ВЛАДИМИР ВАСИЛЬЕВ
Сильные дыхом
Лощина даже на вид казалась угрюмой и мрачной, лезть туда Панасу совершенно не хотелось. Так и мнилось: вот сейчас из приглушенного полумрака выползет сам Сатана или какой другой черт и станет, вражина, строить всевозможные козни.
Панас придержал коня и, как частенько поступал в задумчивости, подергал себя за чуб. Потом погладил рукоять сабли — для самоуспокоения.
По мере удаления от Шмянского идея заработать на хлеб и горилку столь геройским образом будто по волшебству делалась все менее и менее привлекательной, и если сначала Панасу сам черт (так и не вылезший из лощины) был не брат, то теперь глодали козака смутные сомнения: а стоило ли ввязываться в такое неблагодарное дело?
С одной стороны распоследнему сопливому пацаненку понятно, что драконов в мире не существует. А если и существуют — то далеко-далече, за тридевять земель, скачи хоть целый месяц от родных сел да хат, не доскачешь. Однако же — с другой стороны — дыма без огня тоже не бывает, и кто-то ведь таскает у шмянских кметов их жирных овец!
Панас и подрядился выяснить — кто. На ушко ему шепнули: дракон, мол. Завелся где-то тут, в Куцей лощине, раз в два-три дня вылезает и грабит стада. Вроде пастухи его видели на пролете. Пастухи, правда, рожи были еще те: в клунке у каждого по бутыли первача да сало с цибулей. Коли на мир сквозь бутыль глядеть, не то что дракон — кто хочешь померещится, особенно если первача надо бы докупить, а втихую проданная овца легко списывается на злодея-дракона. С пастухами Панас на всякий случай выпил, но в реальность дракона так и не поверил.
Старая Панасова кобыла понуро прядала ушами в ожидании команды, а козак все сидел неподвижно и с неудовольствием вглядывался в полутьму.
— Дракон, — пробормотал Панас с отвращением. — Черта лысого!
Он еще раз погладил рукоять сабли и пнул кобылу в ребристые бока.
В лощину он въехал медленно, словно на погост. У подножия вековых елей таился коварный лесной сумрак и даже птицы почему-то не пели — видать, им тоже становилось в этом гиблом месте муторно. Для полноты впечатления не хватало чьих-нибудь белеющих в сторонке костей или ржавого доспеха посеред стволов.
Панас судорожно сглотнул, на всякий случай перекрестился и поехал дальше. Саблю он благоразумно выволок из ножен и положил поперек седла, придерживая свободной рукой.
— Эй, тварюка поганая, вылезай на честный бой! — выдавил из себя Панас и сам поразился сиплости и неубедительности собственного голоса.
Хорошо бы из зарослей показалась волчья семья — с серыми Панас справился бы шутя, это вам не огнедышащая ящерка размером с лошадь, это звери хоть и опасные, но вполне обыденные. Не худо было бы вспугнуть тут и каких ни то беглых каторжан, этих Панас не задумываясь порубил бы в капусту и поехал за обещанной наградой, будь супостатов хоть бы и с десяток.
Однако дела его были плохи: в лощине и впрямь сидел самый что ни на есть настоящий дракон. Был дракон, правда, немного мельче лошади, ежли в крупе, зато вот в длину — мама дорогая, больше хаты! Дело хоть худосочен оказался. Но другой стороны — будь тварюка в теле, хрен бы она в небо поднялась! А так, поди, и впрямь взлетит. Панас решительно схватился за саблю.
— Прекрасный сэр, вы хотите сразиться в честном бою? — уныло спросил дракон.
— Чего? — Панас отвесил челюсть. — Какой я тебе сэр, гадюка ты четырехлапая? Вот как долбану булавой!
Булаву козак, правда, пока не трогал, да и саблю пускать в дело тоже не спешил. Дракон производил впечатление зверюги сильной и невероятно проворной, хуже кошки. Пыхнув дымком из пасти, он совершенно по-собачьи сел на хвост, приподнял переднюю часть туловища, а потом развел передние лапы, будто бы в растерянности:
— А как же мне вас величать?
Панас опешил. Дракон, похоже, был более склонен болтать, нежели драться. Надо было брать его теплым! А потому Панас помянул всех Козаков-предков, взмахнул сабелькой и послал кобылу вперед, не позабыв издать приличествующий моменту боевой клич:
— Хана басурманам!
Дракон от неожиданности чуть не свалился на спину, однако успел подпрыгнуть и спрятаться за пушистой елью.
— А-а-а-а-а! — рявкнул Панас и вихрем пронесся мимо ели. Теперь предстояло развернуться и идти на второй заход.
— Да погоди ты саблей махать, давай поговорим! — заорал дракон, неожиданно переходя на «ты». — Чего нам драться-то?
Однако Панас успел поворотить кобылу и вновь вихрем летел в атаку, грозно занеся саблю. На этот раз дракон не стал уворачиваться — подставил под саблю внушительный кривой коготь и в тот же миг вышиб Панаса из седла ловким ударом хвоста.
Панас грянулся боком — хорошо хоть не о камни! На прошлогоднюю прелую хвою упал.
— Гхыы!.
Дракон глядел на него с неподдельным интересом. Потом задумчиво пошевелил ноздрями, чисто тебе кролик.
— Упс… — сказал дракон несколько сконфуженно. — Дух-то из тебя не вышел, а, Геракл степей?
— Ыхгыхы! — просипел Панас. Ничего более внятного он пока произнести не мог. Зато сумел встать и вместо оброненной сабли схватиться за тяжеленную булаву. Однако замахнулся он чересчур широко, и проклятая железка перевесила — козак опять упал на спину.
— Не, — дракон скептически покачал головой. — Для Геракла ты хлипковат…
У входа в лощину шелестела подлеском беспризорная кобыла. Панас завертел головой и наконец заметил в сторонке саблю. Но подхватить ее не успел, дракон вдруг вспорхнул, как бабочка — легко и грациозно, и сцапал панасово оружие передней лапой.
Лапа его походила на куриную, но пальцы были куда ловчее, во всяком случае саблю он держал без всяких усилий, хотя при довольно внушительных размерах зверюги сабля в этих лапах казалась всего лишь жалким ножичком.
Картинно взмахнув саблей, дракон пробормотал что-то вроде:
— Дранг нах остен!
Какой-то это был неправильный дракон. Драться он не желал, говорил всякие странные слова и о чем-то своем, очевидно, грустил, потому что вид у него сделался понурый и предельно безрадостный.
— Ну за что мне это наказание? — пожаловался он неизвестно кому. — Нет чтобы нормальный пришел человек, просвещённый, так вечно разные дуболомы в доспехах. Из рефлексов — только глотательный. Эй, дубина! — это уже Панасу. — Ты хоть знаешь сколько будет дважды два?
— Чего? — переспросил окончательно сбитый с толку Панас.
— Я так и думал… — дракон уронил саблю и вдруг заложил руки за спину, отчего сразу стал похож на шмянского дьяка Авдея Хмару.
— Два да два — вроде как четыре всегда было, — неожиданно даже для себя выдал Панас и, не удержавшись, подергал длинный козачий чуб-оселедец.
У него тоже начисто пропало желание драться; вместо этого проснулось любопытство: чего эта чертова ящерка хочет и на что, сволочь эдакая, намекает?
— Так ты грамотный? — дракон несказанно удивился.
— Ну, того-этого… — Панас неопределенно поболтал в воздухе ладонью.
— Писать умею… И счету обучен…
— Чего ж ты с ходу ножиком-то своим махать принялся? — укоризненно спросил дракон. — Нельзя, что ли, сразу по-хорошему? Так, мол, и так, прибыл по важному делу… Или, там, без дела, но все равно прибыл, честь, мол, имею.
— Угу, — пробурчал Панас, потирая ушибленный бок. — Мож тебе еще поклоны земные бить?
— Да нужны мне твои поклоны, — фыркнул дракон и снова выпустил облачко дыма. — Ладно. Драться больше не станешь?
— Ну… если ты не станешь, то и я, так и быть, не стану, — не очень уверенно пообещал Панас.
— Тогда держи, — дракон снова подобрал саблю и ловко метнул ее Панасу под ноги; сабля воткнулась в хвою точно у правого сапога. — Раз ты такой грамотей, то у меня к тебе и впрямь найдется дело. Надоело мне, понимаешь, овец у всяких ранчеро таскать, как последнему разбойнику. Легализоваться хочу. И ты мне в этом поможешь.
— Лега… лягаться? — Панас опасливо подался назад, заодно высматривая кобылу.
— Дело хочу открыть, — терпеливо пояснил дракон. — Торговое. Ты к торговле способный?
— Не знаю, — Панас немного успокоился и пожал плечами. — Не пробовал.
— Н-да. Собственно, легко было догадаться. Ну ладно. Водку-то ты хоть пьешь?
— Горилку? Кто ж ее не пьет! Пью, как не пить.
— Отлично! Хочешь попробовать? Натурпродукт, не ваша сивуха! Это так, в плане информации.
— Ну-у-у, — многозначительно протянул Панас и машинально утер рукавом усы. — Давай…
— Пошли.
Дракон развернулся и вразвалку двинул в глубь лощины.
Панас последовал за ним в некотором сомнении: снова стали закрадываться мысли о коварстве и хитрости драконьего племени: «Прикинулся простаком да лапочкой, а сам за пазухой каменюку держит! Заведет в укромное место, да как накинется!»
Однако дракон вел себя вовсе не как враг рода человеческого, наоборот, увлеченно вещал:
— Ты, — говорил дракон, — такого еще не пробовал, точно! По той простой причине, что твои тупо… гм, ну, в общем, твои сородичи пока не придумали способ очистки, при котором возможно получить практически чистый алкоголь, спиртус, так сказать, грандиозус. Ну а я…
— Дракон, — жалобно позвал Панас.
— Ась? — дракон с готовностью обернулся.
— Ты с кем сейчас разговаривал?
Секунду дракон вопросительно глядел на козака, потом до него вроде дошло.
— Ага. Это, типа, шутка. Понятно. Должен сказать, что твои предшественники шутить либо не умели, либо были совершенно не расположены.
— Предшественники?
— А ты, думаешь, первый, кто заявился воевать чудище поганое? Я вас всех уже и не упомню. Впрочем, ты первый, с кем можно хотя бы внятно разговаривать. Ладно, — дракон махнул лапой. — Зовут-то тебя как?
— Панас Галушка! Племянник кошевого Дмытра Свербыгуза! Слыхал?
— Не-а, — имя знаменитого дядьки-козака не произвело на тварюку решительно никакого впечатления. Панас удрученно вздохнул и покорно поплелся вслед за драконом.
— А меня Мораннонед. Отца — Мевсиарх, отчего отца — Меркадорис.
— Здоров будь, — пробормотал Панас.
Наконец пришли; во глубине лощины пряталась самая настоящая скала, поросшая мхом и сивыми лохмотьями лишайника. У подножия чернел вход в пещеру, откуда, вопреки ожиданиям, вовсе не тянуло сыростью и хладом подземелья. Рядом протекал ручей, убегающий по камешкам куда-то дальше, совсем уж в самую глубокую глубь лощины. Дракон нырнул в пещеру, Панас счел за благо подождать снаружи.
— Вот! — Мораннонед показался из пещеры, ковыляя на трех лапах. В четвертой он держал объемистую бутыль мутного старинного стекла, заткнутую высохшим кукурузным початком. — Держи! Только того… Поосторожнее. Не глотай много, эта штука — ядренее некуда.
— Не учи козака пить! — снисходительно бросил Панас, принимая бутыль и вытаскивая початок.
— Глук! — гулко сказала бутыль, когда затычка была вынута.
В горлышко Панас рассмотрел, что жидкость внутри совершенно прозрачна и совсем не разит сивухой, как любой первач. Но и не отрава: запах был резкий, но горилчаный.
«А, будь что будет! — подумал Панас. — Зачем дракону меня травить? Давно мог бы уже или хвостом зашибить, или в пламени поджарить…»
И, набравшись храбрости, он преизрядно отхлебнул.
Во рту моментально пересохло, а в горле взорвался огненный ком, будто кипятка хлебнул. Панас выпучил глаза. Дыхание сперло.
— Ап! Ап!
Панас все же нашел в себе силы не уронить бутыль как попало, а бережно поставить ее на землю, после чего опрометью кинулся к ручью, пал плашмя и жадно хватанул ледяной воды.
Малость полегчало. Панас окунул голову в ручей, после попил еще и только затем с горем пополам встал.
Дракон с победным видом сидел столбиком у скалы, скрестив на груди передние лапы.
— Ну как?
— Так и перетак твою налево! — рявкнул Панас. — Предупреждать же надо, что у тебя в крынке не первач, а огонь!
— Я предупреждал, — дракон совершенно по-человечески пожал плечами.
Панасу возразить было нечего: и правда ведь предупреждал.
Тем временем огненная драконья вода делала свое дело: в голове у Панаса зашумело, словно выпил он не глоток, а целую бутылку трындычихиного первача.
— А вообще питье добрячее! Сроду такого крепкого не пробовал.
— Разумеется, не пробовал. У вас такого не делают. Как полагаешь, шынкари станут покупать такой? Оптом?
— Шынкари? Да такое пойло они с руками оторвут! Это тебе не трындычихина сивуха! Это ж жидкий огонь! Мечта козака!
Панас хмелел все сильнее. Он вторично взял в руки бутыль, отхлебнул — на этот раз осторожно, нашел в себе силы проглотить, сипло выдохнул и до ушей улыбнулся.
— Ик! А закусить у тебя есть чем, а Мор… как тебя там?
— Мораннонед! Насчет закусить — это в пещеру, там на вертеле должен остаться вчерашний баран. А вот цыбули вашей любимой у меня нету, уж не взыщи.
— А и хрен с ней, с цыбулей. Баран так баран. Веди!
Почуяв родные места, даже старая панасова кобыла прибавила шагу, временами переходя на хлипкую рысь. Панас тоже оживился и отвлекся от размышлений, в общем-то несвойственных настоящему козаку.
А размышлял он с утра вот о чем: «Почему крепчайшее драконье пойло, так вчера захмелившее душу и тело, наутро выветрилось почти бесследно? Где больная головушка? Где измятое, будто черти по нему топтались, лицо?» Глядя на отражение в ручье, Панас немало подивился — обыкновенно после вечернего веселья просыпаешься чуть живой, еле-еле выползаешь из беспросветно-черной ямы. А тут — только жажда поутру, да во рту — будто кошки ночевали. А голова — ясная.
Волшебное пойло!
Замысел дракона Панас в общем понял: Мораннонед действительно воровал овец у окрестных кметов. (А что ему еще оставалось делать? Голод — не тетка.) Но даже такой по слухам зловредной, коварной и враждебной роду людскому твари, как дракон, было совестно брать чужое. Ну не хотел Мораннонед ссориться с людьми и все тут! Однако многочисленные его попытки наладить хоть какие-нибудь отношения с пастухами доселе успехом не увенчались: пастухи либо бежали в беспамятстве и потом присылали какого ни то заезжего героя с сабелькой, либо просто бежали, крестясь и взывая к всевышнему: спаси, мол, и сохрани души наши, а также стада от хвостатой напасти.
Всевышний тут помочь вряд ли мог: дракон весил немало и отсутствием аппетита не страдал. А стало быть раз в два-три дня требовался ему баран, либо козочек пара, либо корова на неделю. На людей Мораннонед не нападал из принципа, сражался только с драконоборцами, которые являлись по его драконью голову, да и то прежде пытался увещевать и договариваться. Правда, безуспешно — до случая с Панасом.
Вот и вез несостоявшийся драконоборец Панас Галушка изрядных размеров мех с огненной драконьей горилкой поперек седла, да еще один малый при поясе. Дракон здраво рассудил, что в пути Панасу непременно захочется промочить горло беспохмельной драконовкой. Не потрошить же большой мех? Вот и дал маленький на дорожку. Горилку Панас должен был продать шынкарям, а на вырученные деньги купить на шмянской ярмарке нескольких овец и пригнать к Мораннонеду в лощину.
Подслеповатые оконца шынка «Придорожный» Панас почему-то заметил раньше, чем соломенные крыши окраинных хат. Однако дивиться сему прелюбопытному факту особо не стал — малый мех как раз опустел, а потрошить большой в такой близости от шынка мог только конченый пьянчуга или записной жадина.
В шынке было почти пусто: единственно храпел на лавке в дальнем углу дебелый бородач, прикрытый драным кожухом. Под голову бородач подложил собственный кулак; второй кулак (понятное дело, вместе с рукой) свисал с лавки чуть не до самого пола. Шынкарь, Сава Чупрына, порался где-то на задах и зычно отчитывал нерасторопную дочку.
С мехом на плече Панас прошел к столу у окошка. Столешница почернела от времени еще во времена прадеда Савы, а к моменту когда отец Савы завещал сыну хозяйство и преставился, почерневшую столешницу посетители успели немало изрезать ножами, заляпать юшкой и полить горилкой.
— Сава! — заорал Панас. — Подь сюды!
Шынкарь на миг умолк, прислушиваясь. Потом осведомился:
— Кого там холера принесла в такую рань?
— Я те дам «холера»! — рявкнул Панас еще громче.
— А, это ты, Панас? — Сава вошел, вытирая руки о фартук. — Тут надысь болтали, что дракон тебя сожрал.
— Я сам кого хошь сожру! — непререкаемо заявил Панас, поглаживая усы.
Шынкарь истолковал жест по-своему:
— Горилка у меня только Червонодольская, звыняй. Трындычиха что-то ни мычит, ни телится: еще позавчера обещала зятя прислать, а все нету.
— Хм, — Панас, с некоторым опозданием, но таки допер, что положение складывается очень даже выигрышное, хотя намеревался для завязки разговора сначала тяпнуть стопку горилки. — А у меня как раз с собой… Не желаешь ли… э-э-э… (тут Панас почему-то вспомнил умно изъясняющегося Мораннонеда) ознакомиться?
И выразительно встряхнул мех на плече. Мех булькнул — солидно, басом.
— Что, горилки привез? — оживился Сава. — Ну-ка, ну-ка! Манька, тащи флягу! Которую поутру чистила! И корчажку еще прихвати!
— Горилка, — назидательно изрек Панас, опять-таки вспоминая дракона, — в сравнении с этим — вода! О!
Сава недоверчиво прищурил глаз и наклонил голову:
— Так-таки и вода?
— Чтоб я лопнул!
— А вот сейчас поглядим!
Шынкарь, демонстрируя немалую сноровку, перелил содержимое меха во флягу — надо сказать, размер фляги он угадал очень удачно, вот что значит наметанный глаз. Остатки драконова пойла Сава вылил в корчажку, а последние несколько капель стряхнул на стол. Критически поглядел на скромную лужицу и плеснул еще из корчажки.
— Манька, огня!
Манька метнулась к очагу и вернулась с зажженной лучиной.
— Проверим, крепка ли! — заявил шынкарь и поднес огонек к каплям на столе. Те занялись не хуже соломы на ветру.
— Во как! — изумился Сава. — Ее что, из горючего масла гонят? Манька, воды! — И пробубнил под нос: — Неровен час еще пол займется…
Манька, повинуясь жесту Савы, залила огонек на столешнице, а Сава тем временем осторожно поводил носом над корчажкой. Нос, пористый и пятнистый, походил на носок старого растоптанного чобота.
— Осторожно, крепка, зараза! — честно предупредил Панас.
Шынкарь отмахнулся — мол, не учи ученого! — и секундой позже отхлебнул. Глаза его округлились еще во время первого глотка, а всего глотков Сава сделал три, прежде чем выронил корчажку и схватился за горло.
— Манька! Рассолу! — просипел он с таким видом, будто вознамерился прямо тут, на месте, упасть и помереть.
Панас Галушка очень шынкаря в данную минуту понимал.
— Я ж тебе говорил: крепка, зараза!
Сава, стоя на коленях, судорожно хватал ртом воздух: ни дать ни взять — карась на берегу.
Подоспела Манька с ковшом рассолу. Сава схватился за него, как утопающий за щепу, мигом выхлебал, жадно и шумно, облился, но к жизни таки воспрял.
— Холера! — сказал он. — Это ж не горилка, это ж огонь?
Панас, решив ковать железо пока горячо, хитро подкрутил ус и коротко осведомился:
— Берешь?
— Беру, хай им всем грець! — Сава вскочил. — Все беру! Еще будет?
— Будет, Сава, не серчай! Двадцать монет как с куста! И даже не думай торговаться, а то Трындычихе продам. Или Грицаю.
Упоминание главного конкурента, держащего шынок с названием «Зеленый гай», вразумило Саву. Он протянул Панасу лопатообразную ладонь и заявил:
— По рукам!
Секундой позже он возопил:
— Манька! Флягу в комору!
А сам полез в карман широченных шаровар. Монеты божественно звякнули.
Одну монету Панас без зазрения совести пропил — там же, у Савы. На пятнадцать несколькими часами позже купил у Кондрата Чверкалюка по прозвищу Куркуль семь пузатых овец и два барана; а еще за монету выторговал половину забитого утром бычка. Куркуль бурчал, что его грабят средь бела дня. Панас ухмылялся. Он-то прекрасно понимал, что бычка всяко пустили бы на колбасу или в коптильню, причем за те же деньги, ибо пора стояла сытная и изобильная. Заскочил к дядьке на хозяйство, думал позычить одноосный воз (не на себе же полбычка тащить!). Однако воза во дворе не было, а дед Тасик посоветовал смастерить из пары жердей волокушу. Сказано — сделано, благо дед, в свое время мастер на все руки, умело руководил процессом. Сообщив деду, что в «Придорожном» наливают чертову горилку крепче всякой крепости, Панас взобрался на впряженную а волокушу кобылу, гаркнул на овец и отправился к драконьей лощине, куда прибыл на самом закате.
Мораннонед встретил его, застывши от изумления.
— Что? Уже продал? — спросил он, едва Панас приблизился к пещере.
— А то! Во, гляди, овечки! Если не сожрешь всех разом, к весне они еще и ягнят принесут.
— Хм, — дракон, казалось, задумался. — А это мысль! Только придется, пожалуй, пастуха нанимать. Будет свое стадо, проблема питания решится…
— На, харчи пока вот это, — Панас спрыгнул с кобылы и откинул рядно с полутуши бычка. — Хватит пока?
— Вполне! — заверил дракон, выйдя из недолгой задумчивости. — Только испечь надо. Тут черемша где-то росла, нарвать, что ли?
Видать, дракон не только сырым мясом питался. Впрочем, накануне он ведь угощал Панаса бараном на вертеле, так что, если бы не смутные с похмела воспоминания, к этой нехитрой мысли Панас мог бы и раньше придти.
— Еще и денег немного осталось, — сообщил Панас дракону. — Три монеты. Одну я того… уж не обессудь… пропил.
— Пропил? — удивился Мораннонед. — Я ж тебе давал спирту на дорожку.
— Спирт в дорожке и кончился, — вздохнул Панас. — Должны же мы были с шынкарем сделку обмыть?
— Да я не в претензии, — дракон выразительно выставил передние лапы. — Пропил, так пропил. Эти три монеты можешь тоже себе оставить. Будем их считать менеджерским гонораром.
— Кстати, — заметил Панас. — Ежли твою горилку разводить травными настойками — такое питье получается, что мамку родную продать можно!
— Так вы с шынкарем мой спирт пили?
— Уже не твой, — ухмыльнулся Панас. — После сделки ить пили. Стало быть, Савы спирт. Но его, родимого, его… Только говорю ж, разводили.
Дракон схватился передними лапами за голову:
— Нет, я сейчас умру! Спирт продать, а деньги пропить! Только люди так могут!
В следующий миг Мораннонед рухнул, поджав хвост, на спину и комично заболтал в воздухе лапами. Из пасти его вырывались шальные клубы дыма; попутно дракон издавал гулкие раскатистые звуки, отдаленно напоминающие человеческий смех.
Панасу почему-то было совсем не обидно.
Спустя четыре дня он поехал продавать второй мех драконьей горилки. Продал уже за тридцать монет, причем не Саве, а Грицаю из «Зеленого гая». Грицай подстерег Панаса в десяти верстах от Шмянского; у Панаса даже дорожный мех еще не опустел.
Еще через четыре дня Сава Чупрына с двумя угрюмыми молодцами при сабельках перехватили Панаса с очередным мехом на середине дороги. Сава выразил обиду и попытался выторговать за сорок монет то, что Мораннонед впоследствии назвал непонятным словом «эксклюзив», хотя на деле Сава пытался убедить Панаса, продавать драконову горилку исключительно ему. Панас согласился, но только на ближайший месяц.
На обратном пути на Панаса напали с жердями сыновья Трындычихи, напугали кобылу, едва не намяли бока — хмельной Панас, вместо того чтобы разогнать этот шмянский сброд, сгоряча пустился наутек, даже сабелькой махать не решился. От внимания дракона Панасова помятость не ускользнула — пришлось рассказать. Мораннонед не на шутку разозлился, пыхнул дымком, изрек: «Я сейчас!» и, невзирая на сумерки, стремительно взмыл в небо. Позже Панас узнал, что кто-то спалил трындычихин сарай со всеми запасами бражки и подручной утварью. По возвращении дракон некоторое время бормотал непонятные слова: «Я вам дам, никакой крыши… Давить таких конкурентов!»
В общем, дело наладилось. Панас привез двух племянников доглядать за стадом; в лощину их пускать не стоило — чего напрасно на дракона глазеть? Посторонние, как никак, хоть и родичи. На «гонорары» Панас купил добрую кобылу — молодую и сильную, а старую отдал пацанятам-пастухам, пущай доживает в сытости и спокойствии. Кроме того Панас приоделся, отчего даже огульно бражничать как-то перестало хотеться. Панас остепенился и начал подумывать, не построить ли хату поблизости с лощиной, не жениться ли — надоело спать в пещере на хворосте и лопать день за днем печеное мясо вместо борща с галушками или каких ни то вареников в сметане.
Сава с Грицаем некоторое время собачились, но потом все же сумели договориться — шынки их располагались далеко один от другого, так что не слишком-то Грицай и страдал, говоря начистоту. Хотя кое-кто специально повадился к Саве за драконьей настойкой хаживать. Посидев в «Придорожном» с обоими шынкарями Панас справедливо подумал: «А почему бы не возить два меха за раз? Один Саве, один Грицаю. Пусть дракон побольше своего спирту гонит, трудно ему что ли?»
Так Панас Мораннонеду и рассказал. Гони, мол, побольше спирту, спрос есть.
Дракон в ответ тяжко вздохнул:
— Гони… Ты хоть представляешь откуда я спирт беру, деревенщина?
— Ну… Гонишь, поди. Как Трындычиха… недавно, — предположил Панас в общем-то уверенно.
При упоминании конкурентши Панас довольно подкрутил ус. Все-таки ее крах должен был ощутимо «поднять» (по выражению дракона) их общее дело.
— Гоню… — Мораннонед опять печально вздохнул, а потом неожиданно приоткрыл пасть, направил ее в сторону от Панаса и выдохнул горячую алую струю. Пара молодых ёлочек занялись трескучим пламенем.
— Как ты думаешь, компаньон, — спросил дракон несколькими секундами спустя, — откуда берется огонь?
Панас, застывший с разинутым ртом (не от удивления — от неожиданности), встрепенулся и ошалело взглянул на дракона:
— Что значит — откуда? Ты огонь выдыхаешь… Оттуда и берется.
— А почему ты не выдыхаешь огонь? — не унимался дракон. — Чем ты отличаешься от меня? В смысле дыхания?
— Да как же мне огнем дышать? — даже подрастерялся Панас. — Я от дыма задохнусь и умру тут же.
— Если дымом дышать я тоже умру, — проворчал дракон. — Ладно, зайдем с другой стороны. Что ты перво-наперво делаешь, когда собираешься разжечь костер?
— Ну… огниво достаю…
— Бери раньше. Что ты собираешься поджигать?
— Ты ж сам сказал, — всплеснул руками Панас. — Костер! Дракон тоненько пискнул и картинно закатил глаза.
— Да. Собственно, не с титаном словесности беседую, мог бы и догадаться, — пробормотал Мораннонед. — Разницы между «разжигать» и «поджигать» мы, разумеется, не усматриваем…
Панас догадался, что дракон опять принялся разговаривать сам с собой, как он периодически поступал в самые неожиданные моменты.
— Ладно, дружище, — сдался огнедышащий компаньон. — Я тебе подскажу. Огню нужен какой-либо горючий материал, субстрат, пища. Дрова — костру, масло — лампе. И так далее. Как ты думаешь, что именно горит когда я выдыхаю, как ты выражаешься, пламя?
— А что?
Панас на секунду задумался: «В самом деле, огня ведь без ничего не бывает. Что-то же должно гореть, черт забери!»
— Что? А ты угадай! — Дракон оглушительно чихнул, на этот раз в сторону Панаса и того обдало туманным облачком из мельчайших капелек, которые пахли остро, ощутимо, однозначно и очень знакомо.
Дабы изгнать последние сомнения Панас принюхался:
— Хм… Батькой клянусь — это ж горилка! То бишь — спирт твой злющий!
— Вот именно! — повеселевший Мораннонед воздел к небу палец, что твой дьяк Авдей Хмара на проповеди. — Горит именно спиртовая взвесь, которую вырабатывают специальные железы. А поджигает ее стрекательный орган, действие которого основано на каталитическом воспламенении…
Увидев безумно округляющиеся глаза Панаса, дракон торопливо закончил:
— Ну, у меня выделяется спирт, как у тебя — слюна. Понял?
— Угу, — Панас кивнул. — Полезное свойство.
Он подумал о том, что подхватывает многие словечки и обороты дракона буквально на лету. Пожалуй, братки-козаки многих слов из теперешнего лексикона Панаса попросту не поняли бы.
— Так вот, продолжал дракон. — Я не могу производить больше спирта.
— Вроде как корова не может давать больше молока, чем дает, — задумчиво протянул Панас. — Так?
Дракон покосился на Галушку, фыркнул, но согласился, хотя сравнение с коровой действительно было чересчур смелым:
— Вульгарно, конечно, но вроде того. Аналогия, во всяком случае, корректная. Именно поэтому расширить производство, увы, не удастся.
— Если только мы не отыщем и не пригласим к нам твоего родича! — выпалил Панас, осененный несложной, в общем-то, мыслью.
Дракон замер. Окаменел просто.
— Что? — насторожился Панас и внезапно вспомнил недавние свои мысли о женитьбе. — Я опять что-то не то ляпнул? Давай, Мораннонед, пригласи подругу! Уже два бурдюка в неделю! Детишки пойдут — чем не жизнь? Сами спирт начнут давать. А?
Не меняя позы дракон деревянным голосом изрек:
— Ну действительно? Откуда ему знать? Периодически дракон начинал обращаться к Панасу так, будто тот отсутствовал — называлось это «говорить в третьем лице». Сначала Панас дивился, потом привык и перестал обращать внимание.
— Видишь ли, Панас, — проговорил Мораннонед, как показалось козаку, с болью в голосе. — Во-первых, драконы все одинаковы — у нас нет мужчин и женщин, как у вас, людей, хотя мы и называем детей сыновьями, а родителя — отцом. Любой дракон способен отложить яйцо. Но проблема в том, что мы не можем сделать это когда захотим. Нужные изменения в организме происходят только если рождение новых драконов кому-нибудь необходимо. Кому-нибудь, кто зависит от нас — по-настоящему, жизненно. Я не откладывал яиц уже восемьсот лет, Панас. Окружающие последнее время желают драконам только смерти. Ты первый, кто моей смерти не желает — иначе я уже расхворался бы и покинул эти места. Конечно, одной твоей воли было бы недостаточно, но едва я перестал досаждать окрестным пастухам — мало-помалу проклятия в мой адрес утихли. Вот видишь — я здоров. И, небом клянусь, мне не хочется отсюда уходить и начинать все сначала.
Панас неожиданно ощутил, как к горлу подкатывает ком. Ему стало нестерпимо жалко дракона — по многим причинам. В конце концов, более одинокое существо трудно было даже представить.
Галушка подошел к неподвижному Мораннонеду и дружески двинул кулаком в чешуйчатый бок:
— Ну, компаньон! Крепись. Всем сейчас тяжко. Я правда не хочу чтобы ты улетел куда-нибудь — живи тут хоть тысячу лет, хоть больше. Холера! Хватит нашим пьянчугам и одного меха в неделю.
В этот день Панас впервые за довольно длительный срок напился, и Мораннонед долго слушал, как его двуногий компаньон оглушительно храпит в пещере.
— Нет, — тихо сказал дракон, любуясь звездами и думая о своем, драконьем. — Все-таки даже среди людей встречаются достойные личности. А я уж было поставил крест на этой суматошной расе.
Недельки через три Панас вернулся из очередной поездки к шынкарям и не застал Мораннонеда на обычном месте — у ручья, размышляющим или спящим. Разговор с шынкарями выдался странный: Панас заявил, что более одного меха в неделю возить не может, поскольку не больно-то это шынкарям и нужно. Как на грех, последнюю фразу услышали лесорубы за соседним столом и принялись громко доказывать Панасу, что он, мягко говоря, ошибается. Уже чувствуя нарождающиеся подозрения, Панас попытался спорить, был обозван жадюгой и едва не был бит — спасибо вмешался Сава, пригрозив, что перестанет отпускать лесорубам драконью горилку.
На выходе Панаса перехватил Грицай и долго рассказывал, как сильно ему и завсегдатаями его шынка необходим хотя бы один полный мех в неделю. Подозрения Панаса укрепились.
Мораннонеда Панас нашел в пещере, в гнезде, сложенном из цельных елок. Дракон спал и разбудить его не удалось. Спал он неделю, прежде чем пробудился. После чего снес первое яйцо, а через полчаса второе.
Панаса в это время не было — он повез в Шмянское остатки спирта из особых запасов, дабы не нарушать уговоры и не сорвать поставки окончательно. Когда Панас подъехал к лощине настолько, что разглядел Мораннонеда на привычном месте, он пустил кобылу вскачь, а приблизившись, кинулся обниматься:
— Ну, напугал ты меня, чертяка! — сообщил Панас. — Уснул, понимаешь… Я уж невесть что думать начал!
Дракон загадочно улыбался, вертя в лапах небольшую плоскую деревяшку.
— Пойдем-ка, — сказал он тише чем обычно, — я тебе кое-что покажу.
При виде яиц в гнезде у Панаса натурально отвисла челюсть:
— Вот те на! Целых два!
— И еще два на подходе, — сообщил дракон очаровательно смущаясь.
Сорвав с головы шапку, Панас на радостях швырнул ее оземь:
— Позовешь в кумовья кого-нибудь другого — обижусь! — заявил он. — Я перекушу — и назад в Шмянское за покупками! А ты тем временем расскажешь, чего твоим драконятам понадобится и что они едят!
— Первое время ничего, — Мораннонед покосился на округлые, будто гарбузы на грядке, яйца. — А после — то же, что и я. Так что стадо пополнить не помешает!
— А… — Панас запнулся в нерешительности. — Извини, что я так сразу — а спирт они когда давать начнут?
— Да как впервые оголодают, месяца через три. Я уже задумался на эту тему. На, вот, полюбопытствуй, — он протянул Панасу ту самую дощечку, что все еще держал в лапах. — Это эскиз, зеркальное клише я потом отолью в металле.
Панас взял и взглянул: на дощечке виднелся гербообразный рисунок, то ли ножом вырезанный, то ли когтем выцарапанный. Немного грубовато, но, как выразился бы Мораннонед, очень «стильно»: на прямоугольном поле сидел дракон, выпускающий узкий язык пламени; рядом гарцевал человек на коне, судя по оружию — козак, но оружие и одежда показались Панасу странноватыми. А ниже змеились затейливо переплетенные буквы: «Горилка драконья, особая». Еще ниже, литерами помельче — «Галушка, Моран и сыновья».
— Свое имя я сократил для благозвучности, — сказал дракон. — Надо чтобы ты заказал стеклодувам специальные бутылки и этикетки с этим рисунком. И еще дубовые бочки понадобятся. Такой напиток создадим, уххх! Настаивать на травах станем, выцеживать, оттенять водой из ручья, выдерживать в бочках… Я тут отработал рецептик пока ты катался. Продавать будем прямо в бутылках и цену назначим: за бутылку — монета; за бутылку дополнительно выдержанную — три!
Панас быстро подсчитал прибыль — получалось, что мех будет уходить монет за сто, а то и поболе.
— Голова ты, Моран! — одобрительно покрутил свой чуб козак Панас Галушка. — С тобою приятно работать! По рукам!
Человеческая ладонь и когтистая драконья лапа встретились.
— Я тебе книгу потом дам, по экономике. Почитаешь. Все равно нам придется тут поблизости и таверну открыть, и дорогу до Шмянского строить… работы невпроворот. А мне нужен образованный компаньон. Не так ли?
— Чтоб я лопнул! — подтвердил Панас и крепко дернул себя за чуб. — Ладно! Делись рецептом — интересно же!
Мораннонед немедленно оживился — чувствовалось, что в изготовление прототипа «Драконьей особой» он вложил немалую часть собственной души и смекалки:
— Берешь родниковой воды и той замечательной травы, что растет у…
© В. Васильев, 2005.
