Глава 4

Внутри лагеря было тихо. Большинство обитателей все еще спало. Бодрствовала охрана внешняя и внутренняя, дежурные по лагерю суетились у походной кухни, готовя завтрак. Походные кухни были результатом того самого памятного Сергееву рейда на армейские склады, и он удовлетворенно улыбнулся. И палатки у Еврейской армии были хоть куда: почти новые, маскировочных расцветок, с тамбурами, клапанами и противомоскитными сетками на молниях.

Их сопровождающий, Мартын, провел их через часовых, смотревших на пришельцев с подозрительностью, только один из них, узнавший Михаила в лицо, приветливо кивнул и улыбнулся. При взгляде на бойцов охранения вспоминались старые фильмы про мормонов. Те же глухие черные костюмы, правда, не сюртучные пары, а комбинезоны спецназа, те же широкополые черные шляпы – только пейсы и короткоствольные автоматы нарушали общую картину.

У двоих из часовых Сергеев увидел в руках «галилы» и даже опешил слегка. Неужели Бондарев добился поставок оружия с исторической родины? Хотя какая это для него историческая родина? Воронеж с Курском – для него историческая родина. Не Мелитополь даже, если, конечно, по физиономии судить. Израильские автоматы, новенькие, в руках военизированного отряда посреди Зоны совместного влияния. С ума сойти можно! Кафка и Ионеско – отдыхают. Но Равви-то каков, жучара!

Сергеев замер перед входом в большую палатку – настоящий шатер, а не палатка, на откидном клапане которого, через трафарет, аккуратно, была изображена белой краской Звезда Давида.

Просто и со вкусом. Никакого тебе шитья, никакого злата и пошлой роскоши. Равви с выбором не ошибся. Он всегда был точен в расчетах – религия изгоев и прагматиков подходила для его целей больше всего. Да и цели были просты и прозрачны – выжить и доминировать.

Христианство Равви отверг по причине того, что те, кого уничтожила катастрофа, в абсолютной своей массе были христианами. И в свой последний миг они молили Иисуса о спасении, но тщетно. Аргументы Сергеева о том, что в этот самый момент о спасении с тем же результатом молили своих богов и евреи, и мусульмане, Равви отвергал как несущественные. Десятки тысяч против миллионов – процент, который можно не учитывать при выборе пути к спасению. Особого выбора не было – из основных мировых религий Бондарев решил стать апологетом одной из самых древних – иудаизма. Тем более что к мусульманам после Афганистана Равви испытывал сложные чувства.

Иудаизм – суровая религия с историей в пять тысяч лет, религия воинов, религия, имеющая столько ограничений и запретов, как ни одна другая в мире. И, наконец, просто сложная для соблюдения традиций из-за всех этих суббот, кошерности и прочих особенностей была выбрана Равви, который, по его собственному признанию, в синагоге до этого был один раз лет пятьдесят назад, совершенно случайно. Кроме звезд, нарисованных на потолке и резной балюстрады на втором этаже залы, Бондарев ничего не помнил – был он не совсем трезв, и что за надобность привела его вместе с друзьями лейтенантами в синагогу закарпатского города Виноградово, осталось тайной за семью печатями.

Как и где Равви нашел себе в советники Матвея, тоже было тайной. Матвей до катастрофы был бизнесменом, но, на свое счастье (или беду), вырос в достаточно религиозной еврейской семье. Не ортодоксальной, но верующей, и представление об иудаизме, его традициях и особенностях имел. С языком, правда, не заладилось. Ни иврита, ни идиша Матвей не знал (несколько слов от бабушки – все), Тору никогда не читал, только слышал, как читают. Но личностью Матвей Подольский был творческой, и их тандем с полковником Бондаревым оказался почище тандема Ильфа и Петрова. За кратчайшие сроки чистокровным русаком и светски воспитанным евреем была создана разновидность религиозной общины, как нельзя лучше подходящая к нечеловеческим условиям жития человеков в Зоне совместного влияния.

В этой религии свинья не была нечистым животным (когда есть нечего – особо не повыбираешь), в субботу можно было воевать, мясное смешивать с молочным, а младенцев не обрезали из-за недостатка лекарств и без того высокой детской смертности. Но красивые традиции, праздники, мифологию и железную вертикаль общинной власти Равви с Матвеем оставили в неприкосновенности. И еще было сохранено резкое деление мира на своих и чужих.

Члены общины были друг для друга, как братья или сестры, как кровные родственники. Пришлый человек всегда оставался гоем, чужаком, если не проходил посвящения или не становился мужем одной из женщин общины. Родившиеся дети считались евреями, даже если отец был гой – материнской крови было достаточно. Так было всегда, и эту особенность иудаизма Бондарев и Подольский оставили без изменений.

В результате последовательной политики отбора кадров, критериям которой позавидовал бы любой политотдел, через несколько лет Еврейская армия стала сильным формированием, с которым считались и в ЗСВ, и, что уж скрывать, за ее пределами. Равви и его отряд уважали все: те, кто делал на Ничьей Земле бизнес, те, кто использовал ее в политических целях. И даже те, кто просто наблюдал за событиями в ней с неизвестными намерениями.

На руках у Равви была боеспособная единица, зародыш или, если быть точным, спора нации – превосходно обученный отряд, два жизнеспособных, хорошо укрепленных кибуца на Плодородных Землях и еще один кибуц под Киевом, где его люди занимались земледелием. И если у кого-нибудь на Ничьей Земле были шансы в обозримом будущем стать ее хозяином – так это у Равви.

Перед входом в палатку Мартын предложил им оставить оружие в «пирамиде». Сергеев сделал знак Молчуну, снял рюкзак, уложил его на землю и аккуратно поставил в стойку свой автомат. Кобуру с обрезом пришлось повесить на край «пирамиды». Молчун скривился недовольно, но сделал то же самое.

Пройдя мимо двух охранников, они вошли в палатку.

– Сергеев, – вкусно пробасил Равви, идя к ним навстречу, – Сергеев, как я рад тебя видеть!

Как это сухое тело могло издавать такие могучие звуки, для Михаила всегда было загадкой. Но факт оставался фактом – голос у полковника был, как у Иерихонской трубы.

– Шалом, Равви! Шалом, Мотл! – Матвей шел в шаге за Бондаревым, чуть позади, как всегда.

– Шалом! – отозвался Подольский.

Если Бондарев почти не изменился, то Матвей за тот год, что они не виделись, сильно постарел. Было ему лет на семь меньше, чем Михаилу, но лицо его прорезали глубокие морщины, почти все волосы выпали, остатки, покрывавшие шишковатый череп легким пухом, были белы, как снег. Выглядел он едва ли не старше Равви, которому годился в сыновья.

– Присаживайтесь!

Хоть мебель в палатке была раскладная, походная, сидеть на ней было в удовольствие. Все же не на сырой земле.

– Это Молчун, Равви! Знакомься, Матвей! Мой постоянный спутник и друг. Он не говорит, но слышит нормально – так что просто познакомьтесь.

– Хороший мальчик, – сказал Подольский, приглядываясь. – Было бы здорово, чтобы он у нас остался.

– Сомневаюсь, Мотл, – сказал Михаил, – не думаю, что Молчун этого захочет. Но если захочет – дело его. Я не хозяин ему.

– Да, слышали, слышали, – махнул рукой Равви. – Естественно, не хозяин – друг! Не беспокойся, ты же знаешь, к нам приходят только добровольно.

Он зычно рассмеялся.

– Иначе я бы тебя уже прихватил. Мне бы полдюжины таких, как ты...

– И ты бы взял Дамаск!

Теперь расхохотались трое мужчин. Молчун, не поняв сути шутки, недоуменно крутил заросшей головой.

– Мой дозор наткнулся на вас ночью, у моста, Мартын тебя узнал, доложил, и я решил пригласить вас к себе. Могу я предложить вам поесть?

– Можешь, – с удовольствием сказал Сергеев. – Еще как можешь!

– Мотл, распорядись, – приказал Равви. – И выпить.

Матвей вышел и снаружи раздался его голос. Равви вздохнул.

– Эх, давно я не пил! Спирт, представляешь! Я в развалинах завода нашел два десятка бочек спирта! А выпить по-настоящему – не с кем! Матвей не пьет, его желудок долбит, и вообще, ты же видишь, со здоровьем у него проблемы. Для остальных – я ребе, Учитель. Я с ними пить не могу, авторитет потеряю. Скажи честно, ты спешишь?

– Спешу, – признал Михаил с сожалением. – Я действительно спешу, Равви. Даже опаздываю. Мост перекрыт, а мне надо на ту сторону. И быстро надо.

– Жаль, – сказал Равви, – в прошлый раз, когда тебе чуть не оторвало задницу, мы здорово провели время. Ты – хороший собеседник, Миша, хоть и молод еще.

Матвей снова вошел в палатку. За ним двигался Мартын с двумя мисками, полными кукурузной кашей с кусочками сала и мяса, и еще один боец, высокий, сухопарый и подвижный, нес походный набор – графинчик и рюмки на стальном подносе.

Сергеев увидел парок, поднимающийся над кашей, уловил ее запах и шумно сглотнул, не сдержавшись.

– Вы поешьте чуть-чуть, – сказал Подольский, разливая прозрачную жидкость по рюмкам, – а то спиртягу, на голодный желудок... Равви может, он такой, а вам бы поесть...

Ни Молчуну, ни Сергееву дважды повторять не пришлось. Каша, заправленная салом, была превосходна.

– Тут кабанов – тьма, – пояснил Бондарев, наблюдая, как гости уминают угощение за обе щеки. – Места-то сравнительно чистые, леса кислотой не выело. Так что скотина есть. С голоду умереть трудно. Ну что? Давайте по одной?

Выпили все, и Матвей с Молчуном тоже. Спирт был крепок и чист, после жирной каши скользнул внутрь незаметно, не пьяня, а только согревая.

– Я после того, – сказал Равви, – еще два склада нашел. И продовольствие, и техника, и оружие. Даже приборы ночного видения есть. Хочешь один? Могу подарить.

– Не откажусь, – сказал Сергеев. – Равви, нам на ту сторону нужно. Как быть?

Бондарев недовольно цыкнул зубом.

– Как быть?! Они на переправе уже третий день сидят! Мы вначале хоронились, даже кухни не разжигали. А потом сообразили, что они нас не видят из-за леса. Вертолет раньше десяти утра не взлетает, а у нас к этому времени все погашено. И вечером они там пьянствуют, никуда не смотрят.

– Не пойму, – сказал Сергеев, – почему они еще живы? Теряешь хватку, Равви?

За Бондарева ответил Матвей, раскрасневшийся от рюмки, что твоя девица. Правда, румянец был нездоровый, пятнами по щекам.

– Мы решили их не трогать. Это не вояки. Не ооновцы. Не бандиты – откуда у бандитов вертолет? Зачем трогать тех, о ком ничего не знаешь?

– Ну, почему же не знаешь? – спросил Сергеев, прищурясь. – Ты налей, Матвей, а я вам расскажу, кто эти ребята, по моему разумению.

Услышав рассказ Михаила, Равви вскочил и зашагал по палатке, заложив здоровую руку за спину и припадая на протез – для полноты картины не хватало попугая на плече, повязки на глазу и пятидесяти килограммов веса на талии. Сильвер, да и только!

Лексикон у него был еще тот, и пират бы покраснел. Религиозный лидер новой формации исчез – по палатке вышагивал полковник Бондарев по кличке Говорящая Голова, только почему-то в кипе и с бородой.

Смысл речи, если отбросить цветистые выражения, сводился к тому, что если бы он догадывался о том, кто расположился лагерем в паре километров от них, то не то что Сабра и Шатила, а даже деревня Сонгми оказались бы санаторием в сравнении с тем, что ожидало охотничков.

Зная таланты Равви и его опыт проведения зачисток, Сергеев был склонен ему верить.

– Значит так, – приказал Равви, выговорившись, – штурмовую группу – ко мне! Сколько снайперов у нас там в охранении?

– Трое, – ответил Матвей.

– Связь с ними есть?

– Есть. Пока приказано соблюдать радиомолчание.

В палатку влетел молодой, лет двадцати пяти, парень, небольшого роста, хрупкий, стриженный коротко, почти налысо и лопоухий до смешного. Но с таким взглядом глубоко посаженных карих глаз, что желание смеяться отпадало немедленно.

– Командир штурмовой группы...

Начал было он, но Равви махнул рукой и сказал:

– Вижу, что прибыл! Вот что, Вадюша, бери своих архаровцев и дуй к вертолету. Занимайте позицию и ждите вот их, двоих, – он указал на Сергеева и Молчуна. – Как подойдут – атакуйте. Пленных не брать. Будут живые – допросить и в расход. Дальше сопроводишь через мост, если надо – дашь, кого из своих, до места довести. Ты Сергеева знаешь?

Вадим бросил на Михаила быстрый взгляд и кивнул.

– Помню. Виделись.

– Ну и отлично! Там, на позиции в гнездах – три снайпера. Они помогут. Используй.

– Хорошо, командир. – Сказал парень чуть не по-уставному. – Разрешите исполнять?

– Давай, работай!

– Равви, – сказал Матвей вполголоса, когда командир штурмовиков выскочил вон, – может быть не надо? Пусть себе... Что мы, Мишу в другом месте не переправим, в конце концов... Ребят же положим.

Равви глянул на него так, что будь Мотл попугливее, точно бы попытался убежать.

– Отдохнуть сейчас не приглашаю, – обратился Равви к Сергееву и Молчуну, – как я понял, времени у вас нет. А вот, если будет у вас на то желание – погостить попозже, так это в любой момент. Милости просим! Ты проводишь, Мотл?

– Провожу, – сказал Матвей.

– И в дорогу пусть соберут ребятам.

– Хорошо, Равви.

– И ночного видения прибор пусть положат, я обещал.

– Хорошо, Равви.

– Рад был видеть тебя, Миша. Предложение мое остается в силе.

– Спасибо, полковник, я подумаю.

– Ты всегда так говоришь.

– Дамаск далеко, – сказал Сергеев, – и ты пока обойдешься и без меня. Но за приглашение – спасибо.

Равви улыбнулся. С одной стороны у него во рту были стальные коронки, отчего улыбка получалась несильно приветливой.

– Пошли, – сказал Матвей от входа, – скоро девять. В десять они обычно взлетают.

На улице стало еще холодней. Изо рта шел пар, трава быстро покрывалась инеем. Судя по всему, к ночи могло быть намного ниже ноля. Хоть зимы после Потопа были теплыми, но климат был неровным, и временами становилось так холодно, что столбик термометра опускался до минус двадцати, двадцати пяти, чтобы через несколько дней опять взлететь на плюсовые отметки.

– Есть что-то, что тебе конкретно нужно, – спросил Матвей, пока они шли к фургону с продовольствием. – Ну, там, патроны, гранаты?

Сергеев покачал головой.

– Лекарства?

– Спасибо, Матвей, все есть. Еды немного возьму и таблеток обеззараживающих для воды – у нас кончаются. А прибор, что полковник говорил, не надо. Зачем он мне?

– Если я не выполню приказ – старик огорчится.

– А кто ему скажет?

– Я. Я ему никогда не вру.

– Договор у вас такой?

– Религия не позволяет.

– Слушай, Матвей, ты хоть мне не заливай насчет религии. Я же тебя не первый год знаю. Прямо уж, если соврешь – у тебя язык отсохнет.

– Тогда зачем глупые вопросы задаешь? Не вру я ему – и все.

– А мне – соврешь?

– И не сомневайся. Кто ты мне? – Матвей невесело улыбнулся. – Гой. Хоть и наш, но все равно гой.

Они остановились возле фургона, и Матвей постучал костяшками пальцев по крашенному зеленой краской борту. В ответ на стук из-под полога высунулась заспанная женщина, с волосами, прикрытыми черной косынкой, завязанной на манер банданы. Из-под банданы лезли на лоб рыжие непокорные пряди. Увидев Мотла, она улыбнулась, сразу сделавшись моложе и привлекательнее, и через минуту перед Молчуном и Михаилом лежали несколько упаковок армейских сухарей, банки с тушенкой, пакет с вяленым мясом, соль в белой тряпице и десяток бульонных кубиков.

Матвей нетерпеливо переступал с ноги на ногу, пока они паковались и, дождавшись наконец, быстрым шагом отвел их к палатке с оборудованием, где вручил Михаилу таблетки и тяжелую коробку с прибором.

– Ты уверен, что патронов не надо? – спросил он еще раз.

– Хватит, – сказал Михаил. – Нести тяжело. Но за заботу – спасибо.

Подольский насмешливо фыркнул.

Лагерь почти проснулся, наполнился голосами, в том числе детскими. У рукомойников, которые вешались на стойки у задних стенок палаток, появились люди.

– Слушай, Матвей, – спросил Сергеев, – помнишь, когда я раненый лежал, сестричка за мной ухаживала? Ириной звали.

Матвей оглянулся через плечо, сверкнул черными глазами и снова ссутулился.

– Помню, конечно. Ты ребенком интересуешься? Или ею?

– Считай, что всеми сразу, – сказал Сергеев не очень дружелюбно. Тон, которым Подольский задал вопрос, ему откровенно не понравился. – А что, есть ребенок?

– Нет, – отрезал Матвей, не оборачиваясь. – Ты пустышкой оказался. Или Бог не дал. А она в кибуце под Киевом. Жива-здорова.

– Что-то я тебя не пойму, Матвей. Обидел я тебя чем?

– Ты тут ни при чем. Не бери в голову. – сказал Подольский. – Зачем тебе лишнее?

«Лишнее? – подумал Сергеев, глядя на узкую спину Мотла, маячившую перед глазами. – Судя по твоему тону, дружище, совсем не лишнее. Чем-то я тебя зацепил. Может быть, вопросом своим сейчас – как по живой ране, подернутой корочкой. Значит, есть что-то, что я не знаю, а ты мне как мужик мужику ни за какие коврижки не скажешь. Гордость не позволит».

При отходе Сергеев еще раз восхитился местом, выбранным для лагеря. Стоило сделать полсотни шагов – и он исчезал, словно его и не было. Еще через полсотни шагов, лес прятал звуки и запахи.

По овражку, ведущему к тропе, они шли быстро, но на бег не переходили. Матвей бежать не мог, он даже от быстрого шага задыхался, и они были вынуждены делать остановки каждые двести метров, чтобы дать ему отдышаться.

– Не лети, – попросил Сергеев, – успеем. Чего ты с нами пошел? Мы и сами дорогу знаем.

– Не обращай внимания, – дышал Матвей тяжело, как ныряльщик. Глаза у него были, как у больного пса, слезящиеся и красные. – Я в порядке.

– Что с тобой? – спросил Сергеев. – Не бережешь ты себя, Матвей. На кого Равви хозяйство оставит?

Подольский засмеялся, с присвистом втягивая воздух.

– Так он тебя звал. Ты же не идешь.

Между деревьями пронеслась целая стая крупных галок, оглашая лес хриплыми криками. Трава под ногами была скользкая, словно масло разлили. На подъеме Матвей даже упал.

– Я-то тут при чем? – спросил Сергеев, помогая Матвею встать. – Это твое детище, тебе и распоряжаться. Со временем, конечно, дай Бог Равви долгих-долгих лет.

– Никак я не пойму, Миша, – сказал Подольский и сплюнул густую, тягучую слюну, – ты ж вроде парень опытный. Не новичок. Равви, слава Богу, жив и здоров, о нем не беспокойся. Его года не берут. А мне не о наследстве, мне о наследниках думать надо. А их нет.

– Шутишь, наверное. Ты же на добрый десяток лет меня моложе. Успеется еще о наследниках подумать.

Сергеев почувствовал, как Молчун тронул его за плечо. Он оглянулся и увидел, как парнишка отрицательно качает головой.

– Да нет, – сказал Матвей, – тут уж разницы нет – моложе или старше. Я сам с Каховки, если помнишь. Я тебе рассказывал. А что после того, как смыло Запорожье, к нам вниз пошло, ты знаешь. Я и сам видел, как люди, попав на пару секунд в воду, сгнивали заживо. Кто за день, кто за неделю. И те, кто умирали за неделю, завидовали тем, кто умер за день.

Он опять споткнулся, почти потерял равновесие и сел, привалившись спиной к серому и мокрому стволу осины.

Сергеев оказался чуть ниже его по склону, как раз лицом к лицу, и натолкнулся взглядом на взгляд Подольского. И был этот взгляд полон такой беспросветной тоски, такой боли, что Сергеева сразу же бросило в холод. Словно кто-то невидимый задул ему под одежду снежной пыли – мелкой, с колючей ледяной крошкой.

– Там я чего-то и хватанул, – продолжил Матвей, глядя на спутников, но если приглядеться, то, скорее, мимо них, туда, где в низине уже начал скапливаться туман. – Что именно – я не знаю. Никто не знает. Что живой – это повезло. А вот с детьми... С детьми – определенность полная. Не будет у меня детей. Это я Ирину попросил, чтобы она с тобой спала. Ты – пришлый. Пришел, ушел – кто тебя помнит? А это был бы наш сын. И никто бы не знал, что он еще и твой.

– Я не знал, – сказал Сергеев растерянно, испытывая почему-то острое чувство вины за те события двухлетней давности. За хриплые стоны, за жаркое белое тело на черной ткани расстеленного спальника, за легкий, сладковатый запах пота и женщины, который еще долго держался в его палатке, когда она уходила. Хотя чего тут было виниться? Он вспомнил ее торопливые, короткие поцелуи, как дрожали ее колени и губы. Каждый должен был получить то, что хотел. Только Матвей остался ни с чем, а может быть, даже в минусе.

– Она от тебя ушла? – спросил Сергеев. – Из-за того случая? Из-за нас?

Подольский замолчал, несколько раз подряд моргнул, напомнив Михаилу сову, а потом сказал тихо:

– Нет. Я ее отослал.

– Не смог простить?

Матвей рассмеялся, словно закаркал.

– Не глупи, Сергеев. Ты-то тут при чем? Это не мне ее, тут ей меня прощать надо!

У Сергеева на этот счет имелись свои воспоминания и соображения, но он решил не перечить.

– Зачем отослал?

– Чтобы она не видела, как я дохну! – просвистел посаженными легкими Подольский. – Чтобы я не имел причин для слабости!

– Брось, Матвей, – сказал прозревший за доли секунды Михаил, – чего б это тебе дохнуть?

Все встало на место. Отдышка, белый пух, покрывающий его голову, словно тело новорожденного птенца, красные пятна на щеках, морщины, изменившие лицо до неузнаваемости.

Сергеев развернулся и тяжело уселся рядом с Подольским. По другую сторону от Матвея сел Молчун. Вода на палой листве превращалась в ледяную пленку. Капли, стекавшие по стволу осины, – в ледяные шарики. Их дыхание – в белые струи пара, выпадавшие влагой на одежду за доли секунды.

Не задумываясь, видит ли их кто-нибудь, Сергеев вытащил из кармана сигареты и закурил. Влажный табак трещал от огня, дым был горек.

– И мне, – попросил Матвей.

Молчун ничего не просил, просто взял сигарету сам.

– У тебя рак? – спросил Сергеев.

– Хер его знает, – Подольский потер лицо ладонью, словно пытался разгладить сетку морщин, превращавших его в старика день ото дня. – Наш лекарь обстучал, обнюхал, но что он может? Оборудования нет, лекарств – нет. Ничего нет. Рак, конечно. Я десять килограммов за три месяца потерял. Волосы выпали.

– Ну, волосы от рака не выпадают...

– Брось, Миша, они у меня по всему телу выпали. Ты еще скажи, что это от неправильного питания.

– Боли есть? – спросил Сергеев, догадываясь, что услышит.

– Я второй месяц на морфии.

Матвей докурил и отбросил окурок в сторону залихватски, щелчком.

– Знаешь, – сказал он почти весело, – я после того, как в Потоп выжил, даже курить бросил. В один день. Думал, вот теперь буду жить долго и счастливо. Чего ж здоровье гробить? Ладно. Это я разнюнился. Все, закончили сопли и слезы. Вместо меня, скорее всего, будет Вадик. А к лету из Израиля обещали прислать настоящего раввина. Будет у нашего полковника свой политрук. Только как он тут питаться собирается, лично для меня загадка. Разве что есть какие-то послабления на случай войны и прочего. Ты случайно не знаешь?

– Что я могу об этом знать? – спросил Сергеев и добавил: – Вот, значит, откуда «галилы»?

– Оттуда, оттуда, – подтвердил Подольский. – Нас на Ничьей Земле больше двух тысяч человек. Армия. Пошли, Вадик заждался.

Он, кряхтя, поднялся на ноги и потрогал руками покрасневшие уши.

– Холодно, – пожаловался он, – надо было шапку надеть.

Вадик действительно заждался. Он лежал почти в том же месте, где на рассвете лежали Молчун и Сергеев, и рассматривал ожившие с наступлением утра позиции охотников в бинокль. Перед ним лежали уоки-токи и укороченный «калашников» со сдвоенным магазином. Заметив, что они подошли, Вадим соскользнул с пагорба и оказался рядом с ними.

– Что так долго?

– Так получилось, – сказал Матвей, – что тут у тебя?

Вадим осклабился и сказал, смешно морща веснушчатый нос:

– Группа на позиции. Снайперы цели определили. Гранатометчики готовы. Можно начинать?

Парень так задорно рвался в бой, что было невооруженным глазом заметно – он получает удовольствие от самого процесса боевых действий. Хорошего преемника имеет Равви в перспективе. Гуманиста.

– Сколько там народа?

Вадим пожал плечами.

– Если мы правильно посчитали – двадцать человек. Но еще могут быть люди в палатках.

– Готовятся к вылету? – спросил Сергеев.

– Есть такое дело.

– Хреново будет, если взлетят, – сказал Матвей и покачал головой.

– Не взлетят, Мотл!

– Если поднимутся, – подтвердил Сергеев, – тогда – туши свет! У них по шесть ракет на «вертушку». Мало не покажется. Ты, кстати, учти, РПГ эту тушу не берет.

– Знаю.

Улыбка у Вадика была что ни на есть людоедская.

– Бить, в случае чего, будем в десантный отсек, там двери сняты, чтоб с пулеметами легче было управляться. В палатку слева не стрелять – наблюдатели говорят, там склад боеприпасов.

И обратился к Матвею:

– Разрешите начинать?

Подольский махнул рукой.

– Слушаюсь, – весело выдохнул Вадик и трусцой побежал в обход, к дороге, на ходу бубня что-то в передатчик.

С пригорка было прекрасно видно лагерь охотников. Нельзя сказать, что все было как на ладони – кое-что выпадало из поля зрения. Было видно людей, собравшихся в палатке-столовой. Трое стояли у костра. Еще пятеро возле газового баллона с горелкой, на котором кипятилась вода для чая и кофе, – большого переносного бака из нержавейки, литров на десять. Что творилось в двух палатках, установленных входами к стоянке вертолета, было не видно вовсе.

Сергеев улегся поудобнее, разложил перед собой три запасных рожка-двойника, осколочные гранаты, навел на столовую автомат и стал ждать.

Справа замер в позиции «к бою» Молчун, слева прижимался щекой к ложу АКМа Матвей, перед которым лежала еще и рация, мигавшая красным светодиодом декодера с частотой раз в секунду.

Сергеев насчитал девяносто миганий до того момента, как на несущей зашуршало, и голос Вадика сказал:

– Начали.

Снайпер, который выстрелил первым, находился в «гнезде», на одной из сосен, чуть правее и сзади них. Пуля в медной оболочке со стальным сердечником, калибра 7.62, вылетев из ствола СВД со скоростью почти в три раза выше скорости звука, попала в газовый баллон, на котором грели воду, и прошила стальной корпус навылет, как алюминиевую кастрюлю. Снайпер, сделавший этот выстрел с расстояния в восемьдесят метров, был человеком с чувством юмора. На гильзе патрона, который он отстрелял, был красный ободок – пуля была трассирующей и всегда использовалась снайпером только для пристрелки. В другой ситуации след, оставленный ею в воздухе, соединил бы мишень и стрелка тонким светящимся пунктиром, но не теперь. Горящий белый фосфор, оседлавший медно-стальной конус пули, влетел внутрь полного смесью пропана и бутана баллона и перед тем, как вырваться наружу, воспламенил газ.

Баллон взорвался, как огромная граната. Трое любителей кофе умерли почти мгновенно. Один из них вспыхнул факелом и сделал еще несколько шагов перед тем, как рухнуть наземь от очереди Молчуна. Пятого швырнуло взрывной волной так, что он, пролетев, больше десятка метров, ударился о бронированный колпак кабины вертолета и мешком с костями соскользнул на землю, испачкав стекла темно-красным.

Осколочный заряд, выпущенный из «мухи», влетел в палатку-столовую и взорвался внутри, превращая в мясной фарш находившихся там людей в защитной форме. Но убило не всех. Из клубов кисло пахнущего дыма выскочили несколько человек, и невидимый пулеметчик, залегший афронт, ударил по ним и по тем, кто еще метался или ползал внутри палатки.

В поле зрения Сергеева оставались трое у костра. Один из них присел от испуга, закрывая голову руками, другой бежал к лесу, прямо на их позицию. Третий начал движение в сторону вертолета. Расстояние было метров в сорок – не дистанция для АКМ. Взяв упреждение на полметра по ходу, Сергеев срезал возможного пилота одним движением ствола, как кочан капусты, под корень.

Рядом плюнул огнем автомат Матвея – даром что ослаб – все три пули попали в цель. Ударил одиночным Молчун, словно кнутом щелкнул. Оставшийся у костра мелькнул в воздухе подошвами новеньких сапог и упал головой в угли.

В три ствола они ударили по непросматриваемой палатке, но из нее уже никто не выбегал. Еще несколько секунд грохот не умолкал – пятнадцать автоматов и пулемет поливали лагерь свинцом, а потом – будто бы дирижер махнул палочкой – все смолкло. Стало слышно тишину. Внутри палатки закричал раненый. Он даже не кричал – он выл.

На поляне появились три человека в черном, двигающихся быстро и плавно, перебежками, прикрывая друг друга. Один из них махнул рукой, внутри палатки что-то лопнуло с резким звуком, и раненый замолк.

– Чисто, – сказало радио. – Птицы, что видно?

– Все, пиз...ц всем! – отозвался незнакомый голос. – Вадик, мы спускаемся?

– Давай, Генчик! Только осторожно.

– Пошли вниз, – предложил Сергеев, вставая, и посмотрел на часы.

Бой продолжался полторы минуты.

– Кажется, ни одного ответного выстрела. Неужели они совсем дилетанты?

Верилось в это с трудом. Не могли здесь быть одни дилетанты. Пусть те, кто платит деньги за развлечение, – непрофессионалы. Но те, кто это развлечение организует, просто обязаны быть людьми сведущими, в противном случае первый же тур окажется и последним.

Здесь же все напоминало лагерь новобранцев. Или даже скаутов.

И еще – одно правило, вынесенное из прошлой жизни, написанное кровью, как устав караульной службы: если все идет слишком хорошо, значит, через минуту все будет очень плохо. Бывали, конечно, счастливые исключения, но ведь исключения почему-то и называют исключениями.

Спускался к лагерю он осторожно, не выпуская автомата из рук. Рядом с ним, так же напряженно, передвигался Молчун. Матвей, измотанный пробежкой, шел сзади, но свой АКМ, по примеру Сергеева, держал у груди.

Штурмовая группа в полном составе вошла в разгромленный лагерь. Сергеев наблюдал, как веером разбегаются между палатками автоматчики в черном, услышал, как захлопали пистолетные выстрелы – это достреливали тех, кто еще подавал признаки жизни. Приказ был ясен – пленных не брать. А допрашивать было некого. И, если честно, незачем.

Михаил на ходу внимательнейшим образом осматривал местность, отыскивая несоответствия, – именно это могло спасти их, если предчувствия его не обманывали. Несоответствий не было. Пока не было. Были трупы, искореженная амуниция, запахи взрывчатки, крови, оплавленной пластмассы и кордита. Еще воняло паленым мясом – в костре тлело тело.

В палатке-столовой погибших было много. В палатке, которую они расстреляли, только двое, лежавшие навзничь. Они не успели добежать до входа. В третьей действительно были ящики с боеприпасами. Штук десять полных и много пустых, из чего Михаил сделал вывод, что пушки и пулеметы вертолета уже зарядили. Пилоны с ракетами были видны и так, без аналитических выводов. Полный комплект.

Довольный Вадим давал бойцам распоряжения. Вокруг сновали озабоченные люди: кто-то тащил амуницию и оружие, кто-то – спальники и провиант, кто-то стаскивал в кучу трупы, а Сергеев с Молчуном стояли среди всей этой суеты, как две сторожевые собаки, учуявшие чужого.

Клубился дым, смешиваясь у земли с туманом. Было шумно. Шумно. Сергеев поймал за рукав пробегающего мимо Вадима и сказал, не повышая голоса:

– Прикажи всем замолчать!

– Замолчать? – переспросил Вадим, но пожал плечами и гаркнул так, что перекрыл гвалт. – Тихо! Минутное молчание!

Бойцы были вышколены по высшему разряду – в наступившей тишине было слышно, как трещат сучья в костре и шипит поджариваемая на них плоть. Кто-то неосторожно брякнул железом, хрустнула ветка под сапогом.

Сергеев вслушивался в лес, зная, как предательски вязнут звуки в чаще. Над рекой заметалась ошалевшая ворона, закричала пронзительно, и в этот момент Сергеев услышал то, чего боялся больше всего.

Низкочастотное уханье вертолетных винтов. Звук принесла вода – иначе они бы не услышали ничего до того момента, как боевые машины, выскочив из-за изгиба русла, открыли бы огонь по лагерю.

Все встало на свои места. Был второй лагерь – кто же кладет все яйца в одну корзину? Этот – лагерь обслуги. Бесценные клиенты содержатся отдельно. Это не база – промежуточная остановка. Здесь снаряжают боезапас, здесь готовят еду. Здесь те, кем в случае неприятностей можно пожертвовать. Носильщики, повара и техперсонал – как на сафари. А белые господа, получив сигнал о нападении, скорее всего от камер слежения – их здесь понатыкано всюду, сейчас летят, чтобы свершить праведную месть и получить оплаченное удовольствие.

– В укрытие, – выдохнул Михаил в ухо Вадику. – Всех своих в укрытие. Готовь пулеметы и гранатометы.

Тот покрутил головой, непонимающе захлопал глазами и в этот момент услышал тот же звук, сделавшийся более отчетливым.

– К бою! – заорал он своим поставленным командирским голосом. – Воздух! В укрытия!

Сергеев оглянулся, увидел валяющийся у костра летный шлем и скомандовал вполголоса:

– Молчун, Матвей! За мной, к вертолету!

Шлем Михаил подхватил на бегу. Он был цел, только на черном стекле забрала серебром сверкала царапина от осколка.

Интересно, сколько времени у них есть – минута, две?

В пассажирском отсеке, у дверей, стояли две турели с пулеметами – справа и слева. Над ними болтались ремни подвеса.

– Пристегнитесь, – крикнул Сергеев и полез в кабину, зацепившись кобурой обреза за узкий проем.

Такую штуку он, конечно, еще не водил. Он, вообще, летал на вертолете много лет назад, и была это легкая разведывательная модель, а не этот беременный таракан-ракетоносец. Но летал тогда Сергеев хорошо, с удовольствием, ему нравилось пилотировать все, что летало, нравилось и ощущение самого полета, и ощущение скорости. Инструкторы старались не научить водить конкретную модель, а привить навыки, и это было правильно.

Опускаясь, а вернее, плюхаясь в кресло, Сергеев зашарил глазами по приборной панели, разыскивая знакомые названия на шильдиках, чувствуя, как стремительно уходят в ничто секунды, отпущенные судьбой на спасение. Сообразив что к чему, он защелкал тумблерами, пристегиваясь одной рукой, и с облегчением услышал гул запускающихся турбин.

Холодно. Сразу поднять машину, конечно, рискованно, нужно прогреть двигатели, а времени на это не было. Помолясь о том, чтобы масло в редукторах было чуть пожиже солидола, Сергеев увеличил обороты. Если шестерни все же хрустнут – тогда главное успеть выскочить. Иначе накроют первым же залпом. Видно через стекла было плоховато: мешала не успевшая засохнуть кровь того парня, которого размазало взрывом о колпак.

Из подобранного шлема несло потом и лосьоном для волос. Сергеев, борясь с тошнотой, нахлобучил его на голову и подключил штекер радиосвязи.

– На подлете! – заорал ему в ухо незнакомый голос. – Еще поворот и все! За этим поворотом!

– Гриша! Я первый! Я первый иду, держись надо мной!

Сергеев понял, что в его распоряжении меньше 30 секунд.

«Хер с ним, с редуктором!» – неожиданно спокойно подумал он и толкнул ручку вправо и на себя, одновременно увеличивая обороты до разумного предела.

Тяжелую машину поволокло по земле, по направлению к мосту, разворачивая вокруг оси.

«Взлететь не взлечу, – подумал Сергеев, не давая вертолету закрутиться, – но вас, бляди, встречу со всем гостеприимством. Только бы не въехать ни во что хвостом!»

Колеса шасси скребли по асфальту, винт молотил воздух – Сергеев успел развернуть пушки по направлению к повороту реки в тот момент, когда из-за него выскочила первая машина.

– Держитесь, – заорал Михаил и, не целясь, выстрелил из пушки и двух носовых пулеметов.

– Твою мать! – заорал голос в наушниках. – Вверх, блядь, вверх!

У парня, пилотировавшего первый вертолет, реакция была превосходной – «вертушка» взмыла вверх, как воздушный шар, показав брюхо, в которое Сергеев таки попал из пулемета. Брызнули искры – пули отрикошетировали от брони. Вторая машина, уходя от столкновения, едва не влетела в росший на берегу сосняк, но, взвыв турбинами, выровнялась, встала к Сергееву боком, и он выстрелил и по ней, задирая нос своего вертолета. Со стороны, наверное, казалось, что у его «вертушки» пляска святого Витта, но это было единственным возможным способом не дать охотникам выйти на боевой курс.

Мат из наушников несся такой, что Сергеев на мгновение подумал, что может и покраснеть ненароком. Машину бросало – очередь вышла совершенно неприцельной – в белый свет как в копеечку, что называется «в направлении» противника.

Он, естественно, промахнулся, но страху нагнал, и второй вертолет прыгнул вверх, вслед за товарищем, не сделав по ним ни одного выстрела.

Винт уже вращался с рабочей частотой – редуктор выдержал. Выли турбины. Сергеев пытался предугадать действия противника, но, кроме того, что на их месте он бы попытался атаковать с малой высоты, выйдя на обратный курс, – ничего достойного не надумал. Оставалось надеяться, что и у охотников на большее воображения не хватит.

Он добавил обороты и с натугой поднял еще неразогретую машину над площадкой – хвост выписал в воздухе несколько восьмерок, но Сергеев уже чувствовал, что «вертушка» слушается. Теперь дело за рефлексами, если они еще остались. А если нет – по крайней мере, смерть они встретят достойно.

Выводя машину над руслом, Сергеев посмотрел на лагерь – ветер, поднятый лопастями, рвал материю палаток и раздул костер, в котором весело пылало тело убитого пилота.

Бойцов штурмового отряда Равви не было видно, но Михаил оценил их выучку и понимал, что может рассчитывать на огневую поддержку.

– У них вертолет! – истерично заверещал кто-то по радио.

– Ну и хули? – другой голос, более спокойный. Тот, кто матерился, похоже. – Чего орешь!? Сейчас завалим, как миленького! Пошел! Пошел!

Эфир опять наполнился матом.

Пилотам было страшно, и Михаил их понимал. Встретить вооруженного противника лицом к лицу и стрелять по практически беззащитным людям, прячась за броней, – совершенно разные вещи. Ну ничего, внесем в вашу жизнь разнообразие.

Кнопка ведения ракетного огня была расположена на торце рукояти управления – Сергеев откинул предохранительную планку и положил палец на красную клавишу.

Его вертолет висел над мостом, вода под ним разбегалась в стороны и мутнела.

На пилонах были не ЗУРы, а ПТУРСы, но в данный момент особой разницы не было – лишь бы произошел захват.

Сергеев с удовлетворением отметил, что его машина хорошо стабилизирована, высота зависания не плавает, дыхание, было сбившееся, выровнялось, и улыбнулся сам себе за темным стеклом летного шлема. В прицелах он видел сосняк, густо облепивший поворот, маленький песчаный пляж на излучине. А потом в сетку лазерного дальномера влетел вертолет противника и расцвел вспышками пулеметного огня. Стараясь не думать о потянувшихся к нему трассерах, Сергеев увидел вспыхнувшую надпись Locked и плавно, задержав выдох, как на стрельбище, нажал на пусковую кнопку.

Ракеты сорвались с направляющих, распустив огненные хвосты. Расстояние было метров 400 – для захвата, тем более на встречных курсах, маловато. Вертолет не тихоходный танк, но современная автоматика сработала образцово. Обе ракеты пошли на цель по лазерной подсветке, компьютер успел зафиксировать информацию о захвате и включить инфракрасные датчики, обычно выводящие ракеты на удар в двигательный отсек танка, который имеет более высокую температуру, чем остальные его части.

У вертолета тоже было такое горячее место – его моторы были хорошо прогреты, турбины вращались, масло в редукторе было горячим и жидким. На фоне холодного воздуха для боевого компьютера ракеты он пылал, как факел, наполняя пространство вокруг себя красным свечением.

Ракета рванулась на поток инфракрасного излучения, как легавая за зайцем. Будь расстояние побольше – вертолет еще мог бы уйти от атаки или отстрелить тепловые ловушки, и ракеты, не успев сманеврировать, разорвались бы в лесу, но в момент переключения датчиков дистанция была уже менее 140 метров.

Пилот попробовал увернуться. Одна ракета проскочила мимо, а вторая ударила в кожух двигателя и разорвалась уже внутри. Вертолет полыхнул белым огнем и врезался в стволы сосен, круша их, как соломинки.

Зрелище огненного шара, вломившегося в лес, как Тунгусский метеорит, завораживало. Сергеев невольно отвлекся и едва не поплатился за это, вторая машина вышла из поворота в скольжении и дала залп с правого и левого пилонов. Ему ничего не оставалось, как бросить вертолет назад и вниз, за уцелевшие опоры разрушенного моста. «Вертушка» грузно просела, едва не коснувшись рулевым винтом воды, словно отпрянувший человек, потерявший равновесие, потом тяжело клюнула носом – лопасти винтов просвистели в считанных сантиметрах от старой кирпичной кладки – и, в следующий момент, окунув шасси в воду, машина все же удержалась от падения.

Обе ракеты угодили в мост – одна в плиты перекрытия, образовывавшие настил, вторая в саму опору. Взрыв не сорвал плиту, только приподнял, зато кусок парапета – пятиметровая конструкция из ржавой арматуры, облепленная полутонной бетона, полетела, как легкий листок, гонимый ветром. В облаке из осколков кирпича и бетонной пыли она плыла прямо на Сергеева, на фонарь кабины, на сверкающий круг несущего винта, плыла медленно и неотвратимо, извиваясь своим нескладным телом, напоминая изуродованную модель ДНК из школьного учебника по биологии.

Михаил даже не испугался. Он знал, что умрет в тот момент, когда бетонно-стальной хлыст ударит по кабине, – бронированный колпак разлетится вдребезги, осколки пластика, стекла и металла смешаются с кусками его тела. А вертолет просто вгонит в ил на дне реки за один миг. Как там в былинах: «Размахнулся Илюша и вогнал ворожину в сыру землю по самую макушку!» Деваться было некуда – не нырнешь, не взлетишь – ни времени, ни места. Сергеев закрыл глаза, подумал «Господи, прости меня!» и понял, что на самом деле никогда атеистом не был.

Те, кто строил этот мост почти восемьдесят лет назад, работали на совесть. Арматура, составляющая каркас для парапета, была перевязана и обварена добротно, без халтуры – страной правил «усатый вождь», и за халтуру вполне могли и лоб зеленкой намазать. Там, где парапет кончался, переходя в лишенные архитектурных излишеств столбики, напоминающие стелы на братских могилах, только почему-то с лавровыми веночками на вершинках, безымянный сварщик постарался на славу. Сварка выдержала полсекунды – ровно столько, чтобы хватило времени погасить чудовищную энергию инерционного движения.

До смерти Сергееву не хватило метра полтора, а может, и меньше. Парапет застыл в воздухе, как на стоп-кадре, раздался хруст, и вся конструкция рухнула вниз, миновав колпак кабины и винты.

«Вот я тебя, суку!» – подумал Сергеев и бросил вертолет вверх, одновременно скользя вправо, чтобы, вынырнув из пылевого облака, с превеликим удовольствием надрать противнику задницу.

Ми-8МТ не был похож на ту скорлупку, на которой он учился пилотировать, но на подобной машине, правда, более старой и легкой, Михаил когда-то летал в Африке. Тяжелый «Хайнд» никогда бы не смог спасти их в такой ситуации – «Ми», на пределе возможностей, но мог!

Вертолет взмыл над оседающими развалинами, прикрывшими его от смертельного удара – темная туша в вихрях кирпичной пыли. Рука Сергеева лежала на пусковой кнопке, но противника не было.

Ярко пылала сбитая машина, валились в реку две полувековые сосны. Покрытые белым инеем берега оттеняли черную ленту реки. Стрелять было не в кого.

– Неплохо, дружище! – голос был громкий, звучал отчетливо. Сергеев даже вздрогнул в первый момент. – Хочешь, угадаю, где воевал?

Спокойный такой голос, настолько спокойный, что Михаилу стало неуютно.

– Вряд ли, браток! – он постарался, чтобы его голос прозвучал так же уверенно. – Попробовать можешь, но угадать – тут уж прости!

– Чего уж там, прощаю! Лет тебе сколько?

– Мне? Сорок семь.

– А, почти погодки, значит? Анголу ты не застал. Сомали? Ливан?

– Я же говорю, не угадаешь.

– Ладно, коллега, ладно. Не хочешь говорить – не надо. Просто хотел узнать, с кем буду танго танцевать. Ну, дело твое – вечерком помяну безымян-ного.

– Что-то ты рано меня поминать начал. Не изловивши.

Собеседник рассмеялся негромко.

– Чего уж там, изловлю. Не боись, не впервой.

Сергеев держал машину в десятке метров над водой – от напора воздуха гладь реки разбегалась рябью. Противник был где-то впереди. Или справа. Или слева. Даже сзади. Он мог быть где угодно – взмыть и рухнуть камнем в любую из сторон, чтобы исчезнуть из виду.

– Что же ты прячешься, браток? – спросил Сергеев.

– У Андрюхи спроси, видишь – догорает.

– А ты, значит, Григорий?

– Точно, ушастый! А ты кто?

– А я – Михаил!

– Выпил бы я с тобой, Миша, за знакомство, да обстоятельства мешают!

– А я бы с тобой пить не стал...Что ж ты, коллега, на людей охотишься? Нужда заела? Работы в Москве нет?

– В Москве она, наверное, есть, да я не с Москвы. А что на людей охочусь – так я всю жизнь только это и делаю. На то и учили.

Сергеев осторожно двинул вертолет вперед, над водой, между деревьями, словно крался на цыпочках по коридору, если такое сравнение было уместно для двенадцатитонной машины, от низкого басового звука винтов которой с деревьев сыпались мелкие засохшие ветки.

– На борту пассажиры есть?

– Да, есть тут несколько. Обосрамшись! А что, дашь высадить? Для них-то все – пи...ц сафари! Но впечатлений – на всю жизнь! Отпустишь?

– Заказчиков-то? Нет, скорее, тебя бы отпустил!

– Так я бы не ушел, – сказал Григорий. – Они мне тут бабки предлагают чумовые, чтобы я тебя уговорил их отпустить. Отпусти их, а я вернусь. Это, как бы сказать, дело принципа.

– Хорошо что про офицерскую честь не сказал!

– А честь тут при чем? Честь с хлебом не кушают.

– Эт точно! – отозвался Михаил. – Ее не кушают, ее берегут.

– Не повезло тебе, Миш, – сказал Григорий насмешливо. – Если бы ты меня первого завалил, то уже б праздновал победу без помех. Не стал бы Андрей с тобой связываться, удрал бы – зуб даю. А так... Только один останется. У тебя пассажиры есть?

– А как же! Есть, и им памперсы менять не надо.

– Значит, обмен не состоится! Ну и отлично! Потанцуем?

Слушаясь своей интуиции, которая не раз и не два выручала его в самые тяжелые моменты, Сергеев добавил газу, посылая машину вперед, над самой водой, как камень, выпущенный из пращи.

Вертолет противника взмыл над руслом справа и чуть сзади, наклонив к земле тупое рыло и поливая то место, на котором только что была «вертушка» Сергеева, огнем из пушки и пулеметов.

Вправо, вверх и в боковое скольжение – Михаил лихорадочно крутил головой, стараясь прицелиться. Но противник явно был опытен и хитер – вертолет Григория тоже пошел по кругу.

Вправо, влево, на месте. Влево. Очередь. Вверх и влево. Вниз и влево. Так двигаются петухи во время петушиного боя – кружатся по площадке, подпрыгивая и хлопая крыльями, оценивая противника перед тем, как стремглав броситься на него.

– Хорошо танцуешь, коллега. Учили, видать, – сказал Григорий. – Только ты не пилот.

Они опять перестроились в воздухе. Высота росла, лес внизу уже выглядел зеленым ковром, заляпанным кусками грязи.

– Если бы я сразу понял, что ты не пилот, я б тебя давно завалил.

– Чего ж не завалил до сих пор?

– Да, бздел я, Миша! – пояснил Григорий серьезно. – Х...й тебя знает, кто ты такой! Держишься уверенно. Ты христианин?

– Крестили в детстве.

– Тогда молись!

Сергеев не сразу понял замысел противника. Вертолет Григория начал одновременно двигаться в трех плоскостях – вперед, вверх, еще больше набирая высоту, вправо – и одновременно разворачиваться вокруг горизонтальной оси, направляя оружие вниз, в сторону вертушки Михаила.

Путаясь в сторонах света, Сергеев попытался «отзеркалить» прием, но в результате просто взмыл вверх, разворачиваясь вокруг своей оси. А вражеская машина внезапно пошла вниз и влево, под него, нос задрался, и в борт сергеевской «вертушки», прошивая его, ударила очередь.

И тут из открытого фюзеляжа, за спиной Михаила, зычно и убедительно застрочил ПКТ. И что особо порадовало, то ли Молчун, то ли Матвей целился точно! Минимум с десяток тяжелых бронебойных пуль хлестнуло по вертолету противника. Красивый и манерный полет прервался – Григорий рванул в сторону, как облитый водой кот. Его вертолет влетел в мертвую для пулеметов и пушек зону – почти под шасси «вертушки» Сергеева, и Михаил, не задумываясь, бросил свой «Ми» вертикально вниз.

Разница высот была не более 40 метров. Сергеев падал на вертолет врага, как коршун на сурка, – со стороны неубираемое мощное шасси казалось когтистыми лапами, готовыми вцепиться в жертву. На секунду-другую, не более, он выпал из поля зрения противника, находясь строго над ним – и этого времени хватило.

От удара об металлические стойки, винты вражеского «Ми» разлетелись, как стеклянные, при этом срубив напрочь колеса и ракетные пилоны с сергеевской машины. Звук был ужасен, казалось, что вертолеты развалятся в воздухе. Обе «вертушки» рухнули вниз, к земле, но «вертушка» Григория шла камнем, а Сергеев, потянув рукоять на себя, добавил тяги так, что турбины завизжали на предельных оборотах, и затормозил падение.

В уши бил вопль летящего навстречу лесу и гибели Григория. Он не матерился, как за минуту до того, – он кричал «Мама!», протяжно и тоскливо, на одной ноте. И этот крик подействовал на Михаила, как звук металла, скребущего по стеклу, – у него свело судорогой плечи.

В наушниках лязгнуло, и крик оборвался.

Вертолет немилосердно швыряло и закручивало вокруг оси – скорее всего, при таране повредился рулевой винт, весь корпус вибрировал, да так, что у Михаила стучали зубы. Он посмотрел на альтиметр – высота падала. Это нельзя было назвать свободным падением – лопасти рубили воздух, оба двигателя работали, но машина неуклонно летела вниз с нарастающей скоростью, вращаясь и заваливаясь на хвост.

На высоте сорок метров они задели верхушки сосен, ударом оторвало остатки пилона слева, и это, как ни странно, помогло стабилизировать машину. Припадая на одну сторону, вздрагивая, словно эпилептик в припадке, вертолет поковылял к близкой уже реке – Сергеев ориентировался на дым пожара – выбросив на песчаный пляж искореженный хвост, на излучине пылал сбитый им вертолет.

Особого выбора не было – аварийная посадка была неизбежна. И думать было нечего доползти в таком состоянии до лагеря и сесть там, где взлетали. «Ми» мотало в стороны и вверх-вниз, как студента после пьянки. Спасением была вода, но до нее надо было еще долететь. Сергеев почувствовал, что покрывается холодным потом – волосы на голове стали мокрыми, как после купания.

До реки оставалось сто пятьдесят метров, сто метров, пятьдесят. Оставалось развернуть машину, чтобы не влететь в деревья на противоположном берегу, но легче было сказать, чем сделать. Скорость Михаил сбросил до минимума, обороты тоже – лопасти уже не образовывали сверкающий круг, а с глухим звуком «чанг-чанг» месили ставший густым воздух.

Он таки ввел машину в поворот, едва не закрыв глаза от страха – стволы деревьев, казалось, были на расстоянии вытянутой руки. Впереди показался разрушенный мост. Сергеев всматривался в темную прозрачную воду, разыскивая отмель. Очень не хотелось утонуть, если уж удалось не разбиться вдребезги. А такие речки могли быть очень и очень глубокими. Есть! Справа! Михаил бросил совершенно непослушный уже вертолет по направлению к тому месту, где узрел дно, одновременно глуша двигатели в аварийном режиме – автоматика должна была перекрыть трубопроводы подачи горючего. Все бортовые сети были под напряжением, а значит, вода должна была вызвать короткие замыкания, тонуть и одновременно получать электрошок Сергееву не улыбалось.

Чанг! Лопасти врезались в осиновый редкостой у берега, скосили камышовый лес, вспороли воду. Вертолет сделал стойку на фонаре, крутнулся на месте, занося хвост, и тяжело рухнул в реку, взметнув облако брызг и погнав во все стороны волну. Остатки винта последний раз сказали «чанг», и машина осела на бок, погрузившись в воду более чем наполовину.

Туча пара, треск, шипение...

Сергеев швырнул в сторону шлем, рванул замок привязных ремней и полез из кабины наружу. Когда он с усилием открыл дверь в салон, навстречу хлынула вода, заполнившая пространство внутри вертолета. Она была обжигающе ледяной, Михаил чуть не задохнулся от сковавшего дыхание холода. Внутри фюзеляжа, как раздавленные жуки копошились Матвей и Молчун – их спасли ремни подвеса. Теперь от них надо было освободиться – и Молчун ожесточенно кромсал мокрую брезентовую стропу своим десантным ножом. Михаил ухватил Подольского поперек корпуса, приподнял, облегчая работу Молчуну. Матвея основательно потрепало при посадке, он пытался помогать Сергееву, но выглядели эти усилия достаточно жалко. Под ногами был не твердый грунт, а вязкий ил речного дна, полный крупных раковин-беззубок, мелких веточек и прочего мусора. В больное колено упиралась станина второго ПКТ – первый же нависал над головой, опустив похожий на хобот кожух ствола вертикально вниз.

Молчун перепилил последний ремень, сунул тесак в ножны и ловко, как обезьяна, используя станину, полез наверх. Вертолет внезапно начал двигаться, скользя по илу на глубину. Дно ушло у Михаила из-под ног, и они с Матвеем погрузились в воду с головой. Не выпуская Подольского, он вынырнул, отплевываясь, ощутил, как деревенеет тело, наливается тяжестью промокшая одежда, почувствовал руку Молчуна, ухватившую его за воротник куртки.

И в ту же секунду вертолет полностью ушел под воду.