владелец Симон, известный вам как святой апостол Петр, скрыл послание своего учителя не только от обычных людей, но и от других апостолов. И передал его лишь перед собственной казнью стражнику темницы, будучи в полном отчаянии. После этого плитка попала в руки понтификов только два века спустя. По косвенным источникам, она оказалась у антипапы Новациана.

– И как это доказывает ее подлинность? Что-то не улавливаю.

– Терпение. Зачем Петру, который всю оставшуюся жизнь после распятия Христа занимался проповеднической деятельностью и рассказывал люду заветы своего учителя, скрывать его прямое напутствие? Почему плитка, наверняка попавшая после казни Петра в руки Нерона, не была предана огласке? А ведь император в те годы нуждался в чуде.

– Быть может, потому что в пророчестве нет чуда?

– Быть может, сын мой. А может, чудо в том, что этот кусок гранита сохранился до наших дней, и слова на нем не стерлись?.. В любом случае мы теперь не можем утверждать точно, писал ли эти слова сам Иисус. Достоверно ясно одно: возраст ее около 2000 лет. Это доказано научно. А за два тысячелетия, сын мой, история, религия и наша память могут так исказить случившиеся события, что нестыковок можно найти море. И их количество с течением времени будет только расти. Но главное – это видеть стыковки.

– Прочитайте нам текст, ваше святейшество. – Маринка озвучила фразу, которая уже в течение нескольких минут вертелась у всех на языке.

Папа вгляделся в витиеватые значки на голограмме. Конечно, он знал их наизусть, но, наверное, хотел прочесть так, словно делал это впервые. А возможно, каждый раз эти слова можно было толковать неодинаково.

– На арамейском это что-то вроде иносказания, разбитого на несколько коротких частей, – произнес Папа, собираясь с духом. Он что-то сказал на латыни и оглядел присутствующих мудрым взглядом старика. – Не ждите рифмы. Перевод приблизительный.

У Максима в груди появился какой-то благоговейный трепет. Неужели сейчас он услышит то, что веками скрывалось церковью как самый ценный документ в истории христианской религии?

Иоанн Павел III проговорил строки пророчества четко и громко:

Мертвенный свет заливал куб, оставляя на лицах людей глубокие тени, от чего лица эти казались старше и суровей. Голограмма исчезла, а вслед за тем из углов к центру вновь протянулись полупрозрачные струны, скрывая величайшую реликвию человечества.

Воздух в последний раз дрогнул, и в центре красного квадрата осталась мнимая опасная пустота.

Никто не ожидал, что первым заговорит Торик. Он повернулся к Папе и спросил:

– Вам генерал рассказал о нашем полете на Марс? О том, что там произошло? О том, что фальшивые боги на самом деле были привратниками Земли, которых оставили хозяева десятки или сотни тысяч лет назад? Настоящими стражами, а не полумерками, как мы. Он ведь уже рассказал вам, да? Сразу после того, как узнал, что вы не имеете отношения к Безымянным, что они всего лишь отступники, еретики вашего братства?

– Да, сын мой. Мы и сами долго думали, еще тогда в 12-м году, когда лже-Зевс и прочие самозванцы отняли у людей огонь… Гадали, кто же они: стражи или палачи небесные? Но окончательно стало ясно, о чем идет речь в пророчестве, лишь после рассказа генерала. После того, как мы наконец-то поняли, что это вы – те пятеро, которым перепала частичка дара после того, как канули в бездну двенадцать изначальных привратников.

Глаза Торика в этот момент напоминали Максиму два маленьких темных омута.

– В таком случае, – жутковато улыбнулся Святослав, – ваше святейшество уже догадались о том, кем был Иисус.

– Да, сын мой, – казалось, что в этот миг Папа постарел еще на добрый десяток лет. – Он был тринадцатым.