Глава 13

Тамерлан проводил цепким колючим взглядом слугу, наполнившего его кубок медовым напитком, именуемым вино Апиция. Час кипячения на медленном огне превратил этот волшебный нектар из зловредного дурмана в благоуханный настой с финиковой сладостью, подобающий доброму мусульманину.

Но Тимура не заинтересовал ни древний рецепт, ни тонкий вкус замечательного напитка. Он не отрываясь смотрел на золоченое одеяние слуги, затем, точно очнувшись, жестом остановил не менее блестящего лакея, намеревавшегося аккуратно нарезать кусочками фаршированную каракатицу, возлежащую на золотом блюде. Лакей побледнел. Заметив это, император Мануил сделал знак Хасану Галаади.

— Прошу тебя, друг мой, переведи Тамерлану, что своим отказом он до полусмерти напугал беднягу. Тот, несомненно, решил, что попал в немилость, и теперь судьба его висит на волоске.

Дервиш склонился к уху властителя правоверных.

— Слуги должны бояться господина, — причмокнув, чуть насмешливо ответил Тамерлан. — Если слуга перестает бояться, хозяин не может спать спокойно. Можно помиловать, и даже наградить за ловкость и отвагу поверженного врага, но даже если помилованный враг снова поднимет оружие на тебя, то не будет свиреп, как прежде. К тому же великодушие твое привлечет многих, даже если вооружит неблагодарных. Однако к слуге не следует знать жалости. Он должен помнить, что и само его существование в руке господина, что только господин — источник земных благ, и только ему дано решать, кому жить, а кому умереть. Слуга, живущий без страха, опасней скорпиона.

— У нас все по-иному, — возразил император, — поскольку государь — воплощение Господа на земле, даже стоять рядом с ним — великая честь, что уж говорить о привилегии наливать вино или нарезать мясо для помазанника Божия. Сыновья лучших фамилий ромейской империи испокон веку состязались за это право. Почитание — вот альфа и омега любого правления, ибо страх, как бы силен он ни был, заставляет убоявшегося искать пути к устранению источника страха. В то время как почитание толкает еще более возвеличивать правителя, ибо с ним возвеличиваешься и сам.

— Твои слуги, почтеннейший брат мой, уже ходят в золоте, как высочайшие из советников, но еще едят на серебре, и каждый из них втайне желает заполучить себе и твою посуду, и твое убранство, и твой дворец. Немногие мечтают о власти, ибо власть — это тяжкое бремя, но всякий слуга, не ведающий страха, желает стать господином, не ведающим жалости. Предо мной склонила голову половина мира, а вторая лишь ждет хорошего пинка, чтоб преклонить колени.

Твои земли, драгоценный брат мой, не сочти за грубость, не простираются вдаль от столицы и на день пути. Я слышал о тех временах, когда империя была столь велика, что море, по которому не так давно плыл наш флот, было ее внутренним морем, а теперь все по-иному. А изменилось это не потому, что сабли врага острее или кони быстрее, чем у тебя, а потому, что слуги твои имеют слишком много, и многое боятся утратить. Страх порождает глупость, а глупость отнимает все: земли, богатства, славу и самое жизнь.

Твои слуги ничтожны, из каких бы славных и родовитых семей они ни происходили. Если устрашает их моя немилость, как гостя и друга твоего, то как бы дрожали они, когда б я пришел как враг. У них много золота, у моих же нукеров его почти нет. Разве только насечка на клинках и доспехах. Я сам… Разве видел ты меня когда-нибудь, изукрашенного златом и каменьями, точно женщина? Я ношу лишь эти перстни, но каждый из них — знак моей власти. Вот этот — над Самаркандом, этот — над Исфаханом. Лишь один перстень, этот, с красным яркоцветным камнем, достался мне по наследству, и только им я и впрямь дорожу. Рассказывают, что он принадлежал моему отцу, но перед самым рождением моим из кольца исчез рубин. Когда же я родился на свет, оказалось, что камень зажат у меня в кулаке. Это было сочтено благоприятным предзнаменованием.

Воистину, нет силы, которая остановила бы меня в достижении цели. — Тамерлан зыркнул исподлобья на Хасана Галаади. — Переведи все в точности. Я желаю, чтобы император до последнего слова понял, что я ему сказал. Пусть запомнит: счастье слуги — это милость господина.

Дервиш склонил голову, давая понять, что вполне уразумел слова Повелителя Счастливых Созвездий.

— Хотелось бы только знать, — поднимая на толмача печальный взгляд, чуть заметно усмехнулся Мануил, — о ком сейчас говорил Великий амир, о слугах моих или обо мне самом.

— Мне перевести это? — спросил Хасан.

— Пожалуй, не стоит. Скажи моему венценосному брату, что я от всей души благодарен ему за совет. А тебе, дервиш, — за спасение. Хотя мне все больше кажется, что нож убийцы стал бы лучшим для меня исходом.

— Это не так, — кланяясь, тихо проговорил Хасан.

— Я жду, — недовольно прикрикнул Тимур. — Переводи.

— Император говорит, что ваша мудрость безгранична и может соперничать лишь с вашей храбростью. И он еще раз поблагодарил меня за спасение.

— Все это лишь слова, — отмахнулся Великий амир. — Мы воздали хвалу Всевышнему, теперь следует заняться делами земными. Если мы в скорейшем времени не обрушимся на Венецию, все эти разжиревшие на аравийских богатствах торгаши возомнят, что напугали меня.

— Если государю, как и прежде, угодно выслушать мои слова, я скажу, что думаю о войне с Венецией.

— Говори, — милостиво позволил Тамерлан. — Быть может, ты и упрямец, какого не сыскать в моих землях, но иногда в твою голову приходят умные мысли.

— Так ли уж плохо, если венецианский дож и его совет уверятся в своих силах, в том, что испугали тебя? У них недостаточно войск, чтобы первыми нанести удар, а долгое ожидание и пустая уверенность неминуемо заставят торговцев ослабить бдительность. Это будет самое лучшее время для нападения.

— Ты говоришь верно, Хасан Галаади. Столь верно, что, не будь ты дервишем, посвятившим жизнь божественному знанию, я бы с легким сердцем доверил тебе один из туменов. Но твоя правота — чушь. Мне не нужно ждать, пока Венеция вздумает ослабить бдительность. Все, что может выставить эта республика — двадцать тысяч пехотинцев, две тысячи конных латников и три тысячи легкой кавалерии на манер османской, ее именуют стратиотами. Для тех мест подобная армия весьма значительна. Скажем, Флоренция, которая также почитается одной из сильнейших, может выставить не более десяти тысяч пехотинцев. И всего лишь около полутора тысяч всадников.

С таким войском моя армия справится вне зависимости от того, будет ли враг бдителен, или же решит заснуть в самый неподходящий момент. Да, в первом случае победа обойдется дороже. Но это не имеет значения. Значение имеет другое: когда знаменитые венецианские каналы потекут кровью, а не водой, прочие христианские земли содрогнутся, и правители их трижды подумают, обнажать ли меч против меня.

Так-то, Хасан Галаади. Но полно, мой венценосный собрат жаждет узнать суть моих слов. Скажи ему, что нам следует сегодня же обсудить поход на Венецию.

— Непременно, — выслушав слова перевода, кивнул император. — С тобой же, почтенный дервиш, я бы тоже с радостью обсудил… — он помедлил мгновение, подыскивая нужное слов, — многое.

Хасан поклонился:

— Буду счастлив приобщиться к твоей мудрости… как только появится подходящая возможность.

Ночь была душной. Вдали на крепостных башнях перекликались часовые, стараясь не уснуть под однообразный плеск морских волн. Чернь небесного поля была густо засеяна семенами звезд, полная луна надзирала за твердью земной, точно зрачок божественного ока. Хасан Галаади дремал на открытой галерее Влахернского дворца, бросив под спину видавшую виды циновку и накрывшись дорожным плащом из грубой шерсти. Тихие шаги, нарочито тихие, едва слышные тренированному уху, заставили его резко подняться, чтобы во всеоружии встретить позднего гостя.

— Мир тебе, дервиш, — донеслось из темноты негромкое ромейское приветствие.

— И тебе мир… — Хасан вовремя остановился, чтобы не назвать титул говорившего.

Фигура, статная и величественная даже во тьме, даже в черном плаще-балахоне, выступила из тени виноградных лоз, увивших колоннаду. Всякому, кто хотя бы раз видел шествующего императора ромеев, достаточно было одного взгляда, чтобы узнать его. Мануил не шел, а именно шествовал, горделиво и величественно, как подобает природному монарху.

— Ты удивлен? — приблизившись, спросил василевс.

— Я ждал тебя, государь, но и представить не мог, что здесь, в такое время…

— Время самое безопасное. В этот час никто не увидит нас и не сможет помешать беседе. Не бойся, я прошел через потайные двери. Все полагают, что я в своих покоях.

— Это очень предусмотрительно, — почтительно склонил голову Хасан, — ибо Тамерлан подозрителен, и час от часу его подозрительность становится все нестерпимей.

— Должно быть, его встревожило покушение на меня, — глядя в сторону моря, разделенного лунной дорожкой, вскользь, точно между прочим, негромко предположил Мануил Палеолог. — Ведь не успей ты в последний миг…

— Телохранители Великого амира были не менее ловки. Они окружили Тимура кольцом мечей прежде, чем убийца смог приблизиться.

— Да, — согласился император. — Мою стражу задержала толпа… И проклятое серебро.

— Эти события могут быть не связаны между собой, а могут быть и связаны.

— Что ты имеешь в виду, дервиш?

— Предположим, Тамерлан узнал о готовящемся покушении, тогда легко можно представить, что каждый шаг стражи и толпы был заранее подготовлен. Я не исключаю также, что стражники императора ромеев были подкуплены. Для Тимура золото имеет цену, лишь пока служит его целям. А его богатств достанет, чтобы озолотить всю дворцовую стражу, а твои ромеи любят золото превыше всего.

— Если так, то перед нами изощренное коварство, которому не может быть ни оправдания, ни прощения.

— Это обычное коварство, — усмехнулся дервиш. — Признаться, я ожидал чего-то подобного. Когда Великий амир призвал меня, дабы осведомиться о возможных наследниках ромейского трона, я заподозрил неладное.

— И оказался прав.

— Увы, опасения мои не стали меньше. Тамерлан зол, ибо я не дал свершиться злодеянию, но Железный Хромец не остановится из-за неудачи. Ему нужен слуга на ромейском престоле, а не союзник и не друг.

— Слуга, живущий в страхе и полагающий, что все блага этого мира в воле господина, — тихо продолжил Мануил. — Я понял, о чем он говорил сегодня на пиру. Отлично понял. Что ж, в таком случае выбор у меня невелик. Либо смириться и умереть с достоинством, либо уповать, что небеса откроют мне путь к избавлению.

— Уповать, что ангелы Господни по велению Аллаха спустятся и оборонят тебя крыльями своими?

— Я был бы рад молить небеса о столь незаслуженной милости, но, увы, никому еще не удалось таким образом избегнуть смерти. Следует действовать самим и верить, что с нами Отец небесный. Как бы он ни назывался.

— Аллах велик, и на все воля его. — Дервиш воздел руки к черному в звездных проблесках небу. — Но, может, в таком случае государю, как помазаннику Божию, ведом путь, по которому нам следует идти?

— Не ведом, но я размышляю о нем. Пока лишь могу сказать доподлинно, что сто́ит здесь поднять оружие против Тимура, и все мы, все, на кого я могу рассчитывать, бесславно поляжем в кровавой бойне. Нас слишком мало, и силы, увы, не равны.

— Добавь к этому, что Великий амир следит за всеми, кого подозревает в искренней привязанности и верной службе государю ромеев, и сто́ит ему лишь получить малейший повод, Тамерлан ударит первым.

— Остается искать помощи вне Константинополя.

— Например, в Венеции, которую владыка правоверных решил утопить в крови.

— Но Венеция — исконный враг Константинополя.

— Не время для прежних распрей, когда речь идет о единой для всех угрозе. Что же до прочего, в земных делах невозможно предусмотреть всего, и высшая предусмотрительность — это вера в Бога.

— Я обдумаю твои слова, дервиш.

— Обдумай, василевс. Только помни, каждый час раздумий приближает тебя к достойной гибели. А это, как мы уже договорились, не самый удачный исход.

Мануил немного помолчал, любуясь далекой зыбью, и, кивнув, запахнулся в плащ.

— Скоро я найду тебя опять. А пока да пребудет с нами милость небес.

— Да будет так, — прошептал Хасан Галаади.

Герцог Бургундии шел, почти бежал, по аллее. Плащ за его спиной развевался, пальцы храброго рыцаря яростно сжимались и разжимались на рукояти меча.

— Сейчас прольется чья-то кровь, — безрадостно констатировал Лис. — Капитан, ты как думаешь, герцог ограничится кардиналом или обоих порешит?

— Балтасар Косса — ловкий боец, — напомнил Камдил.

В этот миг, опровергая подозрение Лиса, из беседки выскочил сам папский легат, на ходу выдергивая клинок из ножен.

— Мерзавец, обольститель! — закричал герцог.

— Надо вмешаться. — Камдил, стараясь не ломать ветви кустов, покинул свое укрытие.

Не слушая напарника, Вальдар мчался вслед за герцогом. Тот обнажил меч и бросился на кардинала.

Горя праведным гневом, граф Косса устремился навстречу противнику.

За спиной кардинала появилось неведомое существо, на полголовы выше Лиса, считавшегося в этих местах верзилой. Существо было, очевидно, женского пола. Обвисшие почти до пояса груди, трехпалые лапы, покрытые густой темной шерстью, жуткая, почти безносая харя. Все наводило на мысль, что с человеком существо имеет весьма отдаленное родство. Мерзкая тварь взмахнула лопатообразной конечностью, да так и застыла на месте с поднятой вверх лапой, которую язык не поворачивался назвать рукой. Вместе с нелепой тварью застыл и Балтасар Косса.

— Ну, ни фига себе, — восхитился Лис и выскочил на аллею. И в тот же миг лицо герцога Бургундского начало оплывать, как тающий воск, плащ сполз на землю, образуя длинный шлейф зеленого в золотых искрах платья. Черты лица изменились, будто кто-то снял с руки перчатку.

— Мелюзина, — ошеломленно выдохнул Камдил, чуть не выронив меч.

— Так-то получше будет, — любуясь замершими в оцепенении фигурами, проговорила фея.

— Мадам! — с трудом приходя в чувство, выдавил Камдил. — Хотелось бы знать, что означает вся эта сцена.

— Что означает? — Мелюзина закончила превращение, вытянула правую руку в сторону застывшего монстра и поманила его пальцем. — То, что сейчас мы изловили суккуба.

— Суку-что? — переспросил Лис.

— Мелкую, но зловредную дрянь из породы джиннов, — пояснила фея. — Это суккуб, женская особь. А вот инкуб, благороднейший Серж Рейнар Л'Арсо д'Орбиньяк, именуемый также Гайренским соловьем, инкуб — это особь мужская. Впрочем, они могут принимать любой вид. Вы, мой юный друг, сегодня упустили инкуба в образе черного пса.

— Елкин дрын, — Лис почесал затылок, — шо деется? Всякие сукубаторы с инкубаторами по дорогам шляются, как так и надо. Куда бедному менестрелю податься?

— Постойте, — не давая мысли напарника растечься по древу, перебил Вальдар, — но откуда здесь джинны? И где настоящая Анна?

— Анна? В своей опочивальне. Правда, сон ее отнюдь не безмятежен. Это, скорее, сонное оцепенение, в котором ей грезится все то, что происходит здесь. Эта тварь ввергла ее в забытье, и уже не в первый раз. Суккубы, как и инкубы, мало что умеют, но то, что у них получается лучше всего — это приманивать мужчин и женщин и выпивать их силы до последней капли.

— Но здесь! Здесь-то они откуда?

— Я же говорила, пояс Береники разорван. Мы поймали того инкуба, которого ты упустил, доблестный Лис. Впрочем, без нашей помощи ты бы все равно не смог одолеть его. Стоял бы, вон как этот, — фея усмехнулась, — кардинал. Джинны созданы из начального огня. Человеческое оружие бессильно против них. Но мне удалось заставить инкуба поведать много интересного. Их план, вернее, план того, кто все задумал, не был лишен изящества. Самим этим стихийным духам не свойственно думать, они слепо выполняют повеление хозяев.

— Так что ж замыслил их хозяин?

— Представьте себе, что на моем месте оказался бы…

— Жан Бесстрашный? — предположил Вальдар.

— Нет, мой юный друг, инкуб, неотличимый от Жана Бесстрашного. Каким бы ловким бойцом ни был кардинал, он все равно не выстоял бы. К тому же, как вы сами видели, самозваная венгерская принцесса готова была помочь своему пламенному собрату. Кардинала решено было ранить. Тяжело, возможно, так, чтобы он к утру отдал Богу душу, но все же успел исповедаться.

— Но зачем джиннам убивать Балтасара Коссу? Он пират, мошенник, безбожник, но…

— Это лишь часть плана, — заверила Мелюзина. — На время тело кардинала прячут в беседке, а «принцесса» зовет на помощь так, что на выручку ее высочеству мчится настоящий герцог Бургундии и множество его челядинцев. Здесь, в парке, он застает Анну в разорванном платье со следами борьбы, всю в слезах, и полураздетого кардинала. Жан Бесстрашный хватается за меч, Балтасар Косса, как мы уже знаем, тоже. Герцог наступает, кардинал отступает, в какой-то момент они скрываются в беседке. Оттуда доносятся стоны. Когда слуги вбегают туда, видят два распластанных на земле тела. Кардинала и герцога. Герцог тоже ранен, но куда легче. Видя это, потрясенная Анна с криком убегает. Когда утром слуги осмелятся войти в ее покои, они увидят, что принцесса бьется в истерическом тревожном сне и не может проснуться. Но я отвлеклась. Слуги принесут раненых во дворец. Кардинал скоро умрет, исповедавшись в многочисленных грехах, сокрушив веру паствы, собравшейся было идти в крестовый поход. Герцог выживет, хотя ситуация, в которой он окажется, будет не из приятных: раздор с Римом, впрочем, как и с Авиньоном. Убийство кардинала — в любом случае — убийство кардинала. Сорванный крестовый поход… Все это толкнет Жана Бесстрашного на множество безумств.

— Думаю, да, — согласился Камдил. — Но в чем подвох?

— В том, что герцог уже не будет герцогом.

— То есть?

— Его место занял бы инкуб.

— То есть как?

— Очень просто. Вы представить себе не можете, с какой скоростью инкуб способен проглотить свою жертву. Он надевается на нее, как мешок. Через несколько дней Анна Венгерская тоже пришла бы в себя, но это уже была бы не она.

— Суккуб?

— Верно, мой юный друг, — кивнула Мелюзина. — С этой минуты у Тамерлана в самом сердце Европы появились бы два очень влиятельных и абсолютно послушных раба.

— Откуда вам известно о Тамерлане?

— Именно ему было адресовано послание, которое мы перехватили.

— Выходит, Тамерлану служат джинны? — ошарашенно спросил Вальдар.

— Я не могу о том ничего сказать, но ему служит человек, которому покорны по меньшей мере два джинна. Слабых, тупых, но джинна, а это уже немало. Хотя, кто знает… Однако, друзья мои, пора идти. Урсус ждет нас.

— Оно, конечно, нехорошо заставлять покойного святого ждать, но может, шо-то надо сделать с этими отморозками?

Мелюзина приблизилась к преосвященнейшему мошеннику и коснулась пальцами его лба.

— Этот очнется спустя полчаса и даже под пыткой не вспомнит, что было здесь. Он будет свято уверен, что Анна Венгерская попросту не пришла на свидание. Забудет он и о страстном лобзании суккуба. А сама эта тварь?.. Не тревожьтесь, о ней позаботятся ее ближайшие родственницы.

— В каком смысле? — недоумевающе посмотрел на фею посланец пресвитера Иоанна.

— В самом прямом. Все суккубы в давние, очень давние времена, когда человек был еще столь юн, что готов был признать Богом всякого, творившего самые малые чудеса, были духами лесов, рощ, ручьев… По обе стороны пояса Береники.

— Что это за пояс, мадам? Вы все время упоминаете о нем.

— Когда-нибудь я расскажу тебе об этом. Пока же можешь считать пояс Береники чем-то вроде границы. В ту пору, когда Иблис еще не разжег пламя мятежа и не стал зваться Шайтаном, духи склонили пред ним голову, вняли прелестным речам прародителя коварства и восстали, желая изгнать с Земли имя Божье и дух его. Тогда гнев Творца предвечного обрушился на мятежников, и огонь небесный испепелил некогда священные дубравы и осушил источники земли джиннов. С тех пор живут они бесприютными чудовищами, ища жертву себе, ибо лишены они силы, и лишь чужою жизнью питают жизнь свою.

Фея хлопнула в ладоши, и Камдил почувствовал легкое прикосновение к плечу. Он быстро повернулся и увидел девушку с длинными струящимися волосами. Рука ее, коснувшаяся рыцаря, была одета… в небольшие остроконечные листья, на глазах у Вальдара превратившиеся в рукав платья.

— О Господи! — только выдохнул он, ошеломленно распахивая глаза. Ног у девушки не было. Она произрастала из древесного ствола. Но еще миг — и красавица в легких башмачках ступила на аллею и как ни в чем не бывало склонилась перед Мелюзиной.

— Оллелея, заберешь тварь, когда я прикажу, а пока ее никто не должен видеть, только кардинал Косса, когда придет в себя, — негромко, но властно скомандовала фея.

Дриада, едва касаясь земли, порхнула к суккубу, нарисовала в воздухе круг, и обе исчезли.

— Маманя дорогая! — всплеснул руками Лис. — Это же какая удобная любовница могла б получиться. Чуть что — бах, и слилась со шкафом.

— Тише, — нахмурилась Мелюзина, — не стоит гневить дриаду.

— Действительно, Рейнар, что ты сразу — любовница…

— Вообще-то я имела в виду деревянную мебель. При дриадах не стоит упоминать об этом. Печальная для них тема. А теперь идем.

— Далеко идти? — осведомился Вальдар. — Может, дождемся утра и отправимся верхом?

— Верхом далеко и долго. И самый быстрый конь не догонит вчерашний день. Мы пойдем сейчас и скоро будем там. Пространство едино. Лишь знающий путь достигнет цели.

Фея коснулась рукою ветвей ближайшего дерева, и оно безропотно повернулось, открывая взгляду новую, дотоле незаметную аллею.