Глава 17
Что старая жизнь кончилась, а новая началась, Колодников понял уже на следующее утро, когда они вдвоем с Димкой вышли из дому – каждый по своим делам. Гулкий двор, наискось простреленный апрельским солнцем, ошеломил Алексея стуком и треском переставляемой мебели, натужными голосами грузчиков, всхрапами подъезжающих грузовиков. Такое впечатление, что в городе была объявлена эвакуация. Возле каждого подъезда громоздились узлы, бревна ковров, шершаво темнели стенки и комоды, сверкало граненое стекло горок, слепили молочной белизной высокие дорогие холодильники. Неподалеку кто-то кого-то неистово бранил и, сплошь и рядом срываясь на мат, требовал, сдать назад свой фургон, потому что должна же быть в конце концов какая-то очередь!..
Алексей ошалело озирался. Стоящий рядом с ним Димка был, не в пример отцу, вполне спокоен и вид имел самый что ни на есть удовлетворенный. С высоты крылечка он неспешно, как-то даже по-хозяйски оглядывал творившееся во дворе.
– Драпают, что ли, уже?.. – упавшим голосом осведомился Колодников.
– Угу… – отозвался сын.
Потом вдруг недоуменно сдвинул брови и, пропустив сквозь зубы: «Я – сейчас…», – сбежал с крыльца. Озадаченный Алексей уставился вслед. Уверенным неспешным шагом Димка приблизился к табору возле четвертого подъезда и заговорил с хозяином – тем самым кавцазцем, у которого однажды гостя в арке побили. («В больнице лежал, да?..»)
Упитанный смуглый кавказец, казавшийся рядом с огромным Димкой толстячком-лилипутом, замахал руками, раскричался. Димка слушал его и мрачно кивал. Уяснив суть дела, вернулся.
– На другой город меняется… – ворчливо пояснил он. – Вовремя он…
– На историческую родину? – наобум предположил Алексей.
Димка злорадно ухмыльнулся.
– Ага… Сдалась она ему, эта родина!.. Под Москву куда-то…
Оба направились к ближайшей арке.
– А тебе до него какое дело?..
– Пап!.. – с достоинством пробасил Димка. – Я ведь от киосков отошел…
– Очень интересно… – пробормотал Алексей. – И-и… куда же ты, прости, отошел?.. Я хочу сказать: чем ты теперь занимаешься-то?..
– Квартирами, – просто ответил тот.
Колодников остановился. Димка – тоже.
– Скупаете квартиры?!
– А чего? – не понял Дмитрий отцовского ужаса. – Бегут же… Они ж все – эти… – Тут Димка запнулся и наморщил лоб. – Забыл… – с досадой признался он. – Ну, не зерна, а эти… Сказано: соберите сначала, свяжите в связки… Ну, чтобы сжечь потом… Сорняки, короче…
– Плевелы? – со страхом спросил Алексей.
– Ага, плевелы!.. – обрадовался Димка.
Они ступили под гулкие каменные своды арки. Колодников пришибленно молчал. Внезапно внимание его привлекла яркая листовка на серой стене у самого выхода. Такие обычно лепят во множестве куда попало перед выборами в разные там органы власти.
– "Братья и сестры… – прочел он, содрогнувшись, обращение – крупно набранное по центру, как заголовок. По спине пробежал холодок, повеяло речью Сталина и вообще началом Великой Отечественной. – Уже секира при корне дерев лежит: всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают…" – Алексей осекся и поглядел на Димку.
Димка, склонив лоб, угрюмо читал про себя. На скулах его шевелились желваки.
– Эх!.. – поразился он вдруг. – Гляди-ка: и Полтину со Скуржавым вставили…
– Где? – Колодников судорожно протирал линзы.
В глазах запрыгали строчки. «…шестого августа прошлого года Аркадий Злотников сунул под поезд своего подельника Пороха… а утром тридцать первого марта его самого нашли с отрезанной поездом головой… вдали от вокзала… Сказано: все, взявшие меч…»
Стилистически страшная эта листовка представляла из себя некий гебрид проповеди и уголовной хроники. Один раз в ней даже мелькнуло слово «разборка». Чувствовалось, что кто-то из составителей ее, в отличие от того же оперуполномоченного Геннадия Степановича, владеет информацией целиком.
– Ваша агитка?.. – охрипнув, спросил Алексей.
Димка был по-прежнему мрачен.
– Нет, – нехотя бросил он наконец. – Конкуренты…
* * *
До кирпичного особнячка Колодников в этот день добирался с неслыханным комфортом. Сразу же за аркой Димку поджидал транспорт – длинная с привскинутым широким задом иномарка, и Алексея подбросили до работы со свистом. Город выглядел, как ни странно, приветливым и спокойным – разве что милиции поприбавилось на улицах. Паника, надо полагать, затронула пока только дом номер двадцать один по проспекту Крупской, да и то далеко не всех его обитателей…
Впрочем, Алексей, как вскоре выяснилось, спешил напрасно. Окрестности двухэтажного теремка были пустынны, а тяжелые двери парадного подъезда – опечатаны. Кажется, опоздал – и навсегда… Кроме бумажной полоски с двумя круглыми бледно-фиолетовыми, напоминающими полумесяц оттисками и чьей-то беглой подписью, на дверях еще была косо прилеплена все та же зловещая листовка, что и в арке: «Братья и сестры…»
Алексей огляделся растерянно и решил попытать счастья с черного хода. Фонд арендовал лишь половину особнячка, стало быть, вторую половину могли и не опечатать. Он приблизился к железным воротам со щитом и мечом на каждой створке, погремел щеколдой.
Калитку приоткрыл уже знакомый Колодникову красномордый седобровый страж, только вот угрюмства и свирепости в нем на этот раз не чувствовалось. Похоже, он даже обрадовался появлению Алексея: через порог разговаривать не стал, пригласил к себе в будку.
– Накрылся ваш фонд!.. – благодушно сообщил он, сияя. Словно с именинами поздравлял. – Утром опечатали…
Алексей стоял неподвижно, и лицо у него, надо полагать, было скорбное и глубокомысленное. Колодников пытался понять, как отнестись к этой черной вести. Работы он, конечно, лишился… Да, но с другой стороны, за прогул могли уволить по статье, а теперь и увольнять некому… Иными словами, порочащих записей в трудовой книжке не предвидится…
Глядя на него, седобровый даже крякнул. Задумчивость Алексея он принял за глубокое, искреннее горе.
– Зарплату-то, небось, так и не выплатили?.. – посочувствовал он. – Ж-жулики!..
– Да зарплата – что зарплата?.. – помявшись, отвечал ему бывший специалист по компьютерному дизайну. – Тут бы теперь трудовую обратно взять…
– Отдадут… – утешил седобровый. – Не они, правда, – следователь потом отдаст… Но отдадут. Без трудовой-то ведь никуда и не устроишься… А у тебя, верно, уже и место новое присмотрено?..
– Да где там!.. – Колодников расстроенно махнул рукой. – Я ж не думал, что так быстро…
Тут седобровый и вовсе исполнился сострадания.
– Да-а… Сейчас работу найти… А тебе сколько лет? – озабоченно спросил он вдруг.
– Сорок пять… – уныло ответил Алексей.
– У-у… – Седобровый сокрушенно помотал головой. – Я думал, ты помоложе… Будь тебе лет тридцать – пошел бы в охрану или там в милицию… А сорок пять… Нет, не возьмут. Староват…
Эти его слова, конечно, сильно покоробили Колодникова, но поскольку сказаны они были от чистого сердца, то обижаться на седобрового Алексей не стал и лишь вздохнул виновато: да, вот так, дескать, и рад бы, но возраст, возраст…
– А можно я от вас позвоню? – спросил он, углядев на столе допотопный черный телефон.
Хозяин сторожки решил быть великодушным до конца и молча пододвинул аппарат к Алексею. Колодников на память набрал номер. А память у него, следует заметить, была скверная. И в особенности на телефонные номера.
– Слушаю вас… – негромко и как-то даже отрешенно прозвучал в трубке незнакомый женский голос.
– Э-э… Я, видимо, ошибся… – замялся Алексей.
– Ошибок не бывает… – многозначительно и таинственно произнесла незнакомка.
Может, ее временно какая-нибудь подруга на телефоне подменила? Вроде Ксюшкин голос тоже ни с каким другим не спутаешь…
– Вы чувствуете, что вам угрожает опасность? – ощутив, должно быть, его колебания, пришла на помощь странная собеседница.
– Я, собственно, хотел позвонить в фирму «Эдем»…
– Тогда вы, действительно, ошиблись, – с сожалением сообщила неизвестная, потом запнулась – и вдруг спросила со смешком: – Леш, ты?..
– О Господи!.. – Алексей узнал наконец голос Милы. – Имидж, что ли, меняешь?
– Нет, просто завязала с диспетчерством, – сказала она. – А ты зайти хотел?..
– Вообще-то, да… А что, нельзя?
– Можно, только позже. В полвторого, ладно? И только на полчаса, а то у меня тут несколько визитов сразу…
– Каких визитов? – немного ошалев, спросил Алексей. В голову тут же полезли нехорошие мысли.
– Н-ну… Газета-то – вышла… Все как с ума посходили. Не знают: уезжать, не уезжать… И все – ко мне за советом. Ну так ждать тебя?
– Н-нет… – выдавил он. – В полвторого не получится. Я лучше как-нибудь потом перезвоню, ага?..
– Ну, давай, – сказала она – и пошли короткие гудки.
Положив в свою очередь трубку, Алексей еще секунд пять стоял столбом и пытался переварить услышанное. Та-ак… Стало быть, всполошившиеся новые русские или, как их еще принято называть, «новораши» уже сейчас ломятся на прием к экстрасенсу… К пророчице… блин!..
Спохватившись, он вежливо поблагодарил седобрового, но тот, утратив внезапно приветливость, лишь мотнул в ответ головой и что-то сердито буркнул. Видимо, Колодников испортил ему настроение своим телефонным разговором, и впрямь содержавшим слишком много жульнических слов: фирма, имидж, визиты…
Выйдя из железной калитки, Алексей тоскливо прищурился и огляделся. Ну и куда теперь?.. Опять к ментам – вызволять трудовую?.. Нет, не сегодня… Как-нибудь потом…
А что если взять да заглянуть к Чернолептовым? Вдруг они на этот раз дома…
* * *
В трезвом виде Кирюша Чернолептов совершенно не походил на себя пьяного. Под хмельком это был сумасброд, озорник, живчик, однако стоило ему на пару дней завязать со спиртным, как возникал абсолютно другой человек: суровый, задумчивый, то и дело впадающий в оцепенение и вдобавок сомневающийся во всем, что ему самому недавно представлялось бесспорным. К сожалению, двойственность эта отражалась и на его работах: запросто можно было угадать, в каком состоянии он писал тот или иной фрагмент данной картины.
Когда он открыл дверь на звонок Колодникова, достаточно было первого взгляда, чтобы понять: Кирюша не просто трезв – он трезв вот уже несколько дней подряд. Разбойничья рожа окончательно уступила место иконописному лику. Омрачив чело, Кирюша смотрел на Алексея и словно бы припоминал: где он уже мог видеть этого человека? В свободной руке его Колодников углядел крупно и старательно исписанный тетрадный листок.
– Привет, – сказал Алексей.
– Привет… – осторожно отозвался Кирюша. Пожал острыми плечами, повертел, разглядывая, письмо и снова поднял на гостя запавшие глаза отшельника и, возможно, великомученика. – Что такое «человек-порох»? – спросил он с недоумением.
– Чего?.. – растерялся тот.
– Вот… – сказал Кирюша, подавая с порога листок.
С первых строк все стало ясно.
– "Святое письмо"? – удивился Алексей. – Где взял?
– В почтовом ящике…
– Надо же! Лет пять этой дряни не было… – Колодников пробежал старательные каракули по диагонали, споткнулся на знакомых фамилиях, вчитался… Такое впечатление, что содержание письма было скатано с одной из жутких листовок и щедро разбавлено отсебятиной. Ну и, как водится, пересыпано грамматическими ошибками. В конце шли угрозы и требования переписать данный текст двадцать раз и подсунуть знакомым…
– Ну так что это? – не унимался Кирюша. – «Человек-порох…»
– Где? А-а… Вот это?.. «…паложил на рельсу человека пороха…» Понял. Не «человека-пороха», а «человека Пороха». В смысле – человека, которого зовут Порох. Ну, это, видишь ли, был такой подельник у Скуржавого… ныне покойный…
Кирюша наморщил чело.
– А кто такой Скуржавый?
– Слушай, – не выдержал Алексей, возвращая письмо. – Ты так и будешь со мной с порога разговаривать?
Кирюша недоверчиво взглянул под ноги, словно и вправду хотел удостовериться, что стоит на пороге собственной квартиры. Вернее, не то чтобы собственной (квартиру супруги Чернолептовы снимали), но тем не менее…
– Да, верно… – сказал он после краткого раздумья. – Заходи…
Они прошли в единственную и довольно просторную комнату кубических очертаний, где из-под картин не было видно обоев. Светлые возвышенные Иришкины фантазии соседствовали с мрачными шедеврами самого Кирюши. Старенькие Адам и Ева под засохшим древом познания, с которого свешивается змеиный скелетик. Портрет Иуды: бугроватое, рыжевато-мшистое темя, из бельмастого глаза льются струйкой тридцать сребреников. Воспоминания о будущем: оплавленные остовы небоскребов, складывающиеся в подобие проломленного, распадающегося по швам черепа. И так далее…
Судя по всему, до изъятия «святого письма» из почтового ящика Кирюша работал. На столе (всяких там мольбертов Чернолептовы не признавали) в окружении кисточек, склянок с водой и прочих причиндалов лежала прикнопленная четвертушка ватмана, на котором бледно начинало прорисовываться тоже нечто апокалиптическое: розовый перепуганный толстячок, из которого, разрывая нежную жирную плоть, лезет на свет божий какое-то жуткое шипастое чудовище. Акварель и немножко гуаши…
– Слушай, что вообще происходит?.. – возмущенно спросил Кирюша, бросая тетрадный листок на стол.
Алексей криво усмехнулся.
– А ты разве еще не понял? Конец света. Страшный суд на дворе…
Кирюша задумался. Внешне это выглядело так: замер, задрав клинообразную старообрядческую бороду, и вроде бы принялся высматривать что-то на потолке.
– Нет, – упрямо сказал он, снова обретая некоторую подвижность. – Не понимаю… Погоди! – Он повернулся к Колодникову и сдвинул брови. – Кто сейчас сказал про Страшный суд?.. Ты или я?
– Я…
– То есть ты тоже в курсе?
– Да.
– То есть ты знаешь… – Не сводя пристальных глаз с гостя, Кирюша потыкал пальцем в край стола, где валялось «святое письмо», – что все это… далеко не просто бред…
– Знаю… – сдавленно ответил Колодников. – Потому и пришел…
– Хм… – Кирюша задумчиво скорчил несколько гримас подряд. – И что ты обо всем этом думаешь?
– Чаем угостишь – скажу, – озлившись, буркнул Алексей, и они проследовали на кухню.
* * *
Рассказ Колодникова Кирюша выслушал с кислым, брюзгливым видом, насколько можно было судить по левой половине лица. Правую половину он прикрывал ладонью. Поза человека, который стесняется синяка. Потом шумно вздохнул, явил лик полностью и потянулся к своей чашке.
– Кстати, коронку я посадил на место… – сообщил он ворчливо ни к селу ни к городу. – Червонец слупили…
– Что?..
– Коронку, говорю… – Кирюша открыл рот и раздраженно щелкнул ногтем по клыку из желтого металла. – Меня ж в арке этой вашей так с Божьей помощью уделало, что коронка слетела…
Помолчал, посопел сердито. Потом спросил:
– Слушай, Леш, а тебе не кажется, что Господь Бог вершит этот свой Страшный суд несколько однобоко?
– То есть?..
– Что ж он только по одной заповеди-то карает? – Кирюша был явно не на шутку раздосадован непоследовательностью Господа Бога. – А остальные девять?..
– Н-ну… – Такая постановка вопроса, честно сказать, весьма озадачила Колодникова. – Сначала по одной… Потом, наверное, по остальным… – с диковатой улыбкой предположил он – и замолчал, моргая.
– Оч-чень интересно… – язвительно молвил Кирюша. – Это что же тогда выходит? За убийство – сам будешь убит, а за прелюбодеяние?.. Жена, что ли, гульнет? А если холостой?
– Н-ну… – сказал Алексей. – Не знаю.
– И потом! – сквозь зубы продолжал Кирюша. – «Не убий» – согласен!.. Вот они, скрижали, вот она, заповедь! Но где это слыхано – за мордобой карать?.. Да не было никогда в жизни такой заповеди – «Не бей»!.. Или как это будет по-церковному? «Не бий»?..
Секунд пять прошло в растерянном молчании.
– Так что ты хочешь… сказать-то?.. – осторожно прокашлявшись, спросил Колодников.
– Я хочу сказать, что чепуха это все, – отрубил Кирюша. – И «святые письма», и… Короче, никакой это, к черту, не Страшный суд! Тут другое…
После этих его слов Колодников чуть отшатнулся, в глазах затеплилась робкая надежда. Кажется, не зря толкнуло его что-то изнутри – зайти к Чернолептовым.
– Слушай… – зашептал он, резко подаваясь к Кирюше. – А ведь правда… Сам чувствую: что-то тут не то… Ты пойми: я же не против самой идеи Бога… Но всему же есть предел! Кирюш!.. Просек уже что-то, да?..
Кирюша поднялся и, с сомнением покосившись на Алексея, огладил клин бороды.
– Знаешь ли ты, что такое ад? – надменно спросил он.
Тон его Колодникову не понравился. Да и сам вопрос тоже.
– Знаю, – буркнул Алексей. – Сутки там провел…
Кирюша Чернолептов его не услышал. Он мысленно оттачивал формулировку, не желая выдавать ее в сыром виде.
– Ад, – изрек он наконец, – это загробные угрызения совести.
– И что? – не понял Алексей, но опять услышан не был.
– Кипящая смола, котлы, черти с рожками… – задумчиво и в то же время пренебрежительно перечислял Кирюша. – Все это – так, от недостатка воображения… Понимаешь, мы (то есть люди) – это как бы поле боя… пока живы, конечно… Совесть воюет с плотью, а плоть с совестью… Ну, как бы это тебе объяснить? Человеческое тело – все равно что графитовые стержни в ядерном реакторе, оно гасит совесть, понимаешь?.. Стоит лишиться тела, совесть тут же выходит из-под контроля – и пошла вечная агония… Я, кстати, давно уже об этом думаю… Даже пару эскизов набросал…
– И что?.. – еще тише повторил Алексей.
Секунду они смотрели в глаза другу другу. Потом Кирюша нахмурился и, продолжая держать паузу, повернулся к плите. Снял большой чайник и, с сосредоточенным видом подлив в стаканы кипятку, вернул на плиту. Все это он проделал весьма осторожно и замедленно, словно боялся резким движением спугнуть строй формулировок.
– Так вот, арка… – молвил он, подсаживаясь к столу и протягивая руку к расписному заварочному чайничку. – Что там, собственно, произошло?.. Мне кажется, произошло некое мгновенное размыкание связи между телом и совестью. Грубо говоря, совесть сорвалась с цепи и расправилась с телом… Причем тем же способом, каким это тело расправлялось раньше с другими телами…
Приоткрыв рот, Алексей в оцепенении смотрел, как Кирюша Чернолептов с аптекарской точностью добавляет в стаканы заварку.
– Пошел ты к черту! – сказал он наконец от всей души.
– Да нет никаких чертей… – меланхолично отозвался Кирюша, ставя чайничек на место. – Не бывает. Забудь о них… Я тебе говорю: просто срабатывает совесть… А как ты все это еще объяснишь? Сам только что сказал: твоя же оплеуха тебя и настигла… Меня, кстати, тоже…
– А если у человека вообще совести нет?.. – заорал Алексей. – Да тот же Полтина! Тот же Скуржавый!.. Бросит человека на рельсы – и спит потом спокойно!..
– Все правильно… – Кирюша кивнул. – Спит спокойно… Только не потому, что у него совести нет! Совесть есть – просто она подавлена телом… Плотскими желаниями, если хочешь… А тут срабатывает у твоего Полтины в голове (или где он у него там?) какой-то взрыватель, совесть разом высвобождается, предъявляет счет за все…
– …и наносит своему владельцу множественные ножевые ранения?.. – ядовито осведомился взъерошенный Колодников. – Ножевые, пулевые… Это, прости, получается, как в том анекдоте: экспертиза показала, что череп пробит изнутри… Кирюш! Ну я же там понятым был, я все это видел!.. Какая совесть? Какая, к черту, совесть, когда человека явно из автомата решетили?..
– А пули?
– Что – пули?
– Почему до сих пор ни одной пули не извлекли?
– Постой, постой… – ошарашенно пробормотал Алексей. – А-а… откуда знаешь?..
– В газете прочел, – невозмутимо отвечал Кирюша.
– "Спокойной ночи!"?.. – ахнул Алексей.
Кирюша не понял.
– Газета так называется… – пояснил Алексей. – «Спокойной ночи!»
– Н-нет… – поколебавшись, сказал Кирюша. – Такое бы я запомнил… Нет! По-моему, это была «Вечерка»…
– Стоп! – прервал его Колодников, сбрасывая очки и берясь обеими руками за гудящую голову. – Погоди ты, ради Бога, с «Вечеркой»… Не в «Вечерке» дело… Слушай, может я за бутылкой сгоняю?
Кирюша запнулся, выпрямился и тревожно прислушался к внутреннему голосу.
– Нет, – отрывисто молвил он. – Вот разложу все по полочкам, пойму, что происходит, – тогда и выпью…
Приосанился и одобрительно кивнул сам себе. Нить беседы, однако, была утрачена.
– О чем мы сейчас говорили-то?.. – с досадой спросил Алексей. – До газеты до этой… – Наморщился, вспомнил. – А! Ранения… Ранения-то откуда, если совесть?
С загадочным лицом Кирюша Чернолептов встал, прошелся по кухне.
– Что такое стигмы, знаешь?
– Стигмы?
– Да, стигмы…
– Н-ну… – В голове назойливо крутилось, сбивая с мысли, еще одно полузабывшееся слово «харизматы», и Алексею пришлось даже отогнать его взмахом руки, как комара. – Все! Знаю!.. Это когда Франциск Ассизский размышлял о Христе, а у него на ладонях появлялись язвы… Дыры от гвоздей…
– В-вот! – вскричал Кирюша. – Умница!.. У Франциска – дыры от гвоздей, а у Полтины у твоего – дыры от его же собственной финки!.. Только не на ладонях, а под ребром!..
– Да нет, погоди, погоди… – пролепетал Колодников, теперь уже слабо отмахиваясь от самого Кирюши. Чуть ли не открещиваясь. – С ума сошел? Ни черта себе стигма – голову напрочь отмахнуло!..
– Да запросто! – в запальчивости сказал Кирюша.
Оба замолчали, настороженно, а то и враждебно взглядывая друг на друга. В приотворенную форточку лез с улицы отдаленный лязг и грохот строительной техники. То ли экскаватор своим ходом куда-то перегоняли, то ли гусеничный трактор…
– Давай покурим, – сипло предложил наконец Колодников.
Кирюша прикрыл дверь в кухню и отворил форточку пошире. Курили в насупленном молчании, словно опасаясь, что их разговор могут теперь подслушать под окнами. Один только раз Алексей спросил негромко и ворчливо:
– А Иришка где?..
– Да на занятиях… – нехотя, в тон ему отозвался Кирюша. – На агни-йоге на своей…
Докурив, погасили сигареты в плоской медной пепельнице, сплошь изукрашенной высокохудожественной чеканкой, после чего Алексей решительно прикрыл форточку и вновь повернулся к Кирюше.
– Ну и в чем преимущество этой твоей… – Колодников подумал, поискал слово помягче. – …гипотезы?.. В чем разница? Та же самая мистика, только другими словами! Плоть, совесть, стигмы… Уж лучше просто сказать – Бог. Оно как-то и привычнее, и короче… Да и честнее, кстати…
Кирюша лишь головой качнул, как бы дивясь его слепоте.
– Мистика? Обижаешь… Где же здесь мистика? В том, что я ад помянул?.. Так это, чтоб ты лучше понял…
– Нет, позволь!.. – Колодников решил стоять на своем до конца. – Ты говоришь: срабатывает взрыватель… Где-то там в мозгу, так?..
– Ну, допустим… – хмуро отозвался тот, и по тону его Алексей понял, что нечаянно угодил в самое слабое место Кирюшиной версии.
– Стало быть, все равно кто-то свыше должен на этот взрыватель нажать…
– Да почему свыше? – с досадой перебил его Кирюша. – Почему обязательно свыше?..
– А откуда же?
– Знаешь… – честно признался он. – Вот тут я еще не до конца все продумал… Есть два предположения. Правда, второе уж больно поганое… Настолько поганое, что, скорее всего, оно-то и окажется правильным…
Он желчно усмехнулся и помолчал.
– Ну?.. – не выдержал Колодников.
– Гипноизлучатель, – с отвращением выговорил Кирюша. – Импульсный гипноизлучатель… То есть опять эти суки что-то на нас испытывают…
– Какие суки?.. – оторопело спросил Алексей.
– Да любые! – огрызнулся Кирюша Чернолептов и в полном расстройстве махнул рукой.
