Светлана Прокопчик
Нежелательные последствия
Кузьмину было плохо, стыдно и тоскливо. Еще он боялся. Он знал, что чем-то подобным должно кончиться. Лечащий врач сказал, что женщина не приходит в себя третьи сутки. Умрет.
Когда Кузьмин увидал ее впервые, у нее было кукольное личико. Выверенное, явно подправленное хорошим хирургом. А теперь оно высохло, левая щека ввалилась, а правая безобразно распухла. Кузьмин нагнулся, приподнял повязку. Из вздутого гнойника под скулой торчал зуб. Большой. Сантиметра четыре. Края прорванной щеки уже почернели.
Бывает, что зубы растут неправильно — тогда их удаляют. А некоторые женщины удаляют задние зубы, чтобы пухлые щеки казались впалыми. Такой вот у них идеал красоты. Настя тоже удалила. После инъекции имморталина все зубы выросли заново. Потом программа регенерации сбойнула, и зуб мудрости выпал, выдавленный «сменщиком». Настя пошла и вырвала его. Зря. Потому что следующий зуб полез вбок и останавливаться в росте не захотел.
А ведь сначала все было замечательно. Настя радовалась, что у нее исчез детский гастрит, что ей не нужно пользоваться кремами и декоративной косметикой — у нее замечательная юная кожа, упругая, бархатистая и свежая. Она восхищалась своими обновленными грудями. А зачатки целлюлита на бедрах превратились в тугие мышцы. И все — без усилий.
Ее мозг стал таким же восприимчивым к новым знаниям, как было только до девятого класса. Настя всерьез засобиралась восстановиться в инязе, из которого ее отчислили после первого курса за неуспеваемость. В общем, жизнь ее наполнилась смыслом и счастьем.
А потом — этот зуб. Настя решила, что во всем виноват врач, занесший инфекцию при удалении строптивого костяного выростка. Записалась на прием к крутому стоматологу. У того волосы дыбом встали: в воспаленной ране явственно просматривался еще один зуб! Настоятельно советовал лечь на операцию. Настя не захотела уродовать лицо — вдруг придется резать щеку? И поехала в Турцию, надеясь, что как-нибудь само рассосется. Через двое суток вернулась: что за отдых, когда приходится прятать красную опухоль на лице под платком. В аэропорту потеряла сознание и больше в себя не приходила.
В дверь палаты кто-то заскребся. Кузьмин вздрогнул, вспомнил, что в коридоре его ожидает Витя, Настин мужик — бандит двухметрового роста. Невольно втянул голову в плечи. Сказать мужику было нечего. А ответа тот потребует.
Безумно захотелось курить. Прямо тут, в палате. Закурить и выпить. Стакан. Спирта. Как в фельдшерской юности. Правда, Кузьмин не стакан тогда выпил, как всем хвастался, а стаканчик — пластиковый, на пятьдесят граммов. Но доверху налитый. Выпил на спор. Залил в глотку, умело выдвинув корень языка, чтобы сразу в пищевод провалилось. А потом пошатнулся и по стеночке, по стеночке пополз спать на банкетку.
Вообще такое молодечество хорошо не заканчивается, слизистую сжечь можно как нечего делать. Кузьмину с утра было плохо. Ему посоветовали выпить стакан воды — чтоб опохмелиться. Старая шутка: если вечером пил спирт, то с утра принял стакан воды — и опять пьяный ходишь. Кузьмин послушался. Его вырвало кровью. С тех пор осторожничал.
Но сейчас хотелось повторить. С тоской Кузьмин вспомнил, что в тот раз спорил на сто граммов, а не пятьдесят. На два стаканчика. Пятнадцать лет прошло, и вдруг жалко стало того, недопитого спирта. Ох, выпить бы его здесь, да закурить… потом выйти из палаты, глядя мимо бандита Вити разъезжающимися глазами… а с утра не помнить ни его, ни изуродованную женщину.
Ему не жалко было ни Настю, ни Витю. Сами виноваты — захотели на халяву лекарство от старости получить. Лекарство, сделанное из чужой смерти, хотели — чтоб самим вечно молодыми оставаться. Кузьмин их честно предупредил — подождите, лучше пару мартышек мне купите, я на них опробую всесторонне. Не захотели. Насте приспичило лучше подруг выглядеть. А мужику ее шрамы от пуль своих коллег надоели. Да и могли ли они допустить, чтоб бессмертие обрели мартышки, а не они, цари природы? Вот и получили.
Кузьмин почти ненавидел эту пару идиотов с деньгами. Ненавидел за то, что именно они оплатили опыты, ненавидел за то, что подставились для первого эксперимента. Опыт пошел наперекосяк, и теперь Кузьмин боялся, что бандит в расстройстве застрелит его.
Собравшись с духом и сделав умное лицо, взялся за ручку двери. Насупившись, шагнул в коридор. Навстречу ему вскочил бледный и потный от волнения Витя. Кузьмин помахал рукой. Витя жеста не понял, но на всякий случай потрусил послушно за спиной, тяжело вздыхая. Бандит еще не знал, что Кузьмин не может решить проблему. И чем позже до него дойдет, что наука бессильна, тем лучше для Кузьмина.
Пару раз мужик издавал звуки, порываясь заговорить. Кузьмин обрывал его жестом и сильней сдвигал брови, мол, думаю, не мешай. Пока дошли до машины, у него заболели мышцы на лбу от постоянного напряжения.
— Вот что, — сказал Кузьмин деловито, устроившись в кожаном салоне БМВ. — Есть на примете тихий кабак, где нет музыки и любопытных ушей? Вези туда.
Собственная идея насчет ресторана Кузьмину понравилась. Витя все равно пришибет, сука, так отчего бы предварительно не попить водки за его счет?
Витя проникся серьезностью момента. В кабаках он толк знал, несомненно, потому что привез в первоклассное заведение. Кузьмин почти утонул в глубоком мягком кресле, напротив угнездился Витя. Присел на самый краешек, подался вперед, преданно и с надеждой уставился на Кузьмина. Куртка его при этом распахнулась, и Кузьмин увидел краешек наплечной кобуры.
Чуть шелестя ботинками по ковру, подкрался официант.
— Коньяк, — сказал Кузьмин. — Бутылку.
— Какого? — шепнул официант. — Есть…
— Тебя что, учить надо, какой нужен коньяк?! — рявкнул несдержанный Витя. — Живо давай. И закуси мелкой притарань, что там полагается. Принес, и чтоб близко тут никто не шлялся! Когда надо, сам к стойке приду.
Официанта сдуло. Вернулся мгновенно, на подносе — бутылка, бокалы, мелкие тарелочки с чем-то, пепельница. Кузьмин даже не смотрел, что именно он приволок — наверняка самое дорогое. Фигня, все равно платить Вите. И сейчас, и впредь, и очень долго.
Потому что Кузьмин придумал, что делать.
Но сначала наплескал себе одному полный бокал. Выпил как воду, в три глотка. Полегчало.
— Значит, так, — очень веско произнес он, глядя Вите в точку между бровями, — Настя твоя — дура.
— Знаю, — понурился Витя. — Зато красивая.
— Была. Но тебе ее теперь тащить всю жизнь. Потому что если она проболтается…
— Понял, — кивнул Витя.
Кузьмину не понравилось его выражение лица.
— Убирать не смей, — предупредил он. — Хочешь, в монастырь засунь, или еще куда. Но если хоть один фрагмент ее тушки попадет на стол к патологоанатому…
Он сделал многозначительную паузу. Витя хлопнул коньяка, поскреб в затылке.
— Ну понял я, ладно.
— Насте не надо было удалять зуб, — сказал Кузьмин и поморщился: фраза прозвучала слишком мягко, по-интеллигентски. — Она, идиотка, не въехала: регенерация — значит, регенерация. Значит, должны вырасти. И срать они хотели на то, что ей рожа собственная с полным набором зубов не нравится. Понимаешь?
Витя на всякий случай побледнел и подобрался.
— Она нарушила программу. А потом еще понесло ее в Турцию. Ну каждый дурак знает: если есть воспалительный процесс, на открытое солнце выходить запрещено! А эта овца поперлась загарчик обновлять, блин.
— Овца, — согласился Витя. В глазах появился опасливый огонек: — Док, а что будет, если меня свинцом нашпигуют?
Этого вопроса Кузьмин боялся. И надеялся, что если такое случится, то Витя не выживет. На самом деле никакой патологоанатом не понял бы, что там сотворили с организмом. Строго говоря, Кузьмин сам имел весьма смутное представление о том, какие внутренние изменения могут иметь место в человеческом теле. Мыши и собаки — это хорошо, но все-таки не то. Теория плюс пять минут практики, если можно так выразиться.
— А ты постарайся, чтоб не нашпиговали, — Кузьмин неприятно засмеялся. — Потому что грохнуть могут, а это ни тебе, ни мне ни к чему.
Витя замолчал. Кузьмин выпил. Захмелел.
— А Настя?
— Настю сегодня вечером перевезешь ко мне в лабораторию. Попробую я ее стимуляторами накачать. У нее, я так понял, все резервы ушли на зубные дела. У человека от природы есть небольшая способность к регенерации, так вот, имморталин эту естественную способность отключил.
Витя хлопал глазами. Кузьмин порол чушь.
— Это как с алкоголиками. У них тоже прием внутрь сбивает гормональный баланс.
— Так может, ей похмелиться надо? — воспрял Витя. — Ну, в смысле, что ей просто надо добавить имморталина?
— И где ж я его тебе возьму, а? Весь запас я на вас и израсходовал. А больше нету. И трупы на дороге не валяются.
Витя осклабился. Ну да, у людей его профессии трупы именно что валяются.
— Витя, — тихо, внятно сказал Кузьмин, — мне повезло один раз, я получил доступ к телу, которое, согласно завещанию, разнимали на органы. Я получил труп очень свежий, здорового человека, который не хотел умирать, который до последнего вздоха боролся за жизнь. К тому же именно с этим трупом никто не удивился бы, увидав, что некоторых частей не хватает. Если бы я приехал на два часа позже, было бы поздно изымать из него те части, которые мне нужны.
Кузьмин намеренно не называл органы. Это его тайна.
— Док, а отчего он помер?
— Какая разница?
— Ну, так…
— От инфаркта. Мужчина, сорок два года. Здоровый, как буйвол.
— А больные не подходят, да?
— Ну, смотря какие. Такие, которые уже смирились — нет. Понимаешь, очень важен фактор жизнелюбия.
— А еще? Еще что важно? Ну там, пил-курил…
— Да нет, не играет роли. Лучше, конечно, без этого. — Кузьмин похлопал себя по карманам, сделал вид, что не может найти сигареты. Витя подсунул ему свои, дорогие. — Самоубийцы еще подходят.
— Так они ж… — удивился Витя. — Они ж по доброй воле, типа сами!
— Сами-то сами, а в приказном порядке. В смысле, сами себе приказывают умереть. И организм у них перед смертью борется. Даже у тех, кто снотворным травится. Но тут другая тонкость: понимаешь, получить труп мало. Нужно еще изъять из него кое-что, и чтоб родственники потом не возмутились.
— А они откуда узнают?! Шарить что ль у него внутри будут? И они в натуре знают, что там должно быть?! — Витя захохотал. — Бля буду, сколько раз было, что кого-то подрезал, ну, не насмерть, но один хрен не знаю досконально, что там у нас внутри!
— Знать и не надо. Достаточно видеть разрезы на теле в неположенных местах. Сам подумай: родственники тело обмывают, а на нем — дырки. Особенно замечательно, если они вскрытие запретили. А если и не запретили — тогда патологоанатом заметит, что кто-то труп резал до него. Мало того, еще и определит, зачем.
— А договориться с ним — никак? В смысле, чтоб он сам во время вскрытия отлучился куда-нибудь, ты там пошуруешь, он потом обратно зашьет… Я бабла сколько надо отстегну, ты не думай. Ну, даже в долю возьмем. Типа он тебе нужные трупы отбирает, ты ему конвертик. Мы, эта, на конвейер дело поставим, нужным людям толкать станем.
— Забудь! — Кузьмин преисполнился праведным гневом. — Сдурел?! Кто-нибудь стуканет — и все! Нет уж, — сделал вид, что успокоился. — Настьку твою я стимуляторами на ноги поставлю. Рожа у нее останется перекошенная, это уж не обессудь, но жить будет.
Витя покачал головой:
— Хреново. Ну так что, когда ее к тебе перевезти?
— Сегодня, часам к восьми вечера. Ты меня домой подбрось, мне поспать надо.
— Ща, док, только водилу вызову, я ж сам на грудь уже принял, — Витя потянулся за мобилой.
Потом его телефоном завладел Кузьмин: вызвал ассистентку, распорядился приготовить для Насти единственную комнату-палату. Ассистенке Лене он доверял: некрасивая девочка искренне его любила, а Кузьмин изредка с ней спал, чтобы не чувствовала себя невостребованной. И чтобы не предала. Ну, и потому, что ему самому больше не с кем было спать.
До приезда шофера они успели допить бутылку и взять вторую. В машине Кузьмин добавил еще — из горла, чувствуя себя натуральным плебеем, который бескультурьем выражает презрение к аристократии. Правда, Кузьмин был воспитан получше Вити, так что презрение если и выражал, то к бандитским деньгам, на которые пил из горла дорогущий коньяк.
Поспать ему удалось всего три часа. Позвонил Витя, сказал, что тачка у подъезда, ждет, чтоб отвезти его в лабораторию, куда уже водворили бесчувственную Настю. Голос у Вити звенел, как у ребенка, приготовившего родителям сюрприз.
Кузьмину уже успела разонравиться идея, намеками сформулированная по пьяному делу. Совесть проснулась. Надо было ему не спать ложиться, а в аэропорт подрываться. Покупать билет черт знает куда на последние деньги… А потом? Всю жизнь скрываться. Всю жизнь в нищете. С женой он развелся, положим, но дочку иногда повидать хочется. Значит, во время какого-нибудь тайного визита он проколется, попадется на глаза мстительному Вите… это если тот в запале не сорвет зло на родных Кузьмина.
И все равно идея паршивая.
Хмурый Кузьмин выпил остатки коньяка. Руки перестали дрожать. Спустился вниз, сел в машину. По дороге снова задремал.
В лаборатории Витя распоряжался как хозяин, и похмельного Кузьмина это раздражало. Хотя, если посудить, Витя и был здесь полным хозяином: на его деньги все куплено.
— Где она?
— Док, ты не сердись, — Витя сиял, — я все как ты сказал, сделал. Ленка Настю положила, все назначения, которые там врач написал, выполнила. А у меня к тебе дело есть…
Витя взял Кузьмина под локоть и повел в подвал. У врача засосало под ложечкой. Несмотря на то, что он сам подбросил бандиту идею.
В подвале, на новеньком операционном столе лежал труп обнаженного мужчины лет сорока с колотой раной в груди, против сердца.
— Док, я проконсультировался с кем надо насчет оборудования, — Витя показал на стол. — Лампы сейчас распакуем, все дела. Если че надо еще, говори. А этот, — он ткнул пальцем в труп, — бомж. Я потом пацанам скажу, они его сожгут или прикопают где. Никто его искать не будет. Короче, мои проблемы, док.
— Когда?…
— Пятнадцать минут назад. Он еще живой тут был, когда я тебе звонил. Жить, сука, очень хотел, это я гарантирую. Мне люлей навалять пытался.
Кузьмин молчал, тупо глядя на тело.
Витя подтолкнул его в спину:
— Давай, док, приступай. Настьку спасать надо.
* * *
После трехнедельного зноя хлынул дождь. Кузьмин стоял у окна и смотрел на блестящую зеленую листву, на пузырившиеся лужи, на мокрые машины. В квартире было темно и сыро. Кузьмину хотелось выпить.
Глухо брякнул старый телефонный аппарат. Кузьмин отвернулся от окна, протянул руку. Его окатило волной ужаса — иррационального, липкого ужаса. Паническая атака, машинально отметил он, надо было все-таки похмелиться. Телефон настырно брякал, а Кузьмин глядел на него и покрывался липким потом. Трубку он так и не снял.
Когда аппарат замолк, Кузьмин побежал на кухню. Трясущимися руками потянулся за стаканом, потом — в холодильник. Проклятье, вчера допил все. Ну да, он же решил, что хватит пьянствовать. И не оставил ничего на утро.
Торопливо надевая ветровку, выскочил в коридор. Ноги попадали мимо туфель, Кузьмин ругался, вздрагивая от звуков собственного голоса. В конце концов выбрался на лестничную клетку. Уже в лифте вспомнил, что зонтик остался в прихожей, на вешалке.
На улице начинался библейский потоп. Кузьмин прыгал через лужи, втягивал голову в плечи, норовил двигаться под широкими древесными кронами, пытаясь сохранить хоть какой-то участок тела сухим. Потом плюнул и понесся через двор, по раскисшей тропинке, сокращая путь до магазина.
— Водки! — крикнул он продавщице, бросая на прилавок купюру.
Баба в синем халате с фирменной эмблемой, такой же безвкусной, как и ее макияж, шевелилась неторопливо. Кузьмин клацнул зубами: в магазине работал кондиционер, тянуло холодным воздухом. С волос на лбу стекла крупная капля, повисла на кончике носа. Кузьмин мотнул головой, капля улетела за прилавок. Баба в халате не обратила внимания.
Спрятав бутылку под ветровку, Кузьмин побежал обратно. На середине пути сообразил, что спешить некуда — то, что необходимо, у него с собой. Нырнул под хлипкую крышу детской песочницы. Скрутил пробку, запрокинул голову, вливая в горло жидкость. Через минуту огляделся. Ему стало смешно: взрослый мужик стоит, сгорбившись, посреди песочницы и нервно глушит водку.
Сигареты, которые он машинально сунул в карман вместе с бумажником, от дождя не пострадали. Кузьмин закурил, присел на мокрую деревяшку, ограждавшую песочек от рассыпания по всей площадке. Спина оказалась под дождем, но ему это было даже приятно. Он не холодный был, этот дождь.
Под мыском туфли валялась мумифицированная собачья какашка. Или кошачья. Нет, наверное, все-таки собачья — крупная. Кузьмин поддел ее и отбросил подальше. Отпил еще, уже не так жадно. Отпускало. В голове прояснилось, и мир перестал быть серым. Кузьмин почувствовал, как расправились легкие в груди, а сердце забилось ровными толчками.
Но домой идти не хотелось.
Кузьмин погрузился в размышления о природе паранойи. Не своей собственной, с ней-то было понятно, а паранойи вообще. Пытался рассуждать вслух, но быстро понял, что для этого недостаточно пьян. Тогда он просто застыл, счастливо хлопая глазами и ни о чем не думая. Дождь поливал крышу песочницы, струи воды смывали с нее пыль, старую краску, березовые семена, трупики насекомых и низвергались Кузьмину за шиворот. А ему было хорошо и благостно. Он обожал весь мир.
В таком состоянии он и вернулся домой. Открывая дверь, слышал телефонный звонок. Не разуваясь, прошел в комнату, снял трубку.
— Док, это я, Витя, — напряженно сообщила трубка. — Ты спал, что ль? Я тебе никак дозвониться не мог, ты трубку не брал… Ладно, фигня, проехали. Тут один человек с тобой перетереть хочет. Ну, ты знаешь, о чем. В общем, я у твоего дома, ща зайду.
Кузьмин расплылся в улыбке. Посмотрел вниз. Под ногами было мокро, с брюк натекло грязной воды. Осторожно переступил на чистый участок.
— А заходи, — весело сказал он трубке.
Почему-то трубка больше не захотела с ним говорить, издавала противные гудки. Кузьмин пожал плечами и бросил ею в спинку дивана. Трубка потащила за собой аппарат, который свалился на пол, прямо в грязную лужу, и разбился.
— Вот и помер! — провозгласил Кузьмин.
— Кто?! — ужаснулись от двери Витиным голосом.
— Телефон! — объяснил Кузьмин. — Он старенький был. Отмучился. Ничего, я его завтра похороню. Ты на поминки зайдешь? Ты ж его знал при жизни…
Витя горестно поджал губы. У интеля сорвало башню, вот что читалось на его низком безупречном — ни одной морщины! — лбу. Кузьмин расхохотался, хлопнул бандита по плечу.
— Не ссы, Витя!
Обошел, зачем-то потопал на лестничной площадке. Ему понравилось, как пружинит она под ногами. Попрыгал. Витя отобрал у него ключи и запер квартиру. Хотел отобрать еще и водку, но Кузьмин не дал.
Машина стояла у подъезда. В бандитском понимании у подъезда, то есть, не на дороге, а прямо у ступенек. Изнутри распахнули заднюю дверцу. Кузьмин вольготно раскинулся на сиденьи и сказал:
— Привет!
Настя кивнула, глядя на него с прищуром, исподлобья. Она теперь все больше молчала. И Витя возил ее с собой повсюду, потому что боялся оставить одну дома. Или же опасался показываться на люди без нее. Черт их разберет.
Кузьмин невоспитанно пялился на ее новое лицо. После второй инъекции Настя быстро выздоровела, зуб ей сточили, а щека затянулась. Но от кукольной лубочности не осталось ничего. И такая Настя Кузьмину нравилась куда больше. Наконец-то она стала по-настоящему красивой. Правда, черты лица у нее постоянно менялись, не сильно, но при каждой встрече обнаруживалось что-то новое, чего не было еще три дня назад. Наверное, Кузьмин переборщил с дозой препарата.
Витя не заикался о том, чтоб ее бросить. Две недели назад он обмолвился, что у Насти прорезались паранормальные способности. Она слышит мысли, прозревает будущее и видит призраков. Но не боится, потому что знает, как со всем этим управляться. Витя ее зауважал, но признался Кузьмину, что спать с ней больше не может.
Кузьмин хотел пошутить, рассказать анекдот — уж больно серьезной была Настя. А она молчала и глядела огромными темными глазами. И Кузьмин почувствовал, что неудержимо трезвеет. Чтобы остановить процесс, хлебнул водки, прихваченной из дома. Как вода. Допил бутылку. Протрезвел окончательно. Настя усмехнулась тонкими губами и отвернулась.
— Сука ты, — сказал ей Кузьмин. — Я тебе новую жизнь подарил, а ты меня вытрезвляешь без спросу.
Настя не удостоила его ответом.
— Она и это умеет, — деланно хохотнул Витя. — Прикинь, я теперь сколько угодно выжрать могу. Хоть литр. Как приходит время за руль садиться, Настька только поглядит на меня так — и я трезвый, как стекло. Я тут с одним кренделем перетер, ну, проверить. Принял поллитра и продуваться поехал. Ни фига. Кровь сдал на анализ. Посмотрели, а у меня в крови алкоголя столько, будто я лет пять пробку не нюхал. В общем, все по правде Настька делает. — Помолчал, вздохнул. — Только бабла жалко. Это что ж, покупаешь что повкусней, пьешь, а результата никакого. Как в унитаз вылил.
«Я создал чудовище, — думал Кузьмин. — Я, червь, вмешался в Божий промысел и создал кого? Чудовище. Она перестала быть человеком, и я не могу даже вообразить, кем она станет завтра. У нее все способности по желанию появляются. Этакая психическая регенерация. Захотела — и отрастила. Сначала хотела знать, что Витька о ней думает — и научилась читать мысли. Потом устала бояться завтрашнего дня — и обрела ясновидение. Не знаю, зачем ей призраки. Теперь она умеет отрезвлять. А что, если завтра ей захочется летать? Крылья отрастит? Большие такие, черные крылья нетопыря…»
Витя болтал безостановочно, компенсируя высокомерное молчание сверхчеловеческой самки рядом с собой. Кузьмин начинал догадываться, что история с Настиными зубами не была случайной. Точней, была она именно случайной. Какая-то уникальная реакция организма. Кузьмин испытывал имморталин на животных и на этой человеческой паре. Ни у кого никаких нежелательных последствий. Он потом, когда Настя поправилась, удалил у подопытной собаки два зуба. Ничего, выросли заново. Правильно выросли. Удалил половину кишечника — за месяц восстановился. Много еще чего делал. Ничего похожего на Настино осложнение.
Какой-то странный побочный эффект.
Витька всего лишь поздоровел и помолодел. А Настя лепила из себя, как из пластилина, что хотела. Кузьмин как-то намекнул Вите, мол, попробуй и ты. У Вити ничего не вышло, хотя пытался изо всех сил. Кузьмин полагал, что Настя еще тогда осознала новые возможности и училась владеть собой. А по незнанию наделала ошибок, едва не умерев. Ему было интересно, справилась бы она без второй инъекции? Вполне возможно. Так или иначе, теперь ей ничего не грозит. Если тут кому и грозит, так это окружающим.
Машина летела сквозь усилившийся дождь по загородному шоссе. Витя притих, сосредоточился на управлении. Кузьмин следил за его отражением в зеркале заднего вида. Что-то с Витей происходило. Не такое, как с Настей. Будто бы Витя начал осознавать: Настя, еще недавно купленная им за длинные ноги куколка, Настя без комплексов и мозгов, — она умерла. А та девушка, которая застыла рядом с ним в машине, уже нечто другое. И это другое его пугало.
Кузьмину остро захотелось выйти из машины и окунуться в мокрый лес.
— Останови.
Настя произнесла это слово едва слышно, но таким тоном, что Витя ударил по тормозам как при аварии. Машина жалобно взвизгнула, зарылась носом в тонкий слой песка на обочине, дернула задом вверх, отчего Кузьмин чуть не вылетел на передние сиденья.
Он распахнул дверцу, шагнул наружу. Спустился в кювет. Шлепая по жидкой грязи, пер вперед — к бледно-зеленой поросли на больной опушке. Лужа в кювете оказалась неожиданно грубокой, выше колена, но Кузьмина это не остановило. Он хотел пообщаться с деревьями. Со скрюченными березами, с лысыми соснами, лишь на самой верхушке оперенными редкими пучками хвои. Ногу засосало, Кузьмин с матом ее выдернул, неприлично чвакнув туфлей. И стал карабкаться по противоположной стороне канавы, в глубине души радуясь, что вымарал брюки почти до паха.
Деревья были. Они ему не приснились. Как хорошо, подумал Кузьмин, что даже сосны, эти скоропалительно умирающие представители растительного мира, живут двести лет. И ведь не беспокоит их малый срок жизни. А могли бы придумать за эпохи своей, древесной цивилизации, средство от смерти. Слабые здесь гибнут от нехватки солнечного света, их тела гниют и идут в пищу выжившим. Все просто. А могло быть сложно. Сильные растения могли бы забирать не только перегной, но и саму несложившуюся жизнь собратьев, прибавляя несостоявшийся срок к своему. Но ведь не прибавляют. Другая у них, деревьев, этика. Не то, что у людей.
— Чего пришла? — грубо спросил Кузьмин.
— Ты подумал, что я красивая, — ответила Настя.
Он не слышал ее шагов. Почувствовал, что стоит за спиной, пожирая его лопатки пламенным взором. Не таким, какой бывает у сексуально озабоченных женщин. Настя уже не была женщиной. И хотела она чего-то другого.
Обернулся. Смерил взглядом. Подол ее длинной юбки был сухим, к изящным туфелькам не прилипло ни травинки, ни кусочка грязи. Будто она по воздуху прилетела, а не через ту же канаву перебиралась, что и Кузьмин. И почему его это нисколько не удивило? За пятнадцать минут, проведенных им вне машины, Настя еще немного изменилась. Лицо ее приобрело иконописные черты. Вот только в салоне не было заметно того, что вылезло наружу в зеленоватом отствете от живой листвы.
Лицо Насти принадлежало мертвецу.
Нет, самый придирчивый ценитель не отыскал бы в нем ни характерной восковой желтизны, ни мутной пленки на ярких глазах, ни общей стылости. Просто если раньше от Насти веяло генитальной живостью девочки для ночных утех, то сейчас она выставляла напоказ полное свое равнодушие к земным страстям. К страстям и к людям, им поддающимся. Вот это ее и отличало от нечеловеческих и таких людских икон — те жалеют и сочувствуют, а Настя презирала. Сверхчеловеку не подобает заботиться о червях. Сверхчеловек рождается червем, чтобы вылупиться бабочкой.
И если б все ограничивалось этим, Кузьмин не чувствовал бы себя такой сволочью. Но ведь бабочка вылупилась хищная. И для того, чтобы летать, ей требовалась жизнь червей. Это их предназначение — служить топливом для моих устремлений, будто говорила бабочка. И ждала одобрения от Кузьмина.
— Дерьмо ты, — сказал ей Кузьмин. — Паразитка. Я тебя сделал, и я лучше знаю, чего стоит эта твоя сверхчеловечность. Ты ж загнешься без новых инъекций. А новая инъекция — это чужая загубленная жизнь. Можно сколько угодно говорить о древней возвышенной расе вампиров, об их культуре и знаниях, только не надо забывать: люди без них обойдутся, а вампиры без людей — хрен. И ты не лучше.
— Я не вампир, — возразила Настя. — Ты это знаешь.
Она смутилась как девочка перед любимым учителем. Смутилась непритворно, Кузьмин это почувствовал.
— Я просто не знаю, как сделать, чтобы мне больше не требовалась подпитка. Объясни. Хотя я не понимаю, о каких загубленных жизнях ты говоришь. Первая инъекция никого не убила. Вторая ни у кого не отбирала жизнь. Или ты хочешь сказать, что растительное существование того бомжа достойно считаться жизнью? Не-ет.
— А твое существование — не растительное?
— Нет. Я учусь. И скоро пойму, в чем мое предназначение.
— А у твоего Вити? Что такого полезного сделал человечеству бандит? — распалялся Кузьмин.
Настя улыбнулась:
— Вот ты сам все и понял. Ничего он не сделал. Хотя он помог мне стать мной. Я умею быть благодарной, в отличие от людей. Потому я не буду подталкивать его к смерти. Он останется жить. Но будет мне служить. Это ведь тоже — миссия.
Кузьмин остыл.
— На Земле несколько миллиардов людей, — спокойно говорила Настя. — Из них реальную пользу приносят едва ли десять миллионов. Остальные просто биомасса, котел, в котором варится бульон для ценных членов общества. И в котором же нарождаются новые люди. Такие, как я. И как ты.
Кузьмин прищурился. Настя впервые за недели, минувшие после ее возрождения, рассмеялась:
— Ты такой же, как я! Я знаю, я умею отличать тех, кого имморталин переродит. Ты — высший. Сделай себе инъекцию — и все поймешь.
Кузьмин молча повернулся и пошел обратно. К машине, в которой угрюмо курил Витя. Будущий слуга будущей сверхлюдины. Домашний любимец, которого будут бить хлыстиком за невовремя поданные тапочки и поощрять колбаской за охрану драгоценного тела.
Шуршал дождь за окном. Шуршали шины по асфальту. Музыки, которую обожал Витя, и которую терпеть не мог Кузьмин, не было. Ехали молча, хотя несказанных слов у всех накопилось много. Но каждый из троих уже понял: это не те слова, которые нужно произносить. Стоит им прозвучать — и даже иллюзии прежней жизни не останется. Лучше уж сделать вид, что ничего не понимаешь. Глядишь, удастся сойти с ума на пару недель позже.
Витя свернул на боковую двухполосную дорогу. Через минуту показались ворота. Витя пошарил в кармане, вынул брелок сигнализации, высунул его в приоткрытое окно. Ворота мягко распахнулись, пропуская автомобиль.
Судя по тому, что особняк отстоял от ограды минимум на полкилометра, его хозяин давно забыл, сколько у него банковских счетов. Кузьмин расстроился: надеялся, что удастся сыграть на жадности заказчика.
У подъезда Витя высадил Кузьмина и Настю. Сам остался в машине, как положено шоферу. Кузьмин искоса глянул на него: вряд ли Вите нравилось происходящее, но свое недовольство скрывать уже научился. Господи, ужаснулся Кузьмин, что ж с ним сделала эта сука?!
— Ничего, — ответила Настя. — Он понятливый. Наказывать не надо.
На заднем сиденье от промокших брюк Кузьмина осталось темное неопрятное пятно. Он усмехнулся, представив, какие глаза будут у лакея, когда долгожданный гость явится пред светлые очи хозяина в таком виде.
— Если посмеет вести себя неправильно, Николай его уволит, — сказала Настя. — Ты из нас, ты выше всех правил.
— Слушай, ты заманала уже мысли читать! — взорвался Кузьмин. — Заруби на своем пластилиновом носу: если я захочу с тобой поговорить — скажу вслух! Ясно?!
— Хорошо, я больше не буду, — быстро согласилась Настя.
Она оказалась права: ливрейный мужчина сделал вид, что Кузьмин в наглаженном смокинге. Открыл дверь, проводил до лестницы, дождался Настиного «Дальше мы сами» и исчез.
Кузьмин шагал по ступенькам и мягким коврам. Настя семенила чуть позади, как вышколенная секретарша. Кузьмин не договаривался об этой встрече. Мог бы по дороге выспросить у Вити, только зачем? Чтобы услышать именно то, чего он боялся больше всего?
Не страшно, если заказчик попросит дозу имморталина для себя одного. Не страшно, если он попросит обессмертить все его драгоценное семейство. Но ведь он предложит создать большой проект… Хуже всего, что именно так оно и будет. Потому что для Кузьмина это тупик, из которого нельзя выйти, даже откатившись назад.
За несколько шагов до гостеприимно приоткрытой двери кабинета Кузьмин знал уже все — что ему предложат, как, на каких условиях. И заказчики будут терпеть все выходки изобретателя, его хамство, его оскорбления — лишь бы уговорить на дикий в своей простоте замысел. А Кузьмин не сможет отказаться. Потому что он тоже человек.
— Здравствуйте!
Отрепетированная улыбка. Отрепетированные жесты. Множество мелочей, тут же, в первые мгновения дающие понять, кто перед тобой. Обрисовывающие характер — только не подлинный, разумеется, а той маски, которую хозяину особняка угодно носить в обществе. Кузьмин не вертел головой, не шарил глазами по стенам помещения. Не нужно. Деловито выбрал стул и уселся. Настя шагнула к двери, заперла ее изнутри и уселась рядом, сложив руки на коленях, как школьница-скромняжка.
— Николай, — хозяин протянул руку, которую Кузьмин проигнорировал. Чего б не похамить, раз можно? — А вы — Анатолий Кузьмин, неприметный гений.
— Давайте без дешевой лести.
— Как скажете. Водку будете?
Тут Кузьмин сделал тактическую ошибку. Он бросил один быстрый взгляд в сторону Насти.
— Наслышан, — усмехнулся хозяин. — А мы попросим ее не вмешиваться в естественный процесс.
И полез в бар за бутылкой.
Не стоило бы Кузьмину с ним пить. Не стоило бы вести длинные беседы. Потому что хуже нет, когда замечаешь в своем враге человеческие черты. Так ему никто не мешал бы слегка ошибиться в дозировке… возможно, потом Кузьмина убьют… зато человечеству не угрожала бы сверхраса. А Кузьмин оказался слабым. Он купился на нарочитое равнодушие Николая к этикету: если двое мужчин хотят крепко выпить, то какой смысл в церемониях? Хозяин выставил на журнальный столик бокалы для виски и литровую бутылку нерусской водки. Пепельницу. Потом снял дорогой пиджак и уселся напротив Кузьмина.
Выпили. Закурили. Настя молчала, и Кузьмин забыл о ее присутствии. Николай изложил дело. Он готов платить за все, с тем, чтобы Кузьмин поставил производство имморталина на поток. В задачу изобретателя входило только изготовление препарата, остальное — поиск исходного материала, сбыт, юридические тонкости — брал на себя Николай.
— Не хочу, — просто сказал Кузьмин.
Он не стал объяснять, насколько мерзкой кажется ему затея. Не стал говорить, что не хочет принимать на себя кровь сотен людей. И так понятно. Как понятно и то, что Николай его уломает. Просто интересно стало, сколько этот живодер готов заплатить. А заплатить придется очень, очень много — чтобы Кузьмину не хотелось его убить.
Николай помолчал. Налил еще. Кузьмин опять с ним выпил.
— Твоя жена по тебе скучает, — негромко произнес Николай.
Кузьмин протрезвел. Почему-то именно этот, самый простой способ шантажа ему и в голову не приходил.
— У нее… у нее этот… как его… короче, есть кто-то… — бормотал он. Замолчал, поняв, что уже выдал себя с головой. Дернул воротник рубашки, будто ему стало душно. Дурацкий жест.
— Она его бросила, — улыбался Николай. — Красивая женщина. Судьба у нее непростая, жизнь с ней неласкова — а красоту и чуткон сердце твоя жена сохранила. И тебя она по-прежнему любит.
Хуже всего, что и Кузьмин ее любил. У него были женщины после развода. Только чего-то не хватало. А в последние дни, когда пил, былая любовь напоминала о себе острой болью.
— Ты что, говорил с ней?
— Да, — согласился Николай. — Сам. Я не мог поручить столь деликатное дело секретарю. С дочерью твоей познакомился. Она забавная, как все ее ровесницы. Еще не женщина, уже не ребенок. Прелесть, какая сообразительная. Ей теперь только образование приличное необходимо. И лучше бы ей учиться не у нас, а за границей, потому что дипломы, выданные нашими вузами, не во всех странах признаются. А еще лучше для твоей дочери было бы и школьное образование за границей закончить, чтобы не общаться здесь с людьми, мало достойными доверия.
Кузьмин помрачнел и нахмурился.
— Я имею в виду родителей ее друзей и одноклассников, — признал Николай. — Ужасные люди. А соседи? Соседи по дому, в котором живет твоя дочь, еще хуже. Алкоголики и наркоманы. Я бы не хотел, чтобы мой беззащитный ребенок рос в подобном окружении. Страшно подумать, что какой-нибудь негодяй с наклонностями педофила…
— Хватит! — крикнул Кузьмин. — Ты, мразь, угрожаешь мне жизнью моей дочери…
— Я? — удивился Николай. — Толя, это не я угрожаю, а жизнь. Ты почитай газеты, посмотри телевизор. Я же говорю о том и исключительно о том, что в твоей власти было бы уберечь своих женщин от возможных неприятностей. Ты мог бы купить им те условия, которых твои женщины — твои милые и красивые, твои любимые женщины — действительно достойны. Разве ты никогда не думал, что твоя жена, не говоря уже о дочери, заслуживает лучшего к себе отношения, чем то, которое ты можешь дать ей сейчас?
— Тварь.
— Нет. Я не тварь. Разве только в библейском смысле. Я понимаю, Толя, ты уязвлен. Мне тоже было бы неприятно слышать правду о себе. О том, что я не всемогущ и не могу обеспечить приятную жизнь даже тем, кого люблю больше всего. Но ведь положение легко исправить, не так ли? И не только исправить. Ты ведь можешь дать жене больше, чем благополучие. — Николай понизил голос. — Спроси у нее, хочет ли она жить молодой и красивой? Всегда?
Кузьмин зло расхохотался:
— Ты думаешь, я стану ей колоть имморталин?
— Почему нет?
— Потому что я не хочу ее изувечить. Потому что я не хочу, чтобы она превратилась в такое же дерьмо, как эта, — Кузьмин ткнул пальцем за спину, где сидела неподвижная Настя.
Николай помолчал, опустив глаза. Потом усмехнулся:
— Никогда не думал, что придется объяснять изобретателю, в чем суть его открытия. Толя, ты сам говорил Насте, что неприятная метаморфоза, едва не погубившая ее, всего лишь побочный эффект. Нормальные же люди получают обычное омоложение и увеличения срока жизни. Кстати, насколько значительно это увеличение?
— Не знаю. Только приблизительно, — проворчал Кузьмин. Увы, Николай был прав: обычному человеку имморталин лишь восстанавливал здоровье и продлевал молодость. И его жена наверняка не отказалась бы. А сам Кузьмин? Отказался бы он видеть рядом с собой всегда юную девушку? Вместо медленно умирающей? — Лет на пятьдесят, наверное. Крысы жили в три раза дольше, собаки — в два. Да, человек лет пятьдесят лишних получит, вряд ли больше.
— То есть, это не бессмертие?
— На данном этапе — нет.
— А как обстоят дела с репродуктивной функцией?
Кузьмину захотелось дать ему в лоб — за умный вид.
— Понятия не имею. Крысы плодились. У собак два помета щенков было, нормальные. А про людей — это ты Витька спроси, потому что у этой суки, по-моему, отшибло все.
— Пятьдесят лет — немного, конечно. Почти смехотворно на фоне исторического процесса. Но даже эти полвека, прожитых активно, могут изменить историю. — Николай прервался, пополнив стаканы. — Мне сорок пять. Моей жене — двадцать два. Сыну — год. И я не знаю, кем он вырастет. Он может перенять мое дело и продолжить его. А может угробить труд всей моей жизни. Я предпочел бы жить подольше, чтобы иметь возможность для маневра. Наша — я имею в виду всех бизнесменов, особенно в этой стране — беда в том, что природа отвела нам слишком мало времени. Наша жизнь слишком коротка, чтобы успеть что-то сделать. Мы стараемся успеть сегодня, потому что завтрашнего дня может не быть. И ни у кого из нас нет уверенности, что наши усилия не напрасны. Если бы у нас была гарантия, что мы проживем не двадцать лет, а сто двадцать, мы бы совершенно иначе относились и к себе, и к людям, и к стране. И к планете. Многие человеческие ошибки объясняются тем, что люди знают, как мало им отпущено. На наш век хватит, после нас хоть потоп. Вот будет ли так, если люди поймут: век окажется длинным?
— Особенно пригодится длинный век, если его обладателя упекут в тюрьму пожизненно, — хохотнул Кузьмин.
— Воровать не надо, тогда и не упекут, — назидательно ответил Николай. — И это понимание ляжет в основу будущей морали.
— Вот, значит, как… О стране печешься?
— Не самый плохой интерес. Хочу войти в историю как благодетель человечества.
Он не договаривал. И Кузьмин знал, что именно осталось несказанным. Телепатия к этому не имела никакого отношения. Обыкновенная тревожность похмельного человека, и без того излишне мнительного. Тревожность, заставляющая его замечать и сопоставлять малейшие детальки, складывая из них целую картину.
Не зря Настя выбрала именно Николая. Наверняка он «одной крови» с ней. И мечтает, что это обычным людям имморталин всего лишь немного продлевает жизнь. А их, избранных, он сделает бессмертными.
Кузьмин сам не знал, насколько их мечты беспочвенны. Если б знать наверняка, решение принять было бы проще. Нет, не принять — произнести роковые слова вслух. Потому что он все решил еще когда пил водку в песочнице.
— А где ты возьмешь столько трупов? Займешься санитарной работой? Очистишь от бомжей мусорные свалки?
Николай пожал плечами:
— Зачем кого-то убивать? Толя, огромное количество людей в мире мечтают умереть сами. И умирают. Без посторонней помощи. Вот они и будут нашими трупами. Мы создадим для них специальный приют, назовем его, скажем, «Центр помощи самоубийцам». Люди с суицидальными мыслями будут приходить к нам сами. Кому-то из них помогут психологи, которые у нас действительно будут. Кто-то окажется безнадежным и умрет, невзирая на все наши усилия, направленные на его спасение… Согласись, это честно — отдать желающим только ту жизнь, от которой ее обладатель отказался добровольно? А на базе Центра можно оборудовать и серьезную исследовательскую лабораторию.
Кузьмин молчал несколько минут.
— Хорошо. Я согласен.
За спиной вздохнула Настя. Кузьмину захотелось взвыть.
* * *
Центнер тренированного человеческого мяса ползал у Настиных ног, размазывал слезы по бесформенному от плача лицу и молил о пощаде. Иногда мольбы из всхлипов переходили в вопли, и тогда Кузьмин морщился.
Нет, он не жалел Витю, которого Настя определила в сегодняшние кандидаты на заклание. В конце концов, думал Кузьмин, это их семейные проблемы. Когда-то Витя предназначил Насте роль сексуальной игрушки, потом Настя превратила его в домашнее животное. А теперь решила убить. Их дело. Но все-таки Кузьмин сказал:
— Ты ж обещала его не убивать.
— Я не обещала, — с достоинством ответила Настя. — Я сказала, что не вижу необходимости, потому что Витя сообразителен и может быть полезен. Но сейчас нужен имморталин, и эта потребность наивысшая. Витя сам должен понимать, что другой возможности так послужить мне не представится. Он понимает, поэтому поступит как надо. Но для имморталина очень важно, чтобы человек хотел жить и боролся до конца. Поэтому я позволила Вите побороться. В разумных пределах.
— Сука, — привычно бросил Кузьмин и стал готовить «комбайн».
Действительно, сука. А ведь вечер так чудесно начинался! Три предыдущих дня Кузьмин пахал как проклятый. Высшая Раса насчитывала более полутысячи особей, и всем им регулярно требовалась инъекция имморталина. Бессмертных паразитов, бывало, привозили в Центр пачками, по десять-пятнадцать экземпляров. За минувшую неделю доставили в общей сложности сто двадцать восемь. И все они визжали, извивались от чудовищной боли, в мучениях пытались отрастить крылья или рога полутораметровой длины. Кузьмин израсходовал все запасы имморталина, и, когда обнаружил, что заветный шкафчик пуст, возликовал: минимум неделя отдыха! Лекарства нету, лечить нечем, а кто заболеет — сам виноват. Ничего, даже от полуторамесячной ломки, как выяснилось, паразиты не дохли, а помучиться им всем не вредно.
Во второй половине дня позвонил Николай — в истерике. Его драгоценная половина вырастила себе третью ногу и жабры и теперь не знает, что с этим богатством делать. И да, конечно, от боли и ужаса орет дурниной на весь дом.
Эх, прошли те времена, когда ломка начиналась с неконтролируемой смены зубов… После пятой-шестой дозы она наваливалась внезапно, скручивала судорогой, лепила из человеческого тела монстра в считанные часы…
Кузьмин спустился к пациентке, чтобы вколоть успокаивающее, и проблевался на пороге палаты: ничего омерзительнее не видел. А потом вышел и сказал Насте, игравшей в Центре роль девочки на подхвате:
— А имморталина нету! Кончился вчера.
Сказал с нескрываемым злорадством. Никаких репрессий он не боялся: Николай три года терпел его хамство, потерпит и дальше. Тем более, что деваться ему после инъекции имморталина некуда.
— Короче, я пошел к себе, — сообщил он Насте намеренно громко, чтоб пациентка слышала его через открытую дверь. — И не буди меня. Все равно я ни хрена не могу сделать.
Насвистывая, поднялся на двадцать второй этаж высотки, отгроханной Николаем и задействованной под Центр. Кузьмин жил здесь уже почти три года, и до сих пор не привык считать роскошную квартиру своим домом. Постоял на балконе, порадовался: любил он издеваться над Высшей Расой. Вынул из холодильника водку и чистый бокал, налил до половины.
С балкона открывался чудесный вид: лесопарковая зона, на севере — огни автострады, над морем темных крыш вздымались шпили высоток, такие праздничные и разноцветные… И звезды приветливо мигали сквозь густо замешанную на смоге атмосферу. Мимо с треском пролетел крупный мотылек, вернулся, чувствительно стукнулся в лоб Кузьмина и унесся вниз. «Откуда берутся ночные бабочки на такой высоте?» — задумался Кузьмин и выпил.
Пил он много. Собственно, Кузьмин забыл, когда последний раз был трезвым. Из-за беспробудного пьянства не состоялось примирение с женой, на которое возлагал такие надежды Николай. Кузьмин тоже надеялся, но… Жена с ним развелась именно по этой причине. И никакие деньги не могли заставить ее изменить отношение к бутылке на столе перед мужем. Так что Кузьмин регулярно встречался с ней, отдавал деньги, иногда гулял с дочерью. Девочка не испытывала большого удовольствия от отца, которого в поддатом состоянии пробивало то на агрессию, то на сентиментальные всхлипы. В общем, расколотое зеркало склеить не получилось, а Кузьмин приобрел еще один повод для самооправдания. Еще бы, попробуй не запей, если собственная семья тобой брезгует!
Николай не пытался вправить Кузьмину мозги. Делал вид, что ему безразлично. Известно, почему: большой босс мечтал присоединить Кузьмина к обществу Высшей Расы, а Кузьмин, в свою очередь, упирался. Решительным аргументом мог стать цирроз печени, излечимый всего одной инъекцией имморталина. Правда, Кузьмин давно решил, что лучше помрет от белой горячки, но Николай о том не ведал, потому исправно снабжал изобретателя спиртным.
А хранить стаканы в холодильнике Кузьмина научил знакомый бармен. Кузьмину понравилось.
Он успел как следует поддать и свалиться на кровать, когда снизу позвонила Настька:
— Док, есть свежий труп.
Труп был свежее некуда, то бишь, он был еще жив. Витя горько плакал, надеясь разжалобить Настю. «Зря стараешься», — думал Кузьмин. Высшая Раса лишена практически всех свойственных человеку чувств. Поначалу они еще стараются возвысить душу, развить разум, сделать что-нибудь полезное… а потом их потребности сводятся к поискам кандидатов на самоубийство. Потому что существование бессмертных определяется одним-единственным фактором: страхом перед очередной ломкой.
Предусмотрительная Настька заставила Витю раздеться догола. Наверное, чтобы поменьше возни было с трупом. Его ж еще обмыть надо будет — и от крови, и от прочего… Услышав тоненький звоночек готового к работе «комбайна», Настя показала глазами на большой «разделочный» стол и приказала:
— Давай.
— З-зачем на стол? — ныл Витя.
— Чтоб доку удобней было.
Витя разрыдался и полез на стол. Мощное тело жалко подрагивало. Бывший бандит вытянулся на спине. Настя надела полиэтиленовый халат, подала жертве опасную бритву в лотке. Кузьмин быстро вышел в коридор, закурил. За спиной раздался душераздирающий вопль, потом второй. С грохотом упало что-то тяжелое, такое тяжелое, что пол ощутимо сотрясся. Кузьмин торопливо вынул из кармана прихваченный загодя «мерзавчик» с водкой, залпом выпил. Жадно затянулся сигаретой, прикурил от кончика следующую.
Когда Кузьмин вернулся, Настька взваливала на стол мертвого Витю. Ага, понял Кузьмин, вот что такое тяжелое упало! Наверное, Витя в конвульсиях скатился на пол. Настька поднимала его как штангу, на руках ее вздулись мышцы, она присела и была похожа на тяжелоатлета. Кузьмин засмотрелся, удовлетворенно кивнул, когда Настька от натуги пукнула: точно по законам жанра.
Иногда, будучи в расслабленном и склонном к отвлеченным размышлениям состоянии, Кузьмин гадал: отчего Настька постоянно колдует с обликом? Она будто маски меняла, и характер отрабатывала со смешной пунктуальностью. Приняв ангельский лик, Настя носила длинную юбку, с лица ее можно было икону писать, и ходила она, не касаясь грешной земли. Витьку убивала не просто Настя, а Настя в облике строгой училки: деловой костюм с юбкой ниже колена, затянутые в пучок на затылке волосы, ледяная холодность во взоре и аура тотального обвинения. А вот сейчас — нате вам, баба со штангой. Ноги расставила некрасиво, напыжилась, морда налилась кровью… Того и гляди, рекорд выжмет. Зачем ей чужие лица? Наверное, оттого, что своего отродясь не было. До инъекции Настька в меру ограниченных возможностей копировала лица с обложек глянцевых журналов. Красилась, одевалась, вела себя соответствующе. А после… после она не нуждалась в гриме. Она по одной лишь прихоти становилась другим человеком. Человеком ли? В том и дело, что никогда, ни разу в жизни Настя не старалась быть человеком, пусть и другим. Она была пустышкой, вешалкой — и осталась ею, но бессмертной.
И все они, паразиты, такие. Все до единого. Настоящий человек, осенило вдруг Кузьмина, проживает каждую минутку, от любой секунды берет все. Он такой, какой есть; а бессмертные паразиты — они всегда были кем-то, потому и трясутся, что помрут, так и не побывав собой.
А собой они не станут никогда. Потому что их самих никогда не было.
Настька ползала по полу с тряпкой, старательно оттирая Витину кровь. Ее деловой костюм обвис мешком, и даже по цвету напоминал халат уборщицы. Кузьмин брезгливо огляделся: перед смертью Витя уделал все, даже на потолке виднелись красные точки. Конечно, бандит не виноват, а виновата его сучка, которой нравилось наблюдать за агонией. Кстати, это была общая слабость Высшей Расы. Кузьмин подозревал, что они испытывают оргазм от чужой насильственной смерти. Да и черт с ними. Но Настька могла бы, если уж невтерпеж, убить Витьку в другом месте, зачем же операционную пачкать!
— И стены ототри, — приказал он.
Через час он зашел в палату к супруге Николая. Ввел ей в вену еще теплый препарат. Женщина плакала, глядела на него тупыми глазами жертвы, не понимающей, за что ее мучают. Кузьмин едва сдержался, чтоб не плюнуть в ее лицо, под действием имморталина вновь обретавшее узнаваемые черты.
К себе он вернулся перед самым рассветом. Зачем-то долго стоял в коридоре, мечтая, что пошлет к черту усталость и пойдет гулять в парк. Хотелось поглядеть на нормальных людей и на деревья. Но не пошел.
Распахнул дверь и замер на пороге.
На большом столе в гостиной стояли два наполненных до половины стакана и початая бутылка водки. По запотевшим бокам стаканов медленно сползали капельки конденсата.
А за столом сидел Витя. Голый и полупрозрачный.
— Ну, док, — произнес он вполне отчетливо, — вот я и тут. Давай, помянем меня, что ли.
Кузьмин хлопнулся в обморок.
* * *
К постоянному Витиному обществу Кузьмин привык быстро. И даже находил в создавшемся положении плюсы. Собственно, верней было бы сказать — не находил минусов. Теперь у него под рукой всегда был собеседник и собутыльник. Агрессии Витя не проявлял, зато охотно вел бесконечные беседы о смысле жизни. Водку он себе наливал, и даже вроде бы пил, только Кузьмин как-то произвел нехитрый подсчет и обнаружил, что призрак не употребил ни капли.
— А это иллюзия, — объяснил Витя. — Ты не думай, я только чтоб компанию поддержать. Так-то я вприглядку пью.
После смерти Витя резко поумнел. Он легко сопоставлял факты, делал верные выводы и прекрасно понимал Кузьмина. Иногда он спорил — неспешно, беззлобно и аргументированно. Порой к сугубо мужской компании присоединялась Настя. Сидела на стуле, скромно сложив руки на коленях, пока мужики обсуждали ее, не стесняясь в эпитетах и оскорблениях. Настя безропотно терпела. А когда она надоедала, Кузьмин выставлял ее за дверь. Витя явственно вздыхал — с облегчением. Смерть избавила его от иллюзий, и он признался, что несколько лет томился по своей однокласснице. Но так и погиб, не добившись успеха.
— Слушай, а ты долго так болтаться будешь? — интересовался Кузьмин чаще всего.
— Не знаю. Меня не принимают ни там, — Витя тыкал пальцем в потолок, — ни тут, — палец устремлялся в пол. — Наверное, это из-за имморталина. Что-то он в нас портит, что мы потеряны для загробной жизни. Я пока не пробовал на солнечный свет выйти. Боюсь, если честно. Вдруг я разложусь? На какой-нибудь синий туман и цветочный запах?
За прорезавшуюся поэтичность выпили. Кузьмин пытался расспросить призрака — а как оно, есть Бог или нет? Но Витя не знал. Он же так и не попал никуда.
Но Кузьмин почему-то в Бога поверил. Сильно. И осознал, каким же страшным грешником стал. Худшим, возможно, за всю историю человечества. Он вмешался в замысел Творца, испохабив самое совершенное из его творений, созданное по Образу и Подобию… Кузьмин думал, что и наказание ему полагается самое страшное.
Он стал носить крестик. И как-то собрался в церковь — ну, поставить свечку за упокой Витиной души. Случилось странное: Кузьмин не смог зайти в храм. Он шагал, чувствуя, как по мере приближения к дверям церкви у него тяжелеют ноги, и переставлять их — труд уже нечеловеческий. Один раз он сумел-таки заползти в ограду, прислонился к столбику. Стоял, глядел на двери, распахнутые для всех, кроме него. Плакал. Есть Бог на свете, отчего-то радостно думал Кузьмин, есть.
С того дня у него появился смысл в жизни. Смысл заключался в том, чтобы помочь Божьему гневу настичь грешника. Для реализации этого плана Кузьмин в грозу выбирался на крышу высотки Института и стоял там, запрокинув голову и ожидая, пока в него шарахнет молния. Он радостно скакал по крыше, подманивал грозовой фронт, предлагая себя в качестве лакомства. От шквала высотка ощутимо раскачивалась, Кузьмин ликовал. Общий шум пьянил, и порой казалось, что мир растворяется в грохочущих потоках воды. А потом гроза уходила, а разочарованный Кузьмин спускался в свою квартиру на двадцать втором этаже и надирался в хлам. Бог опять не испепелил его. Но Кузьмин не роптал: может, наверху так и задумано, чтоб грешника посильней наказать.
— Да взял бы и повесился, — посоветовал Витя. — Чего уж проще.
Но Кузьмину хотелось другого. Пусть его Бог казнит. Так будет лучше для всех.
На его чудачества не обращали внимания. Высшая Раса обеспокоилась другой проблемой, насущной: имморталина вечно не хватало. Спустя некоторое время Кузьмин — в минуту просветления — обратил внимание, что ему привозят одинаковые трупы. Все они были молодыми женщинами с резаными ранами на шее. Кузьмин удивился, не может же быть такого, чтоб самоубийцы действовали по общему сценарию.
— А это Настька, — объяснил Витя. — У всех бессмертных в этот бизнес бабки вложены. А у нее что? Ничего. Вот она и работает. Носится по городу, заводит разговоры и гипнотизирует девчонок. Ну, ты видел, как она меня заставила горло себе расписать. Девчонки идут как зомби, потому что Настька им внушает, что они с собой покончить хотят. Девчонки приезжают сюда и в отдельном кабинетике по шее себе — хряп! Вот и труп. Настька их даже бритвами снабжает, такая уж она сука.
Кроме того, у Николая начались трения с милицией. Кузьмин мало интересовался клиентами, но один явился на «прием» в форме. После того Кузьмин затребовал в регистратуре книгу «прихода» и выяснил: на Николая завели было дело, так он всю прокуратуру на имморталин посадил. Большинство сотрудников были обычными людьми, но двое — и прокурор в том числе — оказались особями Высшей Расы.
А потом к Кузьмину привезли попа. Молодого, рыжего, с хитрыми глазами. Кузьмин опешил, спросил:
— Батюшка, как же так? Ты ж верующий… Преисподней-то не боишься за такое?
Поп засмеялся с торжеством:
— А какая преисподняя, если я не умру?! Это пусть смертные людишки беспокоятся, а я буду жить вечно!
Он волновался, и от волнения губы его тряслись. Кузьмин ввел иглу в вену мерзавцу, по лопаткам повеяло холодом. А ну как прямо сейчас и обрушится на святотатцев Божий гнев? Не обрушился. Бес в поповской рясе причмокнул счастливо и покинул процедурную, даже не споткнувшись на пороге.
Нет Богу до нас никакого дела, понял Кузьмин. Может, и самого его нету. Врут попы, такие же, как этот. Они просто боятся сдохнуть, для того и выдумали сказочку про загробную жизнь… В тот же вечер Кузьмин, привычно подходя к церкви, не ощутил никакой тяжести в ногах. Зашел в храм, постоял, щурясь на огни свечей. Черные лики на иконах выглядели бессмысленной мазней, слезы рьяно крестящейся старухи казались наигранными… Кузьмин вышел и закурил прямо на крыльце. Он понял, почему ему, человеку с менталитетом нормального инженера, всегда было неуютно в церкви. Не мог он принять на веру теорию, в которой концы с концами не сходились. Шитая белыми нитками сказочка, а на все вопросы один ответ — «уверуй и поймешь». Да как можно уверовать в недостоверную легенду?! Понятно, что когда уверуешь, что угодно себе объяснишь. Самовнушение и сознательную слепоту еще никто не отменял. Мнение окружающих тоже со счетов не скинешь, ведь то, в чем убеждена толпа, как-то априори принимается за истину. Или за то, в чем есть ее зерно. Кузьмину было неприятно, что он в какой-то момент поддался массовой истерии.
Больше он не ходил мимо церкви. А во время грозы сидел в комнате, потягивая коктейль. Чудачества кончились.
— Зачем им поп? — спросил он у Витьки. — Я понимаю, менты. Я понимаю, депутаты. А попа-то зачем на иглу сажать?
— Да он полезней, чем все менты с депутатами. У него ж паства, — коротко ответил Витя. — Он ей что скажет, то они и сделают. Они ж все внушаемые, для того и в церковь ходят.
— Вот ведь подлец какой, — вздохнул Кузьмин.
А потом до него дошло. Он вскинулся и принялся названивать жене, ругая себя последними словами: сам же, идиот, в дни помрачения сознания уговорил ее перевести дочь из обычной школы в православную гимназию!
Он орал в трубку, требуя немедленно забрать документы дочери. Он не желал слышать, что на часах — десять вечера. Умный совет протрезветь довел его до бешенства. Наконец, он пригрозил не давать больше денег, и шантаж возымел действие: жена клятвенно пообещала наутро забрать дочь из гимназии.
— Как подумаю, что жирная рыжая сволочь может до моего ребенка добраться, так руки чешутся, — признался Кузьмин Вите.
— Ну и почеши их. Толку-то. Синяк у попа через пять минут пройдет, а у тебя пальцы еще неделю саднить будут. Кому хуже-то сделаешь? — Витя задумался. — Я вот что сообразил, док: ты говорил, что имморталин воздействует на центр регенерации. А где этот центр находится?
— В голове, — фыркнул Кузьмин. — Наверное.
— Во-от. Я тебе адресок один дам. Хороший. Тебе там, — Витя понизил голос, — ствол продадут. Правильный. И научат, как с ним обращаться.
— Зачем? — оторопел Кузьмин.
— А затем, что пулька из такого ствола, если в голову угодишь, череп в ошметки превратит. Чуешь? Любой бессмертный скопытится. Интересно еще попробовать голову отрезать, ну, как в том фильме, помнишь? В общем, док, пушка тебе не помешает.
— Отберут, — флегматично повел плечом Кузьмин. — Настька же мысли читает, она меня на раз вычислит.
— Не вычислит. Я тоже… кое-чему научился, — скромно и загадочно улыбнулся Витя.
Кузьмину идея понравилась. Если Бога нет, он сам справится с паразитами.
* * *
Пистолет притягивал Кузьмина. Тяжелая вещь грела душу, ласкала руки и успокаивала сердце. С тех пор, как появился пистолет, Кузьмину даже напиться не так хотелось.
На ночь он клал оружие под подушку. А с утра — да и в любое другое время суток — мог часами кривляться перед зеркалом. То есть это Витька так охарактеризовал его поведение. Самому Кузьмину казалось, что принимаемые позы выглядят пристойно и никак не карикатурно. Ну да, поди, назови мужика карикатурой, если у него в руках — пушка сорок пятого калибра… Ни один дурак не назовет. А Витька — не столько дурак, сколько призрак, ему можно.
Витя обещания держал: о наличии у Кузьмина пистолета бессмертные не догадывались. Кузьмин даже проверял: стоял рядом с Настькой и усиленно думал про то, что у него есть ствол. Настька и ухом не повела. А потом Витя дал еще один ценный совет: надпилить пули. Кузьмин почувствовал себя как никогда защищенным.
Но теперь им завладела новая идея. Он гнал ее от себя, потом придумал оправдание: должен же он знать, действительно ли можно убить бессмертного? Бессмертные не люди, жалеть их нечего.
Кого убивать, Кузьмин придумал сразу. Надо было бы сучку Настю, но Кузьмин еще не забыл, что она женщина, а он — мужчина. Нет, баб он решил не трогать. В конце концов, много ли вреда от Насти? Ну, ходит она по улицам, заманивает юных дур на тот свет. Не будь Николая с его деньгами и амбициями стать Отцом Нации бессмертных, Настины действия не приобрели бы такой размах. Но и на Николая у Кузьмина особого зла не было. А было — на попа. Тот гнал самоубийц партиями, да еще и хвастался.
Ждать пришлось три месяца — поп оказался крепким, ломка никак не наступала. Узнав, что проклятый обманщик находится в Центре, Кузьмин возликовал. Новость застала его в лаборатории, откуда до палат было три шага. Но Кузьмин придумал нехитрый повод подняться к себе.
Стоя, со всей торжественностью, он принял на грудь. Затем, убедившись, что руки не дрожат, вынул пистолет из тайничка, устроенного по совету Вити. С приятным лязгом передернул затвор, дослав патрон в ствол. Затянул покрепче ремень на джинсах и сунул пистолет за пояс сзади.
Поп страшно мучился. Он лежал на спине, по лицу текли крупные капли пота. Кричать пока еще не начал, но пальцы вздрагивали от коротких судорог. Заметив вошедшего Кузьмина, застонал.
Кузьмин обошел койку. Поп почуял неладное. Выгнулся, стараясь не упустить Кузьмина из виду. Тот растерялся: одно дело мечты, а другое — выстрелить в существо, слишком похожее на человека, которое к тому же пялится на тебя с мольбой.
Через минуту Кузьмин понял, что выстрелить не может. Водка выветрилась из головы, настроение стало паршивым. Он набрал в шприц разовую дозу имморталина, присел на край койки.
— Ну же, доктор, быстрей, — шептал поп. — Быстрей, не тяни жилы, не видишь — плохо мне… Ну давай, давай…
Кузьмин застыл. Поп не выдержал, взорвался воплем:
— Ну коли же, тварь паршивая!
И тут Кузьмин смог. Он завел левую руку — в правой был шприц — за спину, большим пальцем снял пистолет с предохранителя. И, сунув ствол под челюсть завизжавшего попа, нажал на спусковой крючок.
Он аккуратно блевал в раковину, когда прибежала Настя. За ней в палату влетела тетка с регистратуры. Увидела голову попа, размазанную неровным слоем по разным поверхностям, отпихнула Кузьмина и склонилась над раковиной.
…Потом на Кузьмина навалились все. То есть пистолет отбирала одна Настя, для такого случая принявшая образ спецназовца, а регистраторша просто визжала. На помощь Насте явились два охранника — тоже бессмертных. Совместными усилиями Кузьмина затолкали в комнату отдыха дежурной по этажу. Там Кузьмин принялся колотить мебель и весело орать, требуя водки и девочек.
Водки ему не дали. Настя насильно протрезвила его и проводила в кабинет Николая. Кузьмин был зол, мир внезапно потускнел и враждебность его проявилась в полной мере.
— Похмелиться дай, — хмуро сказал он Николаю вместо приветствия.
— Потом. Сначала поговорим.
— Не хочу.
Николай пропустил его слова мимо ушей.
— Толя, — начал он сухо, — три года назад ты сказал, что тебе нужна лаборатория для завершения исследований. Я дал тебе лабораторию. И где результаты? Нет результатов. Ты обещал найти средство для снятия побочных эффектов имморталина. И не сделал ничего. Ты измываешься над нами. Пьешь на наши деньги — и издеваешься над нами же.
— Не нравится — пошел к черту. Я на твои деньги клал с прибором. И никаких средств искать не собираюсь. А сделать со мной вы ничего не можете! — Кузьмин обидно расхохотался.
— Ошибаешься, — холодно ответил Николай. — Можем. Ты сегодня же, в моем присутствии, сделаешь инъекцию имморталина себе. И тогда ты вынужден будешь работать в полную силу.
— Хрен тебе, а не иъекцию. Я не хочу. Ну?!
Николай отвел глаза. И промолвил:
— Ну… не хочешь, так не хочешь. Можешь идти к себе.
Кузьмин не ожидал такого поворота. На всякий случай сказал Николаю еще пару гадостей — тот промолчал. Кузьмин пожал плечами и пошел хвастаться успехами Витьке.
Приятель радости не разделял. Крутил носом, сомневался:
— Толь, ты не знаешь этих сволочей. Придумают, как тебя прижать.
— А никак они меня не прижмут! Витя, я не могу найти это средство! Нет у меня образования для таких поисков, понимаешь? Пусть я буду трижды бессмертный — это ничего не решит! Я случайно нашел имморталин, но на большее меня не хватит! Ты, дурак, купился тогда, а Николаю некогда было проверять мои дипломы, он лекарство от смерти получить хотел! Вы все на самом деле идиоты, поверили мне, идиоту еще большему…
Витя вздыхал и хмурился.
— Выпьем, — примиряюще сказал Кузьмин.
— Выпьем, — согласился Витя.
Чуть позже явился призрак попа — отношения выяснять. Кузьмин с бутылкой в обнимку спрятался в углу за креслом, покуда Витя чисто по понятиям вел переговоры со свежеубитым. В конце концов победил бандит. Он вытолкал попа на балкон, под лучи заходящего солнца. С тихим стоном призрак испарился.
— Хорошо, что я на себе эксперимент ставить не стал, — подвел итог Витя. — А то бы сам сгорел… Ладно, буду знать.
— А что, думаешь, он окончательно исчез?
Полчаса они посвятили беседе о судьбе призраков. Если ничего не исчезает никуда, и ничего не берется ниоткуда, то призрак попа, надо полагать, не исчез, а куда-то переместился. В иной мир. Но в какой? И каковы там условия? Витю тема живо интересовала. Кузьмина не очень, но отчего б не поговорить с хорошим человеком?
Почти в полночь Кузьмину позвонила Настя. Попросила сойти вниз. Кузьмину отчего-то не захотелось, на сердце устроилась какая-то тяжесть. Может, допился? Мотор барахлит… В лифте начало уши закладывать, опять же.
И только в лаборатории он все понял. Там, у дальнего окна стояла на коленях его дочь. А в опасной близости от ее головы поигрывала пистолетом Настя. Девочка плакала, на скуле красовался синяк. Кузьмин опустил руки.
— Где сейф, знаешь, — с ненавистью произнесла Настя. — Коли имморталин. Себе и ей.
— Папа, она маму убила! — крикнула дочь.
Кузьмин привалился к стене. Как же так… Нет, это невозможно. Его семья, все, что у него было… Жены больше нет. И дочь под дулом пистолета… А на другой чаше весов — человечество. Да плевать Кузьмину было на человечество! Он представил себе дочку, которую крючит и корежит ломкой. Даже не себя — эту девочку-подростка. Инъекция или пуля — разницы никакой. Жизнь для нее закончится.
— Ты хорошо устроился, — шипела Настя. — Мы погибаем от боли, а ты ставишь эксперименты… Правильно, зачем себя-то гробить? Себе ты инъекцию сделаешь, когда найдешь безопасное средство. Только фиг что у тебя выйдет. Будешь страдать, как все.
Кузьмин закрыл глаза. Прости, дочка, я подонок…
— Стреляй, — прошептал он.
— Что? — Настя не поверила своим ушам.
Воспользовавшись заминкой, девочка дернулась в сторону, успела встать на ноги и сделать несколько шагов к двери. Пуля настигла ее в центре зала. Кузьмин ошалело глядел на кровавые ошметки.
— Ну все, суки…
Медленно, сгорбившись, он повернулся и пошел к лифту.
* * *
Кузьмин встретил Николая трезвым. Шеф предприятия удивился спокойствию Кузьмина. А тот ровным тоном сказал:
— Николай, я всесторонне обдумал вчерашнее твое предложение. И пришел к выводу, что один не справлюсь. У меня серьезно пошатнулось здоровье, я нуждаюсь в отдыхе. Но чтобы ты не подозревал меня в нечистой игре, я придумал вот что. — Кузьмин раскрыл коробочку, показал компакт-диск: — Здесь все мои наработки на сегодняшний день. Вот, — он поставил рядом с диском ампулу, — доза имморталина для того врача, которого ты сочтешь нужным привлечь к работе. Вот, — он положил на стол ключи с карточкой, — ключи от сейфа. Имморталина там хватит на две инъекции каждому из Высшей Расы. Думаю, я вернусь раньше, но — сам понимаешь, запас карман не тянет.
У Николая тряслись руки, когда он сгребал выложенное Кузьминым богатство.
— Диск проверь, читается ли, — очень дружелюбно посоветовал Кузьмин.
Компьютера в кабинете не было. Он стоял в соседней комнате, у секретарши. Николай вылетел за дверь. За его спиной громко щелкнул замок. Николай насторожился, но не сильно. Он топал ногами от нетерпения, ожидая, пока машина считает данные с диска.
И осел на пол, когда из колонок полилась церковная музыка… Николай сорвался с места и побежал в лабораторию, проверять сейф.
На полке одиноко томились десять ампул. Всего десять. На почти семьсот человек.
— Толя!! — заорал Николай, барабаня в запертую дверь кабинета. — Толя, падла, открой! Открой, чмо, хуже будет!!
Он орал и плакал. На вопли прибежали сотрудники, взломали дверь.
Кузьмин повесился на верхней ручке огромного окна. Стеклопакеты были хорошие, вся фурнитура была сделана на совесть. И ручка выдержала вес взрослого мужика.
Его тело, неестественно длинное и нескладное, не доставало ногами до пола примерно полметра. А на искаженном лице застыла гримаса, и вываленный язык словно дразнил бессмертных — мол, скушали?
Скушали.
* * *
В роскошной ванной комнате перед огромным зеркалом топталось уроливое существо, отдаленно напоминавшее человека. Оно откликалось на имя Николай, помнило, что у него когда-то был бизнес, жена, а где-то есть ребенок. Сына забрала теща, когда началась война.
Николай был последним. Он успел припрятать уцелевшие ампулы с имморталином, но не сумел пресечь слухи. Его дом осадили боевики преданных соратников. Николай перехитрил всех. Один за другим гибли бывшие его единокровцы — умирали от пуль, сгорали заживо в своих комфортабельных квартирах и автомобилях, тонули в болотах… Убить их было не так уж сложно. И никакая имморталиновая подпитка не спасала от гибели мозга.
Призраки их толпились в доме Николая, но вреда причинить не могли. Николай долго колебался, не отдать ли ампулы с чудесным лекарством на анализ, но так и не отдал. Ведь ради сохранения тайны надо было подколоть исследователя имморталином. А каждая порция — это месяц или два жизни Николая. Его собственной жизни.
— Мерзавец, — шептал Николай, поминая Кузьмина. — Мерзавец…
Да, ублюдок отомстил за своих баб. Заставил бессмертных убивать друг друга. Знал, сука, что Николай из страха и жадности ни с кем не поделится. Даже с женой.
Жену Николай застрелил и закопал в саду. Чтобы не канючила.
А когда война утихла, за Николаем пришли из прокуратуры. Он откупился, понимая, что придут еще и еще. Ну и наплевать, злобно думал он, все равно скоро сдохну.
Сдохнуть ему предстояло куда быстрей, чем он рассчитывал: десять ампул в сейфе вместо имморталина содержали подкрашенную воду. Мерзавец Кузьмин подстраховался и на тот случай, если Николай окажется менее жадным.
Одна ампула. Только одна. И ломка в разгаре.
У существа по имени Николай тряслись руки. Он надпилил кончик, отломил его… В нос ударил резкий запах коньяка.
— Сука-а-а!!!
Николай заплакал. Он всхлипывал, утирая сопли перепончатой лапой, трясся чешуйчатым телом. Потом принес из кабинета пистолет. Смотрел на него сквозь пелену соленой влаги на глазах с вертикальными зрачками и бормотал:
— Проклятые трусы… Сраное человечество! Вы не хотите принять нас, смириться с нами… Да вы просто мясо для нас, и радуйтесь, что хоть на это годитесь… Думаете, вы сильней? Вас просто слишком много, и с этом все дело! Но скоро, попомните мое слово, вы вырежете девять десятых в очередной бессмысленной вашей войне — и вот тогда вы пожалеете, что уничтожили нас. Потому что без нас вы не сможете восстановить жизнь на Земле. Не будет никого, кто перенес бы и облучение, и болезни… Не будет никого, кто вас спасет… Так и подыхайте!!! Только запомните: открытое единожды уже не спрячешь. Пройдет пятьдесят лет, а то и меньше, и кто-нибудь снова отыщет это лекарство. Только уже без этих побочных эффектов. Мы все равно будем жить вечно, слышите вы?! Вечно!!!
Пуля выбила на кафельную плитку неестественно яркие брызги мозга.
