ГЛАВА ПЕРВАЯ
— Здравствуйте, это действительно связилка Далии Прол. Я с удовольствием поговорила бы с вами, но на данный момент очень занята: возможно, любовью. Оставьте, пожалуйста, ваши якорные координаты, и мы непременно свяжемся.
— Это я, — сказала я. — Может, прервешься?
Пульсирующая заставка на мониторе мигнула и превратилась в Далькино лицо. Судя по его выражению, занималась Далька максимум раскладыванием мультипасьянса на рабочем персонале поверх всяких там оптических технологий. За спиной у шефа, естественно.
— Привет, Юська! Черт, никак не поменяю отвечалку, стыдно даже… Представляешь, как мое солнце на нее реагирует?!
— Представляю. А дети, когда подрастут?
— Ну да ладно, до тех пор я точно сменю… Встречаемся как обычно?
— Нет, я потому и связю. Нам поставили на полтретьего семинар по ролевой взаимозависимости… а прямо сейчас ты не можешь?
— Почему не могу? Запросто. Это у вас, у студентов, каторжная жизнь… Подруливай.
— Жди.
В столовой Далькиной конторы я обедаю уже второй год. Во-первых, так выходит дешевле. Во-вторых, мы каждый день можем поболтать с Далькой, а ведь ни в каких других жизненных сферах давно уже не пересекаемся: разные возрастные страты социума — обхохочешься, но я привыкла. В-третьих, там натуральная кухня. И варят приличный кофе.
Минус заключается в том, что нужно подлететь капсулой на три уровня вверх. Взлеты вертикально вверх я не люблю с детства — хуже только спуски вертикально вниз… Но говорят, это хорошая тренировка вестибулярного аппарата. И вообще между занятиями полезно развеяться.
Все мои однокашники, кто не берет с собой комплектов, обедают в «Перфомансе». Я — нет. Это в-четвертых.
Я прискользила в капсульный блок. Одна его стена непосредственно прилегает к старому зданию, и сквозь защитный стеклопластик можно как следует рассмотреть высоченные колонны, похожие на стволы деревьев сосен из таежной экосистемы, и двух мраморных львов, стоящих на задних лапах, — вот они как раз ну совершенно не похожи на одноименных животных. Скорее на слегка звероморфных гуманоидов.
В стилизованных когтистых руках львы держат щиты с доглобальной геральдической символикой. Что она означает, никто не знает, но считается, что, если перед сессией приложить руку к щиту, без проблем сдашь все экзамены. Правда, для этого нужно проникнуть за стеклопластиковую стену, куда пропускают разве что мобильные аннигиляторы для уборки, и то раз в две недели. И что вы думаете? На первой сессии некоторые ребята с нашего курса на полном серьезе пытались пробраться. Как дети, честное слово.
Они и есть дети. Им только-только поисполнялось по двадцати одному… и то не всем.
В Далькиной столовой собирается публика посолиднее. Первое время Далька искренне страдала по поводу того, что в их Бюро все такие старые: не с кем не то что пофлиртовать, но даже и нормально пообщаться, не чувствуя возрастного барьера. Винс негромко смеялся в усы (кстати, усы ему очень идут). Но с тех пор, как родились дети, у нее появились общие темы для обеденных разговоров с сослуживцами преклонных лет. Кажется, иногда ей даже интереснее с ними, чем со мной.
Сейчас, за полчаса до официального перерыва, народу в столовой почти не было. Далька замахала мне от нашего столика. В самом углу, возле атмосферона. Он здесь с лесным ароматиком и нам нравится.
— Привет, как жизнь?
— В лучшем виде! — Далька всегда отвечает «в лучшем виде» перед тем, как начать делиться проблемами. — Слушай, я не знаю, что с ними делать. Вчера Свен стукнул Гунку по голове пультом от персональчика, представляешь?! А Гуна нет бы дать сдачи… Что ты будешь заказывать?
Столовая в Бюро ведомственная, поэтому я не могу запрограммировать заказ сама. В отделе снабжения уже интересовались у Дальки, как ей удается с такими аппетитами сохранять фигуру. Хотя на самом деле все все знают, конечно. Глазеют на меня издали, прикалываются, жалеют, крутят пальцем у виска. Я не обращаю внимания.
— То же, что и тебе. И двойной кофе.
Далька посмотрела на меня укоризненно: все то время, что я здесь питаюсь, она пытается отучить меня от кофе или хотя бы перевести на стандартный: она у нас поборница здорового образа жизни. Я и сама знаю, что вредно. Но, согласитесь, право на слабости — одно из первейших и неотъемлемых прав граждан Глобального социума, в том числе и выпавших из своей возрастной страты… а вот Винс давно сдался. Через пару месяцев после свадьбы.
— …и кофе. Все?
— Двойной, — напомнила я.
— Ладно, двойной… самоубийца. Ну так вот. Гунка ревет в три ручья, а Свен, что бы ты думала, тут же присоединяется… Я прилетаю с работы — а тут вопли на весь блок, просто ужас какой-то! Как они потом социалируются, не представляю.
— Ну, это еще не скоро… А что ваша Нянюшка?
Подкатил скользильный поднос с нашими заказами. Далька принялась переставлять блюда на наш столик. Она, как всегда, заказала кучу всякой зелени и прочей растительной клетчатки. Впрочем, я сама поленилась пробежаться по меню… и не в первый же раз. А тут, между прочим, готовят потрясающее мясо.
— Нянюшка… Нянюшка виснет! Правда, может, она и должна иногда раздваиваться или выпускать лишние руки-ноги, не знаю… зрелище еще то, бедные дети. Прикол в том, что у нас нет под нее нормального обеспечения. За бешеные деньги скачали близнецовую версию, но ее же никто не берется поддерживать! Это при том, что свекрушка задействовала все свои связи…
Далька набила рот разнообразной травой и всецело переключила челюсти на жевательную функцию. Я тоже попробовала салат: да нет, ничего, вкусно. Интересно, как реагирует высокопоставленная госпожа Прол-старшая на «свекрушку»?.. Хотя вряд ли она в курсе. Далька никогда не прокалывается. Что даже странно — при ее-то забывчивости. С самого медового месяца не перепрограммировать запись на отвечалке!…
— А ты как, сегодня летишь?
— Куда?
Я вздрогнула. Поперхнулась салатом. Ну вот, кто бы говорил о забывчивости! Все из-за этого проклятого семинара: докторесса Спини, наша ролевичка, обожает назначать их в последний Момент, чтобы никто не успел как следует подготовиться. Момент импровизации, она это любит. Хотя, может, Спиниха тут и ни при чем, просто я уже докатилась до подсознательной блокады определенной информации… да, именно сегодня, и почти на то же самое время. А потом скорее всего опять придется месяц дожидаться очереди на прием… черт!!!
Но если не идти на семинар, ролевичка снизит семестровый балл. Предмет не профилирующий, но все равно: у меня появляются шансы только при безупречном аттестате. Как оно все не вовремя…
Но, может, он таки смилостивится и пойдет навстречу?.. Бред, конечно, ненаучная фантастика. Но попробовать стоит.
— Как оно все не вовремя, Далька… Хорошо, что ты напомнила. Сейчас пересвязю.
— Приемная полков… — щебетнула Секретарша. — Здравствуйте, госпожа Калан.
Она давным-давно идентифицировала меня в лицо.
— Здравствуйте. Прошу прощения… — Я старалась держать связилку так, чтобы не засвечивать интерьер Далькиной столовой, мало ли. — У меня возникли непредвиденные обстоятельства. Узнайте, пожалуйста, у полковника, нельзя ли перенести встречу на другое время. На завтра, если можно.
Поперхнулась от собственной наглости. Далька делала мне страшные глаза, да и вся столовая, кажется, начала коситься в нашу сторону. Я разозлилась. По фиг!…
Пока Секретарша связила шефу по селектору, я преспокойно активизировала конспект-панельку и сверилась с расписанием: завтра на приемные часы накладывалась лекция по сравнительной политологии. Ерунда, запросто скачаю индивидуальным пакетом.
Связильный монитор мигнул приветливым компьютерным личиком:
— Госпожа Калан, полковник ждет вас завтра в четырнадцать ноль-ноль.
— Спасибо.
Конспект-панель тупо светилась перед глазами; я сморгнула, с трудом опознавая буквы и цифры. Даже, может быть, успею на лекцию. С ума сойти. Не иначе, что-то сдохло в приграничной экосистеме.
Судорожно перевела дыхание. Кофе!!! И срочно.
— Значит, сегодня не летишь, — прокомментировала Далька. — И правильно. Знаешь, на твоем месте я бы послала этого козла подальше. Раз и навсегда.
Подскользил поднос с моей чашкой кофе: по расчетам системы, я должна была уже справиться с обедом. Вздохнула и одним широким движением отодвинула на край столика все мисочки со здоровыми продуктами растительного происхождения. Встроенный аннигилятор с готовностью принялся за работу.
— Не могу. — Отпила длинный глоток; поморщилась, хотя кофе здесь хороший. — Ты же знаешь, от него все зависит.
— Зачем тебе вообще это нужно?
Я промолчала.
На этот вопрос я давно не отвечаю — никому. Далька в курсе, просто она у нас ужас какая забывчивая. Кофе был горячий и до того горький, что сводило скулы.
— …может, ты чего-нибудь посоветуешь, Юська? — долетел издалека Далькин голос; кажется, она уже говорила о своем, то есть о детях. — У тебя ж как-никак тоже был брат…
Допила микроскопическую чашечку. Как бы уговорить Дальку запрограммировать еще? И вскинула глаза:
— У меня есть брат.
Домой я вернулась раньше Мариса. Впрочем, Марис вполне мог сегодня и совсем не прийти, он довольно часто ночует у родителей. Собственно, с ними он и живет, а ко мне так, приживает под настроение. Отдельного блока ему пока по возрасту не положено — разве что мы поженимся. Но такой вариант, слава богу, не рассматривается.
Марис тоже учится на факультете глобальной политики, только на третьем курсе, поэтому думает, что он на два года меня старше. На самом деле — как минимум на три моложе, но я его не разубеждаю. Бедный мальчик начал бы страшно комплексовать. По легенде, этот блок принадлежит моему старшему брату, пропавшему без вести. Все сходится: по закону социальное имущество не отчуждают двадцать лет. Марис же не в курсе, что Роб в свободное от выходов время жил с нами, принципиально не пользуясь личным социальным имуществом.
Но вообще про Роба Марис знает. Ну не смогла бы я — с человеком, который не знал бы про Роба.
А блок у меня хороший. На момент моего двадцатипятилетия почти все соцпредложение по жилью было на втором-третьем уровнях, и только он один — на верхнем, под самым небом. Я сразу же демонтировала монитор на потолке в спальне, и теперь по ночам сквозь двойной стеклопластик прямо в глаза смотрят звезды. Кстати, Марис в диком восторге; он у меня достаточно романтичный. Но почему-то всегда засыпает, с головой зарывшись в постель.
Но сейчас ночь еще не наступила, а днем у меня на потолке стоит затемнение с отражателем: иначе ужас как жарко, городской купол плюс крыша блока в комплексе дают эффект фокусирующей линзы, это мне Далька объяснила. Днем — блок как блок. Даже на стенах ничего особенного, статичные стереозаставки в виде абстрактных узоров. Заниматься такими глупостями, как скачивание интерьерных программ, мне просто некогда.
Я проскользила на кухню и проверила контейнер: полтора комплекта, то есть один целый и подозрительные остатки вчерашнего в разгерметизированной упаковке. Если Марис заявится, его определенно нечем кормить. Ну и пусть; я решительно бросила початый комплект к аннигилятору, распаковала новый и, зажав трубочку в углу рта, поскользила дальше, в кабинет, готовиться к завтрашнему коллоквиуму по собственности. Глобальная собственность — один из профилирующих предметов, не то что какая-то ролевуха.
У Спинихи я сегодня заработала высший балл. А куда бы она делась?.. Я злорадно усмехнулась. Весь первый семестр докторесса, равно как и половина преподавательского состава, всеми силами пыталась потопить «нежелательный асоциальный элемент», то есть меня. Но к тому времени я уже успела твердо уяснить, что ничего не добьюсь в качестве «асоциального элемента». А как выпускница самого престижного факультета в столичном университете, причем круглая отличница, — очень может быть.
Добьюсь. Абсолютно точно.
Тему на коллоквиум нам дали объемную, до ужаса запутанную — собственность на программный продукт. Я как раз дошла до самого сложного и противоречивого параграфа о личностных программах: насчет них одних законов и поправок к оным принимается по нескольку в год, не говоря уже об инициативах общественных организаций типа «свободу Воспиталькам!». И только-только начала вникать в этот волосатый клубок, похожий на животное офиуру из океанской экосистемы, как тут…
Ну разумеется, прилетел Марис.
Не то чтобы я вскочила и бросилась его встречать. При желании я могу вообще на него не отвлекаться… но в этом случае мальчику обеспечена моральная травма на неделю вперед. Марис не из тех, кто выносит, чтобы их не замечали.
Прошелестела скользилка, раздвинулись двери, и я поднялась ему навстречу. Высокому, красивому и свежему, словно только что из ионного душа; собственно, Марис действительно принимает его по семь-восемь раз на день, не меньше. Комнату заполнил запах терпкого мужского ароматика: у Мариса очень хороший вкус. Более того, у него даже имеется стиль — если кто не знает, это такое доглобальное понятие, которое трудно пояснить в двух словах. Во всяком случае, дело не в том, что он стрижется «под волну» и каждый день меняет дорогущие комбы… ну, не единственно в том.
— Привет, — улыбнулась я.
— Здравствуй, Юся. Занимаешься?
Я кивнула, а он небрежно коснулся взглядом монитора моего персонала; поморщился:
— А, собственность… у меня был высший балл, и не скажу, что пришлось особенно напрягаться.
— Так это же ты.
Мариса надо постоянно хвалить. Или хотя бы подтверждать, если он сам успел сделать это раньше. Чтобы вышло убедительнее, я подошла ближе, положила руки ему на плечи и, привстав на цыпочки, коснулась щекой его щеки — такой гладкой, что сразу ощущаешь, как оно: быть на целых три года старше… Не обращайте внимания, это мой застарелый комплекс ресоциализированной личности, выпавшей из своей страты. Психологиня утверждает, будто потом, после окончания университета и выхода в разновозрастную среду, должно пройти. Так, что там у нас насчет собственности на Психологинь?..
Марис не отпустил:
— Ты что, серьезно собираешься учиться? Весь вечер?
— Ну, может, не весь, но… Завтра коллоквиум, а я же не могу, как ты, без подготовки… Марис!!!
Целоваться он умеет. Настолько хорошо, что было бы нелишне прояснить историю вопроса… хотя, впрочем, какая мне разница? У Мариса не было возможности встретить меня раньше. На тот момент, когда он стал совершеннолетним и получил конституционное право пользоваться блок-свидалками, я как раз находилась в глубоком выпадении из социума. И не собиралась возвращаться.
— Жаль, — сообщил он, слегка облизнув после поцелуя губы; эта его привычка меня совершенно умиляет. — У «Люмьеров» дают новый сюрр с полным психовключением. Ребята ходили, говорят — вещь.
Я проявила твердость:
— Нет. Сегодня никак.
— Тогда давай завтра. Встретимся после занятий на квадрате, идет?
— Хорошо… — Еще не договорив, я поняла, что поторопилась. — Нет, завтра тоже не выйдет. Сходи сам.
— Я хотел с тобой.
Красивые губы Маркса надулись; в такие моменты он похож на капризного медвежонка. Однако, если засмеяться и взъерошить его волнистую прическу, он способен обижаться весь вечер. Впрочем, если ничего подобного не делать, а просто отказаться принять его предложение, — тоже.
Но завтра в соответствующее время мне не будет хотеться ни нового сюрра, ни вообще чего-то на свете, кроме кофе и спать. Абсолютно точно. Он должен понять.
— Понимаешь… — Вместо того, чтоб вернуться за персонал, я начала поглаживать Марисово плечо; его комбы всегда спрограммированы из чего-то на редкость приятного на ощупь. — У меня коллоквиум. А потом — очень важная встреча. И как бы тебе объяснить… изматывающая. Просто до ужаса.
— С твоим гебейным генералом?
Марис умный. И он все понимает. Ну почти.
— Полковником. Тебе повезло, что ты с ним не знаком.
— Ты так думаешь? А мне иногда кажется, что он живет тут с нами. Третьим. — Похоже, он таки решил обидеться всерьез и надолго. — Или четвертым, если считать твоего потерянного брата!
— Марис!..
Никому другому я бы не простила. Но ему прощаю регулярно, порой и не такое, — что возьмешь с ребенка?..
Пора было срочно перекинуть тему. Я не без сожаления отпустила Марисовы плечи и деловито спросила:
— Ты ужинал?
Пока он собирался с мыслями, ответить ли на поставленный вопрос или держать дальше оскорбленную паузу, я вспомнила: в контейнере ничего нет. Если сейчас сообщить об этом Марису — как только он признается, что голоден, — выйдет форменное издевательство, иначе он и не воспримет. И, пожалуй, может докатиться до того, что он уйдет, хлопнув по дверям скользилкой, и будет обижаться еще недели две. Бурные ссоры всегда вырастают на абсолютно пустом месте, противореча основным законам физики.
— Нет, — буркнул он.
— Я тоже, — с энтузиазмом соврала я. — Давай закажем что-нибудь вкусненькое?
Присела за персонал и, закрыв конспект, вошла в коммерческую сеть. Прикинула, сколько у меня еще денег на счету: если особенно не шиковать, до конца месяца должно хватить. Однако «что-нибудь вкусненькое» — это явно не два стандартных комплекта… а Марис и так считает меня прижимистой. Откуда ему знать, что я уже черт-те когда полностью израсходовала базовый счет?… И, разумеется, он ни разу в жизни не пробовал кормиться на одну стипендию.
Я колебалась, бегая курсором туда-сюда по многоступенчатому меню: либо дорого, либо невкусно, третьего не дано.
— А может, ну его? — Марис подошел ближе и встал у меня за спиной. — Давай лучше слетаем в ресторан, а потом к «Люмьерам»… Юся?
Когда Марисовы руки лежат у меня на плечах, а пальцы слегка массируют шею, все остальные вещи вроде глобальной собственности почему-то катастрофически теряют смысл. Возможно, лет пять назад это не казалось бы мне настолько глупым… И, главное, я все равно ни в чем не могу ему отказать. Независимо от возможных последствий.
Вздохнула:
— Давай.
И, соглашаясь, поняла, что он уже передумал куда-то лететь, где-то ужинать и вживаться в какой-то сюрр. Его пальцы (а это отдельный разговор, какие у него пальцы: подвижные, длинные, с пружинисто-мягкими подушечками…) уже ненавязчиво спустились пониже шеи, потихоньку отворачивая на своем пути края комба…
Марис вообще ужас какой непоследовательный.
* * *
— Управление Глобальной безопасности.
— Капсулу, пожалуйста. К университетской стоянке, расчетное время тринадцать пятьдесят пять. У меня назначена встреча с полковником Чомски.
Вот уж чего никак не могу понять, так это почему к гебейной конторе нельзя подрулить на своей капсуле. Чего они боятся? Если утечки информации, то в наше время, насколько я понимаю, ни один уважающий себя шпион не станет работать иначе, как через сеть. Диверсии?.. Опять-таки, если ресурсы позволяют, дистанционно теперь можно устроить все что угодно. Вопрос именно в них, в ресурсах, — и еще в мотивации: конечно, ГБ не любит никто во всем Глобальном социуме, но не до такой же степени. А может, у них при Управлении просто слишком маленькая стоянка?
За то энное количество раз, что я тут бывала, мне так и не удалось ее рассмотреть. Непрозрачная капсула — двери в двери — коридор — КПП — коридор — поворот — коридор — и так несколько раз (в компании с Сопровождающим, который перемещается по стене параллельно скользилке, какую скорость ни включи) — еще один КПП — и наконец приемная и Секретарша. К последней я уже испытываю теплые чувства, почти как в детстве к Воспитальке.
— Здравствуйте, госпожа Калан.
— Добрый день. Полковник у себя?
— У себя, но просил подождать. Присаживайтесь, госпожа Калан. Кофе?
За энное количество аудиенций он ни разу не принял меня точно в назначенное время, а попробовала б я опоздать хоть на минуту!.. А я, со своей стороны, ни разу не соглашалась пить здесь кофе. Не знаю почему. Что-то в этом есть неправильное, вероломное, будто приманка в середине ловушки… если кто не знает, на Гаугразе именно так охотятся на животных. Мне рассказывал Роб. Давно.
Я привычно опустилась на длинную скамью вдоль стены. На мониторе напротив со времени моего предыдущего визита поменяли заставку: теперь там переливалась вечными льдами горная экосистема. Не Гауграз, другая. Безумно красивенькая, до отвращения.
— Проходите, госпожа Калан, — щебетнула Секретарша, и я вздрогнула.
Что-то чересчур быстро. Не ожидала.
Раздвинулись двери, двойные, как в шлюзе. Казенная скользилка подхватила меня, прокатила сквозь миниатюрный коридор — мгновенный томографический контроль на предмет чего-нибудь запрещенного, но почему-то не обнаруженного ни на одном из КПП, — и сплюнула в строго определенную точку посреди кабинета. Иногда к этому месту программировалось мобильное кресло. Иногда нет.
— Здравствуйте, господин полковник, — сказала я.
Он не ответил. Ему можно.
За последний десяток лет он ни капельки не изменился. Только утратил часть волос, приобрел пару-тройку новых морщин и стал еще более мрачным.
Некоторое время Чомски молчал. Нормальная гебейная пауза. Раньше, давно, на меня действовало.
— Юста Калан.
Это прозвучало так, будто ему наконец-таки, после долгой и упорной оперативной работы, удалось уличить меня, схватить за руку и предъявить обвинение в преступлении против Глобального социума. Более чем серьезное: Юста Калан. И, черт возьми, что-то в этом было… я зло улыбнулась.
— По какому вопросу? — Он уже смотрел не на меня, а в монитор персонала на своем столе. Наверняка там какая-нибудь бродилка или стратегия… нет, вряд ли. Для этого в нем должно было быть хоть что-то человеческое.
Я пожала плечами:
— Все по тому же.
— Изложите.
Он требовал этого далеко не каждый раз: как правило, у господина полковника попросту не было на меня столько времени. Но все-таки достаточно часто, чтобы я могла с полным правом считать это не формальностью, а чистым издевательством. И, кажется, с искренним любопытством ждал момента, когда я не выдержу и сорвусь, тем самым навсегда перекрыв себе доступ в Управление ГБ…
Нет, вряд ли. Какое там у него любопытство.
— Я хотела бы получить информацию, — приходилось прилагать усилия, чтобы не переминаться нервно с ноги на ногу; кресло мне сегодня не полагалось, — о том, как продвигается дело по моему ходатайству относительно организации спасательной экспедиции…
Ровно, без выражения, как Лекторина старой модели. Что-что, а этот текст я помнила назубок. Так что могла совершенно отключиться от него: и эмоционально, и на уровне осмысления. И внимательно, в деталях рассмотреть своего старого знакомого полковника Чомски. Может быть, он все-таки изменился… просто я слишком часто его вижу.
Лайна Валар была уверена, что это он убил Ингара. Она выкрикнула свое обвинение чуть ли не с порога больничной палаты, а потом, упав на край моей кровати, начала надрывный допрос, без конца повторяя в разных вариациях: как?!. Ей зачем-то надо было узнать, где стоял Ингар в тот момент, в какую секунду повернулся спиной, было ли уже совсем темно или только смеркалось, что за оружие носил Чомски, с какой позиции стрелял… Он не стрелял тогда, абсолютно точно, — я так ей и сказала. А Лайна ответила, что я была без сознания и не могу этого знать. Потрясающая логика; в таком случае какой вообще был смысл приходить и допрашивать меня?…
Она расплакалась. Становясь на скользилку, споткнулась, взмахнула руками; больше я ее никогда не видела. А тогда глядела в потолок с веселенькой больничной заставкой и медленно думала: надо же, а я и не догадывалась, что Ингар женат… Она была не очень-то и красивая. Что уже не имело значения… ни-ка-ко-гo. И осмыслить этот простой факт оказалось страшнее всего.
А потом, через несколько лет — когда я соизволила наконец выйти из депрессии, реинтегрировалась в социум и начала хоть что-то делать, — выяснилось, что моим ходатайством занимается полковник ГБ Ференс Чомски; и не сказать, чтобы я особенно удивилась..
Вот только ужас как противно, что именно от него настолько многое зависит.
— Понятно. — Кивнул, не отрываясь от монитора.
Повисла новая пауза. Я привыкла.
Полковник наконец-таки поднял на меня глаза. Он носил матовые линзы, в которых ничего не отражалось. Серые, в тон форменного комба.
— Юста Калан. — На этот раз мое имя прозвучало без всякого выражения. — Вы отдаете себе отчет, что прошло больше десяти лет?
— Согласно Глобальному законодательству, человек, пропавший без вести, считается живым и полноправным членом социума в течение двадцати. — Я говорила очень ровно. Ни интонацией, ни взглядом не показать ему, как я ошеломлена тем фактом, что он впервые за все время завел со мной что-то похожее на разговор.
— Значит, мы с вами будем встречаться еще как минимум десяток лет?
Вряд ли он шутил. Издевался — может быть. Но, главное, все еще не давал понять, что аудиенция окончена.
— Надеюсь, что нет.
Ни капли дерзости или вызова: не место и не время.
— Надеетесь…
Полковник сощурил ненастоящие глаза: серьезно, даже задумчиво. Чтобы хоть чуть-чуть сбросить напряжение, я вновь принялась как бы отстраненно разглядывать его. Да нет, разумеется, он очень изменился. Если бы тогда, в Приграничье, у Чомски был такой мыслящий взгляд, я бы ни на секунду не усомнилась в его профессорском звании. И уж точно не приняла бы за грузчика или интенданта.
— Вы только что произнесли ключевое слово, Юста Калан. — Нет, в самом деле, сегодня он был настроен поговорить!… Наверное, мало срочной работы. — Надеетесь. Все ваши претензии… ходатайства строятся на одной лишь надежде. А с нашей стороны, если они будут удовлетворены, потребуются конкретные действия, средства, люди… вы меня понимаете?
— Да. — Все его возможные аргументы я прокручивала про себя десятки раз. — Но речь идет о спасении человека. Личности. Абсолютной ценности Глобального социума.
Чомски вздохнул. До сих пор он ни разу не вздыхал в моем присутствии. Не думала, что он умеет.
— Вы сами понимаете, что о спасении Робни Калана речь давно уже не идет. Максимум, что дала бы подобная экспедиция, — информацию об обстоятельствах его смерти. А цена может оказаться непомерно огромной. Вплоть до человеческих жертв.
Это возражение я, конечно, тоже предвидела. И давным-давно сформулировала и обкатала до блеска контрдовод; вот только сейчас он почему-то казался мне самой желторото-наивным и неубедительным.
— У нас нет оснований считать, что Робни Калан погиб. — Выговорила, словно откатывая с горной дороги тяжеленную глыбу. — Тело не нашли. Отсутствие сигнала маячка… но мой брат всегда его блокировал. Поэтому мы не имеем ни морального, ни юридического права исходить из предпосылки… о его смерти.
Полковник, разумеется, не улыбнулся; но мне почему-то сразу стало ясно, что такое вот мимолетное движение бровей соответствует в его мимике иронической улыбке. Подержал еще одну паузу — на этот раз недолго, с полминуты, но мне хватило. Мысленно я приготовилась к самому худшему: разговор окончен, и казенная скользилка у ног. А потом черт-те сколько добиваться новой записи на прием… и в следующий раз у Чомски может не оказаться такого задушевного расположения духа.
— Где вы учитесь, Юста Калан?
Вопрос застал меня врасплох. Равно как и мобильное кресло, легонько подтолкнувшее сзади под колени.
Можно подумать, органам ГБ неизвестно, где я учусь, — за те полсекунды, пока я присаживалась на край кресла в позе примерной девочки, сложив руки на коленях, и вскидывала глаза навстречу серым полковничьим линзам, ничего более умного не успело прийти мне в голову.
— В университете. Факультет глобальной политики.
— Курс?
— Первый.
— Жаль.
Мне и самой было жаль; а толку? Чомски опять глядел в персонал, и если б не кресло, по-прежнему запрограммированное четко под моей пятой точкой, я бы решила, что мне пора, пускай Секретарша и забыла вовремя подогнать скользилку. Разговор на интересующую меня тему был бесповоротно окончен, уж в этом-то я не сомневалась.
— Для узкопрофессиональной практики надо хотя бы третий, — задумчиво сказал полковник, листая на мониторе, кажется, страницы какого-то документа. — Но факультативную стажировку оформить можно. Со второго семестра.
— Второй уже идет, — автоматически сообщила я. Раньше, чем успела осмыслить его слова.
— Значит, хоть с завтрашнего дня.
Вот тут— то я и вытаращилась на него, совершенно не пытаясь скрыть легкое недоумение. Сформулировать вопрос не успела -Чомски начал отвечать раньше, позабыв о приличествующей паузе: наверное, время уже поджимало:
— С вами можно работать, Юста Калан. Рациональный тип мышления, настойчивость, хватка, здоровый авантюризм. — Снова движение бровей, замещающее улыбку. — Девяносто пять процентов выпускников специализированных вузов, которых приходится как-то трудоустраивать… Эти ребята не понимают, что одного желания работать в ГБ мало.
Но оно по крайней мере должно иметь место быть, не без злорадства подумала я. Ситуация складывалась настолько абсурдная, что пришлось пару раз повторить про себя, дабы осмыслить: меня вербуют в ГБ. Меня! В ГБ!!!.. Обхохочешься. Надо будет рассказать Дальке. В лицах.
Лицо полковника оставалось все таким же: не более и не менее мрачным. Похоже, мой отказ не станет для него жизненной трагедией… Кстати, «здоровый авантюризм» — это он о чем? Неужели до сих пор припоминает мне путешествие влюбленной малолетки буквой «зю» во вместителе?..
Он, наверное, знал тогда об этом с самого начала. Содержимое каждого вместителя — равно как и маршрут экспедиции, ее благородную цель и досье на всех участников. Это Ингар не имел ни малейшего представления о своих людях… с людях, с которыми работал… он им только доверял. Абсолютно и безоглядно.
А Роб?..
— Секретарша предоставит вам форму заявления, — сказал Чомски. — А также сообщит дату и время собеседования. А сейчас всего доброго, Юста Калан. У меня дела.
Ему снова удалось застать меня врасплох. И этой казенной фразой — уже без тени интереса к моей персоне, — и предупредительным режимом кресла, с которого я еле успела вскочить до того, как оно перепрограммировалось к стене, и скользилкой тут как тут у моих ног. Однако, черт возьми, у меня еще оставалась пару секунд, чтобы довести до сведения полковника, что его заманчивое предложение не принято. Под занавес, как говорили в одной институции доглобальной культуры под названием «театр». Красиво.
— Господин полковник…
Недоуменного взгляда — вы еще здесь? — не последовало. И вообще ничего. Полковник Чомски больше не реагировал на раздражитель по имени Юста Калан. Возможно, у него действительно были какие-то чрезвычайно важные дела…
Делать эффектные заявления можно и в пустоту. Но удовлетворения это почему-то не приносит. Я пробовала. Энное количество раз — когда была «асоциальным элементом», в высшей степени свободным и самодостаточным. Как мой брат Роб.
Роб.
Вот сейчас я поделюсь с тыльной стороной полковничьего персонала своими соображениями о службе ГБ в целом и видении собственных перспектив в оной в частности. Виртуально хлопну скользилкой, так сказать. А потом прилечу к себе в блок и чем займусь первым делом, даже если Марис будет дома?.. Правильно. Составлением нового ходатайства о записи на прием к полковнику Чомски все по тому же вопросу. Как всегда.
А теперь вопрос на засыпку. Какова наиболее вероятная судьба данного ходатайства? Снова правильно.
Так что гораздо благоразумнее просто потихонечку удалиться, тем более что со мной уже попрощались. Поулыбаться напоследок Секретарше: не верю, что вспомогательные личностные программы не имеют никакого влияния на владельцев — был же у мальчика Ференса Чомски свой Воспиталька!… И пусть себе ждет моего заявления. Может, я думаю. Я ведь по жизни склонна к торможению, иногда на несколько лет, — в моем досье наверняка записано.
Я уже ступила на скользилку, когда это произошло.
Как потом сообщили по Глобальным информ-сетям, «деструктивный акт с применением неизвестного оружия, повлекший за собой значительные разрушения и человеческие жертвы». Как надрывались неофициальные и приватные информалки — ужасное-кошмарное-наглое-циничное-антигуманное-черт-знает-какое-неизвестно-что, по опять-таки непонятным причинам избравшее своей жертвой именно Центральное Управление ГБ, оплот стабильности и процветания Глобального социума…
Я тоже ничего толком не знаю. Но я по крайней мере там была.
Было тихо, абсолютно тихо, если не считать прикосновения пальцев Чомски к клавишам, и он не поднял головы, он увидел все гораздо позже, чем я, если вообще увидел. Я и сама не сразу бы заметила, если б скользилка не развернулась к стене…
Стена рассыпалась. Вспышкой сверкающей пыли, как обычно и осыпается картинка с монитора, когда в персонале закольцовывает конфликт какой-нибудь умелец вроде Роба. Я еще успела подумать про Секретаршу: что, если угробили не только ее пространственный рабочий монитор, а и всю систему, где был записан программный код? И даже о том, что неизвестно, как мы найдем общий язык с новой Секретаршей… Я умею быстро думать. Очень быстро. Иногда.
И лишь потом поняла, что рассыпалась не картинка — сама стена, и не только эта, между кабинетом и приемной, а все стены и перегородки длинных коридоров с бесчисленными поворотами, по которым вел меня Сопровождающий, вплоть до сверхпрочных стен шлюзовой системы и наружного блочного стеклопластика, который не берут гаугразские пули и взрывчатка… мне рассказывал Роб… нет, не Роб… Ингар…
И тишина разом, без разгона, превратилась в оглушительный свист, и я заткнула руками уши, и зажмурилась, и не успела оглянуться и посмотреть, как там профессор… то есть полковник Чомски…
Меня так и нашли — зажмурившуюся, с ладонями, впечатанными в виски, лежащую ничком за перевернутой скользилкой, — ровно через восемьдесят семь секунд после того, как это случилось. Вообще-то на инциденты, связанные с разгерметизацией блоков, спасательные службы Глобального социума должны реагировать быстрее. Насколько я знаю, почти все крупные чиновники этих служб лишились мест.
Кроме меня, остались живы еще несколько сотрудников управления ГБ. Из тех, кто помоложе, с абсолютно здоровыми легкими и сердцем.
— Мне запретили кофе.
— А-а.
Винс зачем-то встал с мобильного табурета для посетителей и пересел на край моей постели. Значит, как только он уйдет, ее опять будут менять… это в который же раз за сегодняшний день? Почему-то никого из моих родных и близких не устраивает табурет. А между прочим, когда мини-аннигилятор ползает по голому телу, это ужас как щекотно.
— Но ты, если хочешь, пей, — великодушно разрешила я. — Тут можно запрограммировать. Не знаю, кто это придумал, раз пациентам нельзя, но можно.
Выражалась я не слишком связно: последствия вакуумной нейротерапии. Плюс к психическому потрясению, которое в моей персонал-карте — то есть ее части, открытой для ознакомления, — тоже значилось. Хотя вообще-то, чтобы потрясти мою психику, обвальной разгерметизации гебейной конторы с разрушениями и жертвами маловато. Честное слово, я переживала кое-что гораздо страшнее.
Правда, жаль, конечно, старика Чомски.
Программировать себе кофе Винс не стал: точно, ему ведь тоже запретили — Далька. Сидел на моей кровати ссутулившись и казался снизу очень высоким; впрочем, он действительно выше меня на полторы головы, почти как когда-то Ингар. Винс вытянулся и, как говорится, возмужал в одночасье — примерно в том возрасте, когда все нормальные люди, в том числе и он с Далькой, позаканчивали профессиональные колледжи и поступили в университет. И сразу стал завидным женихом во всех отношениях, а не просто сынком высокопоставленных родителей. Тогда же Далька и открыла на него сезон охоты… предварительно испросив моего разрешения: мы как-никак подруги. Смешно вспомнить.
Кстати, интересно: Далька в курсе, что ее муж сейчас здесь? Вчера они были у меня вдвоем и, если я правильно помню, прощались до выходных… еще смешнее.
А усы у белобрысого Винса получились рыжие. В оправдание конопушкам.
— Юсь, — он понизил голос почти до шепота, — как ты думаешь… кто это сделал?
Разумеется, ему строго запретили разговаривать со мной на эту тему. Я покосилась на стену, ожидая, что на ней вот-вот появится Медсестра и сделает нарушителю режима первое предупреждение. А может, и сразу укажет на скользилку — в зависимости от степени тяжести моего состояния. Вот тут-то я и вычислю эту самую степень, скрываемую от меня по этическим соображениям.
Медсестра не появилась. Заглючила, наверное. В муниципальных клиниках программы виснут сплошь и рядом. Мама Винса, как он мне сообщил, уже развила бурную деятельность по устройству «подружки детства сына» в крутую ведомственную лечебницу, но транспортировать меня пока нельзя. По необъяснимым причинам это грело душу: не то чтобы я имела что-то против мамы Винса, но…
— Кто, по-твоему, Юсь?
О чем это он?.. А, да.
— Не знаю. — Я пожала плечами, от чего постель пошла от подбородка белыми волнами. — Какие-нибудь асоциалы, не всели равно?
— И в ГБ до сих пор не знают.
Прозвучало это трагически. Я усмехнулась. Во-первых, откуда у Винса сведения на тему, что гебейщикам известно, а что нет? Во-вторых, у ГБ сейчас, мягко говоря, проблемы: полетели ведь не просто перегородки между помещениями, но и все программные системы, в том числе, наверное, и центральный узел с базой данных… что-то такое передавали по одной приватной информалке. Мне запрещено их смотреть, да и персонал мне не положен, но здесь никто не знает, что в свое время Далька поставила на мою связилку специальную опцию… И, в общем, да: если б кого-то нашли, информация бы уже просочилась.
Но, в-третьих, мне и вправду по барабану.
— Знаешь, — все тем же полушепотом заговорил Винс, — я думаю, это связано… с ним. Именно его и хотели убить.
— Смеешься, — откликнулась я. — Там были еще десятки человек, и я в том числе. Почему не меня?
Он не смеялся. Он был серьезен, будто Сопровождающий первого поколения.
— Вряд ли. Ты посетитель и к тому же перенесла встречу в последний момент. И все остальные, кто находился тогда в Управлении, — либо мелкие служащие, либо оказались там ситуативно, я проверил по сводкам. А из чинов такого ранга, у которых к тому же по расписанию были приемные часы… только он один. И не говори мне, Юсь, что у него не было врагов.
На последнем слове голос Винса затвердел; на самое чуть-чуть, но я заметила. Н-да, а я-то думала, у него прошло. Все-таки взрослый человек, занимает неслабую должность в мамином ведомстве, жена, дети. «Если б я догадался сразу, кто он такой… Он же… Как я мог не догадаться?!. Если б… Я убью его!!!»
«Ничего не изменилось бы, — втолковывала я ему десять с лишним лет назад. — Неужели ты думаешь, что без Чомски экспедиция дошла бы до границы? Нас завернули бы с первой же заставы, только и всего. — А Ингар остался бы жив! — Ингар организовал бы новую экспедицию. И к ней приставили бы нового гебейщика. И так до бесконечности. То есть до аналогичного конца. — Все равно. Я убью его!..»
— Перестань, — устало сказала я. — Если хочешь кого-нибудь убить, проще аннигилировать в полете капсулу. Ты, помнится, так и собирался сделать.
Винс покраснел. До того, что его усы стали тоже казаться белыми, почти как волосы.
Будущая Далькина свекрушка сумела, разумеется, устроить так, что ее сын ни на один день не выпал из социума, хотя реально асоциальные настроения бродили в его голове довольно долго, несмотря на самых дорогих Психологов. Я сама честно помогала Винсу с этим бороться. Мол, не издевайся Чомски над тобой всю дорогу, будь он милым и вежливым человеком, что, кстати, не редкость в ГБ, — вряд ли ты так жаждал бы его крови. К тому же он действительно, черт бы его побрал, спас жизнь нам с тобой. А ты не терял тогда сознания, ты знаешь точно, что он не стрелял…
Ингар… Я таки убедила Винса, убедила себя саму, что Ингар все равно бы погиб рано или поздно. Он не мог не погибнуть. Он никогда не перестал бы заниматься экспедицией, которую в любом случае не пропустили бы через границу. А если б и прорвался сквозь огонь — с обеих сторон! — можно только догадываться, как бы его встретили там, на Гаугразе…
«Того Гауграза, что живет в нашем глобальном общественном сознании, просто нет», — говорил мне Ингар. Но Гауграза, созданного его собственным сознанием, тоже нет на самом деле, я уверилась в этом еще тогда, много лет назад. Ингар шел в несуществующую страну… Он не мог ни достичь цели, ни отказаться от нее. Что ему оставалось?..
Может, я все это выдумала — для того, чтобы хоть как-то продолжать жить. Не знаю. Но кое-что знаю абсолютно точно, и уж в этом переубедить меня не удастся ни кому бы то ни было, ни мне самой.
Мой брат Роб не мог не выжить.
И я все равно его найду.
Вот только теперь придется снова начинать с самого начала.
Винс еще некоторое время излагал свои детективные теории; я слышала примерно каждое третье-четвертое слово, и общий смысл от меня, естественно, ускользал. В конце концов, на стене возникла Медсестра и сообщила посетителю, что он нарушает режим общения с больной: очень оперативно, я оценила. Тем более Винсу по-любому было пора. Я передала привет Дальке и по поцелую детишкам, Винс еще раз сказал что-то насчет ведомственной клиники; больничная скользилка деликатно тронула его ногу.
Я подождала, пока мне поменяли постель и провели очередной часокурс терапии; после него в голове прояснилось, и это было очень кстати. Многое надо заново обдумать… черт, как все-таки не вовремя убили (?) моего старого-престарого знакомого (а сколько ему, интересно, было лет?), бывшего профессора (!!!) и будущего генерала Чомски…
Селекторная информалка ретранслировала, что ко мне посетитель: нет, ну сколько можно!.. На мониторе высветилась физиономия Мариса: этот уж точно плюхнется мне на постель. И вообще…
Вежливо сообщила, что я устала и никого не принимаю.
Проверила, нет ли на стене Медсестры. Высунула руку из постели, дотянулась до пульта индивидуальных заказов и напрограммировала сразу три чашки двойного натурального кофе.
