Книга: Фантастика 2002. Выпуск 2
Назад: Святослав Логинов СПОНСОР
Дальше: РОМАНЫ

Андрей Шербак-Жуков

ЭТЮД О МНОГОМЕРНОСТИ ПРОСТРАНСТВА

Светлой памяти советской фантастики
Лет ему было девятнадцать — никак не больше.
Он стоял между несколькими новенькими блочными шестнадцатиэтажками, собравшимися в неплотный кружок, и крутил головой из стороны в сторону, широко при этом раскрыв глаза.
Глаза у него были ярко-голубого цвета. Говорят, такие глаза легко выдают не только состояние их обладателя, но и все его ближайшие намерения. Вот карие — те совсем другое дело, те способны скрывать и таиться… А эти нет — все в них, как на белом листе…
Сейчас в них, кроме крайней растерянности и первого курса чего-то гуманитарного, с легкостью читалась целая история. История о том, как он собрался — можно сказать, решился — прийти к весьма важному, но малознакомому ему человеку для очень серьезного разговора, как трепеща спросил по телефону о встрече, но ошарашенный неожиданной благосклонностью, забыл выспросить поподробнее, как добраться. И вот теперь он стоит между несколькими новенькими блочными шестнадцатиэтажками и крутит головой из стороны в сторону. А снег плотными струйками вьется вокруг него, а ветер треплет обрывок клетчатой бумажки с рядком корявых цифр, за которыми скрываются дом, корпус, подъезд и квартира — скрывается так необходимый ему человек. Абзац.
И с новой строки. Все это легко читалось в его широко раскрытых ярко-голубых глазах.
А новенькие шестнадцатиэтажки были такими одинаково квадратными, такими неразличимыми, как пластмассовые кирпичики из детского конструктора… И то, что стояли они не в прямую линию, а просторным кружком, совсем не облегчало поиск, а наоборот — только раздражало.
Наконец он решился.
Самоуверенно хлопнула входная дверь. Загорелась красная кнопка. Двери лифта разъехались в стороны…
Новенький лифт расторопно поднял молодого человека на необходимую высоту и выпустил на лестничную площадку, еще пахнущую цементной пылью.
Он прошел по девственно чистому коридору, еще не тронутому гвоздем жлоба и карандашом лестничного острослова, еще не познавшему, что такое граффити… Подойдя к двери, он еще раз — для верности — взглянул на клетчатую бумажку, с силой втянул в себя носом воздух, будто воздух наполнил бы его решимостью, и позвонил.
За дверью торжественно прозвучало приближающееся шарканье стоптанных тапочек и завершилось вопросительной кодой «Кто там».
— Это Евгений. Я звонил вам… Помните? По поводу открытия моего друга… — засуетился молодой человек.
Щелкнул замок, и образовавшийся дверной проем окантовал невысокую фигуру пожилого профессора. Все, как водится: очки, седая борода, домашний халат… Глаза его когда-то тоже были голубыми, но с годами совсем потускнели — скрывать так и не научились, но хотя бы выражать что-либо внятное перестали.
— Как же, как же… Помню, конечно. Проходите. Вешалка слева… Нет, нет — ни в коем случае не разувайтесь. Мы только въехали, беспорядок, понимаете ли…
— Может, лучше снять? Там снег — боюсь, натечет с ботинок…
— Нет, нет… Вы оботрите, вот тряпка. Пожалуйте в комнату… Вот. Теперь мы с вами можем познакомиться лично… Я не люблю эти телефоны. Сергей Филиппович.
Он протянул сухонькую небольшую ладонь.
— Евгений.
— Вот и отлично. Присаживайтесь…
Евгений сел. И тут его словно прорвало. Словно пока он шел — он терпел; пока он искал — он держал это в себе; пока поднимался — сдерживал из последних сил… И вот наконец — пришел, все, приз, можно…
— Понимаете, мне никто не верит. Только вы можете мне помочь… Вы же профессор, у вас имя. А я вообще филолог — они все надо мной смеются. А вы сможете их убедить. К тому же, как я узнал, вы уже занимались этой проблемой. Я имею в виду органы чувств и этот… как его… вестибулярный аппарат… Дело в том, что мой друг Герман Воронин…
Резкий пронзительный свист вырвался откуда-то из-за стены — сначала нехотя, потом пронзительно, требуя к себе внимания.
— Чаю хотите? — спросил профессор, кивнув в сторону источника свиста.
— Чаю? — переспросил Женя. В какое-то мгновение казалось, что он, как символист начала века, так же вошедший с мороза, ответит: «Чаю воскресение мертвых!» Но — нет.
Собственно, так он и ответил:
— Нет. Спасибо.
— А я, пожалуй, выпью. Подождите пару минут.
Пока профессор ходил, Женя отдышался и собрался с мыслями. Он подумал, что, может быть, это и к лучшему, что его перебил закипевший чайник. А то как-то нехорошо — сразу, с порога… Надо как-нибудь исподволь. Как это «исподволь» — он не знал. Точнее, не мог никак придумать.
Он осмотрелся по сторонам — словно бы помощь могла прийти откуда-то извне… Профессор только вселился — это было видно во всем. Посреди комнаты стояли два старинных кресла, одну стену — от пола до потолка — покрывал книжный шкаф-стеллаж, пока еще пустой. Голые доски книжных полок стыдливо демонстрировали те интимные места, что обыкновенно бывают заслонены книгами, а книги во множестве картонных коробок лежали рядом, занимая изрядную часть пола…
Вошел профессор, помешивая в чашке серебряной ложечкой. Струйка дыма вилась над чашкой. Сергей Филиппович устроился в кресле, укутал ноги в клетчатый плед и только тогда поднял глаза на Евгения.
— Я действительно когда-то работал в этой области, — сказал он. — Именно поэтому я и пригласил вас… Ну, так почему же ваш друг не пришел сам?
Евгений вздрогнул.
— Он не мог… Он не здесь… Он… Впрочем, давайте по порядку. Я принес магнитофонную запись: тут он рассказывает мне о сути своего открытия. Давайте послушаем, а потом я расскажу, что было дальше…
— Как вам будет удобно… Давайте кассету.
— У меня есть диктофон.
— Не нужно, у меня есть… Вот тут…
Профессор откинул какую-то клеенку, и под ней оказался приличный музыкальный центр. Он достал из деки кассету, аккуратно убрал в коробочку — «Вагнер», заметил Евгений надпись на подкассетнике — и вставил принесенную…
Зашелестела пленка.
— Там может быть много глупостей — это он объяснял мне, а я мало смыслю в физиологии, извините…
— То, что надо, я пойму.
— Для начала я хотел бы убедить тебя, что люди не видят истинной картины мироздания… — прозвучал из динамиков приятный спокойный голос, таким может обладать только человек, полностью убежденный в своих словах. В нем не было нервозности или надтреснутости, столь свойственных молодым голосам.
— В каком смысле? — Евгений чуть заметно вздрогнул. Он никак не мог привыкнуть к своему собственному голосу звучащему в записи.
— Наши органы чувств просто не могут отобразить мир во всей его сложности, так, как есть, полностью, и вынуждены строить специально для нас другой, упрощенный, ненастоящий. В этом иллюзорном мире мы и живем. Мы привыкли к нему и не желаем другого. Кстати, именно поэтому мы не можем по-настоящему понять природу гравитационных и внутриядерных сил, не можем ощутить — кроме как приборами — магнитное поле и радиацию. Несмотря на то что все это существует рядом с нами и постоянно влияет на нас, мы не можем это увидеть, услышать, осязать… Можно найти аналогию. Собака со своим черно-белым зрением не может представить себе красного или синего, так и мы не можем представить себе четвертое, пятое и другие измерения, несмотря на то что живем в них… Но Бог с ней, с собакой — предположим, что у нее несовершенное зрение, а у нас таки совершенное. Но у насекомых — скажем, у пчелы — ведь тоже цветное зрение, а видит она все по-другому: белые цветы ей кажутся голубыми, а желтые — фиолетовыми… Кто прав? Человек или пчела? Какие цветы на самом деле?
Профессор улыбнулся, но словно бы не тому, что услышал, а чему-то своему. Он сидел в кресле, завернувшись в плед, как гусеница в кокон, и время от времени прихлебывал чай. На поверхности чая отражалась лампа, играли, переливались блики.
— Так вот… — продолжил голос с пленки. — Мир, который мы видим, в котором живем, условен; более того, он искусственный. Покрывало майи… Чувственный опыт обманчив, об этом неоднократно говорили философы прошлого. Я скажу тебе больше: каждый человек видит мир по-своему, а значит, каждый человек живет в своем собственном мире…
Профессор опять улыбнулся.
— Теперь о пресловутом четвертом измерении. Как бы это, что б тебе было попонятнее… Ты знаешь строение вестибулярного аппарата человека?
— В общем, нет.
— Если просто… Он состоит из трех колец, лежащих в трех перпендикулярных плоскостях. Это-то тебе понятно?.. В кольцах — рецепторы. Еще там… Впрочем, ну их… Подробно тебе незачем. Самое главное, что все органы чувств связаны между собой, и вестибулярный аппарат влияет, скажем, на зрение… и так далее. В общем, каждое из колец регистрирует изменения положения тела в одном из измерений. А всего их три… Понимаешь?
— Не очень.
Женя остановил запись.
— Тут он пытается пересказать мне учебник по физиологии. Я ведь филолог — всего этого не знал… Я перемотаю. Ладно?
— Да, конечно.
Женя перемотал кассету чуть вперед.
— Все вместе эти три кольца рисуют нам картину трехмерного мира. И все другие органы чувств вслед за ними тоже… Теперь понимаешь? Мы не чувствуем четвертого измерения только потому, что нам нечем его почувствовать! У нас просто нет четвертого кольца. А между тем четвертое измерение существует, и пятое, и шестое тоже… И мы живем во всех этих измерениях, но не можем понять и почувствовать их. Мы не можем понять многих явлений природы только потому, что суть их не попадает в наши три измерения, а прочно коренится в других. Да что там явления природы, может быть, мы не можем — понять друг друга только потому, что души человеческие тоже находятся в четвертом измерении. Ощутить мир целиком и полностью, пожалуй, невозможно, но продвинуться в его познании вполне в наших силах. Для этого, в первую очередь, нужно отказаться от иллюзорного трехмерного мира, того, что преподносят нам наши органы чувств. Необходимо искусственно усовершенствовать эти органы. И тогда хоть как-то расширится наш кругозор…
— Но как? — спросил с магнитофонной пленки Евгений.
А Евгений реальный еще раз скользнул взглядом по интерьеру комнаты: пустые остовы книжных полок пересекались под прямым углом, словно оси абсцисс и ординат, точно такой же прямой трехмерный угол образовывали стены и потолок; все вокруг, все предметы в комнате — включая картонные коробки, перетянутые крест-накрест шпагатом, — настаивали на трехмерности мира. А посреди этого трехмерного мира в мягком кресле, уютно завернувшись в плед, сидел профессор и прихлебывал чай. Только магнитофон — надо заметить, весьма чуждый профессорской квартире — производил шум, выпуская в мир потоки максималистской, юношеской чуши. Чуши, от которой у нормального человека уже давно бы съехала крыша… Кто прав? Кто убедительнее? Евгений вдруг почувствовал бесконечную глупость своего положения. Ничем профессор не поможет, понял он.
— Как? — переспросил на записи Герман. — Я нашел нейрохирурга, который берется мне вшить второй вестибулярный аппарат симметрично с первым… Это, конечно, рискованно. Я даже не представляю своих будущих ощущений, но, может быть, мне удастся воспринять шестимерное пространство, где электрополя так же видны, как лужи на асфальте, а гравитация слышна, как вой ветра, где рядом с телами людей их двойниками ходят души… Возможно, я даже смогу передвигаться из одного измерения в другое. Но риск все-таки огромен, поэтому я не хочу, чтобы ты рассказывал об этом кому-нибудь раньше времени… Зато потом, после эксперимента, что бы ни случилось, постарайся…
Евгений выключил магнитофон.
— Теперь уже не только можно, но и нужно, чтобы об этом узнало как можно больше людей, — торжественно сказал Женя.
— Так что же произошло? — оживленно спросил профессор. И Евгений, увидев эту заинтересованность, всего на миг подумал: а может быть, все-таки поможет… — Эта ужасная операция состоялась? — закончил профессор. И Евгений укорил себя за поспешность суждений.
— Да. Более того — операция удалась! Мой друг исчез, как только начал приходить в себя. Чуть ли не с операционного стола. Просто растворился в воздухе. Вы понимаете, он же перенесся в другие измерения, в параллельный мир! Он вырвался из этой трехмерной ловушки иллюзорного мира…
— Вы это сами видели? — чуть охладил энтузиазм Евгения профессор.
— Что?
— Как он исчез.
— Нет, но мне это рассказал хирург.
— Кстати, кто он, откуда, как его зовут?
Женя замялся:
— Дело в том, что он не назвался. Вы же понимаете, что операция была проведена незаконно и тайно, он опасался последствий. А потом он вообще куда-то уехал… Но он очень хороший хирург…
— Ну что ж, я думаю, что милиция сможет его отыскать.
— Почему же милиция… — Женя ошарашенно хлопал глазами. — Вы что, мне не верите?
— При чем здесь вы — вы, по-видимому, ни в чем не виноваты. А вот этот ваш так называемый хирург — явно аферист. Вы не знаете, он, случайно, не брал с вашего друга денег? Или он просто маньяк, такие тоже бывают… В любом случае этим должны заниматься не ученые, а правоохранительные органы.
— Вы не верите… — удрученно повторил Женя.
— А почему, собственно, я должен кому-то верить? Друга вашего нет, хирурга тоже нет, не осталось даже свидетельств их существования, кроме этой кассеты с юношеским бредом и ваших рассказов… Ничего этого нет, а мир — заметьте, нормальный, трехмерный — есть. Вот он, можете потрогать. Вы — романтик; наверное, стихи любите, может быть, поете под гитару… Фантастику небось читаете… Но только то, что красиво звучит в литературе, очень часто бывает пагубно для науки. Хотите расширять сознание — так занимайтесь йогой. Или каким-нибудь буддизмом. И, Бога ради, не верьте на слово. Вас ведь просто обманули, говорю вам это точно, как специалист по этому самому вестибулярному аппарату… Кстати, ничего в нем нет таинственного — это всего-навсего орган, позволяющий сохранять равновесие…
— Но ведь все органы чувств связаны воедино… — попытался поспорить Евгений.
— Вы меня будете учить? — беззлобно оборвал его профессор. — Науке по этому поводу ничего не известно. И точка…
Однако в рассказе точка еще не поставлена.
Женя ушел, а Сергей Филиппович, закрыв за ним дверь, устало опустился в любимое кресло. Он вспомнил те древние времена, когда он был таким же молодым и смелым, и его глаза были такими же голубыми и так же горели огнем… Ах-ах-ах, вестибулярный аппарат, как же, как же… Хорошо им теперь — нашел хирурга, незаконная операция… А в те времена умели отбивать охотку. Какие, к черту, параллельные миры! Стране нужен металл! Потом — кукуруза… Чуть из комсомола не выперли, а ведь он был сыном полка. Пришлось публично покаяться, рукопись сжечь и все забыть, как страшный сон. А ведь все доводы были — слово в слово…
А теперь все — нет больше пороха в пороховницах. Хорошо им сейчас…
Сергей Филиппович злорадно усмехнулся, поудобнее завернулся в плед и задремал.
Точка? Нет, все равно еще не точка.
Женя зря переживал. Ведь в параллельном мире, в трех других измерениях был такой же Сергей Филиппович и такой же филолог Женя. И был такой же разговор…
Такой же, да не совсем.
Женя ушел, а Сергей Филиппович, закрыв за ним дверь, бодрым шагом вышел на середину комнаты и прошептал: «Непорядок. Беда с ними. Надо помочь парню…» Прошептал и… растворился в воздухе. Много лет назад ему сделали такую же операцию, и он свободно перемещался из одних измерений в другие. Он нашел Германа и, как опытный учитель, помог ему справиться с новыми ощущениями.
Миров было бесконечно много. Они были похожими и разными.
Еще в одном параллельном мире не было ни Сергея Филипповича, ни Германа, ни даже филолога Жени. И это открытие так никогда и не было сделано…
А в другом все люди с рождения могли перемещаться по разным измерениям, и в других мирах их считали домовыми и прочей нечистью.
И одном из этих бесконечных миров за столом сидел я — Андрей Щербак-Жуков — и, закончив в конце концов рассказ, поставил-таки точку.
Точка. Все.
Москва, 1995

Дмитрий Громов

СКОЛЬЗКИЙ ПОВОРОТ

Два черных «форда» я заметил только при выезде из города. Без сомнения, это были люди Файкина. Не скажу, чтобы я очень испугался, но все же мне стало как-то не по себе. В памяти сразу всплыл вчерашний разговор с Файкиным.
— Тебе нравится твоя работа?
— Конечно, шеф!
— А ты хотел бы получать за нее вдвое, нет, втрое больше?
— Конечно, хотел бы!
— У тебя есть такая возможность. Но это связано с некоторым риском.
Я еще не понимал, куда он клонит.
— Дело пустячное и для тебя привычное. Перевезешь груз куда надо — тебе заплатят. Вот и все. Правда, груз не совсем обычный. С ним лучше не попадаться.
Тут я наконец понял. Наркотики! У нас давно ходили слухи, что Файкин промышляет перевозкой «травки», но я им не особенно верил; а теперь…
— Нет, шеф, это не для меня. Я буду возить для вас обычные грузы за обычную плату, а про сегодняшний разговор я постараюсь забыть как можно скорее.
Файкин поднял на меня глаза. Нехороший у него был взгляд, тяжелый. Он как будто сочувствовал мне, но так, как сочувствует палач приговоренному к смерти.
— Ты свободен, иди, — только и сказал он.
Я вышел из его кабинета. Через час у меня была назначена встреча с Линдой, и я тут же забыл об этом разговоре. А Файкин не забыл.
Я украдкой взглянул на Линду. Нет, она ни о чем не подозревает.
«Может, пронесет?» — мелькнула слабая надежда. Но я уже знал, что не пронесет. Я не переоценивал свои силы. Их там не меньше четырех человек, и все с оружием. Да и моторы у них получше, чем у моего «пежо». Шансов не было практически никаких. Но главное было не это. Линда окажется свидетелем, и они убьют и ее. Поэтому, хоть я и знал, что это бесполезно, я прибавил скорость.
Серпантин горной дороги несся нам навстречу. На повороте машину занесло, но мне удалось вырулить.
— Не гони так! — испуганно вскрикнула Линда, когда край обрыва пронесся всего в нескольких дюймах от нас.
Я молча ткнул пальцем в зеркало заднего обзора. Два черных «форда» неотступно следовали за нами, постепенно сокращая дистанцию.
— Кто это? — Голос Линды задрожал.
— Бандиты. Если мы не скроемся от них — нам крышка.
Мотор уже надсадно выл. Мимо со страшной скоростью проносились столбики ограждения. Позади затрещали выстрелы. Заднее стекло мгновенно покрылось тонкой сеткой трещин. Пуля обожгла мне ухо, и в лобовом стекле рядом с моей головой появилась аккуратная круглая дырка.
Поворот. Я резко бросил машину влево. Задние колеса занесло. В какую-то долю секунды я увидел, что дальше дороги нет, она уходила в никуда, и там все было скрыто плотным мерцающим голубоватым туманом. Я не успел ничего подумать, не успел даже удивиться. В следующее мгновение мы влетели в этот туман, и все исчезло…
…Я не знал, сколько прошло времени, пока я очнулся. Мы были в нашей машине. Мотор не работал, и вокруг стояла мертвая тишина. Я никак не мог понять, где мы находимся. Кругом было темно, но темнота была какая-то фосфоресцирующая, словно в ней роилось множество слабых светлячков. Линда лежала на сиденье, откинув голову назад. Ее длинные волосы свисали вниз и слегка колыхались, как от дуновения ветра, хотя я готов был поклясться, что никакого ветра здесь не было. Грудь Линды мерно поднималась и опускалась — она была в забытьи.
Я зажег спичку и взглянул на часы. Они стояли. Сколько же прошло времени? И, главное, где мы? Что с нами произошло?
Я помнил, как увидел, что дальше дороги нет, как мы влетели в этот голубой туман, а дальше — провал.
Я потянулся к ручке двери. Она щелкнула, и этот звук разбудил Линду. Я скорее угадал, чем увидел, что она открыла глаза и села на сиденье.
— Где мы? — шепотом спросила она.
— Не знаю, — почему-то также шепотом ответил я.
— Я помню, как мы въехали в этот туман — и все.
— У меня то же самое. Надо выйти и осмотреться.
Мы вместе выбрались из машины и сделали несколько неуверенных шагов вперед. Пол, казалось, был металлическим, но этот металл почему-то мягко прогибался под ногами, но не весь, а лишь в том месте, на которое наступишь. Вокруг по-прежнему стояла тишина. Свечение, казалось, раздвинулось, приобрело форму купола, как если бы роившиеся в воздухе светлячки уселись на его поверхность. Но каких-либо предметов или подробностей различить не удавалось.
Человек возник перед нами неожиданно. Он не вышел из какой-нибудь двери, не подкрался незаметно, даже не поднялся с пола — он возник прямо из воздуха, как призрак. Света сразу как будто прибавилось. Я разглядел, что человек одет в очень дорогой черный костюм, который к тому же прекрасно на нем сидит. На нем была белая крахмальная рубашка, черный галстук и начищенные до зеркального блеска черные ботинки. На вид человеку было лет тридцать пять. У него было приятное лицо с немного крупными чертами, прямые черные волосы аккуратно зачесаны назад.
Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга.
— Разрешите представиться: Томас Стрэнджерс. — Голос у него был низкий, бархатистый — ему бы в опере петь. — А вы можете не представляться, — добавил он, заметив, что я открыл рот. — Я и так знаю, что вас зовут Джеральд Бикс, а вас — Линда Мэйфорд.
- Но…
— Я знаю, что вы хотите сказать. Вы хотите знать, что с вами произошло и где вы сейчас находитесь. Отвечаю по порядку: мы спасли вас от бандитов, которые вас преследовали, и переправили в безопасное место. Здесь вам ничто не угрожает.
— Благодарю вас. Мы очень признательны. Честно говоря, я уже думал, что нам конец. Потом этот голубой туман — и вот мы здесь. Если бы не вы…
— Да, теперь мы оба в неоплатном долгу перед вами.
— Ну что ж, если вы оба так считаете, то я могу предоставить вам возможность вернуть этот «долг». Тогда мы будем квиты.
Что-то не понравилось мне в этих словах. Здесь таился какой-то подвох. Но в конце концов эти люди, кто бы они ни были, спасли нам жизнь, так что теперь мы просто обязаны помочь им, если это будет в наших силах.
— Разумеется, мы с удовольствием окажем вам любую услугу.
Линда согласно кивнула, но при этом инстинктивно придвинулась ближе ко мне. Она тоже почувствовала что-то неладное.
— Вот и отлично. Присаживайтесь — и поговорим.
Мы с Линдой оглянулись. Позади нас стояли два мягких кресла округлой формы. Стрэнджерс опустился в точно такое же кресло, в какое-то неуловимое мгновение возникшее за его спиной. Мы последовали его примеру.
— Итак, вы согласны оказать нам одну услугу?
— Да… но чем мы можем вам помочь?
— Дело в том, что нам нужно то, что вы называете любовью. Точнее, не сама любовь, а ее энергия. Но это почти одно и то же.
— Не понял… Да кто вы такие наконец?!
— Ах да, с этого, конечно, следовало начать. Мы — это другая цивилизация. Наша звезда находится в Центральном Шаровом Скоплении, как вы его называете, с Земли она не видна. Но для вас это несущественно. Нам нужна энергия любви, и мы ее покупаем. На любых условиях.
— Но зачем она вам?
— Для межзвездных перелетов. Это единственный вид энергии, который может открыть выход в нуль-пространство и обеспечить мгновенную переброску звездолета в любую точку Вселенной. Вот зачем нам нужна эта энергия.
— И вы хотите использовать для этих целей нашу…
— Да. У вас и мисс Мэйфорд очень сильное поле, мы уже проверили это. Такая его напряженность — большая редкость. Вы могли бы очень помочь нам.
— Но… это не отразится на нас самих?
— Нисколько. Мы берем лишь избыточную энергию. А ваше чувство не исчезнет.
От меня не укрылось, что слово «чувство» он произнес с некоторой долей сарказма.
— И мы должны будем покинуть Землю?
— Разумеется. Передавать энергию любви, или, как мы ее называем, эмфи-энергию, на расстояние мы еще не научились.
— Навсегда?
— Да, навсегда. Корабль будет настроен только на вас двоих, и перестроить его будет очень сложно. Но вы увидите то, чего ни разу не видел ни один человек Земли. Вам откроются новые миры, звезды, планеты, галактики!
Прямо в воздухе перед нами возник полупрозрачный экран. На нем вспыхнули ослепительно яркие звезды. Они заполнили все вокруг, надвинулись на нас. К нам приближалась багрово-красная планета. Огненные смерчи гуляли по ее поверхности, повсюду сверкали вспышки молний — это был дикий, еще только нарождавшийся мир.
Ее сменила другая. До самого горизонта простирался нежно-голубой песок, в зеленоватом небе сияли два солнца. По песку проносились какие-то гибкие существа — не то змеи, не то ящерицы, а может быть, что-то совсем другое.
Экран погас.
— Это лишь немногие из тех миров, которые вы сможете увидеть. И вы будете всегда вместе. Никто и никогда не разлучит вас. Подумайте. Я не буду вам мешать.
И он исчез, растаял в воздухе, как будто его и не было.
Мы с Линдой молчали. Нам нужно было время, чтобы опомниться. «Может быть, это мистификация?» — мелькнула мысль. Но это была не мистификация, я это знал.
Но что же тогда нам делать? Я инстинктивно не доверял этому Стрэнджерсу (у себя-то он наверняка носил другое имя) — была в его словах какая-то недоговоренность, что-то двусмысленное, недосказанное. А ведь если разобраться: чего он хочет? Чтобы мы с Линдой превратились в двигатель звездолета! Чтобы мы своей любовью переносили его в любую нужную им точку пространства. Космические рикши! Нет, господин Стрэнджерс или как вас там, не пойдет! И от смерти вы спасли нас только потому, что мы вам нужны. А были бы не нужны — лежать бы нам сейчас с простреленными головами на дне пропасти.
— Мир без любви.
Это сказала Линда. А ведь она права. Если бы у них была любовь, они не полетели бы за ней к нам, на Землю. Нет, наверное, была у них любовь, но только растратили они ее на межзвездные перелеты, сожгли в двигателях кораблей — а теперь вот и до нас добираются.
— Нет.
— Нет.
Перед нами вновь появился Стрэнджерс.
— Итак, вы отказываетесь.
— Да.
— Да.
— Напрасно. Подумайте как следует. Второй такой возможности у вас не будет. Мы только отберем из вашего эмфи-поля лишнюю энергию — ну, как кровь для переливания. От этого ведь не умирают. И вы будете жить долго, намного дольше, чем на Земле — мы и это умеем.
— Нет.
— Нет.
— Мне не хотелось говорить вам этого, но придется.
В воздухе снова возник экран. На нем была дорога, по которой мы недавно (недавно ли?) мчались, спасаясь от людей Файкина. Шел дождь. Мокрое шоссе блестело в свете фар. Мы с Линдой снова были там, в моем стареньком «пежо». В зеркале заднего обзора виднелись все те же два черных «форда». Мы шли на предельной скорости, но они постепенно нагоняли нас. Поворот. Машину занесло. Я резко вывернул руль вправо, но было поздно — подвела мокрая дорога. На какое-то мгновение автомобиль завис над обрывом, потом мелькнул скалистый склон, усеянное звездами небо — и все исчезло.
— Вот что будет с вами, если вы останетесь здесь. Вероятность — девяносто девять с половиной процентов. Наша машина не ошибается. Итак, выбирайте.
Мы с Линдой взглянули друг на друга.
— Нет.
— Нет.
В следующий момент все исчезло.
Мы снова сидели в машине. В небе сияло ослепительное солнце. На дороге никого не было, кроме нас. Не сговариваясь, мы выбрались наружу, жадно глотая свежий, напоенный солнцем и запахом сосен воздух. Кошмар кончился. Не было бандитов Файкина, не было зловещего пришельца. Нет, они были, но были где-то далеко, настолько далеко, как если бы их и вовсе не существовало. Сегодня же мы уедем из города, а там пусть люди Файкина нас поищут.
За поворотом послышался шум мотора. Сердце сжалось от тревожного предчувствия. Мы взглянули друг на друга и, не сговариваясь, бросились к машине.
Да, это были они. Но их я не боялся. Сейчас был день, и в небе сверкало солнце. Мы уйдем от них, обманем на развилке. Я был почти спокоен. Мы сделали правильный выбор. И все же… Ведь им там, наверное, очень плохо без любви. И не потому, что они не могут проникнуть в нуль-пространство. Без любви вообще плохо. И, может быть, мы смогли бы научить их любить?.. Нет, нас бы заперли в звездолете и не выпустили оттуда до конца жизни. А может быть, нет? И почему в конце на экране мелькнуло звездное небо? Ведь шел же дождь, на небе были тучи… Выходит… они обманули нас?! Не будет дождя, обрыва и последнего полета в пропасть, навстречу смерти? Жизнь продолжается?!
Да! Теперь я был уверен в этом.
И я выжал газ до упора.

Алексей Корепанов

ПО ЗАПОВЕДЯМ

Он возник передо мной словно ниоткуда — просто утренний воздух, внезапно сгустившись, облекся в высокую фигуру на повороте аллеи, у старого дуба. Его растрепанные волосы, усталое лицо, на котором время не поленилось поставить свои печати, не очень веселый взгляд и помятая одежда наводили на мысль о том, что прибыл он не из близких краев и проделал нелегкий путь.
Так и оказалось. Он был странником, бродягой по призванию, одним из тех непосед, память о которых почти стерлась у нас на Земле. Зачем тратить жизнь на странствия по далеким мирам, когда здесь каждый день поджидает множество самых разных дел?..
Он был странником. Его носило из мира в мир, по чужим зазвездным землям, и перехлестывающиеся потоки времени, как обычно, вытворяли свои непредсказуемые трюки, так что вернулся он совсем не на ту Землю, которую покинул когда-то в молодости. Он постарел на четыре десятка лет, а у нас успела уже смениться добрая дюжина поколений. Он вынырнул из потоков времени и вернулся — но это была ушедшая в будущее Земля.
Мы шли по аллее, ведущей сквозь тихий парк, и он говорил и говорил надтреснутым голосом, то и дело потирая утомленные глаза, он изливался, освобождаясь от наносов впечатлений, накопившихся за годы пути по чужим запредельным пространствам. А я слушал. Мне было даже интересно слушать его, человека далекого прошлого, стершего ноги на зазвездных разбитых дорогах.
Он многое видел и многое понял. То, с чем он столкнулся в иных мирах, давало ему возможность и, наверное, какое-то право на обобщение. И теперь он делился со мной тем, что понял за годы странствий.
Добро и Зло, говорил он. Добро и Зло неотделимы друг от друга й не могут существовать друг без друга, как два полюса магнита, как правое и левое, как верх и низ. Для того чтобы получился хлопок, нужны две ладони — без двух ладоней не будет хлопка, то бишь существования.
Другое дело — пропорции, говорил он. Добра может быть (и должно быть) намного больше, но в любом Добре необходимо присутствие крупицы Зла. Иначе все закончится полным крахом.
Я слушал его, не перебивая, я не произнес ни слова, однако он словно почувствовал мой невысказанный вопрос и тут же дал на него ответ. Добро не должно стать абсолютным, сказал он, потому что тогда исчезнут критерии. Как можно знать, что такое «хорошо», не зная, что такое «плохо»? Как определить, что Добро — это Добро, если его не с чем сравнить?
Такое Добро непременно вновь породит Зло, грустно сказал он. И тонкие струйки воскресшего Зла, сотворенного по неведению, сольются в конце концов в неуправляемый черный поток, перед которым не устоит ни одно сообщество разумных существ.
Наверное, взгляд мой был слишком красноречив, потому что звездный скиталец тут же ополчился против моего скептицизма и принялся с жаром втолковывать мне, что это не домыслы, а факты, с которыми он столкнулся во множестве миров. За долгие годы он переворошил историю этих миров и убедился окончательно и бесповоротно: абсолютное Добро неизбежно порождает Зло, и это Зло почти всегда неудержимо. И самое страшное, с унынием сказал он, что возникшее из абсолюта Добра Зло ведет к еще большему Злу и никогда — к Добру…
У него был ужасно унылый вид, и я едва удержался от улыбки, глядя, как он страдает от собственных заблуждений. Бедняга, он принял за непреложное правило то, что правилом отнюдь не являлось. А если и являлось, то не столь категоричным, как представлялось ему. Потому что наш мир, который он покинул так давно, был исключением. Наш мир никак не вписывался в рамки мрачных умозаключений зазвездного бродяги.
И я с удовольствием сказал ему об этом, когда мы добрались наконец до выхода из парка. В утренней тишине, под ясным невесомым небом я сказал ему, что нам не грозит черный поток Зла, потому что у нас, слава Богу, Добро продолжает оставаться именно Добром и ничем иным. Мы живем по законам Добра, сказал я, и в меру своих сил боремся со Злом.
Его хмурое лицо посветлело и разгладилось от моих слов. Он слушал меня и молодел прямо на глазах.
Мы живем так, как призывал Христос, продолжал я. Мы помним Его слова: «Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный». Мы чтим Его заповеди и стараемся выполнять их. Как там у Иоанна? «Заповедь новую даю вам, да остерегайтесь друг друга; как Я остерегаюсь вас, так и вы да остерегайтесь друг друга…» И вряд ли, сказал я, что-то может заставить нас свернуть с этого пути.
Он молча хватал ртом воздух и во все глаза глядел на меня. Э-эх, вселенский бродяга, ты ошибся, приняв исключение за правило. Что ж, никто не застрахован от ошибок.
Солнце уже пробивалось сквозь листву и пора было двигаться дальше. Я еще раз притронулся к спрятанному в кармане оружию — этим утром мне предстояло разобраться с очередным ближним своим, пока он еще дома.
«Да убий».
Не так ли гласит шестая заповедь?
Украина, г. Кировоград

Сергей Герасимов

ВЛАСТЬ ЦИФРЫ

Кинни учился в предвыпускном классе. Ему было девятнадцать, и если он выживет после экзаменов, то год спустя ему позволят размножиться, а потом отправят в бой, который будет длиться без отдыха и перерыва, и ночью, и днем. Лучшие выпускники умудрялись выдержать целую неделю сражения, прежде чем их сжигали, взрывали, отравляли, испаряли, раздирали на куски или растворяли. Худшие гибли в первые же минуты. Но школа, в которой учился Кинни, считалась очень хорошей.
Войны становились все более техническими. Громады техники вставали против чужих точно таких же громад. Никто не мог победить никого. Ведь все, что сделано человеческим умом, может быть разгадано и побеждено им же. И лишь сам человеческий ум нельзя разгадать до конца. Поэтому в войнах снова стали использоваться люди…
Но если раньше люди воевали с помощью машин, то теперь ситуация перевернулась: машины стали воевать с помощью людей.
В школах не учили ни читать, ни писать. Никто из учеников не скучал на уроках и не смотрел в окно — в подземных бункерах окон просто не было, а отвлечение внимания наказывалось столь сильными электроразрядами, что потом провинившегося еще много недель дергали судороги. Экзамены проводили нерегулярно, но в среднем два раза в год. В хороших классах выживаемость после экзамена была почти стопроцентной.
В школах ценился не ум, в старом понимании, а интуитивные способности. Малышей учили отгадывать, в какой чашке спрятан кубик и в какой сумке граната; детей постарше — видеть электрические схемы сквозь стальную обшивку, с первого взгляда разгадывать коды замков, усилием воли отклонять снаряды и поражающие лучи. Самые старшие учились выживать. Ведь от того, сколько дней или часов сумеет выжить боец, зависит, окупятся ли затраты на его обучение.
Сегодняшний экзамен был плановым — он проводился по расписанию. Задание давалось на простое выживание: сбежать на пересеченной местности от механических псов. Ничем, кроме разрывающих зубов, быстрых ног и приборов поиска псы вооружены не были. На каждого ученика выпускалось две стаи: одна начинала погоню за его спиной, а другая поджидала в засаде. Место засады, разумеется, не раскрывалось.
За час до экзамена класс принимал душ. Кинни пустил струю воды телепатически, не притрагиваясь к крану. Интуиция подсказала, что к трубе подано смертельное напряжение. В предвыпускном классе уже никого не проведешь на такой простой штуке. Сосредоточившись, он проигрывал в уме элементы будущей погони, пытаясь угадать, какой будет местность, где расставлены невидимые ловушки, самострелы, замаскированные ямы и обычные мины. Предсказание будущего удавалось ему неплохо. По предмету «предсказание опасности» его оценки никогда не опускались ниже четверки.
Темнота стала развеиваться: он увидел наклонное поле, сбегающее к реке; самой реки не было видно, но ее явно обозначали густые заросли. Там и сям среди поля торчали старые деревья, похожие на клены, но Кинни не стал расходовать энергию интуиции на определение их породы — достаточно и того, что всего одно из деревьев бутафорское и дает осколочный взрыв. Потом его интуиция слегка сбилась от волнения — вместо сканирования местности он увидел расширенный зрачок механического пса. Сам пес был неподвижен, но его зрачок пульсировал от нетерпения. Пес хотел крови.
Он вовремя заметил опасность. Струя воды в душе мгновенно сменилась струей соляной кислоты, бьющей с большим напором. Каждый успел остановить струю в воздухе — каждый, кроме Стивена, которому сильно обожгло затылок. У него всегда «тройки» по предмету «распределение внимания». Хочешь быть жив — хорошо учись.
Ожог оказался болезненным, задело шейные мышцы. Теперь Стивену придется бороться еще и с собственной болью. Шансов на жизнь гораздо меньше — ведь псы вооружены детекторами боли и просто бесятся, чувствуя чужую боль.
Каждый сдает экзамен в одиночку. Кинни вышел за ограду. У него есть минута. В этой ситуации большинство бросается бежать сразу, но Кинни выделил двадцать секунд на сканирование местности. Так и есть: взрывающееся дерево, кусты, которые, по всем приметам, станут хватать за ноги, но на самом деле безопасны, дождевой пруд, внизу заросли рябины, дорожка упирается в стену, но если разгадать шифр, то откроется дверь, за стеной болото, которое постепенно переходит в медленно текущую реку, а в реке полно ядовитых змей. Над всем этим утренний туман, совершенно настоящий, без малейшей примеси яда. Все так, как он и предчувствовал. Единственная неожиданность — распаханная земля, по которой невозможно бежать быстро. И открывающий шифр слишком прост.
Он бросился бежать, но не по дорожке, а к пруду, прямо по пахоте, и только это спасло ему жизнь.
Стивен так и не сумел овладеть своей болью. Ему досталось бежать под таким густым снегом, что не увидишь и собственной руки. Через несколько минут намело слой сантиметров двадцать, тут не особенно побежишь. Что было дальше, никто не знал, но от Стивена не осталось даже косточек. За упокой его души распили бутылку лимонада.
Два дня после экзамена назывались призовыми. Уроков не было, разрешалось играть на автоматах, отдыхать или искать возможности. Возможности были любыми, самыми фантастическими: некоторым легендарным личностям удавалось даже навсегда покинуть школу. Кинни сам не раз в младших классах выигрывал бумажные мешочки с конфетами, позже — фильмы, аттракционы или розыгрыши. Все вокруг — и стены, и потолки, и полы — представляло собой сплошные загадки, которые разрешалось разгадывать, особенно в призовые дни. Все это было устроено для того, чтобы даже в свободное время ученики не прекращали тренировать свою интуицию. Мечтой Кинни было выйти в коридор, все равно в какой, и попасть туда, где еще никто не был. За стенами полно коридоров, но слишком сложно в них проникнуть. Но в этот раз он выследил начало.
Коридор петлял, заворачивал и вверх, и вниз, он явно не был предназначен для людей. Местами он сужался так, что можно было продвинуться только ползком, а в двух местах образовывал сифон. Кинни вел коридор все дальше и дальше, казалось невероятным, что ему все же удается разгадывать этот ход. В конце хода он ощутил присутствие женщины.
Он никогда не общался с женским полом. Женские группы удавалось видеть на общих праздниках, но с большого расстояния. Женщины приходили во снах, но не настоящие, а выдуманные, например, в прошлый раз он видел женщину с колбасой вместо груди — воображение, никогда не видевшее настоящего, прибавляло что попало. Он не знал, как выглядит настоящая женщина, но сейчас безошибочно чувствовал ее присутствие.
Они там были.
Он сосредоточился на нужном месте стены и лист обшивки отодвинулся. Коридор за стеной был освещен скрытым полусветом из бронированных плафонов и без единой ловушки, без подвохов и неожиданных штучек.
— Ничего себе, — сказал Очкарик, — куда это?
— К женщинам.
— Ты в них веришь?
О женщинах знали, но считали их менее реальными, чем привидения.
Но из коридора явно веяло женским телом.
— А это не женский класс, — сказал Толстяк.
— Кто?
— Это взрослые женщины.
Это могли быть производительницы потомства — лучшее из всего, что можно представить. Производительницы не предназначены для боя, они мягкие, податливые и знают все тонкости чувства. Это к ним пускают выпускников.
С ними можно встретиться только раз в жизни — разве что поможет сумасшедшее везение, как сейчас.
— Еще никто не открывал этого коридора, — осторожно сказал Рыжий.
Но с Кинни пошли только трое. Остальные испугались — не опасности, а самих себя.
Еще двое откололись перед первым сифоном, не захотели лезть в воду, хотя опасности не было и в помине. С Кинни остался только Рыжий. Они вышли в широкий просвет между двумя лестницами, услышали голоса и почувствовали запах табака. Голоса были не мужскими. Две женщины появились на лестнице вверху. Они были гораздо лучше, чем во сне. Они остановились и на секунду онемели от удивления.
— Мальчики! — сказала радостно одна.
— Они еще не умеют целоваться, — заметила вторая.
Женщины подошли. Кинни пытался определить на глаз их возраст, но не мог, потому что привык иметь дело лишь с мужчинами.
— Сейчас научатся, — сказала первая и быстро поцеловала Рыжего. Потом отстранилась. Рыжий был не в себе. Второй поцелуй оказался длинным, женщина обвилась вокруг Рыжего, как никогда не смогло бы сделать плотное мужское тело, она вся двигалась, ее руки и ноги шли по никогда не виденным, но узнаваем линиям. Вторая подошла к Кинни и расстегнула пуговицу на его груди.
Он метнулся вниз и сразу в сторону. Иглы, мгновенно выброшенные из ее лица, повисли безжизненными прядями. Она завыла и бросилась искать жертву, но Кинни уже ушел на безопасное расстояние. Та, которая присосалась к Рыжему, проросла иглами в него. Только что живое тело уже наполовину состояло из движущегося металла. Сбросив на пол остатки жертвы, раздувшийся андроид сыто хрюкнул. Кинни не стал ждать продолжения. Он нырнул в сифон, запечатал кодом заслонку, но окончательно успокоился только на полдороги назад.
Он сел на пол. Опасности не было. То чувство, которое заставило его увильнуть от андроида, было не сознательным и не разумным, а значит, было настоящим чувством бойца. Так должно быть в бою: ты не успеваешь думать, когда на тебя направляют луч, но успеваешь отклонить его. Этой сверхфизической способности машины не смогут достигнуть никогда — потому они и нуждаются в людях. Есть в человеке нечто, чего никогда не достигнет машина, как бы она ни пыжилась. Это даже несравнимо. Это даже не кротовый холмик и гора. Это — цифра и музыка. Машина может создать сколько угодно струн и точно измерить их натяжение. Но человек — это музыка, которая может верно звучать на фальшивых струнах и вообще без струн. Есть нечто, отличающее нас от машин больше, чем жизнь отличается от смерти. Я пока не знаю, что это, думал он, и наверное, никогда не узнаю. Железяки никогда не смогут обойтись без нас.
Он еще раз сканировал пространство. Поблизости могло бы быть еще одно ответвление. Хотя достаточно приключений. То, что случилось только что, было еще одним экзаменом, неожиданным и быстрым. Такая спешка могла означать только одно: дела на фронте идут туго и срочно нужны бойцы. Последний год доучиваться не придется.
Не поднимаясь и не меняя позы, он стал искать мыслью боковой туннель. Вначале девяностометровый колодец вниз, стены каменные, бывшая пещера, потом уступ и лаз, и дальше чрез вытяжку в комнату. Сейчас все еще идут призовые дни. Значит, многое разрешено.
Он раздвинул стену простым усилием воли. Изюминка в том, чтобы сделать правильное усилие. Мозг человека умеет черпать ответы из ничего. Это вам не машина, которая просто из одной цифры выводит другую.
Комната, куда он пришел, была очень важной. Это понятно просто по состоянию воздуха — он пропитан важностью принимавшихся здесь решений. Вдоль всей стены стоит картотека, предназначенная для человеческих пальцев. Здесь все еще работают живые люди — значит, эта точка стратегически важна.
Не глядя, он сразу же нашел списки своего класса. Фотография Рыжего уже содрана. Быстро работают. Не удержавшись, он открыл другой ящик, с фотографиями женского класса. Девушка на первой же фотографии оказалась голой. Его два раза подряд ловят на тот же крючок.
Но в этот раз машина подготовилась лучше. Цифры не спешили. Потолок над головой Кинни надулся большой восьмеркой и металлическая цифра весом в несколько тонн опустилась на то место, где он только что стоял. Этот удар был слишком медленным, значит, будут и другие. Из пола выдвинулась трехметровая железная тройка, заточенная как лезвие, и не спеша прошлась через всю комнату. Затем раскаленная семерка появилась из стены.
Время между ударами сокращалось в геометрической профессии. Кинни метался между убивающими цифрами, едва уворачиваясь, но новые и новые цифры двигались все быстрее. Металл уже начинал задевать. На плече содрана кожа, рубашка распорота, живот в крови. И вдруг он расслабился.
Та музыка, которая жила в нем, нашла свой ритм. Он перестал анализировать; его тело делало абсолютно нелогичные броски, опережая цифры на несколько ходов. И вдруг само бросилось прямо на лезвие ножа в виде закаленной до сини стальной единицы.
Он нашел себя в вертикальном туннеле. Вверху виднелось отверстие. Быстро поднявшись по поручням, он оказался на поверхности. Это была настоящая поверхность Земли. У самого люка стоял вездеход с боевым андроидом на переднем сиденье.
— Сюда! — приказал андроид.
— Это был последний экзамен? — спросил Кинни, — самый последний, правильно?
— Твое обучение сократили на год, — ответило существо, — потому что ты уже вполне готов.
— Я смогу выбрать себе женщину?
— Тебя размножат небиологическим путем. Возиться некогда.
— Я не согласен.
— Никто не спрашивает. В машину.
— Я не стану воевать.
— Станешь.
Вездеход шел довольно быстро. За первым же перелеском стали заметны следы боев: скопления техники здесь и там. Через час езды техники стало так много, что вездеход очень замедлился и лавировал в узких проходах между многоэтажными башнями металла. Наконец он вышел на дорогу, идущую поверх металлических скоплений. Здесь, ближе к фронту, боевые машины стояли без промежутков; вскоре они слились в единый металлический панцирь, выезженный до блеска множеством колес. Сияло солнце. Дорога продолжала подниматься — слой машин внизу становился все толще. Наконец потянуло гарью.
Машина остановилась на краю стального обрыва. Пропасть просвечивалась вниз метров на двести — двести пятьдесят. Подножие механического утеса было скрыто в облаках огня. Море живого огня покрывало землю — там шел бой. Вдалеке, километрах в пятнадцати, виднелся точно такой же стальной фронт противоположной воюющей стороны. Наверху воздух был совершенно чистым и прозрачным.
— Сюда! — приказал андроид.
Его спустили лифтом до уровня огненного шторма. Его кабинка была новенькой и пустой. Аппаратура позволяла видеть сквозь огонь. Снаряды, лучи, отравляющие заряды, распылители и прочее летало плотными тучами. Кинни легко отклонил первых нападавших. Он мгновенно включился в бой. Жаль, что ему не дали отдохнуть. Тогда бы он смог продержаться дольше. Но они знают, что делают. Нет, это не по правилам. Мне должны были дать отдых и несколько дней с женщиной. Меня должны были подготовить. И мне еще положено шесть призовых дней после экзаменов. Так нечестно.
Правильное решение пришло само.
Через несколько секунд будет выпущена торпеда со спиральным набором мощности. Кинни почувствовал это заранее. «Держитесь, сволочи!» — подумал он и направил торпеду по самой опасной спирали. Когда торпеда врезалась в его кабинку, направленный взрыв разрушил машину на сорок метров в глубину.
Кинни почувствовал удовлетворение и задумался — как может чувствовать мертвец. Даже не мертвое тело, а сгоревшие и распыленные его останки. Его уже не было, ведь он направил торпеду прямо в себя. Значит, мысль живет еще несколько секунд после смерти тела. Интересно.
Он почувствовал себя одновременно очень большим и очень маленьким. Вначале это состояние было таким необычным, что тело, или нечто вместо тела, казалось мигающим — то большое, то малое, то снова большое. Большое становилось все больше, а малое все меньше, и наконец две противоположности слились. Он снова обрел зрение и увидел себя летящим над полем битвы.
Две параллельные стальные стены тянулись на тысячи километров, а между ними клубилось огненное море. Но все это не имело ровно никакого значения. То, что отличало его от мертвых цифр, наконец оформилось, осознало себя и обрело свободу. Сколько бы ни пыжилась машина, она никогда не обретет дух. И как бы ни унижали человека, дух всегда при нем. И под страхом смерти, и после смерти. Смерти нет — есть просто конец экзамена. Вся жизнь на Земле была очередным экзаменом — экзаменом, который сдают все, экзаменом, после которого выживает каждый. Только оценки разные.
Он бросил последний взгляд на слепую Землю и поспешил навстречу тем, чьи фотографии сорваны с бланков. Тем, кто сдал экзамен раньше него.

Александр Громов

БЫТЬ ПРОЩЕ

Неживому сюда хода не было — в подземных галереях роботов плющило в титановые блины, опрокидывало в чаны с кипящей кислотой, плавило в спонтанно возникающих высокочастотных полях, вмораживало в глыбы твердого воздуха, било молниями, простыми и шаровыми. Для человека подземелье готовило иные сюрпризы.
Во-первых, оно разговаривало с ним. Во-вторых, в отличие от робота очень удачливый человек теоретически мог избежать смертельных ловушек и дойти до цели. Во всяком случае, подземелье сообщало об этом всякому входящему. Лгало оно или говорило правду, до сих пор оставалось невыясненным — за сотни лет ни один вошедший еще не вернулся назад живым подтверждением сказанному.
Правда, кое-что было известно и так. Легенда, считавшаяся правдоподобной, говорила о том, что давным-давно, более двух тысячелетий назад, когда отравленная до предела Земля перестала поддерживать существование живых существ и более обеспеченная часть населения предпочла покинуть ее, предоставив менее обеспеченной части вымирать естественным порядком, некий эксцентричный триллионер, входивший в тройку самых богатых людей обитаемой Вселенной, обратил половину своего состояния в неисчислимые вещественные сокровища, скрыв их в толще скандинавских гранитов. Вторая половина триллионов пошла на создание пресловутой пещеры Али-Бабы, куда более совершенной, нежели та, что была выдумана невежественными арабскими сказителями. Зачем — вопрос без ответа на уровне логики. Быть может, только для того, чтобы люди когда-нибудь вернулись на Землю. Согласно той же легенде, сам триллионер эмигрировать отказался.
Подземелье, если ему верить, жило своей жизнью, углубляя и перекраивая себя. Топография ходов менялась, пропадали старые ловушки и возникали новые. Чертежи, если бы их и удалось передать на поверхность, были бесполезны.
Взломать? Пытались, и не раз. Как правило, подземелье уничтожало взломщиков, доказывая тем самым, что умеет убивать не только внутри себя. Гибли механизмы и люди, плавились стенки прорубленных штолен. Подземелье вовсе не объявляло себя всесильным в грубом лобовом противостоянии и, наверное, способ взлома все же существовал. Но искать его перестали после того, как было получено внятное предупреждение: в крайнем случае подземелье уничтожит самое себя.
Вместе с сокровищами.
Снаружи бушевала радиоактивная метель. Где-то позади остался космический челнок, лишь писком радиомаячка обнаруживая свое присутствие. Челнок был взят напрокат, заложенная в него программа приказывала ему взлететь и лечь на обратный курс в том случае, если пилот не вернется на борт спустя трое суток.
Зев пещеры оказался узок и высок, как готическая арка. Защитное поле пропустило человека, счистив с него радиоактивную и химическую грязь. Человек усмехнулся: сколько раз он наблюдал это в записи! Он замедлил шаги. Теперь должен был зазвучать Голос подземелья, очень хорошо знакомый ему Голос, многократно проанализированный всеми мыслимыми способами, но не давший и подобия ключа к разгадке. Да и могло ли быть иначе? Возможно, создатель подземелья и был сумасшедшим, но он не был дураком.
И Голос раздался — надтреснутый, похожий на стариковский. Большинство экспертов сходилось во мнении, что подземелье подстраивалось под тембр своего давно умершего и истлевшего создателя.
— Стой.
Человек послушно остановился. Как многие другие, вошедшие сюда до него. Все было правильно.
— Ты желаешь богатства?
Ненужный, чисто ритуальный вопрос. Человек ответил утвердительно. Если бы он сказал «нет», подземелье просто не пропустило бы его дальше. Такое изредка случалось.
— Ты готов рискнуть?
— Да.
И опять ненужные слова. Многие, очень многие хотели рискнуть. Правда, некоторые из них поворачивали назад, услышав предупреждение.
— Ты видишь черту на полу?
— Только ее и вижу, — честно ответил человек. Мерцающий туман за чертой, несомненно, удерживаемый каким-то полем, мешал увидеть глубину подземелья. До сих пор все попытки локации оказывались безуспешными. Что ж, везде свои правила, а хозяин — барин…
Главное, чтобы игра шла по правилам. Без шулерских штучек.
— Скоро увидишь и остальное. Но прежде чем пересечь черту, ты должен оставить здесь все оружие, все инструменты, связные и сканирующие устройства любого типа. Нарушение этого правила карается немедленной смертью. Ты понял?
— Нет ничего такого, даже имплантированного, — сказал человек. — Только одежда и фонарик.
— Фонарик можешь оставить при входе, — милостиво разрешил Голос. — Он не пригодится.
Новость. В тех записях, что человек внимательно изучил перед тем, как отважиться на попытку, подземелье ничего не говорило соискателю об источниках света. А его вот предупреждает… Одно из двух: либо внутри достаточно светло, и тогда выходит, что подземелье симпатизирует ему, раз дает подсказку… либо оно лжет.
— Не бойся подвоха, — сказал Голос. — Я играю честно.
— Ты читаешь мысли? — с беспокойством спросил человек.
— Нет нужды. Я вас хорошо знаю. Слушай правила игры: ты идешь и находишь то, что тебе нужно. Я мешаю тебе, используя базовый набор средств и не придумывая специально для тебя новых приемов. Двигаться можно только вперед. Если после пересечения черты ты повернешь назад, я уничтожу тебя немедленно. Если ты повернул или почему-либо не дошел — ты мертв, и игра заканчивается. Если ты добрался до хранилища, игра также заканчивается, но уже твоей победой, и ты получаешь право опустошить хранилище…
— Только право или и возможность тоже? — перебил человек.
— Здесь права гарантированы. Сейчас у тебя есть право попытаться. Ты принимаешь условия игры?
Еще бы не принять! Три года подготовки, груды видеозаписей, сотни часов на имитаторе, психотренинг, искусственно подстегнутые рефлексы, сильные и сухие, как у йога, мышцы… А главное, исчерпанный банковский кредит и невозможность выбиться из нищеты иным способом. Даже деньги на аренду челнока пришлось занять у друзей, обманув их насчет целей займа — кто же согласится кредитовать самоубийцу!
Еще три года назад он знал, что в конце концов явится сюда и скажет «да». Но только теперь по спине побежал холодок.
— Я хочу задать вопрос, — сказал человек. — У меня действительно есть шанс?
Ему показалось, что в глубине подземелья кто-то хихикнул.
— У тех, кто вошел сюда до тебя, тоже был шанс. Задача имеет решение, это все, что я вправе сообщить. И у гроссмейстера можно выиграть. Теперь решайся или уходи. У тебя одна минута.
— Я согласен.
Как вниз с обрыва, не видя дна. Короткая дрожкая судорога — и спокойствие. Нормальная настороженность и уверенность в конечной победе. Будь проще, здесь некогда раздумывать. Действуй не колеблясь. Убей в себе страх — он союзник твоего врага.
Человек пересек черту на полу. Теперь он был невидим для тех, кто мог бы наблюдать за ним с той стороны черты. Если бы там кто-то и остался, он ничем не смог бы помочь, как уже не могли помочь просмотренные видеозаписи предыдущих попыток. Так входили в подземелье его предшественники. Входили, надеясь только на себя. И не возвращались.
Человек не дерзнул сделать шаг назад, но пощупал рукой. Позади была твердая, скользкая на ощупь стена. Назад хода не было.
Что ж, все по правилам…
Почему-то казалось, что силовая стена, отделившая его от внешнего мира, должна быть непременно прозрачной с этой стороны. Как издевка подземелья: мол, смотри, запоминай напоследок… На миг захотелось обернуться, но человек сейчас же отогнал неуместное желание. Вряд ли любопытные живут здесь долго. Ежесекундно готовый отпрянуть, ускользнуть, обмануть ложным движением, он сделал шаг, другой…
Здесь не было мерцающего тумана. Пещера суживалась, превращаясь в прихотливо изогнутый туннель с гладкими стенами. Стены неярко светились; иногда по ним пробегали радужные сполохи. Да, фонарик действительно не нужен…
Третий шаг. Четвертый. Пя…
Первая ловушка была явно рассчитана на круглого дурака: огромнейший чугунный молот весом, наверное, в тонны две, почти не замаскированный, падал сверху, стоило жертве наступить на определенный квадратик мозаичного пола. Падал он с важной медлительностью, и только паралитик не успел бы отскочить в сторону.
Удержанный неизвестно чем, молот не коснулся пола. Завис как бы в нерешительности, затем пошел вверх и втянулся в распахнувшийся в потолке люк.
— И это все, на что ты способен? — с усмешкой спросил человек.
Голос молчал.
Пожав плечами, человек двинулся дальше. Если здешние ловушки все такие… Нет, конечно же, нет! Подземелье элементарно усыпляет бдительность. Старые штучки. Надо думать, одна-две следующие ловушки будут столь же несерьезными, зато потом — держись! И вовремя реагируй. Жди подвохов. Будь иначе — кто-нибудь уже давно добрался бы до хранилища.
Узнать бы: что в нем? Если металлы типа золота, платины или, допустим, трансуранидов, то их сегодняшняя рыночная стоимость никак не исчисляется триллионами — в лучшем случае сотнями тысяч. Тоже неплохо, конечно, но… не то. А если там драгоценные камни, то и того хуже — дешевка по нынешним временам. Время идет, технологии развиваются…
Иное дело — сокровища искусства. Вряд ли сумасшедший триллионер был настолько слабоумным, чтобы не понимать, какие виды сокровищ со временем обесцениваются, а какие, напротив, дорожают и дорожают.
Или, например, древние тайные знания. Легенда гласит, что тот триллионер прожил двести лет. Врет, наверное. А если не врет?.. Рецепт долголетия стоит триллионов. Ну что такое сегодняшние сто двадцать лет средней продолжительности жизни? До обидного мало. Продавать желающим лишние восемьдесят лет да еще прослыть при этом благодетелем рода человеческого — ого!..
Шаг. Еще шаг. Еще…
Одиннадцать шагов обошлись без сюрпризов. На двенадцатом из стены выскочил тонкий хлыст, свистнул низко над полом.
Человек подпрыгнул чуть позже, чем следовало, но все же не фатально поздно. Описав круг, хлыст мгновенно втянулся в стену, а на мозаичный пол мягко упал аккуратно срезанный ломтик подошвы. Человек мысленно чертыхнулся: все-таки задело… Страшно было подумать, что случилось бы с ним, опоздай он подпрыгнуть. С той же легкостью срезало бы ноги. Лежал бы здесь, корчась, истекая кровью, исходя бессмысленным криком… Нет сомнения: некоторые из соискателей погибли уже здесь.
Правда, нигде не видно останков расчлененных неудачников — ну так что с того? Наверняка квазиразумное подземелье само заботится о поддержании чистоты внутри себя. Денег на него было ухлопано предостаточно. Кроме того, груды останков предыдущих соискателей недвусмысленно указывали бы последующим на опасные места.
Секунда — и новый хлыст рассек воздух выше предыдущего. Рефлексы оказались быстрее разума и сработали правильно: не пытаться перепрыгнуть, а упасть ничком, пропустив хлыст над собой. Сейчас же мозаичный пол начал крениться, как палуба судна, попавшего в шторм. Большой фрагмент пола быстро поворачивался на шарнире, готовясь сбросить человека в открывшийся черный провал. Что там внизу — кислотная ванна? вращающийся шнек мясорубки? бездонный колодец, в который падать и падать, воя от ужаса? Если бы человек и успел подумать об этом, то его мысли все равно не имели бы никакого значения.
Он оттолкнулся одной ногой от пола, другой от стены и перелетел за кренящийся фрагмент. Упал, перекатился, вскочил. Нырнул вперед, уходя от струи огня, внезапно вырвавшейся из стены, сгруппировался, ушмыгнул вбок от падающего сверху лезвия гильотины, в прыжке пролетел сквозь неизвестно откуда взявшееся пылающее кольцо. Что-то подсказало: вне кольца пути нет.
— Неплохо, — снисходительно поощрил Голос.
«Посредственно», — мысленно поправил человек. На тренажере у него получалось лучше. Подумаешь — четыре ловушки одна за другой! А десять не желаете ли?
Он проходил и двенадцать ловушек кряду — не всякий раз, но как правило. То, что ему продемонстрировало подземелье, было сущей чепухой по сравнению с виртуальным тренажером-имитатором. Правда, в виртуальном пространстве подземелье не могло его убить, причиняя при ошибках лишь боль и — иногда — стигматы, шутки подсознания в виде рубцов и ожогов на теле. По правде говоря, и с виду виртуальное подземелье не очень-то походило на настоящее, но кто может похвастать, что видел его, настоящее? В смысле, кто видел подземелье и сумел вернуться, чтобы описать его создателям тренажера? Никто. По условиям игры вернуться можно только с сокровищем, и если бы кто-то вернулся, тренажер потерял бы главный смысл, превратившись в заурядную виртуальную игрушку. А хорошие, однако, бабки заработали на дураках создатели тренажера… Впрочем, хорошие бабки только на дураках и зарабатываются…
Наплевать, подумал человек. Он почти не запыхался. А что сердце стучит и ладони вспотели, так это от естественного волнения. До усталости еще далеко. Как бы ни был тренажер далек от реальности, главному он научил. Скорости. Реакции. Выносливости. Интуиции. Пожалуй, ничего другого здесь не требуется.
Ну, вперед!..
Спустя тридцать минут человек был еще жив. Правая щека горела от ожога, одежда превратилась в лохмотья, на боку и предплечье красовались сочащиеся кровью порезы. К счастью, внезапно выскочившие лезвия, от которых человек почти — вот именно, почти! — успел увернуться, оказались без яда.
На тридцать первой минуте погас свет.
Упав, вжавшись в пол, человек услышал, как что-то привычно свистнуло над головой. Вскочить он не успел. Кто-то грузный, тяжело сопящий навалился на него сверху, нащупал горло и стал душить.
Ударив вверх локтем и попав, как видно, в солнечное сплетение, человек на секунду добился ослабления хватки. Ужом извернулся под противником, ударил еще, целясь в пах, сам получил удар головой в лицо, но сумел сбросить с горла узловатые пальцы душителя, а затем и выползти из-под давящей тяжести. Вскочил. Неизвестный тяжело дышал где-то рядом и, похоже, также поднимался на ноги.
В кромешной темноте человек провел наугад три сокрушительных удара и двумя из них попал. Неизвестный взвыл от боли, затем захрипел.
Стены коридора вновь осветились.
Никого. Человек оглянулся. В самом деле — никого… Коридор здесь прямой, противник не мог так быстро убежать. Разве что втянулся в стену…
— Ну и фокусы у тебя, — сипло и зло сказал человек, с трудом ворочая шеей.
— В рамках правил игры, — немедленно отозвался Голос. — Я не выдумывал для тебя ничего нового.
— Что же ты, сволочь, — сипло укорил человек, с трудом ворочая шеей, — сказал, чтобы я оставил при входе фонарик? А сам свет гасишь! Это тоже в рамках правил?.. Что молчишь?
— Нет, — согласился Голос после паузы. — Это не в рамках правил. Это подсказка. С фонариком ты не добрался бы до этого места.
— Почему? — выкрикнул человек.
— Потому что на сто девятом метре…
— Я не о том! Почему ты дал мне подсказку?
— Почему бы нет? Ты недоволен? Разве твои шансы уменьшились? Да и мне интересно посмотреть. Обидно, когда соискатель гибнет слишком рано. Кроме того, в последнее время соискателей становится все меньше.
Обидно ему… Интересно, видите ли, посмотреть! Быть может, верен тот вариант легенды, согласно которому безумный триллионер скопировал в квазиживые мозги подземелья свое собственное сознание? Старческое какое-то любопытство, нездоровое…
Наплевать. Вперед!
Шаровая молния, летящая в лицо со скоростью пушечного ядра… Уклониться. Пляшущая сеть электрических разрядов… Проскользнуть.
Дальше была развилка. Два одинаковых коридора — правый и левый.
— Может, подскажешь? — спросил человек. — Теперь куда?
— Тебе решать. Но идешь ты хорошо, я прямо любуюсь…
— Ну-ну, любуйся. А лучше бы дал совет.
— Один путь длиннее, другой короче.
Ага, значит, к цели приведут оба. Это главное.
Словно гора с плеч. Мучительный выбор между жизнью и смертью превратился в смехотворную дилемму: какой рукой лучше почесать затылок, правой или левой?
Правой.
Десять шагов. Ничего. Еще десять. Еще пять…
Гудящий рой крупных ос. Шершни. Стремительные убийцы. Нечто подобное было и на имитаторе, только вместо шершней там гудели мутированные москиты — каждый с воробья.
Все равно любой укус здесь смертелен. Один-единственный укус.
Рой распался на множество черных точек. Они атаковали с невероятной быстротой.
Первым побуждением человека было метнуться назад, но он вовремя вспомнил предупреждение. Нет, назад нельзя. А если вперед?..
Рывок!
Осы пронеслись сквозь него, не задев. Их грозное слитное гудение слышалось теперь позади и удалялось.
Морок, с облегчением понял человек. Голограмма. И сию же секунду гудение стало стремительно приближаться.
Человек побежал.
Он был почти уверен, что теперь за ним гонятся не бестелесные изображения, а настоящие крылатые убийцы. Десять против одного… Неопытный игрок, воображающий себя шибко умным, тут и проиграл бы свой шанс, а с ним и жизнь. А надо быть проще. Обмануть, усыпить бдительность и ударить насмерть — это так просто, так понятно, так по-человечески…
Он с разбегу перепрыгнул огненную ловушку. Дальше был зал. И — круглый бассейн в центре зала.
Шершни настигали. Сделав отчаянный прыжок, человек перелетел через парапет и нырнул в бассейн.
В воду! С головой, с ногами! Чтобы ничего не торчало. Возможно, эти твари способны жалить через одежду и даже обувь, но они заведомо не умеют нырять…
Слой воды оказался толщиной в пядь. А ниже — вязкий, засасывающий ил.
Человек попытался забарахтаться, но не сумел: илистая трясина держала крепко, сковав и медленно заглатывая. Мошка в янтаре — и та имела больше шансов выбраться из плена.
Человек взвыл от злости, выпустив цепочку пузырей. Сам прыгнул в ловушку! Сам! Так глупо попасться!
Чья-то когтистая лапа, погрузившись в трясину, ловко выудила его и швырнула на каменный парапет. Сверху низвергнулись потоки воды, смывая с тела липкую грязь.
Человек задыхался. Если бы на него лилась не вода, а царская водка, он не нашел бы в себе сил двинуться с места.
Шершни куда-то исчезли. Зато на каменной тумбе перед ним сидел Сфинкс, глядел на мокрого оборванца и точил о тумбу когти. Кисточка львиного хвоста подрагивала от нетерпения, но женское лицо было равнодушно. В умело подкрашенных глазах Сфинкса стыл лед.
Что больше всего поражало, так это полное соответствие имитатору. Там тоже был Сфинкс. И надо было отгадать загадку.
— Отдышался? — Голос Сфинкса был начисто лишен эмоций. — Если нет, я подожду еще. Но недолго. Потом ты должен будешь ответить на три вопроса.
— Почему на три? — недовольно спросил человек.
— Ты правильно ответишь на три вопроса, и только тогда продолжишь путь, — сказал Сфинкс. — В противном случае твой путь тут и прервется. Я не спрашиваю тебя, согласен ты или нет. Твоего согласия не требуется. Ты готов?
Человек со вздохом покрутил головой.
— Ладно… Задавай свои вопросы.
— Вопрос первый: для чего ты живешь?
Ничего себе вопросец… Во-первых, жить довольно приятно. Во-вторых, родители как-то не спрашивают детей, хотят ли те рождаться. Родили — и живи себе, вот и весь ответ.
Вот только удовлетворит ли такой ответ Сфинкса? Пожалуй, что нет. Вот ведь гадина, гибрид, музейный урод с философским уклоном!..
— Я жду, — напомнил Сфинкс, подняв львиную лапу к самому лицу человека. Из мягких подушечек медленно выдвинулись стальные когти.
Вцепиться в эту лапу, рвануть на себя, швырнуть чудовище через бедро было делом полусекунды. В бассейн его! В трясину! Тяжелый, гад…
Сфинкс заревел совершенно по-львиному. Затем трясина сглотнула его. На поверхность выскочило несколько крупных пузырей — и все.
Человек перевел дух. Огляделся. Подземелье не реагировало.
— Это по правилам? — спросил он на всякий случай.
— Вполне, — ответил Голос. — Правила здесь задаю я. Некоторые думают, что это не так, но они ошибаются.
Человек поморгал. Это что выходит такое? Ловушка здесь может обладать свободой воли? Даже часть ловушки, потому что Сфинкс, бассейн и шершни — одна и та же ловушка, только сложная…
Но ведь в тех же пределах и соискатель обладает свободой воли. Так что, пожалуй, все справедливо. И подземелье играет по правилам, поскольку выход из ловушки все же нашелся!
Простейший выход, между прочим. Интеллектуал попытался бы ответить на вопросы — и наверняка проиграл бы. Здесь, как и везде, надо быть проще…
Других ловушек в зале не оказалось. Человек с Удовольствием отдохнул бы на парапете бассейна, но особенно рассиживаться не стоило. Кто знает, какой сюрприз приготовило подземелье на данный случай.
Новый коридор. Целые заросли сверкающих лезвий, скрещивающихся на манер ножниц… Свист разящего хлыста… Шкворчащие струи расплавленной меди… Тихий шелест летящего диска с бритвенно-острыми краями, нацеленного точно в горло…
Упасть. Перекатиться. Перепрыгнуть. Увернуться. Рвануть вперед.
Кто сказал, что у гроссмейстера невозможно выиграть?
Коридор заканчивался тупиком. Человек оскалился в усмешке: знакомые штучки… Хранилище, наверное, совсем рядом, надо только догадаться, как открыть эту стенку, и решение наверняка будет простым, как мычание. Быть может, просто боднуть ее головой? А ну, Сезам, откройся!..
— Не споткнись, — иронически посоветовал Голос. И в этот момент человек споткнулся.
Он почувствовал, что скользит куда-то вниз, в темноту, и едва успел сгруппироваться, как падение прекратилось. Он лежал в большой камере на чем-то жестковатом, но упругом. Наклонный лоток, по которому он только что скользил, уже успел втянуться в круглое отверстие над головой. Миг — закрылось и отверстие.
— Ты пришел, — возвестил Голос.
— Куда? — спросил человек, оглядываясь. — Это не хранилище.
— Это отстойник. Или могильник, если тебе угодно. Сюда попадают такие, как ты. Восемнадцать процентов вошедших. Мне уже трижды приходилось расширять это помещение. Второй отстойник — дважды. Там остаются десять процентов соискателей. Видишь ли, левый путь от развилки длиннее и сложнее, не все доходят…
Человек сглотнул. Облизнул потрескавшиеся губы.
— Значит… — он не сразу выговорил страшное слово, — я проиграл?
— Не всем же выигрывать, — снисходительно сказал Голос. — Кстати, на твоем месте я бы не вставал. Нехорошо топтать покойников.
Человек дико воззрился на то, что лежало под ним.
Мумии… Коричневые ссохшиеся мумии с провалившимися глазницами, жуткими оскалами, мочалками свалявшихся волос на туго обтянутых черепах… Мумии друг на друге. Слоями.
Неужели и его судьба стать такой же мумией? И пружинить под следующим неудачливым игроком? Нет… Нет!!!
— Здесь сухо и нет ни микробов, ни грибков, — продолжил Голос. Наверное, он все же читал мысли. — Я бы мог кремировать тела проигравших игроков, но, по-моему, хранить их мумифицированными чище и гигиеничнее…
— Ты обманул меня! — закричал человек. — Я дошел! Твои ловушки ничего со мной не сделали! Где хранилище?
— Показать тебе? Смотри.
В воздухе сгустилось изображение. Условная человеческая фигурка стояла по стойке «смирно» под опускающимся на нее молотом и не делала попыток увильнуть в сторону. Первая ловушка, самая первая и самая глупая, не увернуться от которой умудрился бы только паралитик…
Молот едва коснулся головы фигурки. В тот же миг фигурка провалилась в люк. Сокровища были там. И какие сокровища! Нет, они не обесценились за минувшие тысячелетия, они даже выросли в цене…
Сокровища лежали у входа. А он… он, как дурак, прошел весь путь, обманывая ловушки, уворачиваясь, финтя, сражаясь до последнего… и зная, что обратного пути нет.
— Это нечестно! — завопил человек, размахивая руками. — Не по правилам!
— Ты слышал правила игры, — возразил Голос. — Могу повторить. Разве в них было сказано, что ты должен пройти все подземелье из конца в конец?
Человек сплюнул. Оскалился, и оскал его был страшен, но бессилен. Он проиграл. Подземелье перехитрило его, обвело вокруг пальца. Элементарно надуло!
— Зачем же вся эта… бутафория?
— Почему бутафория? — Голос, казалось, удивился. — Ловушки настоящие. Почему ты решил пройти их все — спроси у себя, ведь ты человек, а я только механизм. Но ты, вероятно, хочешь спросить, почему я не убил тебя сразу, как только ты миновал хранилище? А меня ты не берешь в расчет? Должен же я был получить удовольствие, наблюдая за тобой. И я его получил. Некоторые из твоих предшественников шли лучше тебя, но и ты шел неплохо…
Человек обхватил голову руками и замычал, раскачиваясь.
— Вы вечно говорили, что надо быть проще, — вещал Голос, — и вели себя соответственно. Проще не думать, чем думать. Проще выбросить вещь на помойку, чем ремонтировать ее. Проще напрячь кого-нибудь, чтобы изобрели новую штуковину, позволяющую не двигаться, нежели самим пошевелить конечностью. Проще поддерживать в тонусе дряблые мышцы на тренажере, чем колоть дрова и таскать воду из колодца. И уж куда проще, загадив свой дом, переехать в соседний, пустующий, чем заняться уборкой. На том вы всегда стояли, на том стоите и сейчас. Быть проще, еще проще! Но даже этого вы не умеете…
Голос смолк. Человек пошевелился, встал на жесткое, слегка пружинящее. Под его ногами слоями лежали сухие мумии проигравших игроков. Иные — в странных позах. Похоже, перед смертью они пытались укусить собственный локоть.
Октябрь 2001
Назад: Святослав Логинов СПОНСОР
Дальше: РОМАНЫ