Часть V
Глава 13. Лучшие люди
Нынешнее мероприятие я не планировал, не искал, оно само меня нашло. Точнее, мне сделали приглашение, от которого я не смог отказаться — просто потому, что исходило оно от человека на редкость славного, хотя чокнутого. (А кто нынче нормален?) Подкатив к громадному домине, я оставил «болид» на другой стороне улицы, где еще оставались места, и без спешки направился к зданию.
Перед главным входом прогуливался Мурдинов, горделиво подбоченясь и придерживая болтающуюся на боку шашку (по нынешним временам потешное оружие), — один из городских придурков, представляющий в Соборе дворянское Собрание. Сегодня он демонстрировал зевакам новую форму, на днях присвоив себе очередное звание. А заодно ловил момент, чтобы продекламировать патриотический стих, рожденный прошлым вечером при свете лампады. Проходящим мимо соратникам Мурдинов отдавал честь, картинно вскидывая ладонь к фуражке и щелкая каблуками. Затем удовлетворенно оглаживал бородку, прищуренным взором выискивая, с кем бы еще поделиться таким добром. Кстати, делиться ему было особо нечем, поскольку при Советах наш монархист активно постукивал в компетентные органы, не щадя ни друзей, ни любовниц. Но сейчас напоминание об этом счел бы бестактностью. Да и кто из нынешних орлов не обкакался в былые годы? А уж чтобы вовсе не замараться!.. Активность — она ведь требует.
Внутрь меня пропустили без сложностей — видно, на сей счет имелось распоряжение. Ни своим видом, ни статусом я не подходил к здешней обстановке, хотя само здание мне даже нравилось — по крайней мере в нем имелся стиль. Старинный этот дом, возведенный едва не два века назад, и впрямь гляделся дворцом. А парадный его зал был роскошен: непривычный простор, высокие потолки, украшенные мозаикой, стрельчатые окна, узорчатый паркет, витые мраморные колонны, на стенах — золоченные канделябры с множеством свечей. Несмотря на количество, света от них было не как от ламп, зато колорит ушедшей эпохи достигался неплохо.
Народу уже набежало изрядно, но смотрелась публика тускло. Среди дам преобладали толстушки, кавалеры тоже не отличались статью. А большинство физиономий, как ни пытались их облагородить прическами и макияжем, изумляли заурядностью, вряд ли уместной в таком высоком обществе.
Вообще это смахивало на бал-маскарад. В глазах рябило от мундиров всяческих фасонов, от старинных камзолов и форменных сюртуков, от белых париков и наштукатуренных лиц, вдобавок украшенных мушками. Присутствовало даже несколько самозваных монархов, с отменной щедростью одаривавших титулами особо заслуженных. Логику в этом углядеть трудно, да и вряд ли стоило. По-моему, я был тут из самых нормальных, но на таком скоплении ряженых как раз меня могли принять за психа — впрочем, как и обычно. Кто ж виноват, что норма у нас настолько уехала в патологию?
Между дворян ловко сновали лакеи в кремовых ливреях, разнося шампанское. Из любопытства я взял бокал, отхлебнул: ну, не бог весть что!.. В моем погребке найдется лучше.
Почти сразу меня перехватил субъект, сутулый и очкастенький, на обширной лысине которого мерцали отражения люстр, и принялся похваляться дарованиями предков да количеством крови, пролитой ими за Отечество, — а потому он, де, как полномочный их наследник и хранитель родовых генов, имеет законное право на сословные привилегии, кои необходимо ввести как можно скорее. Назвался субъект каким-то графом, а за кого принял меня, я не понял, но наверняка с кем-то спутал.
— Православие, самодержавие, сословность! — возглашал он с чувством. — Вот три кита, на коих стояла и будет стоять Россия. А изменить за один век менталитет, который создавался тысячелетиями…
Слушал я не без интереса, время от времени добавляя оратору пыла скептическими междометиями. Но глядел больше в сторону, где другой тип, долговязый и расхлябанный, в мундире драгунского полковника, гневно выговаривал лакею, размахивая перед его носом кулаком, — в духе: «И встать, когда с тобой разговаривает подпоручик!» Был сей вельможа крепко выпивши и в выражениях себя не стеснял, но до мордобоя пока не доходило. Стоя навытяжку, лакей скучающе глядел на скандалиста и терпеливо дожидался, пока тот иссякнет, — видно, здесь неплохо платили. А «полковник» был мне знаком — он и в прежние времена любил качать права, хотя тогда козырял не титулом, а папенькиным чином. В конце концов, большая ли разница?
Затем ко мне привязался приземистый бородач весьма неопрятного вида, тоже в хорошем подпитии, и стал убеждать, что нам, людям благородного происхождения, следует держаться вместе, иначе не выстоять перед натиском разгулявшегося быдла. Невдалеке переминалась, словно застоявшаяся кобылка, его моложавая супруга, раздраженно на меня поглядывая, — будто это я подпоил ее благоверного.
Тут я углядел невдалеке симпатягу, заманившего меня в эту кунсткамеру, и оставив бородача, устремился туда, шагая сквозь толпу, как через заросли.
Звали моего приятеля Арсений. Был он худощав до прозрачности, а ликом напоминал Христа — точнее актера, сыгравшего в «Иисусе из Назарета». Но болезненным не выглядел: двигался живо, глядел бодро, говорил увлеченно, хотя всегда вежливо. Сперва я заподозрил, что это его стиль издевки, однако он впрямь оказался приветлив почти ко всем. Формула «патриотизм — прибежище негодяев» тут не работала. Арсений был милейшим человеком: безотказным, благожелательным. Даже рассудительным — в большинстве вопросов. Но только речь заходила о сокровенном, как он становился даже не дальтоником, а слепым, то есть черное мог запросто спутать с белым. Во многое он просто верил — я же всегда требовал доказательств. А потому понять друг друга нам бывало трудно.
При этом Арсений очень прилично рисовал — даже без скидок на провинциализм. В одной из моих спален до сих пор висит портрет Ланы его работы (как раз не очень пристойный), заполучить который Аскольд хотел едва ли не сильней, чем мой особняк, — будто без своего настенного воплощения женушка досталась ему не вся. Чудится, что нарисованные глаза светятся нежностью и утоленной страстью, а распущенное тело источает негу — словно бы Лана позировала сразу после близости. Странным образом всё, что модель испытывала ко мне, передалось изображению, и долго еще оно согревало меня бессонными ночами. Было время, я даже разговаривал с ним — эдакий псих!..
Еще Арсений писал стихи, тоже отличные, вдобавок исполненные искренних чувств, а не их натужной имитации, как у бездарного дурачка Мурдинова. Даже сочинял к ним музыку и сам исполнял свои песни. И хотя наш бард не выступал перед большой публикой, самодеятельностью тут не пахло. Вот на чем он мог зарабатывать куда больше, чем на картинах, каждую из которых писал по много недель.
В отличие от большинства дворян, Арсений не придавал особого значения своей родословной и не требовал привилегий, как заслуженного наследства, и не хлопотал о возвращении имений, отнятых Октябрьским путчем. А сюда приходил для общения. Время от времени кто-нибудь пробуждал его любопытство, или даже восторг, — но неизменно следовало разочарование. И поиски начинались снова, с удивлявшей меня настойчивостью. Или это вправду зов крови?
Вот и сегодня на Арсения снизошло вдохновение — в лице очередной претендентки на царский престол, ради которой, собственно, и устроили сей сабантуй. Не успели мы толком поздороваться, как Арсений увлек меня к ней, благо далеко идти не пришлось.
Объект вправду подвернулся занятный — с такой витриной впору заделаться топ-моделью. Рост гренадерский, причем половину составляют ноги, кисти маленькие, как и ступни, шея высоченная, стекающая к плечам, точно горло амфоры. Кожа сияет белизной, отблескивающие русые волосы уложены в вычурную прическу. А лицо впечатляет не столько правильностью, сколько утонченностью — что называется, штучный товар. Все эти клоуны, толпящиеся в зале, не годились княгине даже для фона. Но особенно изумляли ее пальцы — тонкие, как и полагалось при таком сложении, но округлые и гладкие словно у толстушки. Самое странное, они не розовели на концах — чистый мрамор. Зато четко очерченные губы казались едва не алыми. Ее платье отличалось изысканной простотой: плиссированная юбка до щиколоток, обтягивающий лиф с глубоким вырезом и длинные рукава, дополненные кружевными манжетами. Похоже, обряжал претендентку любитель костюмированных боевиков — во всяком случае, подпертые грудки в ее декольте гляделись пикантно. Но не слишком ли она юная для такой роли?
Сопровождал княгиню плечистый верзила в живописном наряде, стилизованном под старинный мундир, и при боевой сабле — отличной, судя по эфесу и ножнам. К правому бедру была пристегнута вполне модерновая машинка: штурмовой пистолет «Хеклер и Кох» — 45-го калибра, с лазерным наведением. Второй ствол топорщил одежду под левой грудью, а из обоих сапог выглядывали рукояти кинжалов. Сам боец был от природы наделен мощным костяком и недурными рефлексами, а вот насколько развил их, покажет дело. Физиономия его не казалась ни глупой, ни самодовольной, как у большинства здесь, — но очень уж он серьезен. И по сторонам поглядывал так, будто за каждой колонной высматривал убийц.
Только мы очутились перед этой парочкой, как Арсений выпалил:
— Хочу рекомендовать, ваше высочество, своего давнего и надежного друга, не раз выручавшего меня в трудные минуты. Это истинный рыцарь, клянусь вам, и если он берет кого под свою опеку, то стоит за него до последнего.
Как ни смешно, говорил он искренне. Не слишком умно с его стороны, однако льстит. Видно, недохвалили меня в детстве — раз я так восприимчив к славословиям. Даже когда понимаю, что всё — чушь. Ну, почти всё.
Угрюмо озиравшего меня верзилу тоже представили: граф Шувалов, Алексей Георгиевич. С этой фамилией я уже пересекался. Помнится, нескольких ее носителей после революции сослали в Оренбург, чтоб не маячили по столицам. Уж не из этих ли и наш Леша?
А княгиню звали Елизаветой — самое подходящее имечко. Она тоже выдала несколько фраз, верно, положенных по этикету. Ее голос, глубокий, проникновенный, вполне гармонировал с обличьем, истинно монаршим. Из какого ж запасника ее вынули? Похоже, девочка впрямь верит в свою исключительность — при том, что дурой не кажется.
— Нет нужды разводить церемонии. — Я осклабился со всей доступной мне учтивостью. — Своими генами я ближе к ним, — кивнул на скользнувшего мимо разносчика.
— Разве дело в вас? — холодно вопросила княгиня, будто с высоты своего статуса не видела разницы между лакеем и, скажем, маркизом.
Интересно, а что она запоет, когда речь пойдет о продлении рода? Для утех-то сойдет любой, но кровь смешивать допустимо лишь с ближними. Невольно я хмыкнул: «вот так они и вымерли».
— Лично мне плевать на свою генеалогию, — сообщил я доверительно. — Как и на вашу, раз уж зашла речь.
А может, и нет, добавил мысленно. Иначе зачем наезжаю на нее — бедняжку бы пожалеть. Возможно, она умней своих кукловодов, зато их много и они спелись в хор, который не перекричать одному, сколько ни тужься. Да и к чему это мне?
Шувалов на мои слова потемнел, аки грозовая туча, а Арсений глянул на меня с испугом, наверно, жалея уже, что затеял знакомство. Зато Лиза и бровью не повела.
— Это ваша проблема, — ответила она. — Или о ней обязательно извещать всех?
Молодец, отбрыкнулась!.. Может, девочка не так уязвима, как кажется?
— Мне вообще смешна здешняя публика, — запустил я второй шар. — Полноценный не станет хвастать родословной — он и без того хорош.
— Кичиться тут нечем, — неожиданно согласилась княгиня. — Дело в ином. Есть физическая наследственность, а есть… скажем, духовная. Сложность в том, что требуют они разного. Если для первой желательна несхожесть родительских генов, то вторая, напротив, предполагает кровосмешение.
— Это еще зачем? — искренне изумился я.
Уголки ее губ поднялись, но тон не изменился.
— Если говорить о монархах, всплывает термин «помазание на царство». По-видимому, считаете это вздором?
— В общем, да.
— И священнослужителей всерьез не принимаете?
— Даже без симпатии.
— Но и без враждебности?
— Я слишком лелею себя, чтобы растрачиваться на злобу.
— Уже легче, — сказала она. — А как насчет Бога?
— А черт его знает, — пожал я плечами. — Ежели он в наличии, вряд ли хоть одна конфессия может претендовать на монополию. Значит, тут никто не прав.
— Все же предположим, что Бог есть. И что среди верующих существуют адепты, посредством определенного набора приемов достигающие единения с Ним. Это вы можете допустить?
— С трудом.
— И тем не менее. Если посыл верен, такие люди вполне могут выступать посредниками между Богом и остальными.
— А могут и лапшу вешать.
— Конечно, — подтвердила княгиня. — Но ведь не все же и не каждый раз? Наверняка в помазании имеется процент брака — возможно, немалый. Однако остаются помазанники, напрямую связанные с Богом и у Него черпающие мудрость.
— Нехилая у них «крыша»! — согласился теперь я. — Но как истинных отличить от поддельных? К примеру, наши помазнутые столько дров наломали!.. Это у них от избытка мудрости? Или практика тут не критерий?
— Мало слышать Господа, надо еще иметь силу следовать за Ним. А без веры подданных нет и силы. К тому же нередко голос Бога заглушают вопящие в помазаннике демоны. Монархи ведь тоже люди.
— Веселая картина! — хмыкнул я. — То сил недобор, то демоны замуровали. А расхлебывать кому?
— По-моему, последний царь заплатил за свои ошибки сполна.
— Если бы только он! При всем сочувствии к его детям, надо подсчитать и других плательщиков. Конечно, они не царских кровей, а всех в мученики не запишешь… Неудачный эксперимент, да? Попробуем еще раз? Вот и коммунары говорят…
— Каждая ситуация предполагают некий оптимум, — заметила Лиза. — А если сейчас как раз и возник шанс поставить у руля достойных?
— Говорят, лучших Бог забирает к себе. Этого вы не боитесь?
— Наверно, Ему видней. Не нам обсуждать Его решения.
— А кому? — удивился я. — Хотя, если самодержцы примутся оспаривать Создателя, то и сами выйдут из доверия подданных. Законы Пирамиды нерушимы для всех слоев.
— А вы, стало быть, в стороне?
— Стало быть, там.
— Тогда, действительно, нам сложно понять друг друга.
— Дело не в сложности — в желании. Хватит ли его, а?
— Вопрос, — согласилась княгиня. — Сразу не ответишь.
Хороша девица, но уж больно рассудочна. Дыхнешь на такую, и ее глаза запотеют. Но не всегда же она такая?
— Я подумаю насчет вас, — прибавила она. — Конечно, вы — персонаж любопытный. Но иногда от таких больше хлопот, чем проку.
Нас здесь не любят, понял я. И ладно. В конце концов я ж не брильянт, чтобы нравиться всем. А такой калашный ряд не для моего рыла.
Прохладно кивнув, княгиня взяла Арсения под руку и вместе с ним уплыла прочь — сквозь раздвигающуюся перед ней толпу. Но граф, как ни странно, задержался. Сейчас вызовет на дуэль, предположил я с ухмылкой. Хотя — ведь я не ровня ему!.. Значит, насует зуботычин, чтобы знал свое место.
Но Шувалов осведомился довольно миролюбиво:
— Мы можем поговорить? Надо обсудить кое-что.
Голос у него оказался под стать габаритам: густой, звучный, — при том, что граф старался его умерить.
— По-моему, я не глянулся вам, — заметил я.
— Я не одобряю ваших манер, — сухо подтвердил граф. — Но Кедрин поручился за вас, а я ему доверяю. Вы можете стать полезным для нас.
— «Нас»?
— Прежде всего для княгини. Как всякому сокровищу, ей нужна охрана, а вы, говорят, спец по таким делам. Возьметесь устроить?
— Честно сказать, у меня без того дел по горло.
— Не надо лицемерить, — призвал Шувалов. А когда я глянул на него с удивлением, добавил: — Вам же понравилась княгиня.
— Ну-у, на нее приятно смотреть…
— И занятно слушать, верно?
— А еще она отлично пахнет, — продолжил я перечень. — И что?
— Я достаточно разбираюсь в людях…
— В людях? — перебил я. — Или в простолюдинах?
Он усмехнулся:
— Больная тема, верно?
— Тема — может быть. Но диагноз нужно ставить не мне.
— Я понимаю, что вы чувствуете, наблюдая весь этот, — тут граф обвел крутым подбородком зал, — сброд. По-вашему, это они используют княгиню?
— Ведь не она же — их? Да и какой с них толк?
— Ну-у, — протянул теперь он. — «С худой овцы…»
— Хотя… есть еще вариант.
Шувалов вопросительно поднял брови, затем сообразил:
— Намекаете на мою персону? — Он усмехнулся, качая головой. — Я не имею прав на престол и совершенно лишен властных амбиций. Как и Кедрин, я энтузиаст самой идеи. И потом, вы же видели княгиню. Она еще очень юна, согласен, — но разве у нее не достанет ума и воли, чтобы через год-другой избавиться от любой опеки?
— А в женихи, случаем, не набиваетесь?
— У меня уже есть супруга, — ответил он холодно, — и четверо детей. И я счастлив в браке, если уж зашла речь.
— Четверо, хм… Сколько же вас наплодится на наши шеи?
— У вас имеются возражения по существу?
— Прежде всего, граф, позвольте заверить, что на вашу идею мне… гм… с высокой колокольни. Этот пункт, полагаю, ясен?
— Совершенно.
— Но девочку мне жаль, и что смогу, я для нее сделаю. Хороших манер не обещаю, но… таков уж мой стиль — терпите.
— Договорились.
Небрежно кивнув мне, Шувалов наладился отвалить.
— Один вопрос, граф, — притормозил я его. — Даже два… Что за ствол у вас в резерве?
— «Glock-18».
Я присвистнул: тоже машинка не слабая — с магазином на 33 патрона и двумя режимами огня, включая непрерывный. Калибр чуть поменьше, зато стрельба побыстрей. Этот тип знает толк в оружии!
— А сабля подлинная?
— Начало XIX-гo века, мастер Бутэ, — не без бахвальства сообщил он, тронув золоченный эфес. — Если вам это о чем-нибудь говорит.
Я едва удержался от нового свиста: еще бы не говорило! Такого нет даже в моей коллекции.
— Из какого ж музея вы ее слямзили?
— Вернул свое, — сказал Шувалов, окатив меня ледяным взором. — Наш род владел ею на протяжении поколений. Впрочем, это уже третий вопрос.
Он кивнул вторично и поспешил за княгиней, успевшей уплыть на другой конец зала. Похоже, граф не расположен к пустой болтовне. Он был со мной корректен, но и только. В его круг я не вхож и вряд ли когда-то войду — отношения сугубо деловые.
Кстати, пока мы общались, невдалеке, возле колонны, нарисовался еще один занятный субъект: коренастый крепыш, выряженный щеголем и вполне освоивший светские манеры. Но сколько ни старался он сойти за своего в этой стае павлинов, в каждом его движении сквозили ухватки бойца — пожалуй, более опасного, чем Шувалов. Кажется, и крепыш исподволь следил за мной.
Озираясь по сторонам, я соображал, ждать ли Арсения, чтоб поговорить без свидетелей, или погулять по этому зверинцу, когда на меня наскочил один из здешних придурков. То ли ему не потрафил мой вид, то ли он ухватил фразы из моего разговора с княгиней и решил вступиться за ее честь, — я толком не понял. Был сей петушок в изрядном подпитии, а внешне смахивал на юного Ланового: звучал столь же выспренне и любил красоваться, благо от природы наделен статью, ликом героя-любовника и роскошной шевелюрой. Я знал, что он слывет дуэлянтом и всегда готов спровоцировать на драку тех, кто слабей, — но задира про меня вряд ли слышал: в этих кругах я еще не обрел известность. А его клинок был такой же имитацией настоящего, как и сам хлыщ. Если б дошло до боя, я перерубил бы эту игрушку с одного удара. Да только чего ж нам делить?
— А шел бы ты, бла-ародь, в задницу, — предложил я негромко. — Или помочь?
Он схватился было за шпажонку, но мы люди простые, к изыскам не привыкшие, а если рубимся, то не из-за ерунды. Я просто ткнул в его торчащий подбородок — так коротко, что со стороны это вряд ли заметили. К тому ж удар был выверен настолько, что не отбросил дурня, а лишь потряс, отключив напрочь. Сложившись, как брошенная марионетка, он осел на пол и застыл в странной позе, слегка похожий на «умершего лебедя».
Перехватив взгляд Шувалова, я пожал плечами и лицемерно заметил:
— Ай-яй! Уже и парни хлопаются в обморок, точно институтки. Куда катится мир?
По-моему, граф не поверил.
Но теперь мне самому захотелось пошалить, а объект нашелся рядом: настоятель ближнего монастыря, знакомый мне по местному TV, где он мелькал часто. «Батюшка» выглядел моложавым и благостным, а его архимандритская ряса была столь красочной, что сан хотелось сократить до мандрила. Хотя и без него тут хватало обезьян. Подсемейство мартышковых из семейства ряженых. Сколько их развелось ныне — от казаков до рокеров!..
Заведясь с полуоборота, настоятель поделился пониманием текущего момента и высказался по ряду трепещущих вопросов. Затем принялся обличать эротические программы, транслируемые федералами, — выказав при этом немалую осведомленность. А на головы тамошних ведущих вполне мог бы накликать молнии — если бы вправду имел у Бога блат.
— Говорят, в Храме снова вершатся чудеса, — ввернул я. — Будто в старые добрые!.. Дурите народ, батя? С нынешними технологиями чего не натворишь.
— Ни боже мой! — возмутился поп. — Всё по честному. Просто веры в людях стало больше — вот Господь и откликнулся.
— Ну да, яйцо породило курицу! А может, веры прибавилось из-за чудес? Нынче-то к вам многие переметнулись. Но немало, я слышал, обращается к Богу напрямую, оставляя слуг Его не у дел. А вы же так привыкли к роли посредников, и комиссионные за это отстегивают нехилые.
— Нас подвинул на это Господь, — значительно объявил настоятель.
— Это вы так говорите — подвижнички!.. А свидетели у вас есть? Скоро пастырей станет больше, чем овец, — и ведь каждый норовит остричь.
Но доругаться мне не дали. Рядом возник Арсений, вынырнув из толпы, и опять увлек с собой, придерживая за локоть. Вдвоем мы пересекли зал, ступили на широкую лестницу, уводившую к верхним этажам. Спиной я ощущал взгляд коренастого, но был уверен: стоит обернуться, и он будет смотреть вовсе не на меня.
— И когда научишься себя вести? — вполголоса выговаривал Арсений. — Прямо слон в посудной лавке!..
— Куда? — спросил я, несколько его озадачив.
Во всяком случае он умолк, и я смог спросить о типе возле колонны. Звали его фон Ховен, барон. Хотя на немца походил мало.
Арсений затащил меня в комнатку, выделенную ему как оформителю здания, усадил возле оконца, больше похожего на чердачный люк, и на скорую руку сварганил чай, заварив прямо в стаканах. Подсластить напиток предлагалось халвой, рассыпанной по широкому блюду, — кстати, в лакомствах художник понимал толк.
— Во что ты втравил меня, христосик? — спросил я, когда хозяин присел напротив.
— Кто втравил — я? — удивился Арсений. — И близко нет! Я лишь поставил тебя перед выбором.
— Кто поставил — ты? По-моему, я стою там с рождения.
— Видишь? Значит, и тут я не причем.
— А знаешь, что случается с теми, кто встревает в большую свару без соразмерного обеспечения?
— Выходит, ты поверил, что наша свара — большая? — оживился он.
— Это словцо: «верить», — не из моего лексикона. Но когда я плохо просекаю ситуацию, приглядываюсь к тем, кто варится в этом котле. Ни ваша Лизонька, ни Шувалов не производят впечатление пустышек. Стало быть, за этим что-то кроется — к несчастью.
— Да почему же «к несчастью»?
— Потому, что тогда и последствия могут оказаться летальными. Хотя и это не самое скверное.
— Так ведь мы затем и привлекли тебя, чтобы…
— Смеешься? — перебил я. — Тут такое деется!.. Самому бы уцелеть.
— Ведь ты не откажешься? Да не поверю я, Род!
— Арси, я хочу помочь вашей девочке. Но что я могу тут? По моим ощущениям, вы на всех парах несетесь в пропасть.
— По-моему, твои ощущения…
— Ну?
— …ничуть не материальной, чем моя вера.
— А кто говорил о материальности? Да я в любую мистику ударюсь! Только дайте сперва пощупать.
Покачав головой, Арсений заметил:
— Хоть ты и «отряхнул прах» марксизма, но продолжаешь следовать его заветам.
— Например?
— Например, всё подвергаешь сомнению. Разве нет?
— Зачем же «рушить до основания»? Там есть и полезные вещи.
— Может быть. Но не эта.
— Разжуй, будь любезен.
— Иногда надо просто поверить. И тогда мир вокруг оживет, расцветет яркими красками.
Я поглядел на Арсения с завистью: все же насколько интересней жить в мироздании, населенном богами и демонами!.. И смерти можно не страшиться, поскольку душе гарантирована вечность.
— Just believe, да? Не умею я, не приучен.
— Постарайся понять, Род, — настойчиво сказал он. — Сделай допущения и танцуй от них.
— Я стараюсь, стараюсь!..
— Во-первых, если поверишь во что-то всем сердцем, это делается явью.
— Например, в коммунизм? — едко спросил я. — Кстати, был фильм «Бесконечная история» — в нем проводилась та же мысль.
— А ей уже много веков — как и религии.
— Ага, вон куда клонишь! Лептонная теория богов.
— Назови хоть груздем…
— То есть, если вы поверите в предначертание княгини, она и впрямь станет отмеченной Богом. А если еще больше народа в это не верит?
— Всем сердцем? — насмешливо уточнил Арсений. — И много таких знаешь?
— Скажем, коммунары…
— Да они еще большие монархисты, чем мы! Только у них уклон в восточную деспотию — оттого их идеи лучше приживаются на Востоке.
— Это не настоящие. Давеча я одну юную коммунарку закадрил… можно сказать, растлил.
— Будет тебе, Род, — засмеялся художник. — Ну какой из тебя растлитель?
— Знал бы, Арси, как напрягает твое доверие, — вздохнул я. — И не хочешь, а приходится соответствовать.
— Видишь? — сразу ухватился он. — Вот и довод в пользу моего тезиса. Выходит, моя вера все же действует на тебя?
— Просто на Руси не принято обижать блаженных. Традиция такая, понимаешь?
— А ты, значит, ее хранитель? Бабушкам расскажи — на ночь. Или детям. Они любят сказки.
— Вот и ты этим потчуешь. Помешался на своей вере.
— По-моему, верить обязаны все. Неплохо бы даже издать такой закон.
— Это уже из разряда: «кто не с нами», — проворчал я. — Следующий этап: «если враг не сдается».
— При чем тут… Ну скажи, разве порядочный человек станет хвалить фашистов?
— И что?
— Как политические пристрастия характеризуют человека, так и неверие исключает нравственность.
— Насколько знаю, в религию чаще влетают со страху или от нечистой совести. Сильному не нужен заступник, а честному — исповедальник.
— Род, ты на самом деле не веришь в Бога? Или просто любишь спорить?
— Если верю, то уж не в те клочья, которые верующие растащили по конфессиям, подлаживая под себя. Коли Бог существует, то единый, для всех людей, — как и совесть. Бог есть любовь, прочее «от лукавого». Когда за религию начинают убивать, в воздухе ощущается запах серы.
— Тут я согласен. С другой стороны, лучше вера упрощенная, чем никакой. Далеко не все готовы принять Господа во всей Его сложности.
— Ладно, бог с ней, с верой.
— Вот именно.
— Или черт — время покажет. Вернемся к реалиям. Видимо, критический момент наступит во время помазания? То ли девочка впрямь что-нибудь приобретет, то ли поимеют ее…
— Род!..
— …или то и другое вместе. Ее должны одарить Силой, да? Превратив в эдакие Божьи Уста, неспособные ошибаться. И вы надеетесь получить такой дар на халяву? Раскатали, понимаешь, губу до пола!..
— По-твоему, княгиня не сознает опасность? — спросил Арсений. — Или думаешь, она так уж доверяет Пророку? Возможно, у него свой интерес — даже наверняка. И на княгиню он, похоже, имеет виды. Но ведь и она вовсе не так проста, чтобы плясать под чужую дуду.
— То есть она хочет и рыбку съесть, и…
— Что?
— Ладно, такие обороты не для твоего слуха, — отмахнулся я. — А ты не забыл, голубь, что вашей Лизоньке еще нет восемнадцати? Да что она может понимать в жизни?
— Уж не меньше, чем, например, я.
— Ну, это как раз не критерий!..
Но Арсений пренебрег шпилькой.
— Друг мой, пойми, — сказал он пылко. — Лиза и впрямь — чудо. Ей не нужно знать, чтобы понимать, она с завязанными глазами найдет верный путь.
— Это я и наблюдаю сейчас.
— Повторяю: она прекрасно сознает, чем рискует, и идет на это…
— …с завязанными глазами, — кивнул я. — А вы — с ней за компанию, ради идеи. Значит, вы ждете чуда? А знаешь, какой ценой достигаются эти чудеса?
— Так ты все же веришь в них?
— Более того, я их видел. Другое дело — откуда они берутся. И сколько вы готовы платить за святую цель.
— Ну, если для возрождения монархии потребуются жертвы…
— Вполне большевистский лозунг, — заметил я. — Корона спишет всё. А собой ты готов жертвовать?
— Вот тут для меня вопроса нет, — твердо сказал Арсений.
— Ну да, ты ж у нас истинный рыцарь — без страха и сомнений.
— Да полно тебе, Род!..
— Зато меня раздирает надвое. Все время на распутье — прямо хроника.
