Глава 16
На огражденном проволочной сеткой асфальтовом пустыре позади бывшего здания «ДОСААФ» средь бела дня натаскивали омоновцев на разгон демонстрации. Рослые кряжистые парни в бронежилетах поверх синевато-серой камуфлы, в высоких шнурованных ботинках и в красных беретах, нахлобученных прямо на черные наголовники с единой овальной прорезью для глаз, стояли до поры вольно и лишь переминались лениво, отчего длинная неровная шеренга легонько колыхалась. На поджарых задницах нежно позванивали привешенные к ремням наручники.
– Р-ряйсь! – раскатисто и гнусаво скомандовал в мегафон некто невидимый.
Шеренга дрогнула, подобралась, стала попрямее.
– Ат-ставить!.. Р-ряйсь!
Пробиравшийся куда-то задворками интеллигентно-бомжеского вида россиянин средних лет (явно из тех, что еще не роются в мусорных ящиках, но уже собирают по этажам пустые бутылки) остановился, точно громом пришибленный, и, подумав, подошел поближе. Зря это он, ей-Богу… Внешность у опустившегося зеваки была такая, что хотелось немедленно забрать его и препроводить. На смуглом от грязи лице слезливо стыли прозрачные, исполненные горечи глаза. Да и одежда заставляла насторожиться. Джинсы и куртка усажены блямбами серой грязи, а местами и пятнами, подозрительно напоминавшими недавно подсохшую кровь.
– Арш!..
Полсотни здоровенных глоток рявкнули так страшно, что бывший интеллигент невольно вздрогнул. Спустя секунду рык повторился, и до зеваки дошло наконец, что головорезам в камуфле положено рявкать при каждом шаге. Не иначе – для устрашения. Что ж, уже страшно…
– Ат-ставить!.. – оглушительно прогнусили в мегафон. – Куда торопитесь? Куда торопитесь? Медленней, все медленней! Дайте им испугаться… Ну-ка, по новой…
Побрякивая наручниками и помахивая дубинками черноголовые безликие чудища вразвалку двинулись обратно. Уже было видно, кто это там ими командует. Толстячок-майор дирижировал построением с помощью свободной от мегафона руки.
– Повторяю задачу… Середина цепи – отсюда досюда – это группа захвата. Нацелена на главарей. Вот на них… – И толстячок ткнул левой рукой туда, где метрах в тридцати спокойно стояли и перекуривали несколько милицейских чинов. – По команде «бегом» фланги охватывают толпу… Группа захвата врезается в центр и берет зачинщиков… Р-ряйсь!.. Арш!..
Глотки снова исторгли страшный нечеловеческий выдох, от которого, право, на спине начинала елозить шкура.
– Толпа!..
Идущие в цепи вскинули на уровень груди резиновые палки, прочно зажатые в обеих руках. В смуглом от грязи лице бомжа что-то дернулось, а губы горестно поджались. Несомненно с толпой он отождествлял именно себя, а не перекуривающих в отдалении ментов.
Стоял солнечный апрельский денек. Повсюду лезли на свет Божий крохотные некрещеные листики, деревья были нежно зелены и прозрачны. Самая погодка для тренажа.
– Бегом… арш!
Цепь заколебалась, хлынула, смыкаясь вокруг равнодушных к происходящему курильщиков. Замелькали резиновые палки, кроша и рассекая прядки сигаретного дыма, после чего красные береты снова двинулись вразвалочку на исходный рубеж.
Подавленный увиденным зевака повернулся и, горестно ссутулясь, побрел себе дальше. И правильно. Соображать надо, куда можно близко подходить, куда нельзя… Хотя что им один бомж! Им демонстрацию подавай…
Дворами, избегая выбираться на улицы, он извилисто пронизал два квартала и вышел к неприметной пятиэтажке хрущевского архитектурного стиля, где уже который раз в сильном сомнении оглядел свой наряд и даже попробовал оттереть наиболее мерзкую грязевую блямбу. Тогда-то и налетел на него (точнее – почти налетел) некий прилично одетый прохожий, стремительным шагом направлявшийся к одному из подъездов пятиэтажки.
Шарахнулся, хотел обойти, потом вдруг всмотрелся – и остолбенел.
– Лешка?.. Ты откуда такой?..
– Из ментовки… – последовал мрачный ответ.
– Не по-нял!.. Это что, в связи с-с… с тем, о чем мы тогда?..
– Нет, – сердито скосоротившись, бросил тот, кого назвали Лешкой. – Это совсем в другой связи. Хотя и с этим тоже… А ты тут чего?..
– Так номер же вышел!.. – ликующе вскричал прилично одетый, выдергивая из наплечной сумки какую-то газетенку. Был он носат, ушаст и порывист в движениях. – Да ты что, в киоски еще не заглядывал?.. Нарасхват идет!..
– Да вот не поставили как-то, знаешь, киоска в камере… – с безобразной ухмылкой отвечал ему странный знакомый. – Авторский экземпляр, что ли? – коротко взглянув на победно поднятую газету, спросил он. – Миле несешь?..
– Ну да! Обрадовать-то – надо… Нам с ней еще работать и работать! Читатели с утра оба телефона в редакции оборвали – номер экстрасенса спрашивают… А ты чего мнешься, не заходишь?..
– Паш, ты слепой, что ли?.. – вспылил тот. – Не усек еще, в каком я виде?..
– Забежал бы домой, переоделся…
– Домой?.. – Лешка посопел, болезненно поморщился, почесал затылок сквозь лыжную шапочку. – А, ладно!.. – решился он вдруг. – Будь что будет! Пошли!..
И твердым шагом направился к подъезду.
* * *
Следует отдать должное Миле, сенсационный номер Пашиной газеты да еще и с фотографией взволновал ее гораздо меньше, чем постигшее Алексея несчастье. Паша Глотов был даже слегка обижен таким невниманием к прессе. Жертву милицейского произвола немедленно сунули в ванну, а одежду ее – сначала в бачок с каким-то едким раствором, потом в стиральную машину.
Паше определенно срывали триумф. Вечно этот Колодников все испортит. Угораздило же их встретиться перед домом!..
Когда Алексей в просторном махровом халате (ранее принадлежавшем, будем надеяться, Милиному мужу, а не кому другому) ступил в кухню, рубашка его и носки уже сохли над газовой плитой, а с куртки счищались последние пятна грязи. Где сохли свитер и джинсы – неизвестно… Паша Глотов с кислой физиономией и оскорбленно выпрямленной спиной сидел у стола, на краешке которого тонко благоухал типографской краской авторский экземпляр газеты «Спокойной ночи!» Бросался в глаза подзаголовок рядом с портретом: «ЭКСТРАСЕНС УТВЕРЖДАЕТ: МИРОВАЯ АСТРАЛЬНАЯ ВОЙНА УЖЕ НАЧАЛАСЬ». Мила на фотографии выглядела загадочной и какой-то даже отрешенной. Не то что в жизни…
– Слушай, вас же там, наверное, не кормили!.. – всполошилась она. – Есть будешь?
– Я бы даже выпил, – хмуро сообщил Колодников.
Паша полез в наплечную сумку и выставил на стол бутылку сухого, несомненно, прихваченную, чтобы обмыть дебют.
– Мог бы взять и покрепче… – ворчливо заметил Алексей. – Я ведь теперь дебошир и алкоголик…
Паша поколебался и, несколько насупившись, вынул из наплечной сумки еще и бутылку водки.
Впрочем, стоило Колодникову завести разговор о своих злоключениях в камере, глаза Паши Глотова вспыхнули, и репортер, мигом излечась от хандры, включил диктофон.
– …Ну, кого смогли – перевязали… Вся вода питьевая из бутылок на промывку пошла… – безразлично и хрипловато, как и подобает отмотавшему срок, излагал Алексей. – Засов нам на двери отбили аж под утро… Ментов-то из ночной смены тоже побило… Ну, а утром, понятно, скандал, начальство понаехало… Хотели сначала драку в камере пришить – дескать, сами же друг друга и замочили, ну а как ее пришьешь, драку-то? Двери заперты, все отобрано, а раны, в основном, ножевые… Одна даже огнестрельная… Да тут еще двоим померещилось, что это их менты сами и лупцевали… Ничего ситуация, да?..
– Как же вас отпустили?.. – Слегка осунувшись, Мила с сочувствием глядела на Алексея.
– Ну это кого как… – нахмурившись, сказал он. – Кого в морг, кого в больницу, кого в какую-нибудь другую камеру. Там же не только за пьянку да за мелкое хулиганство сидели… Ну, а со мной им что делать?.. Сутки свои я уже отбыл, объяснение дал… Повезли к судье… Он на меня глянул – и отпустил… Иди, говорит… Жалостливый… блин!.. Ладно еще оперу своему на глаза не попался, Геннадию Степановичу…
– Почему? – спросил Паша, поднося рубиновый огонек диктофона поближе к Алексею. – Насколько я понял по твоим рассказам, мужик, он, вроде, неплохой…
– Да он-то, может, и неплохой… Хотя все они… Ну ты сам прикинь, Паш!.. Мало мне арки? Мало мне директора с охранником?.. Нет уж! Пусть сначала хотя бы пара расправ без меня пройдет, а там посмотрим…
– Ты думаешь, будут еще расправы? – жадно спросил Паша.
Алексей скривился, потом посмотрел на Милу, заставил себя улыбнуться, но тут же нахмурился вновь.
– Я не думаю, Паша, я знаю… – сказал он со вздохом.
– А знаешь – так рассказывай! Ты что, полагаешь, у меня пленка в диктофоне – с километр?..
Алексей еще раз взглянул на Милу, потом сделал над собой усилие и, пряча глаза, начал горестную историю о семейном скандале (в сильном сокращении) и вернувшейся к нему в ночном дворе оплеухе (с подробностями и выводами).
* * *
Пленка в диктофоне была на исходе, когда Колодников наконец умолк и возникла долгая неловкая пауза.
– Ну и как тебе сенсация? – желчно осведомился Алексей. – Хотел город на уши поставить? Ставь… Только условие прежнее: про меня – ни слова!..
– Слушай, старик… – молвил ошарашенно Паша Глотов, гася рубиновый огонек. – Этого нельзя публиковать…
– Вот те хрен! – Демонски всхохотнув, Алексей наполнил рюмки. Мужчинам – водку, даме – сухое. – Это почему же?.. Опять цензура?
Паша моргал, двигал ушами и вообще собирался с мыслями. Пришлось сначала выпить и закусить.
– Н-ну, видишь ли… – несколько неуверенно попробовал объясниться он. – Во-первых, того, что ты рассказываешь, не может быть…
– …никогда! – язвительно завершил его фразу Алексей. – То есть, иными словами, я – псих. Так?
Но Паша Глотов уже обрел присущую ему стремительность и самоуверенность в суждениях.
– Ты – очевидец, – изрек он. – А одному очевидцу, сам понимаешь, веры нет. Ты был под впечатлением момента, что-то не так понял, чего-то не углядел наконец… Пока ты говорил о райотделе – никаких претензий! Запертая камера, ментовский беспредел, невидимые убийцы… То, что доктор прописал!.. Но вот эта твоя байка с вернувшейся оплеухой… и вообще сама трактовка событий…
Ну не мерзавец, а? Значит, свидетельство господина Б. со слов господина К. можно давать не глядя и без сомнений, а тут вдруг сразу – веры нет!.. Почему, интересно…
– Даже если допустить, что ты ничего не перепутал, все понял правильно и докопался до истины… – несколько смягчившись, продолжал Паша. – Ты хоть сам-то понимаешь, насколько ты безжалостен?..
– Я безжалостен? – не поверил Колодников.
– Ну а кто? Я, что ли?.. Пойми, старик, ты лишаешь людей надежды! Ты уж мне поверь, я – газетчик, я знаю!.. Читателя нужно не стращать, читателя нужно заинтриговывать…
– Да кто стращает?..
– Дай договорить! Я тебя вон сколько слушал… Ну ладно! Допустим, опубликую. И чего я этим добьюсь? Паники? Не-а!.. Я добьюсь этим только того, что газета «Спокойной ночи!» растеряет всех своих грядущих подписчиков!.. Читатель должен чувствовать себя в безопасности… Или хотя бы знать, что опасность – отвратима!.. Будь мы еще какое-нибудь там религиозное издание… проповедуй мы близкий конец света… Да и то! Ты же ни одной лазейки людям не оставил – для спасения!.. Этого себе ни одна религия не позволяет!..
Кажется, Паша не притворялся – он был искренне возмущен. Странно… Неужели и он тоже кому-нибудь по молодости лет ребра покрошил? Вроде не драчун…
– Леш… – проникновенно сказала Мила. – Паша прав в одном: мы не все знаем и вечно торопимся с выводами… Конечно, какая-то лазейка есть, просто ты на нее еще не наткнулся… Тебя, кстати, Паша, тоже, по-моему, куда-то не туда занесло… – Тут она повернулась к Глотову и вздернула брови. Голос ее зазвучал тихо, убедительно. Экстрасенс заговорил… – Речь всего-навсего идет о воздаянии по заслугам… О высшей справедливости! Хотим мы этого или нет, но высшая справедливость существует!.. И никуда ты от нее не денешься…
– Но не в таком же виде!
– Именно в таком. Все полученные нами удары – это наши собственные удары… Это мы их кому-то нанесли в прошлом… Или даже в прошлой жизни…
– Как выразился бы господин Б., – не удержавшись, съехидничал Паша Глотов, – высшую справедливость пробило на корпус…
Мила вспыхнула.
– Я ведь тоже не понаслышке говорю, – сказала она. – Сама как-то раз на себе испытала…
– То есть? – насторожился ушастый замредактора. – Что ты хочешь сказать?
– Только то, что и мне в этой арке однажды влетело…
После такого признания Пашу хватил столбняк. Несколько секунд он сидел неподвижно. Потом моргнул.
– Так, – сказал он. – А вот об этом – ни слова… Ты что? Всю концепцию мне хочешь разбить? Ты ж у меня теперь вроде Ванги! Ты владеешь ситуацией, ясно? Хорош экстрасенс, если ей самой влетает!..
– Не вижу криминала, – высокомерно заметила Мила. – Впрочем, тебе видней… Вообще не понимаю, чем тебя напугала эта история с вернувшейся пощечиной. Намекни, что возмездия можно как-нибудь там избежать, – и публикуй сколько влезет! Давай прокомментирую, если хочешь…
– А как избежать?
– Плюнуть через левое плечо, – объяснил не без сарказма Колодников, у которого уже скулы сводило от ненависти к этим двум болтунам. – Жабу еще хорошо сварить при лунном свете. Тоже, говорят, помогает…
Мила приподняла брови еще выше.
– Ты напрасно смеешься, – холодно заметила она, искоса взглянув на Алексея. – Во всем этом тоже есть свой тайный и, кстати, глубокий смысл…
Паша мыслил. Потом на ушастом его лице обозначилась твердая решимость.
– Значит, так, – объявил он, постучав согнутым пальцем по диктофону. – Леш! Ужастик твой камерный беру – то есть даже не глядя… Не трусь, инициалы я тебе заменю!.. Будешь ты у меня теперь задержанный Л. Зря улыбаешься, Мила – тебе еще все это комментировать… – Он снова повернулся к Алексею и с прискорбием развел руками. – А вот что касается твоих личных выводов… Прости, старик! Не пойдет…
– Да я думаю! – Алексей безрадостно усмехнулся. – Еще бы тебе газеты правду печатали!..
Особого впечатления это не произвело.
– Кстати, о правде, – назидательно произнес Паша, беря на себя обязанности виночерпия. – Умный человек всегда точно знает, кому и сколько сказать правды. Иной от правды взбесится – и покусает… Не помнишь, чей афоризм?
– Нет, – буркнул Колодников, накрывая свою посуду ладонью. Наученный горьким вчерашним опытом, сегодня он решил ограничиться парой стопок.
– Вот и я тоже не помню… – молвил Паша, ставя бутылку на место. – Но сказано, согласись, отменно… Ты что же, хочешь, чтобы читатели наши всех вокруг покусали? Покусают-покусают, даже не сомневайся!.. Ну ты мозгами-то – пораскинь… Вот раструбил ты на весь белый свет о своем открытии: дескать, каждое преступление само найдет того, кто его совершил… Так ведь? Правильно я тебя понял?..
– Так, – упрямо сказал Алексей.
– И ты, конечно, полагаешь, что все тут же испугаются и перестанут друг друга бить и убивать?.. Наивный ты, Леша!.. Такие придурки, как мы с тобой, согласен, и раньше никого пальцем не трогали – и теперь не тронут… А представь какого-нибудь убийцу. Да ему уже сейчас терять нечего! А ты ему берешь и выдаешь прямым текстом: все, друг! Хана тебе в любом случае… И что ему остается? Да он после таких слов тебя первого замочит – так и так пропадать!.. И вообще постарается как можно больше народу с собой на тот свет утащить…
– Налей… – хрипло сказал Алексей, снимая ладонь со своей стопки. Последним своим рассуждением Паша его просто доконал. Самому Колодникову такой поворот событий и в голову не мог прийти…
Это что же тогда получается?.. Дурак! Боже, какой дурак! В безопасности он вчера себя почувствовал!.. На проспект выперся ночью!.. Молчать! Молчать – и никому ни слова!.. Ах, какой мудрец Борька!.. Неужели он тогда еще, полтора года назад все это понял?..
* * *
Трагические события в подвале райотдела милиции Мила комментировала уже за гладильной доской – просушивала утюгом джинсы Колодникова. Заявившаяся, как всегда, некстати Ксюшка подменила ее у телефона. Паша Глотов – строчил.
«А может, Пашка и прав… – угрюмо думал Алексей, слушая всю эту белиберду относительно низших потусторонних сил и разборок в астрале. – Страшная это штука – правда. Страну вон ради правды развалили… А войны!.. Каждый ведь убежден, что воюет за правое дело… Нет… – решил он со вздохом. – Если за правду убивают, то пошла она к черту!.. Не люблю, когда убивают… Видел…»
Наконец комментарий был завершен, а заодно и джинсы просушены. Облачась, Алексей нашел, что одежда все равно несколько влажновата, ну да ладно… Постараемся держаться солнечной стороны улицы – благо день удлинился и до заката еще далеко. Главное: вид теперь более или менее приличный – бомжом не сочтут…
Поблагодарив хозяйку за все сразу, Паша и Алексей покинули гостеприимный дом около пяти часов и, попрощавшись друг с другом у подъезда, разбежались каждый в свою сторону.
Колодников шел и подбивал итоги. Работы он, видимо, лишился… Даже если допустить, что родимый фонд до сих пор каким-то чудом уцелел, – прогул, господа. Два дня без уважительных причин. Ну, первый еще можно списать на чрезвычайные обстоятельства, а вот второй… Хорошо хоть, никакой бумаги из вытрезвителя не пришлют. Дело в том, что, не имея при себе документов, он представился вчера ментам в припадке пьяного юмора Эразмом Петровичем Роттердамским. Те, смутно заподозрив неладное, стали звонить в адресное бюро, но так и не дозвонились – поверили на слово…
Дурацкая эта выходка, как ни странно, выручила Алексея Колодникова еще и вот в чем: когда начнут раскручивать дело о ночном побоище в подвале райотдела милиции, фамилия его на глаза оперу не попадется…
Да, но Александра… Запросто ведь может на порог не пустить. Да еще и Димку настроит… Честно сказать, излагая недавно Паше Глотову историю о вернувшейся пощечине, Алексей все косился украдкой на Милу. Вдруг возьмет да и предложит политическое убежище – если что… Не предложила. Да оно и понятно: можно сказать, подруги, блюдечко вон вместе по столу гоняли – и вдруг такое коварство! Да и Чернолептовы не поймут…
Мелкие неприятности настолько угнетали, что уж лучше было предаться мировой скорби. И Алексей стал всматриваться в лица прохожих. Вскоре ему уже в каждом мерещился убийца. Вот этот, например, наглый, молодой, с каторжной стрижкой. Пришибет ведь и даже не задумается!.. А тот вообще абрек какой-то – черная железная щетина, впалые щеки, волчий взгляд… Или эта… Боже!.. Колодников содрогнулся. Девушка шла навстречу и ела банан. Откусывая, она так страшно разевала рот, словно хотела еще и запугать поедаемый плод. Впрочем, присмотревшись, Алексей сообразил с облегчением, что незнакомка всего-навсего боится стереть помаду с губ…
Да нет же, конечно, никакие они не убийцы… Кстати, если уж на то пошло, у Кирюши Чернолептова совершенно разбойничья рожа, хотя в арке ему досталось – так, слегка… Подумаешь, коронка с зуба слетела!..
Алексей вдруг остановился и окинул озабоченным взглядом ближайшие здания. Хм… Чернолептовы… А вот их, между прочим, неплохо бы и предупредить. Тем более, что обитают они совсем рядом – в каком-нибудь квартале отсюда…
Честно сказать, хитрил Колодников, как всегда… О чем их предупреждать-то, Чернолептовых? Чтобы никого не убивали и не увечили? Головорезов нашел!..
Нет, конечно, внезапное побуждение навестить Кирюшу с Иришей было, если уж совсем откровенно, вызвано не столько заботой об их жизни и здоровье, сколько другими, тайными причинами. Во-первых, Колодников просто трусил встречи с Александрой и всячески ее оттягивал. А во-вторых… Чем черт не шутит! Может, проникнутся и предложат заночевать у них… если что…
Увы, дома Чернолептовых не оказалось. Во всяком случае, на звонок Алексея дверь никто не открыл. Ну, стало быть, делать нечего, надо идти сдаваться…
* * *
Пока добрался до дома, день отгорел. Хлынули апрельские синие сумерки. У входа в арку во всеуслышание разбирались друг с другом два здоровенных кота – рыжий и бело-серый. Заслышав приближающиеся шаги Колодникова, недовольно смолкли и выждали, пока тот пройдет во двор. Оба стояли боком, чуть отворотясь от супротивника, с видом несколько озадаченным, словно бы в чем-то вдруг усомнившись.
«Интересно… – подумалось мимоходом Алексею. – А на котов справедливость тоже распространяется?.. Или на людей только?.. У нас-то все-таки – душа… А у котов?..»
Ни к селу ни к городу выпрыгнула внезапно в памяти дискриминационная пословица: «У татарина – что у собаки: души нет, один пар…»
Не иначе – из словаря Даля…
Во дворе внимание Алексея привлекло нагромождение мебели возле распахнутых настежь дверей первого подъезда. Бродили там в сумерках какие-то серые тени, слышались скрипы, стуки, приглушенная перебранка… То ли выносили, то ли заносили – не поймешь. Что это они на ночь глядя переезжать затеялись?..
Зная, что, если он остановится на пороге своей квартиры, то надолго, Колодников достал ключи с брелоком еще на лестнице. Не давая себе опомниться, отпер дверь и со стесненным сердцем ступил в прихожую. В коридоре свет был выключен, зато в большой комнате горел торшер.
– "Вы слышали, что сказано: «Люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего», – тихо и монотонно читала вслух Александра. – А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас…"
– Пришел… – еле слышно произнес Димкин басок – и Александра смолкла.
«Господи!.. – мысленно проскулил Колодников. – Да пришиби же ты меня чем-нибудь!..»
Бесшумно разувшись и повесив куртку, он, как побитый пес, двинулся на свет. Жена и сын сидели в креслах возле торшера. На коленях выпрямившейся Александры была раскрыта огромная недавно купленная Димкой библия. Секунду оба смотрели на запнувшегося в дверном проеме Алексея, и их лица показались ему вдруг отрешенными, нездешними, холодновато красивыми. Даже обширный пожелтевший синяк под левым Димкиным глазом не нарушал общего впечатления.
Наконец Димка быстро, чуть ли не украдкой взглянул на мать. Александра отдала ему библию и встала, заметно при этом побледнев. Колодников по-прежнему стоял на пороге и, виновато глядя исподлобья, ждал своей участи.
– Леша… – беспомощно сказала она, подойдя. Коротко вздохнула, собралась с силами. – Прости меня, пожалуйста… Я, конечно, была неправа… Я просто не думала, что все так серьезно…
Колодников попятился, заморгал, открыл было рот, но, так ничего и не сказав в ответ, замычал и в припадке раскаяния с маху уткнулся лбом в косяк, чудом не потеряв очки…
