Часть первая. Правила игры

21.09.2001. Послания семи церквам… В тот год Осень пыталась меня обмануть. Страшный зверь Миллениум пришел, медленно перетек в новый год, зима — в весну, весна — в лето. Осень наступила закономерно, все обещанные Апокалипсисы отложились на неопределенный срок… Сама Осень с аксиомой, что все продолжается и идет как надо, соглашаться не хотела. Она решила спрятаться, исчезнуть из нового века, притвориться жарким летом, а потом сразу рассыпаться холодным искристым снегом. Я вернулась с юга, из традиционного сентябрьского отпуска на море, когда прибрежные города становятся тихими и почти пустыми, а солнце куда более милосердно, нежели в июле и августе, и не узнала свой город. Окна домов, обычно в этом время года уже плотно заклеенные и проложенные двумя слоями ваты, радостно посверкивали на солнце распахнутыми створками. Девчонки-первоклассницы прыгали перед домом через резиночку в легоньких сарафанах, легко взлетали и опускались, как тропические бабочки, большие яркие банты и заколки на коротеньких хвостиках. Правда, детей, первыми вступивших с притворщицей-Осенью в сговор, выдавали портфели и теплые куртки, валявшиеся рядом, прямо на асфальте. Меня предала даже моя собственная квартира — "посмотри", говорила она мне, впуская на обои солнечных зайчиков и давая им вволю порезвиться, "на улице лето". Холодные, злые глаза Осени смотрели на город со слишком высокого и синего, не летнего неба, прикрываясь ресницами голых деревьев. Летний наряд внезапного тепла не шел к этим глазам, не спасали даже яркие аксессуары — высыпавшие на улицы сарафаны и шорты, красные и желтые листья под ногами и удивительно многочисленные в этом году гроздья рябины. Тем более что листья ежедневно сметали в кучи и жгли дворники, а рябину быстро склевали птицы, и отрясли дети… Осень походила на старуху, нарядившуюся в наряд своей внучки — смешную и величественную. У этой осени был горький привкус — дыма от горящих листьев и ягод рябины. Осень не обманула меня. Я вытащила из шкафа шарф и теплые ботинки. И с жалостью смотрела в многочисленные ярко-желтые глаза одуванчиков, поверивших во второе лето. Обман кончился внезапно — в середине октября наступили холода. Тогда-то, с первыми холодами все и началось.

Я помню, я обещала тебе сказку. Итак, жила-была на свете я. Самая преобыкновеннейшая я — две руки, две ноги, левостороннее сердце, регулирующие мой поток крови — шумный, непослушный, катастрофический, как идущая не по той полосе машина на автобане. Путаница в мыслях, путаница в чувствах, путаница в словах. Из достоинств — почти баскетбольный рост, зависть моделей и горе родителей, вполне себе фигурка с почти классическими объемами, красивые ноги и коленки… На одной — маленький белый шрамик, особенно заметный тогда, осенью, на загорелых ногах. Мне кажется, тебе бы понравился этот шрамик — ты сумеешь ласково провести по нему рукой в ответ на рассказ о детском падении с велосипеда. Я вся и всегда — почти… Я точно знаю, что не красавица. В детстве никогда не была образцово-показательным ребенком из американизированной семьи и не носила на зубах скобок. Мои родители, врач и учительница, типичная семья советских интеллигентов, всегда зарабатывали немного, и мои кривоватые зубки и длинноватый нос считали скорее очаровательными, чем уродливыми… В школе меня дразнили "бабкой-Ёжкой". Ты бы тоже подхватил это прозвище, наверняка. Но в твоих губах, обернутое в красочную подарочную упаковку твоего голоса, оно звучало бы совсем иначе. Закончив школу, я попробовала играть со внешностью — блондинка, шатенка, брюнетка, красноголовая экстремалка, снова блондинка — но быстро осознав, что так я ничего не добьюсь, оставила мечту стать куклой Барби и превратилась в рыжую стервь, как отмечают мои школьные еще приятели и институтские уже друзья… Главное достоинство моего лица — это глаза. Дерзкие, кошачьи, вызывающе зеленые, злые и голодные, с беснующимися чертятами в глубине. Они привлекают ко мне мужчин… Но голодных и злых глаз мало, чтобы быть счастливой, от счастья они делаются усталыми и безразличными. И счастье уходит, растворяется в пустоте. Счастье — категория настолько эфемерная, что в нее очертя голову бросаются только безумцы и уставшие от жизни, и она совсем не идет к рыжей челке, скрывающей злые ярко-зеленые глаза. Зовут меня Ириной… Впрочем, зовут так меня редко, чаще я сама являюсь нежданно-негаданно куда не просят. Мне нравится мое имя — карамельное Иришка, почти дворянское Ирина Станиславовна Шемякина, почти озорное И-рр-ка… Именно так, с раскатистым "ррр" зовет меня лучшая подруга Алиска. Ты бы наверняка звал меня леденцовым "Ирр" или придумал бы другое, вполне эксклюзивное прозвище. Мне нравится что меня зовут не Марианна или Анжелика — моя влюбленная во французские романы матушка вполне могла сделать мне такой подарок ко Дню рождения. Или бездумно Рая или Зина, или попросту смешно — Анфиса или Ефросинья. Хотя, знаю, поклонник русской культуры, мой папочка, настаивал именно на таком варианте. Я люблю свое имя, хоть немного и завидую Алискиному. Оно сказочное, обещающее приключения и куда более огненно-рыжее, чем мое. Впрочем, имя — это уже не мое личное достоинство, а свидетельство благоразумия моих папы и мамы. Рыжая-бесстыжая, нервная зеленоглазая Ириночка, названная так в честь давно покинувшей землю бабушки, все ждущая прекрасного принца на темно-серой "ауди", готового подарить пару бриллиантовых колье и фазенду в Коста-дель-Рио…

Если бы мы с тобой познакомились, это наверняка произошло бы не на работе. Моя профессия выбрала меня сама. Имея с детства неплохие задатки художника, я сразу знала, что художником не стану. Даже плохоньким оформителем в маленьком грошовом издательстве. Однако оконченная художественная школа дала о себе знать, когда я, проскакав по верхушкам социальной журналистики, оказалась в редакции одной из городских газет. Как выяснилось, художники и журналисты у нас профессия не то чтобы совсем не оплачиваемая, но явно требующая слишком много беготни и суеты. Мне же хотелось теплого места, красной икры и покоя… В газетке меня из отвратительного журналиста переучили на посредственного дизайнера, а спустя полгода я сбежала из медленно плесневеющей газетенки, утонувшей в постсоветском болоте, в крупное рекламное агентство. В агентстве постоянно сменяются директора и названия, а я до сих пор сижу на том же месте за своим компьютером, правда, компьютер у меня теперь чуть поновее и дизайнер я получше. Моей зарплаты мне вполне хватает, чтобы удовлетворить мою плебейскую любовь к икре и мартини, женским штучкам от "Живанши" и на оплату квартирных счетов… Премиальные за псевдогениальные идеи не в счет — не так уж часто они у меня возникают, и идеи, и премиальные. Алиска как-то призналась мне, что в последнее время к ней по ночам стал прилетать огромный противный комар с моим лицом и тихо зудеть: "Окна века — вас ничто не побеспокоит…" Что ж, и в моей работе есть свои минусы, хотя никто никогда не узнает, что мой комарик — плод десятка бессонных ночей. В рекламном бизнесе лавры всегда достаются другим, и творческие амбиции надо аккуратно сложить в дальний угол платяного шкафа. В конце концов, страсть к славе всегда можно удовлетворить в свободное время, набирая на родном компьютере стихи, которые никто и никогда не прочитает или такие вот сказки к тебе. Говорят, у меня есть самая капелька таланта — и это тоже плюс. А при случае всегда можно нажать клавиши "delete" или "reset". Изобретатели компьютеров — гении, позволяющие нам все начать сначала и переиграть уже сделанное… Точка депрессии на уровне глаз… Завалена сессия бессмысленных фраз, Все местные новости — про смог над Москвой… Живу в невесомости, питаюсь тоской. В компьютерной почте — реклама да дождь; Мой адрес не точен, и ты не придешь — Едва ли на старте меняют коней. Мой город на карте — десятка червей… Вот так вот. В конце концов, у меня множество хобби, не так ли? Я даже на лошади умею ездить. Почти. Делала с полгода назад рекламу местному ипподрому и от отсутствия личной жизни переспала с инструктором. Конечно, это характеризует меня не с лучшей стороны, но ведь я хочу быть правдивой. Хотя и не праведной… Зато теперь у меня есть хороший друг и возможность хранить в первозданном виде свои 90-60-90 за бесплатно. И всегда можно пойти выпить пива и поболтать о лошадях, навозе и моей заправской, как у гусара, раненного пониже спины, выправке. Это ведь тоже результат, хоть и не чемпионский. Точка депрессии на уровне глаз — Линованность рельсов — мой путь про запас, Ведь Анна Каренина и Ветхий завет — Одно уравнение в две тысячи лет. Пусть участь Иакова как верность Иуды — Читаю Булгакова, но верую в Будду, С работы уволили, и хочется пива — Тупик для истории — моя перспектива. А я уже ни в кого не верю. Ни в Будду, ни в Заратустру, ни в великий инопланетный разум. Я, как это ни прискорбно, реалистка, и вместо походов в церковь учусь стрелять, мастерить сайты и играть в компьютерные игры. Чтобы стать настоящим реалистом, осталось только изучить китайский… Точка депрессии на уровне глаз — Мы слишком все взвесили, и нам не до нас. Мне снится — я падаю, и крылья ведет. Над городом ангелов мой самолет… Забыты все правила холодной войны — Сентябрь мы поставили в начало весны. Пусть тонут Америки — всему свой предел: На грани истерики я жму на пробел… Пробел — клавиша загадочная. Не люблю военные игрушки, стрелялки, люблю фэнтезийные стратегии. Ведь в роли каждой прекрасной принцессы, спасенной от очередного ужасного дракона, в роли храброй девочки, отправившейся в дальний путь по дороге из желтого кирпича, каждой размахивающей мечом амазонки можно увидеть себя. А военная форма мне хоть и идет, но надоела до смерти. И все-таки я не Алиса, не Дороти и не Кристофер Робин. Я маленькая зеленоглазая сказочница Ирина, живущая посреди огромной и слегка безалаберной страны. И мне очень хочется верить в чудеса. 21.10.2001. Отверстая дверь на небе "Холод надежно укрывал город своей сковывающей пеленой, а маленькая сказочница Ирина готовилась отпраздновать свое двадцатипятилетие. Друзья усмехались — четверть века, самый возраст задуматься о вечном, сама же Ирина явно была в депрессии…" Хм-хм… Подарок себе на приближающийся праздник я решила выбрать заранее. За три дня до предполагающегося события. Что может быть приятнее, чем выбирать самой себе подарок? Только когда за этот подарок платит кто-то другой. Я грустно усмехнулась, натянула желто-красный вязаный шарф, давным-давно подаренный мамой и вызывающий тихую зависть всех школьников младше десяти лет. Я никогда не была поклонницей Гарри Потерра, а шарф ношу уже пятый год, мне нравятся его яркие, насыщенные цвета, я к нему привязалась… Куртка, сапоги, варежки, взять сумку, не спеша выйти из офиса и наметить приятный маршрут. Сразу отмести кружевные трусики и шелковое постельное белье, обратить внимание на чудные шкатулочки для шитья и убедиться, что они абсолютно не подходят для дискет, повздыхать над чудесными ароматами, витающими в салонах красоты и за шкирку увести себя от вечернего платья, состоящего из нескольких сот косичек и тесемочек. Ноги сами принесли меня в один из самых старых, уютных, дореволюционных еще магазинов города. Сколько я себя помню, здесь всегда торговали подержанными книгами, а теперь открыли и отдел, где продают компьютерные диски. Когда мне было лет десять, я приходила в "Старую сказку", тогда еще называвшуюся "Букинистом", после уроков и часами копалась среди пыльных книг, просила достать их мне с самых верхних полок. Я только что посмотрела "Бесконечную историю", а "Старая сказка" до того напоминала мне магазин из фильма, что заветная книга, переносящая в другие миры, непременно должна была найтись. Тогда я открыла для себя Крапивина, Ремарка, Апдайка, Хайнлайна, Брэдберри. Я запоем читала недетские совсем вещи и сказочные повести, усердно копила на очередную книжку деньги с обедов. Благо, в стране был очередной кризис и книги стоили не в пример дешевле хлеба. Последние годы я ходила сюда, чтобы найти в "Старой сказке" среди по-прежнему пыльных, хотя уже и не таких высоких полок старый запах детства, откопать очередную книжку сказок, которые никто никогда не читал и поболтать со старым знакомым — продавцом, работающим здесь, кажется, еще со времен моего детства. Новое название магазина было к лицу и ему самому, и этому пожилому, всегда улыбающемуся и что-то читающему старику с лицом сказочного волшебника.

Продавца-знакомца на месте не было. Без него магазин казался пустым, пыльным и уснувшим. И был закрыт. А вот отдел компьютерных игр сиял, как новогодняя елка на детском утреннике. За прилавком отдела стоял симпатичный черноволосый паренек лет двадцати и белозубо мне улыбался. Вся его улыбка в тридцать две мечты дантиста громко вопила о том, что я — первый посетитель этого разнесчастного магазина за последние несколько лет, и если я сейчас уйду, то продавец тут же с горя подожжет магазин и сам героически погибнет в пламени. Мне стало жалко его улыбки — настоящего произведения искусства, и я подошла к прилавку. — Чего изволите? — ну надо же! Сама любезность, не иначе дворецкий семейства Фаунтлероев в пятом поколении. Только вот улыбочка подкачала, куда уж жизнерадостнее, а надо бы посерьезней быть, молодой человек. — "Стол заказов на "Русском радио" — передразнила я. Победоносная улыбка несколько померкла. — Что-нибудь в стиле фэнтези новенького есть? Лучше стратегия, не квест… Только повторяю еще раз — новенькое, а не хорошо забытое старенькое, я достаточно внятно объясняю? Мальчику явно не понравился мой настрой. Он занервничал, захлопнул журнал "Навигатор", до этого ничем ему не мешавший, а красавица-улыбка медленно ушла в небытие. Впрочем, ненадолго — она тут же зацвела с новой силой. — Специально для вас припрятал, знал, что зайдете, просто чудо… — ага-ага, цыганка ему нагадала, что сегодня он встретится с рыжей лошадью, которая принесет ему деньги. А он, дурачок, не верил сперва, теперь вот и радуется… Я ярко представила себя старую цыганку с растрепанными седыми волосами и огромными сережками из дутого золота, и мне стало смешно. — Ну? — спросила я чуть ласковее. Мальчик улыбнулся с видом змея-искусителя, протягивающее Еве яблоко, и я представила, как на его полных, чувственных губах и идеальных зубах собираются капельки яда: — Вот… 3D-Action, довольно интересный… Образ змея-искусителя немедленно померк, по его чешуе побежали разводы трещинок — мелкие, почти незаметные для неискушенного взгляда, как патина на старинной вазе. В глаза мальчика вернулась стихийная усталость замученного работой продавца, а сказка, которую я уже придумала, кончилась, не начавшись… — Эта? — я рассмеялась звонко, подражая висящему над дверью магазина колокольчику. Он чуть убавил мощность своей неподражаемой улыбки и внимательней посмотрел на меня. — Боже мой, да она на рынке три года назад появилась! Не смеши меня… Мне надо что-то новенькое, усек? И необычное… Мальчик, кажется, все понял. Вытащил откуда-то из глубин прилавка диск и протянул мне, словно мощи святого Иоанна Крестителя. Блеск чешуи змея-искусителя отразился искрами в моих глазах, но юный diavolinno вместе приличествующего: "Ну что, Фауст, будешь покупать?" обыденным тоном произнес: — Только, леди, прошу вас учесть, что он в четыре раза дороже обычных. Да по мне, если честно, скучновато… Берег для себя, видите, распечатанный отдаю? Но мне не понравилось… Я без возражений вытащила кошелек и расплатилась. Такие мелочи, как змей-искуситель со всеми своими искушениями, проданная душа и старый пыльный магазинчик уже не имели значения. Деньги теряли ценность, мир рушился, следы веков оседали на прилавок, а я все тянулась и тянулась к вожделенному диску. В мои руки само шло потерянное золото инков, не имеющее цены даже на аукционе Сотби. Время остановилось. Специально для нас двоих — меня и диска, потому что мальчик автоматически продолжал что-то делать, а я стояла и смотрела на него, напрочь выпавшая из течения жизни. Потом вернулись звуки, режиссёр крикнул "Снято!" и мир снова завертелся, как привычная к колесу белка. Аннотация на обложке диска была на редкость скучная. Я тупо перечитывала ее, устроившись на заднем сиденье автобуса, лениво ползущего в сторону спального микрорайона — порта моей приписки последние пару лет. "Стратегия, основанная на книгах ряда российских писателей (поименно) с учетом многомерности миров и личных качеств играющего". Ничего особенного вроде бы, дешевенький понт с большими претензиями. Но меня манил, завораживал, очаровывал угол обложки диска с маленькой голографической наклеечкой — белый шарик посередине пирамидки из нескольких цветных шаров и буквы ЛД. Как нелюбимые мной горьковатые сигареты, которые курила одна старая приятельница — во рту тут же всплыл вкус этих недорогих, но претендующих на значительность цигарок… ЛД — значит Лидия Даренко, гениальный ученый, психолог, программист… Говорят, Даренко была любовницей одного из депутатов Госдумы еще школьницей и он пробил ей путь наверх. Говорят, компьютерные игры были хобби Даренко, но созданные ей про программки настолько напугали НАСОвцев, что их запретили к продаже. Говорят, сейчас Даренко работает над своими проектами где-то в дорогостоящей психушке в США. Да мало ли что говорят, про Лидию ходит больше сплетен, чем про Мэрилин Монро… Главное — твердая, чуть шершавая коробочка диска в моих руках! Господи, неужели я действительно держу в руках игрушку Даренко — "В Руках Господних"?!!! Спасибо тебе, Господи, все и вправду в твоих руках! Я обещаю тебе, Господи, хорошо вести себя весь следующий год моей непутевой жизни и выйти замуж за первого же предложившего!!! Фишку про эту игрушку, последнюю игрушку Даренко, все-таки попавшую в более или менее открытое пользование, рассказал мне с полгода назад знакомый хакер. Ведь всем известно, что в России лучшие хакеры, и то, из чего тайна все-таки делается, но не достаточно хорошо, мгновенно становится им известно. Так случилось и с игрой "В Руках Господних", о которой в Интернете ходили самые дикие слухи — якобы на ее испытаниях то ли кто-то погиб, то ли сошел с ума, и что ее запретили к продажам, и что каждый, купивший игру, пропадает без вести. Кто-то громко кричал, что он видел "В Руках Господних" и даже играл в нее, но им не верили, а слухи разрастались, как снежный ком, обрастали новыми подробностями… Этот самый мой знакомый хакер, Ижен, Игорь Женников, был моим знакомцем еще со школьных бабко-ежистых времен и старым проверенным любовником. Помимо постели нас связывали и теплые дружеские отношения, я часто жаловалась Ижену на жизнь, кричала о том, что все мужики козлы и детально расписывала накануне каждого моего личного Армагеддона, то есть очередного Дня Рожденья, как перережу себе вены. Ижен противно усмехался, говорил, что резать вены у меня не хватит силы воли, и лучше б мне наглотаться таблеток. Моя истерика обычно заканчивалась раньше, чем мы добрались до моего любимого, тщательно выбираемого дивана, на ковре, цветом похожем на мои огненные волосы. Картинка из Тинто Брасса или "Последнего танго в Париже", — яростно, быстро, скомкано. С Иженом всегда получалось так — и мне на короткий миг вдруг начинало казаться, что я счастлива. Ижен был удобной привычкой в моем мирке, состоящем из тысячи тысяч привычек, и мне было с ним хорошо. Однажды посреди нашей борьбы сумо на ковре Ижен сладенько пропел: — Киса, а ты знаешь, что Даренко новую игрушку разрабатывает? Эту его привычку заговаривать в постели о новых компьютерных программах и примочках я уже изучила. Но фамилия Даренко интриговала, как неразвернутый подарок. — Какую? — Тебе понравится… — свернул разговор обычно донельзя болтливый Ижен. И все. И больше ни слова… А меня любопытство измучило до того, что ни о каком удовольствии речи уже не шло, я злобно укусила Ижена и направилась в душ. С утра он все-таки раскололся, что игрушка у него есть, и ежели я буду умницей, киской и зайкой, он всенепременнейше даст мне ее заиграть. А чтоб я, пока он сам наслаждается, не скучала, рассказал, что события в игре развиваются не по заданной стандартной схеме, а в зависимости от поведения игрока, и героя игрок не сам выбирает, а машинка подбирает ему оптимальный, согласно тесту. Я застонала — мол, хочу, купи, полетим, и Ижен обещал подумать. Думал он долго. До сих пор думает, и мне с того разговора не звонил. Когда случайно встретились на улице, сказал, что дал диск поиграть Вовке Юрко, нашему общему однокласснику, и я непременно следующая на очереди. Вовка, Юрок, как все звали его в школе, погиб через два дня после нашей с Иженом случайной встречи. Его сбила электричка. Мне позвонили и пригласили на похороны. Народу было мало, человек семь, и все они нелепо смотрелись на ярком солнце неожиданного осеннего лета. В Интернете с новой силой поползли слухи об убивающей игрушке Даренко — но я только грустно усмехалась. Я знала, как быстро напивается Вовка, и как он еще в школе любил гулять по шпалам. Единственное, чем зацепила меня смерть Юрка — мне в голову больше не приходила мысль поставить компашку со Арбелли и навсегда уснуть в теплой воде, прилив которой вызван неправильно принятой дозой снотворного… То, что диск скорее всего краденный, волновало меня мало. Такие вещи в лицензионном варианте стоят две, а то и три моих зарплаты, а глючат хуже двухтысячной виндосы, поставленной на двести восемьдесят пятый… Конечно, диск всегда может оказаться туфтой, неумелой подделкой. Но я так люблю верить в чудеса. Я дала себе честное-пречестное слово не включать Игру до своего дня рождения, а устроить себе настоящий праздник… Ожидание приятно щекотало нервы, холодило пальцы, а я задумчиво гоняла по экрану от замка к замку маленькую фигурку ни в чем не повинного рыцаря, которого уже в третий раз съедали какие-то черные драконы… У меня же перед глазами кружился белый шарик в окружении своих цветных собратьев. Гости собрались в субботу. Мы в меру пошумели, в меру выпили и к полуночи мои подуставшие друзья разбрелись по домам. Ижен по сложившейся традиции не пришел — мы отмечали с ним всегда позже, вдвоем, он не любил шумных пьянок, зато любил делать мне сюрпризы. Я плюнула на легкое головокружение, налила себе мартини, скинула "шпильки", и, не снимая вечернего платья, похожего на чешую змеи, села к компьютеру. Диск легко достался из коробки и удобно лег в руку. Я с вожделением, как на любимого мужчину, посмотрела на него и нежно вставила в CD-rom. Отыскала на экране нужный значок и зачарованно щелкнула мышкой… Инсталляции компьютер требовать не стал. Это меня удивило и обрадовало — я боялась, что под новую игрушку придется затереть горячо любимые старые… С диска так с диска, я же не против. Экран заполнила густая, даже на вид липкая чернота, в которой постепенно стали вспыхивать белые точки звезд. Я улыбнулась. Ну-ну, один из первых скринсэйверов, "полет сквозь ночное небо" или как-то так… Даже под Нортон идет спокойно. Не оригинальны вы, госпожа Даренко, как я погляжу. Такая заставочка стояла на самом первом моем компе, еще в редакции приснопамятной газетки… Я глотнула мартини — по телу пробежала ласковая теплая волна… Одна из точек стала расти, расти, пока не превратилась в белый шарик, вокруг которого сложилась пирамидка из шариков цветных. Шарики взорвались, и на черном фоне из остатков апокалипсиса сложилась надпись: Лидия Даренко.

За последствия игры, сказавшиеся на психике игрока, создатели ответственности не несут. И на весь экран: "Пройдите тест, пожалуйста…" "Тест так тест" — обречено подумала я. Играть все равно хотелось куда больше, чем спать. Я б с удовольствием и сама выбрала себя героя, например, миловидную блондиночку с острыми ушками и зубками и имечком типа Электродрели или Нитроэмали. Но — врач сказал "в морг"… Я грустно усмехнулась. Вопросы теста были смешные. От банальных — "сколько раз вы были замужем?" до идиотских — "что делает глупый пингвин в утесах?". Были те, что пугали меня, те, что предполагали запредельную откровенность. Играть в школьную анкету пятого класса мне скоро надоело, и я начала откровенно забавляться. Отвечала первое, что придет в голову, а приходила мне туда исключительно ударная смесь мартини и выпитого ранее шампанского. Мне честно казалось, что тест бесконечен и я так и буду отвечать на него до утра, пока не усну прямо за клавиатурой… Так и знак бесконечность разгадать недолго, куда уж до меня нежно любимой Земфире. Вопросы идиотского теста сменились все тем же белым шариком, потом на нем появились и заполнились водой океаны, выросли и снова затонули континенты… Зрелище рождения Моего Мира было красивым — и я засмотрелась. И тут вырубилось электричество…??.??.????. Престол на небе Несколько минут я задумчиво смотрела на погасший экран компьютера. Бывает… Говорила же себе — купи бесперебойник, вот теперь весь тест насмарку! Темнота смеялась надо мной — звонким, переливчатым смехом, похожим на мой собственный. Секунд через сорок до меня дошло, что в это не темнота смеется, а во всю заливается, пытаясь привлечь мое внимание, сотовый телефончик, лежащий в сумке… Я автоматически дотянулась до сумки, вытянула аппаратик и посмотрела на определитель. Звонила Алиска. На лицо сама собой наползла улыбка. — Да, лисенок… Привет! — Ир-рка… Тут такое… — голос у Алиски дрожал. Она была явно напугана. И не знала, как начать разговор. Я представила себе Алиску с растрепавшимися светлыми кудряшками и дрожащей нижней губой, со слезами, подступающими к кромкам неправдоподобно длинных ресниц. Меня мгновенно сковал липкий, противный страх. — Алька? Что? Что-то с тобой? С родителями? Ну, говори же! — я почти кричала. — Ир-ррка… — неподражаемое Алискино "ррр" горчило. — Ижен погиб… — Как? Как погиб? Не может быть, мы же буквально на той неделе виделись… Внезапно вспыхнувший свет выглядел глупо. Вернувшийся свет не мог вернуть Ижена — его больше не было. В то, что он погиб, я поверила сразу. Я знала, что это случится рано, а не поздно. Игореха-Игореха, почему? — Покончил с собой… вены перерезал… у него мама в панике… может, ты ей позвонишь? — Алиска… Как же так, Алиска? Как же так? Между нами повисла тяжелая пауза. Я не знала, что сказать, а Алиска явно не знала, что ответить на мои незаданные вопросы. Молчание давалось слишком тяжко нам обеим, поэтому я решилась первой. — Лисс… Послушай… Ты прости меня, ладно? Я тебе перезвоню завтра утром, ладно, дай мне пару часов прийти в себя… — Ирр-ка… Да. Конечно. Я просто хотела сказать — Ижен велел передать, если начнешь играть — будь осторожна. Он велел тебе это сегодня утром сказать, знал, что я вечером иду к тебе и позвонил… Мне очень жаль, правда… Мне очень жаль… Как сгоревший мост. Что такое для тебя Ижен, Алиска? Мой случайный любовник, одноклассник, почти забытый, как для меня Юрок? Не жалей, не надо… Я растерянно смотрела в пустой погасший экран… Начнешь играть — будь осторожна? К чему это? Ты же не знал, что я купила диск… Но… Игра? Загадка твоей гибели в игре, Игорь? Ты это хотел мне сказать? Неужели в слухах есть крупица истины? Я автоматически вертела коробочку диска в руках. Что-то тут было не так… За обложку диска был засунут сложенный вчетверо лист бумаги, вырванный из школьной тетради в клетку. Автоматически развернула — и вцепилась — дрожащими пальцами, полубезумным взглядом: "Иришка! Если ты сейчас читаешь эту записку, значит, ты получила мой последний подарок. Он просто должен был попасть к тебе — помнишь — по закону случайных чисел? А меня уже нет в живых. Не плачь, Иринка. Сыграй в Игру — она того стоит. Я надеюсь, что ты тоже стоишь того, чтобы сломать семь печатей. И прощай… Ижен" Законом случайных чисел Ижен называл все невероятные нагромождения совпадений, столь щедро встречающиеся в романах. Это была явная работа Закона — безумное совпадение, случайно попавший ко мне листочек с запиской. Как и то, что его уже нет, а я здесь, никому не нужная, у погасшего экрана компьютера. Прощай, Ижен. Ты был мне дорог… Твоя записка — начало моего сумасшествия, не так ли? Я ненадолго переживу тебя, так что мне нет причин быть осторожной. Ентер. Вот так и начинается легкое расстройство психики с тяжелыми последствиями. Немного мартини и больная голова с утра. Похороны Ижена прошли тихо — я да Алиска, его родители, да еще пара малознакомых со мной приятелей Игоря. А через неделю о его гибели и вовсе напоминали только два траурных баннера в Интернете — на маленьком чате, когда-то созданном самим Иженом, да на моем сайте — черная надпись "прощай"… Октябрь на кладбище — самый страшный месяц. Голой правды могил уже не скрывают зеленые побеги, которые здесь почему-то всегда более бледные. А снег с присущей ему щадящей белизной, сглаживающей акценты, ляжет только через несколько недель. Не люблю наше городское кладбище с холодным названием «Северное» — открытый погост бесконечности, где после смерти — обезличен, потерян каждый. И только ветер бывает здесь чаще, чем три раза в год… И только ветер молится за упокой душ возле покосившихся памятников… И только ветер подсчитывает роковую разницу между двумя цифрами — годом рождения и годом смерти. Мне нужен 141 участок. В середине октября, когда приезжала сюда на похороны, рядом было просто распаханное поле — не кладбищенское, скорее похожее на так и не начатую стройку, а теперь и там — могилы. Ищу твою могилку — без имени, без фамилии, только с длинным-длинным номером, и никак не могу найти. Здесь лежат те, кто умер совсем недавно… А прошло только девять дней. Мне мнится — много-много лет. Черт тебя дери, начало нового тысячелетия!

…В привычном полусне я выпала из автобуса на пустынной остановке в пригороде. По сторонам не смотрела — только себе под ноги. Девять дней тебя нет — вполне достаточно, чтобы попрощаться. Девять невыносимых дней, хотя мне всегда казалось, что я вовсе тебя не люблю… Асфальт под ногами был странный, матово черный, и я отстраненно удивилась, когда же успели поменять серый, растрескавшийся на этот, явно новый, дорогой, гладкий до того, что подошвы кроссовок скользили по нему как по льду… Однако… Кому надо менять асфальт на далекой остановке, примечательной только тем, что отсюда до самого большого городского кладбища идти всего несколько сот метров? Те, кто может себе такое позволить, на автобусах не ездят и остановки им вроде бы как ни к чему… Вторым, что меня насторожило, была тишина. Абсолютная тишина, которая закладывала уши и давила на виски. Здесь, в месте последнего покоя, никогда не бывает абсолютной тишины, даже в середине октября в миллионном городе кто-то умирает, и туда-сюда снуют автобусы, машины, стоят вечные бабушки с искусственными цветами и последними в этом году хризантемами, слегка подпорченными наступившим морозом. Тем более что сегодня воскресенье, а по воскресеньям дорога к кладбищу похожа на базарную площадь количеством народу, продающего и покупающего всякую всячину… Я подняла глаза. Остановка исчезла. Прямо перед моим носом возвышалась кирпичная стена с угрюмой надписью "рок-н-ролл мертв", а самого кирпичного навеса, как и убегающей от нее к кладбищу дороги, не было. Я трезво рассудила, что в своей вселенской печали вышла на пару остановок раньше, у загородной резиденции какого-нибудь Абрамовича местного разлива, и уверенно развернулась на 180 градусов, собираясь помахать вслед мирно уезжающему автобусу и с час прождать следующего… Автобуса, маленького, битком набитого "пазика", тоже не было. Впрочем, не было не только автобуса — не было и дороги с полу стертой полосой разметки. На много шагов вокруг раскинулось бескрайнее поле скошенной травы… Я нехорошим словом помянула дайвера Леньку с его дип-психозом, свое увлечение Интернетом и маленький поселок за городом, известный тем, что на его окраине располагается крупнейший в области приют умалишенных… Потом я пропустила пару ударов сердца и всхлипнула. Завороженно пробормотала "мама" и всхлипнула снова… Еще через четыре всхлипа я узнала стену и надпись на ней — здесь пару лет назад, на самой окраине города, мы фотографировались с Иженом. Если пройти вдоль стены метров пятьсот, будет шоссе, а на нем наверняка можно поймать попутку до города и через сорок минут быть дома, в теплой квартире. Я поморщилась — мне было уже не до загадок, отчаянно мерзли руки в тонких перчатках, отчаянно скребло в горле и отчаянно хотелось плакать. Сквозь слезы я улыбнулась — Ижен так и назвал этот старое заброшенное поле и находящийся за забором полуразрушенный завод — Зона Отчаяния. Вот только матово-черный асфальт не вписывался в зону отчаяния. Совсем. Я блуждала в промозглых сумерках, по моим ощущениям, уже не один час…Пройденные зигзагами пятьсот метров вывели меня не к шоссе, а в самый центр города. На Центральный, одинаково любимый и ненавидимый горожанами проспект. Черт. Черт, черт, черт. Одно из двух — либо сошла с ума я, либо география моего города. Такого не бывает. Никогда. Потому что такого никогда не бывает. Расстояния не исчезают, словно стертые ластиком. Я аккуратно пристроилась на скамейке возле какого-то дома — серой "сталинки", угрюмо взирающей на незваную гостью, вытащила сигарету и начала размышлять. Я сошла с ума… Однозначно… Хотя все не так уж плохо — хотела чудеса, получите, пожалуйста, и распишитесь. У тебя есть куча приемлемых вариантов объяснения того, что происходит — дыра в параллельный мир, эксперименты пришельцев, да та же игра Даренко, например… Нестандартно влияющая на психику. Давай лучше думать… Думать, думать, думать! Дело ведь в том, что я воспринимаю окружающее как реальность, даже если оно таковой не является. Так что хватит воображать свое двухметровое тельце в смирительной рубашке, это смешно, право слово, истериками ничего не изменишь… Расслабься и получай удовольствие. Я прикурила вторую сигарету и стала прорабатывать план действий. Сигарета слегка горчила, план не вытанцовывался. Итак, что можно сделать, если родной город поменял название на Сивокобылобредск? Найти гостиницу и остановиться в ней? Черт знает как у них тут с валютой… Пойти к самой себе в гости? Ага, а вдруг я себе не понравлюсь в оживленном виде? Я и в зеркале себе не особо приятна, а зная свой сволочной характер… Попытаться найти знакомых? А что, вариант… Вдруг Ижен жив? Меня захлестнуло такой волной нежности и надежды, что я решилась и вытащила сотовый… — Алло? — усталый голос Игоревой мамы — Здрассстии… — Здравствуй, Ксюша… На кладбище ездила, видела твои цветы… Спасибо… Тут Игорь тебе кое-какие вещи оставил… Продолжать не было сил. Я поняла, что сейчас заплачу, и только с усилием выдавила: — Хорошо… Я потом заберу… До свидания, Анна Львовна. Я нажала кнопку отбоя и посмотрела в непривычно серое небо. Такие маленькие чудеса бытового плана оно мне подарить было неспособно, ему подавай глобальные перемены. Мы меняем целый город, но не судьбу отдельного человека. Итоги, у разговора, впрочем, тоже есть. Ижена нет, Алиска… Кто знает, какие у меня с ней теперь отношения? Получается, самый близкий мне человек — это я сама. Едем к себе в гости и выясняем отношения. Может, две головы — трезвому помеха, но мне надо что-то делать. Не могу же я вечность сидеть на лавочке перед чужим подъездом, глядя в темные окна и надеяться, что все образуется… Центральный проспект был пуст и темен. Аксиома — Центральный проспект никогда не бывает пуст и темен — рассыпалась, как недоказуемая теорема. Я вздохнула и шагнула на уже почти родной черный асфальт. Конечно, пара окон светилась, но пара окон для миллионного города, это все равно что две крупинки риса для роты солдат. Почти ничего, ноль, пустота. И это — несмотря на бодренькие циферки 13.15, высвеченные на задумчивом светло-голубом экране сотового. Однако… Дома… Что дома? Обычные серые "сталинки", никогда не стоявшие на Центральном — мы ведь всегда гордились самой старинной улицей. Но в доказательство того, что я все-таки в центре — старая липовая (в данном варианте — кленовая, но это уже мелочи…) аллея, здание собора Петра и Павла в самом конце, и, чтоб я окончательно убедилась в правильности своих выводов — на доме, возле которого я сидела, темно-синяя табличка с беленькими буковками — "ул. Центральная, 13". Мило… Особенно номер дома. Но почему-то уже не впечатляет… А вот загадки времени меня заинтриговали. Из своей квартиры я вышла ровно в час, рассчитывая приехать на кладбище к трем. И здесь я по моим скромным подсчетам уже с час… Я б списала странности на остановившиеся часы, но… Может, сотовый сломался? Телефон, как и три минуты назад, подмигивал мне цифрами 13.15. Значит я еще и, как участники безумного чаепития, поссорилась со временем. У них всегда пятичасовой чай, у меня всегда обед. Могло быть и хуже… Да и странно — час с небольшим на часах — и сумерки. Людей и машин, как я уже отметила, не было. Была задумчивая пустота на пару сотен метров кругом. Я задумалась и решила позвонить Алиске. — Алис… Привет! Это я! — Ир-рка… Привет… Что-то случилось? — Али… Трубка ответила короткими гудками. Я еще раз набрала номер Алиски, но из трубки несся только непрерывный шум, похож на эхо прибоя в раковине… Так, все, разговоры можно прекращать. Ты же не зря читала столько фантастики, девочка, чтобы верить, что в твоем бреду будет сеть Би Лайн? Я вздохнула, опустила трубку в карман и улыбнулась. Что же это получается?! Связи нет, знакомых нет, куда идти — непонятно, потому что улицы ведут себя так, как им нравится… Я с пару часов поплутала по переулкам и, не найдя нужного направления, рухнула на уже ставшую родной лавочку. Сказки сказками, но предупреждать-то надо заранее… Мне было плохо. Я плакала, горько, обиженно, как не плакала уже лет пять, курила сигарету за сигаретой, сожалея, что нет бутылки водки, которую можно было бы выпить залпом и забыться на пару часов… Вот в таком состоянии меня и подобрал Ижен. — Ну, накурилась? Поехали домой!??.??.????. Вопрос ангела Первым делом я, конечно, как и подобает героине любовного романа, собиралась упасть в обморок. Но Ижен посмотрел на мои трясущиеся коленки и рассмеялся. Я разозлилась, в обморок падать резко расхотелось: — Ты, идиот, твои дурацкие розыгрыши! Не смей меня трогать! Да уж. Зато истерика получилась — любая обморочная Анна-Мария-Луиза Альфонсина из сериала "Дикий любовник" позавидует.

…Я бы ещё очень долго просидела на облюбованной лавочке. Я бы скурила все сигареты в наполовину пустой пачке, а потом среди окурков искала бы те, что подлиннее. Я бы окончательно посадила батарейку в сотовом, пытаясь дозвониться хоть по одному из сотни номеров, забитых в память телефона и слушая бесконечный убаюкивающий шум прибоя. Если б не Игореха… Он привычно собрал меня в охапку, сгрузил на заднее сиденье допотопной "волги", убитой настолько, что были удивительны ее попытки тронуться с места. Ижен на полную громкость врубил музыку и дал мне час, чтобы успокоиться, пока мы едем в мою — мою, боже правый — квартиру! Я тупо рассматривала собственные руки и пыталась осознать, что происходит, а машина петляла по полу знакомым и изменившимся до неузнаваемости улицам и переулочкам. Ижен фальшиво подпевал музыканту, повествующему что-то о несчастной любви. Я поморщилась — играющая попса была настолько не в Игоревом стиле, что я перестала сомневаться в том, что сошла с ума. Машина остановилась неожиданно — напротив моего старенького кирпичного дома с нависающим над подъездом козырьком, который, на мой взгляд, только чудом не падает. В отличие от бетонного козырька над моим настоящим подъездом этот зарос мхом и приютил тоненькую веточку какого-то безлистного деревца. Я улыбнулась сквозь слезы трогательному прутику… — Ну привет, красавица, — Ижен присел передо мной на корточки и попытался заглянуть в лицо. Серьёзные карие глаза смотрели грустно. — Давно не виделись… Сколько прошло — год, два? Ты ведь ничуть не изменилась… Я усмехнулась. — Две недели прошло, Женька… Всего две недели как не виделись. А с твоей гибели — и вовсе девять дней… — Ну, тут со временем вообще тяжело… Без поллитры не разберешься… Моя истерика набирала новые обороты. Я выдавила улыбку и пробормотала: — Игорь… Тут — это где? На рай мало похоже, да я и вряд ли бы туда попала… Это — Ад, Игорь? — Ну, назвать это можно как угодно… Кто-то говорит Сумерки, кто — Изнанка… Многие — отстойник. Но официально принятое название — Чистилище. Значит, чистилище. Не ад и не рай. Бывает… Рая не заслужила, для ада не нагрешила, и оказалась посередине — вне времени и вне жизни. Да уж, угораздило… Чистилище. Что ж, название не хуже остальных. Как ни назови, суть не изменится ни на капельку — меня больше нет. Я — лишь кусочек тени, местных сумерек, так похожих на туманный путь к Авалону. Вот только туман здесь гораздо бесконечнее… Дом мне уже не казался таким уютным — он был пуст и заброшен. Тополек на подъезде шелестел сухими листьями и я очень четко осознала, что весна в этом мире не наступит. Смена времен года во вневременье — это нонсенс. — Смелее, котенок, ничего страшного там нет, — усмехнулся Ижен. — Пара симпатичных монстров под кроватью и только-то. Правда, со светом у нас проблемы, да и с телефонной связью. Я вот без компа взвою скоро. Не понравится — перебирайся в центр, мы там собрались небольшой компанией… В лучших правилах немытых хиппи…

…Изменилось не так много, как я боялась сначала. Привычные двенадцать ступенек под ногами — по шесть в каждом пролете. Привычная бронированная дверь соседа напротив, покореженные почтовые ящики и торчащие из них рекламные листовки. Я подняла одну и усмехнулась: "Ибо грядет час расплаты, и придет Зверь, и число его будет…" Три шестерки, как и первые цифры моего номера телефона, оставшегося в прошлой жизни. Сцены из Аппокалипсиса, откровение от кого-то там… Вытянула из сумки связку ключей на простом колечке. Посмотрела и улыбнулась — раньше колечко украшала маленькая совиная лапка, брелок, давным-давно подаренный мне Горькой. Брелок — отличный способ потерять сразу все ключи. Руки дрожали, и ключ не хотел попадать в скважину — гулял по поверхности двери, выписывая пируэты. Я сползла по двери, села на грязный подъездный пол и разревелась. Все равно никто не увидит, а быть мертвой не хотелось отчаянно. Хотелось быть живой… — Живая? — Ижен светился своей привычной усмешкой. У меня стучали зубы, и я неразборчиво, но ехидно пробормотала. — Не знаю. По сути — нет, по правде — не совсем… — Сидишь? — Сижу… — Курить будешь? Моего согласия Игорь не дождался, достал из кармана пачку и протянул мне сигарету. Я учуяла знакомый сладковатый запах и тоже усмехнулась. Через полчаса от страхов не осталось и следа, мы с Иженом со смехом ввалились в квартиру и все закончилось как обычно — быстро и отчаянно, в духе Марлона Брандо и парижских крыш. Не зря говорят, что секс — лучшее лекарство. А Ижен долго что-то нашептывал мне: что Город совсем не страшный и мне нечего бояться, раз мы встретились и здесь есть человек, который меня любит… А я смеялась и ему совсем-совсем не верила. Я проснулась и ткнулась носом в плечо Ижена. Он был такой же, прежний, только исчез с плеча шрамик, белый, почти такой же как у меня. Мы шутя называли эти шрамики братскими метками. Я легонько укусила его в плечо, туда где был шрамик. Ижен лениво открыл глаза, но быстро проснулся окончательно и присвистнул: — Ого… Когда прическу сменила? Ночью, что ли?… В зеркало посмотрись, царевна-лягушка. Сразу признаюсь — найду старую кожу, придется разводить костерчик и устраивать ночь Гая Фокса… Я взглянула в зеркало. На меня из него смотрела незнакомая женщина — высокая, подтянутая и энергичная. Правильные черты лица, немного утомленные собственной красотой. Не идеал, нет — циничный прищур бывалого снайпера, вызывающий морщинки в уголках глаз, добрый дорогостоящий тридцатник, упрятанный под хорошей косметикой. Ободок татуировки на плече. Это — я? Н-да… Старовата, конечно… Я с недоверием провела рукой по носу — от высокой переносицы к хищно подрагивающим крыльям — так и есть — маленький, незаметный глазу шрамик. Пластическая операция для бывшей бабушки-еженьки, значит? И прежние — зеленые, злые, голодные глаза бродячей кошки. Ижен поднялся и обнял меня. Я только теперь поняла, что же в нем было неправильно — Игорь, до того невысокий, задевал подбородком мою стильно стриженую макушку. Бывает — Не удивляйся, котяра…Всё, что нас не убило, сделало нас сильнее. И привлекательней, — он выставил на показ прирученную стаю белых зубов, поцеловал меня в макушку и улыбнулся. — Давай, подружка дряхлая моя, устраивайся… Я зайду вечером, прогуляемся, выпьем, познакомишься с местными достопримечательностями… — Шоу должно продолжаться? Даже несмотря на то, что ты для меня выступил в роли Харона? Ну-ну… — Типа того, — хмыкнул Ижен. Родная "одиночка" в кирпичной пятиэтажке решила, что зеркало меня потрясло мало. Мне все больше нравилась эта дамочка в Чистилище — судя по квартире, здесь жила совсем не та я, к которой привыкли мои друзья и соседи. Та, что здесь жила, была сильной, независимой и одинокой. Очень одинокой. Не в постели, нет — ее простыни хранили десятки чуждых этой квартире мужских запахов… Она ценила свое одиночество и свою тоску — и явно была стервой. Я бы никогда не рискнула окунуться в такое одиночество… Начнем с того, что здесь моя небольшая комната была перегорожена черно-серой японской ширмой с изображениями то ли галок, то ли ворон. В полусумрак, царящий в чистилище, сложенная наполовину ширма и два офорта с такими же черно-серыми птицами на стенах вписывались идеально. Ковровое покрытие было тоже идеально серое. Мебели — минимум — раздвижной шкаф, комод с пресловутым зеркалом-обманщиком и широкий матрас на полу, застеленный черно-серым покрывалом со сценами охоты. Никаких мелочей, никаких фотографий в сентиментальных рамочках… И в то же время не пусто, не уныло — стильно и стервозно, да. Впрочем, вру — две фотографии я все же обаружила. Точнее, я сначала приняла это за фотографии, и только потом поняла, что это с фотографической точностью выполненные тушью рисунки — на одном был изображен светловолосый юноша, протягивающий к смотрящему ладони. Юноша был красив — удивительно красив — правильные черты лица, классический римский нос, томные глаза. Эти глаза и привлекли мое внимание — даже на черно-белом рисунке было видно, что они ярко-синие, почти бездонные. На втором рисунке, явно списанном с какой-то старой иконы, неслись четыре всадника на разномастных конях… Две девушки и два юноши, насколько я могла судить. А за их спиной вставала стена сумрака.

…Я отлично выспалась на застеленном идеально белым бельем матрасе, даже несмотря на полное отсутствие подушки. Я раскрыла все секреты ящиков комода, превратив почти пустую квартиру в филиал магазина мод, я влезла в душ (странно, но он работал) и вылезла из него совсем новая. У меня было ощущение, что в этой моей одиноко-стервозной жизни все карты, до самой последней, обтрепанной по краям шестерки, прежние, как и мое голодные злые глаза. Я счастливо рассмеялась этой жизни — Я-новая, сильная и независимая, а Я-старая хмыкнула, отметила, что слава Кассандры еще никому не принесла счастья и тоже засмеялась — менее уверенно, но более открыто. Что ж, мы убедились в наличии жизни после смерти. Ижен пришел очень вовремя — я как раз свыклась с мыслью, что, даже умерев, я буду продолжать любить бананы, радоваться хорошему сексу и делать глупости. Я автоматически посмотрела на часы и усмехнулась своим пятнадцати минутам второго — привычка смотреть на часы выжжена в моем подсознании как клеймо. — Куда поедем? — спросила я. Во мне кипела бурная радость от того, что даже если я мертва, я чувствую себя вполне живой… — Тебе не всё равно? — Ижен привычно усмехнулся и приглашающе распахнул дверцу на ладан дышащей "волги". Я привычно удивилась тому факту, что при моей жизни Игореха водить не умел. Удивление вышло вялое и неубедительное. — Что-нибудь тебе уже понятно? Кроме того, что мы оба — неудачники? — Ижен явно ждал от меня привычного многословия. Пришлось разочаровать. — И да, и нет, — протянула я. — Жду объяснений. Ижен засмеялся. Синие сумерки плыли мимо. Я поняла, что высматриваю знакомые силуэты вечно куда-то спешащих прохожих, но их не было. И было холодно — в квартире новой-меня из теплых вещей обнаружилась пара свитеров и легкая темно-серая шубка, но ни шубка, но ни свитера не спасали от промозглого холода. Я оглянулась на Ижена и его легкую, на "рыбьем меху" куртку… Он перехватил мой взгляд, как паук муху. — Тут дело в тебе — иллюзия, что шубка спасет, развеется через пару дней. Носи что хочешь, холод внутри прячется… — ага, вот оно, напоминание о том, что я все-таки мертва… он грустно усмехнулся. — Н-да, а чего нас бояться-то… Мы ехали вниз по Центральному, к собору, картина не менялась: тёмные здания, похожие одно на другое, редкие-редкие огни — кажется, от костров. Город казался миражом, не было ни птиц, ни бродячих кошек. Я обратила внимание на рекламный щит — грешник, сгорающий в костре и надпись — "одумайся". Откинулась на сиденье, задумалась. Ситуация, выпущенная за пределы моей квартиры, требовала большего терпения. — А, ладно… Пусть будет… — О, здравомыслящий человек. Ты первая, кто так реагирует — после меня, конечно, остальные в себя от недели до месяца приходят. Я рад, что в тебе не разочаровался… — он радостно засмеялся. В его слегка истеричном голосе мне почудились безумные нотки. — Что же это, Ижен? — мой собственный голос звучал, как испортившаяся пластинка. — За что это нам? Как награда или как наказание?. — А это уж как ты сама решишь, красавица… Ты уже поняла, да? — разочарованно спросил он. — Это не конечный пункт, да, Игорь? Я должна найти дорогу дальше? — Уйти куда хочешь — если сможешь, конечно, вот наша главная награда — глаза его горели безумным огнем и он, кажется, ждал от меня того же. А мне было страшно — я слишком хорошо знала, чем кончаются такие истории, когда ты уверен, что можешь что-то изменить. — Это великолепное место, котенок! Тебе обязательно понравится здесь, я же знаю… — Я не хотела, Ижен! — мне пришлось закричать. — Я не хотела!!! Я домой хочу… К Алиске… — я уже шептала и всхлипывала. — Горька, отвези меня домой, пожалуйста… Он помолчал. Потом сказал, как ребенок, у которого отобрали леденец. — Ирка, что же ты… Мы же с тобой всегда мечтали — быть не как все… И ты хотела. Не Валинор, конечно, но вполне себе Ехо… Фактик. Хоть и печальный. Действительно — сама хотела, вот и получай, фашист, гранату. — Ты же сама хотела, — прочитал мои мысли Ижен. — Сама! Начиталась книжек, кричала, что с собой покончишь — а теперь я не я, да? Не пойдет, красавица, ты не крыса, и с корабля тонущего бежать можно только в море. Да, мне хотелось…Выйти ближе к ночи из дома, поймать тачку и все бросив уехать — сжечь все с таким трудом построенные мосты и начать жизнь заново. Я хотела, честно. Меня услышали. Но… не такой ценой, я не хочу быть лишь призраком, воспоминанием… — Ну и? — Ижен, живой Ижен привычно усмехнулся. Я опустила голову. Мне было все равно, уже все равно. Жизнь невозможно повернуть назад. И смерть тоже. — Ты прав. Ты, как всегда, прав… Город плыл за окном. Не пустыня — заброшенный пустырь, с игрушками, уже не нужными выросшим и не играющим в демиургов детям… Вечная осень, сухие листья, перекати-поле вдоль дороги. И — холод. Вечный осенний вечер… — Здесь всегда сумерки? — спросила я. Молчание осязаемо висело в воздухе и мне хотелось его разрезать, как ножом. Даже бессмысленным вопросом, на который я знаю ответ. — А то! И твой любимый привкус рябины и дыма от сгоревших листьев у воздуха… — Ижен был мрачен. — Рай для одиноких потерянных сердец, да и только… — И перекати-поле на обочинах… Я хочу снова увидеть рассвет, Горька… И солнце. — Здесь не бывает солнца, котенок. Никогда. Добро пожаловать в Чистилище! Ты довольна, ты сможешь устоять перед лицом и гневом Господа? Нет, Ижен… Я не готова…??.??.????. Явление Агнца — Не боишься? — Не боюсь… а народу там много? — Человек пятьдесят… по праздникам двести собирается… всего по городу около тысячи, наверное, но многие слишком легко становятся отшельниками… Он наклонился и легко поцеловал меня в щеку, — Смелее, котенок, здесь любят таких, как ты — еще не отчаявшихся, — и подтолкнул в спину, в сторону темной деревянной двери. Кажется, в моем родном городе здесь было старое кафе-мороженое… Сначала был дым. Темный дым, провисающий кольцами, волнами поднимающийся к потолку. Дым был такой же серый, как и воздух на улице, и я неуверенно шагнула в него. Потом был голос — слегка хрипловатый, но сильный и уверенный, он выводил под гитару неизвестную мне песню. Перевернутые тени — Я себе почти не верю… Отвечаю на потери — "Мат, не шах"… Знаешь, мне, наверно, снится, Что ко мне в окно стучится То ли кошка, то ли птица, То ли страх… Я шагнула ближе, чтоб рассмотреть, кто же поет. Находящиеся в помещении люди сидели тесным кружком, и мне никак не удавалось увидеть певца за их спинами. Многие курили, пили пиво — в воздухе висел запах травки и дешевого спиртного. Кто-то вполголоса говорил, некоторые подпевали певцу. Я сделала еще шаг. Пересушенные травы — Мы с тобою были правы, Что играли не на равных — Шут и Бог… Растворяюсь в небылицах, Мне не то все нынче снится, Ты — не кошка и не птица, Ты — намек… На гитаре играл тот самый парень с рисунка в моей квартире. Длинные светлые волосы, забранные в хвостик, лезли в глаза. Монетный профиль, которым он сидел ко мне, был серьезен — и только глаза, не синие, а такие же зеленые, как у меня, смеялись… Сердце застучало с перебоями, я сделала еще шаг — как крыса за дудочкой, зовущей в море. Перепутанные мысли — Я, себя к Богам причислив, Все едва ли перечислю, Что грешу… Вспоминаю чьи-то лица, Отраженья — кошка? — птица? — Что ж, на месте не сидится — Отпущу… — Пиво будешь? — Ижен протянул мне холодную банку. Я взяла банку и мотнула головой, чтоб не мешал слушать. Потом шепотом спросила: — Горька, это кто? — Ларс… Или Менестрель, как его все зовут. Ларс… Звучит… Странное имя, скорее даже — прозвище, но ему идет. Как идет гитара, вылинявшие джинсы и глубокий голос, напоминающий шум прибоя. Я вспомнила молчащую телефонную трубку и поморщилась. Перечеркнутые строчки — Я едва ли буду точным, Если ты мне напророчишь Сотню бед. Ты — не кошка и не птица, Ты — не мысль, не небылица, Ты — не вымысел провидца, Ты — мой бред… Песня закончилась, я перевела дыхание. Ларс потянулся и встал, к нему тут же подошла невысокая симпатичная брюнеточка. Я выпустила из легких раздраженный вздох и услышала смех Ижена. Ладно, посмотрим, чья возьмет. Я огляделась вокруг. Людей в зале было мало — помимо тех, кто сидел вокруг Менестреля, некоторые расположились за столиками и у барной стойки. Женщин было несколько — в том числе и пресловутая брюнеточка. И все они были красивы, но не стандартной красотой пустоголовых моделек, а какой-то диковатой, зубастой, заточенной под большой бизнес и большие деньги. Ижен принес еще пару пива и сел рядом. — Любуешься? Не верь глазам своим… Вон та брюнетистая милашка, которая так тебе не понравилась, в прошлой жизни была старой девой, работающей в библиотеке… А тут в первый же день подцепила одинокого красавчика Ларса, о котором сохнет половина местного женского населения… — Опять врешь? — Вру… — А почему, кстати, этого самого женского населения так мало? — Может, вы, бабы, просто мечтать не умеете? — Хам… — Стерва… Ижен собственнически притянул меня и поцеловал. Застолбил территорию, понятно. У меня начала болеть голова, а в горле поднялся комок неконтролируемой злости. — Иди к черту, Игорь! — Ага… уже бегу… Меня разглядывали. Ненавязчиво, но всё-таки… Было неприятно. Я заерзала на стуле. Ижен снова рассмеялся, откашлялся и объявил. — Добрый вечер, дорогие товарищи! Девушку зовут Ириной, прошу любить и жаловать — и по-хозяйски положил мне руку на талию. — Спасибо за внимание. Кто хочет познакомиться поближе — добро пожаловать в нашу скромную компанию. Кто-то усмехнулся, в зале раздались робкие хлопки. Я и сама усмехнулась и тихонько прошептала: — Переигрываешь, Игорь. Не увлекайся… — Принимай послов, красавица… За рекламу будешь должна… Долго ждать не пришлось. Почти сразу вокруг нас с Иженом собралась небольшая толпа — невысокая хрупкая девушка, держащая за руку мощного, в стили Шварцнегера, парня с вызывающе раздвоенным подбородком. Пара пацанов — по виду выпускников какого-нибудь модельного агентства. Сам собой завязался ничего не значащий разговор. Обнаружилось, что я знакома с девочкой — это была выпавшая в прошлом месяце из окна некрасивая, полненькая и вечно грустная дочка моей соседки. Я посмотрела на неё внимательней — милая треугольная мордочка, длиннющие ресницы, золотистые волосы, готовая иллюстрация к старым ирландским легендам. Прежними остались только глаза — темно-серые печальные глаза уставшего от жизни человечка. Наверное, Асе повезло. Вместо круглосуточного магазинчика, сигарет и хамства покупателей — ничегонеделание круглыми… я споткнулась на слове "сутками". Вместо мужа-неудачника — этот уверенный в себе и сильный самец, за чьей спиной хрупкие плечики смотрятся как нельзя кстати. Мужчина молчал, и Ася произнесла сама: — А что, Ирина, Олега вы не узнали? Ба! Тот самый муж-неудачник, который отравился паленой водкой через пару недель после смерти Аси, так, кажется? Мило… Ася снова улыбнулась — милой и ничего не значащей улыбкой. Улыбка говорила — не верь глазам, я вполне счастлива… Глаза — тосковали. — Я рада за тебя, — улыбнулась я совершенно искренне. — Счастья, Ася! — Не надо, Ирина… Вы же здесь первый день, да? — Да… — Есть здесь такая примета — никому не желать счастья… — прошептал Ижен. Разговор тек дальше — мягкой ничего не значащей волной, было видно, что все здесь уже привыкли к таким вот пустым разговорам. На тему "тогда и там" больше не говорили… — Хорошие знакомые? — поинтересовался Ижен, вынимая нос из кружки. — Соседи, — вздохнула я. — Выбила из колеи эта встреча, честно скажу… — Чистилище, — наставительно начал Ижен, — всегда непредсказуемо. Здесь нельзя строить планов и надеяться на будущее, потому что никто не знает, что его ждет. Мы все живем в безвременье. Потому то и не принято желать счастья — вдруг напророчишь? — Спасибо, Ижен, — не слишком вежливо оборвала я. — Если б мне нужна была философия, я почитала бы Ницше. Ижен усмехнулся. — Вы позволите? — голос прокатился по спине волной мурашек. Я обернулась — так и есть, Менестрель. — Какие люди! — Ижен был явно недоволен визитом, но изо всех сил изображал гостеприимство. Ларс… Так-так, Ларсик… Вот и повод познакомиться поближе. Даже я-старая редко проходила мимо таких мальчиков, только если они были заняты нежными брюнеточками, а уж я-новая такого мальчика никуда не отпустит. Я приказала молчать совести и начала откровенно улыбаться и демонстрировать длинные, удачно подчеркнутые темными джинсами ноги. — Как вам Город? — спросил Ларс, глядя на меня своими зелеными глазами. Ижен подобным соседством был явно недоволен — его темно-карие глаза стали почти черными. — Еще не решила… Не было хорошего экскурсовода… — Может быть, я смогу вам его показать. У меня, в отличие от большинства, есть средство передвижения. — Ларс улыбнулся одними уголками губ, я поймала эту улыбку, как солнечный зайчик и отправила в обратный путь одними зрачками. Ларс мой непоказанный смех оценил. — Я сам покажу Город своей девушке, если не возражаете… — отшил Ижен. Он явно ревновал. Я решила сыграть его же картами. — Милый, ты не принесешь мне сигарет? Ижен вынужденно поднялся, бросив на меня убивающий на месте взгляд, и отошел. Ларс усмехнулся. — Еще до Отстойника познакомились? — Ну да… Вы здесь давно? — я принялась мягко поглаживать бокал с остатками вина, — весьма недвусмысленные уловки, понятные всем мужчинам во всех мирах. Ларс эти уловки заметил. — Ой, простите, здесь же нет времени…А как вас угораздило?.. Он наклонился ко мне и даже отважился накрыть мою левую руку, лежащую на столе, своей рукой. — Несчастная любовь. Пойдемте скорее, сбежим от вашего охранника… — Я рассмеялась. Слишком быстро, Ларс, слишком быстро. Я бросила взгляд на Ижена — он являл собой воплощенный гнев и явно двигался в нашу сторону не с радужными намерениями. Я усмехнулась и прошептала: — Ну, давайте вашу экскурсию, молодой человек… Что-то здесь не так. Определенно. Он, судя по миловидной брюнеточке, не должен себя так вести. Не должен, и все тут. Но, как сказала бы госпожа Даренко — все в руках господних, а мне Ларс нравится. Так что экскурсию по городу с обязательным заездом в постель экскурсовода — вполне себе. А с Иженом, как сто тысяч раз до этого, разберемся. Свежий воздух отрезвил дурную голову, я покачнулась. Ларс, истинный джентльмен, сделал попытку помочь даме, но я отстранилась. — Если память не изменяет, ты обещал экскурсию? Ларс мягко улыбнулся и сделал пару шагов в сторону — к припаркованному у тротуара мотоциклу. — Добро пожаловать в Город! А потом было ощущение ветра. Его свежесть выдула из моих косточек вечный холод, и мне опять показалось, что я почти счастлива. Я прижималась щекой к спине Ларса и смеялась, когда в мои жаждущие поцелуя губы попадали пряди его светлых волос… Вечер прижимался под колеса черным матовым асфальтом. У его губ вкус пепла и полыни. Ладони Ларса превратились в обжигающий лёд. — Ирина… Ирр… Мы не должны… — он отодвинул меня на расстояние вытянутых ладоней. — Не должны что, Ларс? — Я открыла глаза, перед которыми немедленно встал образ хрупкой брюнеточки. Ларс сидел, прислонившись спиной к мотоциклу. Плечи его сутулились. — Ирина… Я должен тебе сказать… Когда я сюда попал — давно — на моем столе стоял портрет девушки… Он показалась мне ослепительно красивой и дерзкой. И я знал, что она мой шанс выбраться… Когда я увидел тебя… Знаю, Ларс. Ты похожа на нее, как сестрица. Но вот только не она, к сожаленью. У тебя тоже не темно-синие глаза, они похожи на шумящий лес, а не на бездонное небо яркого летнего дня. — Ларс… А кто-то уже пробовал убежать? — Есть один человек… — он замолчал. — Ну же! — Он не сдаётся, Ирр. Этот человек, — Ларс беспомощно посмотрел на меня, словно боялся рассказывать дальше. — Он первым выбрался за пределы города. — И что там?.. — я подалась вперёд. — Всё то же, Ирр. Чистилище. Сумрак и бесконечные скошенные поля. Мы заперты в этом городе. — И что… тот человек? — Вернулся, живёт потихоньку. Ищет выход в библиотеках… Только книги здесь — они ведь врут еще больше, чем часы… Есть и другие — они нашли знак. Я думал, у меня так с тобой будет, — в голосе Ларса звучали нотки скучающего по маме мальчика. Мне стало страшно. На меня с классического профиля юного Бога глядели глаза потерянного ребенка. — Поедем домой, Ларс, — сказала я и провела рукой по светлым волосам, выбившимся из хвостика. Ты — не мысль, не небылица, Ты — не вымысел провидца, Ты — мой бред… Это все — всего лишь наш коллективный бред, Чистилище и Отстойник для заблудившихся душ. Мы справимся, Ларс, обязательно справимся, иначе и быть не может.??.??.??. Поклонение Агнцу Спящий Ларс был похож на ангела — в нем не осталось ничего от того безумного синеглазого демона с моего портрета, который я предусмотрительно столкнула в ящик комода, влетев в квартиру вперед моего мальчика и сославшись на необходимость спрятать кое-какие женские причиндалы. Щеку Ларса разделяла длинная тень от ресниц, похожая на узорный веер — она так же слегка подрагивала, и было видно, что снится моему мальчику что-то совсем неприятное. Мы живем так уже третью неделю. Ничего не происходит — мы брат и сестра, Ганс и Гретель, которые никогда не повзрослеют и не научатся бояться слишком сладких домиков посреди темного леса. Нам же подарили сказку, Ларс, почему у нас остается от нее такой горький осадок? Что же нам делать, Ларс, я ведь тоже хочу отсюда сбежать… Почему мы заперты, Ларс? Небо было безмолвно. Оно не отвечало на мои вопросы, с него не спускались ангелы, трубящие в иерихонские трубы — спал и единственный мой земной ангел… Я закурила сигарету, поставила пепельницу у ног Ларса и почувствовала себя дикаркой, приносящей жертву очень молодому и неопытному Богу. Боже, мальчик мой, что же со всеми нами происходит? Еще 8 447 сигарет назад все было по-другому. Сейчас эти выкуренные сигареты — мой единственный способ отсчитывать время. В этом мире больше вопросов, чем ответов — почему, например, число сигарет в моей еще домашней пачке не меняется — хотя окурки сотнями укоряюще смотрят на меня из пепельницы? Здесь все не так, как должно быть. Здесь все неправильно. Даже у самих сигарет раньше был другой вкус — не такой тяжелый и уставший, как сейчас. Даже дым у сигарет был другим — он не провисал в пространстве комнаты длинными рваными ранами: он поднимался в виде облаков другого, изящного и легковесного мира старых сказок братьев Гримм к потолку и повисал там, как поднятый перед спектаклем занавес. Даже у фаянсового блюдца-пепельницы, стоящего на краю стола, было другое выражение лица — выражение случайного свидетеля чужого секса, растерянное и задумчивое… А сейчас это блюдце смеется надо мной — с моей 8 448 сигаретой. 8 448 сигарет назад была осень. Листья только начинали ржаветь, как пораженные смертельной болезнью — от сердцевины к краям: медленно расползающиеся раковые метастазы, вынуждающие умереть старое поколение листьев, но сохраняющие их память и душу в самом дереве. Я хотела бы превратиться в такой лист — умирающий и рождающийся заново каждый раз, когда порыв осеннего ветра заиграется с волосами своих многочисленных рыжеволосых любовниц. Но я не хотела бы жить вечно… Пепел моей 8 449 сигареты, крошащийся, жемчужно-серый, выписывает в воздухе реквием по несчастной девочке Ирине, на легкую тень которой, еще живущую во мне, я опустила блюдце с горкой окурков. Окурки рассыпались, и пол теперь стал похож на поле боя — такое, какие его показывали в черно-белом советском кино; окурки сигарет были трупами моих солдат, погибших в неравной битве меня с моими воспоминаниями… По сути, эти мои сигареты-солдаты и рождены были где-то далеко, прошли через руки сборщиков табака и фабричные железные объятья только для того, чтоб пасть в этой неравной битве. Я смела трупы сигарет и останки бабочки и выкинула за окно… опустить их в мусорное ведро показалось мне кощунством, надругательством над чужой смертью… Пепел 8 449 сигарет назад тоже был другим. Он был похож на запекшиеся губы — от жажды или от страсти — губы, дожидающиеся стакана воды или чужого поцелуя, утомленные, запыленные… Сейчас пепел стал похож на пыльцу с крыльев мертвой бабочки, пережившей зиму в царства Маб, чтобы быть раздавленной дешевой фаянсовой пепельницей с абстрактным узором из красных и желтых треугольников по краю… Эти треугольники напоминают мне клинопись, зашифрованное послание древних миров, предрешившее мою судьбу еще 8 449 с половиной сигарет назад. Если б я только могла прочесть, расшифровать и объяснить мне надпись! В темноте светится сигарета — красно-оранжевый глаз Саурона, который вглядывается в меня, пытаясь отыскать никогда мне не принадлежавшее кольцо всевластия, а заодно рассказать о том, как сладостно быть Королевой Теней в мире, куда никогда не заглядывает солнце. 8 449 сигарет назад я не думала о том, что это так сладостно — быть Королевой Теней и уметь прятать глаза от солнца. А вот мои глаза сейчас похожи на зеленые шарики на кончике английских булавок, с силой вдавленный в бледно-желтую подушечку для иголок, вышитую ярко-красными нитками. По моим глазам почти наверняка можно подсчитать количество выкуриваемых сигарет — число которых давно уже превысило число часов в слившихся в один-единственный пепельный вечер суток моей жизни… Зажигалка, поднесенная к 8 500 сигарете, обжигает пальцы. Пальцы дрожат и не могут удержать в плену маленькую изящную фигурку зажигалки, переламывают тонкую талию 8 500, юбилейно-обреченной сигареты. 8 501 сигарета зажигается сразу. Я курю, чувствуя себя посетительницей провинциального зала ожидания с жесткими пластмассовыми креслами — 8 501 сигарета горчит, как "Беломор", и у меня кружится голова, а в ушах начинают гудеть рельсы, напевая одну из кружевных пьесок Сибелиуса, и "с-ту-чат-на-с-ты-ках" составы вагонов. 8 501 сигарету назад я приняла бы этот стук в ушах за признак приближающихся слез, но сейчас только привычно стряхиваю пепел 8 501 сигареты в пепельницу и закрываю глаза, стараясь переждать проходящий состав, мысленно считая вагоны. Надпись "Light" на пачке — такая же обманщица, как и я… Но какая разница, будут ли целы легкие, и без того где-то далеко в чужой земле изъеденные червями? У 8 502 сигареты вкус поцелуя Ларса. Я тушу ее, только начатую, о край блюдца, на миг стирая кусочек древне-финикийской красно-желтой фразы, несущий главный смысл моей жизни. Наверное, в этом кусочке клинописи написано, что я еще жива — это именно та часть, в которую мне больше всего хочется верить. Почему мы здесь, Ларс? Кому это нужно, мой мальчик? Ларс молчал. Только ресницы продолжали судорожно подрагивать — так же судорожно, как и мои разбегающиеся мысли. — Ларс, ты знаешь, что такое смерть? — сама для себя неожиданно ровным голосом спросила я. Ларс медленно поднял голов, словно выныривая из рваного действа своего сна. Мои слова показались ему нелепым розыгрышем — он улыбнулся мне и попробовал пошутить. — Мы все это знаем, Ирр… — Ларс, — повторила я, — А ты сам знаешь, что такое смерть? Мне действительно нужно знать, что это такое — для тебя. — Зачем?! Зачем это тебе именно сейчас?! Это такие глупости, Ирр, мы уже умерли, значит, никогда не умрем — и будем вечно счастливы… — решительно оборвал он, обнимая меня за плечи. — Не смей даже думать о смерти, слышишь, не смей!!! Вечно счастливы, Ларс? Какие глупые мальчишеские бредни! Разве мы сейчас счастливы — в нашем полусуществовании, когда хочется выть на нарисованную воображением луну? Мы все здесь слишком много грезили о смерти — думаешь, я не догадываюсь, кто попадает в это дурацкое Чистилище? Самоубийцы, Ларсик… Сколько тебе лет на самом деле, Ларс? Молчи… Я сама вижу все. Четырнадцать. Если б дома остался — через месяц было бы пятнадцать… Скучаешь по маме? Еще бы! Я вот тоже скучаю, Ларс… Я почти материнским движением растрепала светлые волосы и грустно улыбнулась. Уж чем-чем, а педофилией я никогда не страдала. Если б все было по-другому, Ларс, если б ты был хотя бы на пару лет постарше… Но, наверное, здесь это совсем не важно — мы никогда не увидим своих надгробий с их определенностью в цифрах… Ларс потянулся ко мне, обнял и мы не услышали, как с громом опрокинули пепельницу — пепел осел на его белоснежные и мои рыжие волосы. Дым висел в комнате над нашими головами и благословлял наши поцелуи.

…Признаться, я очень скоро забыла тот странный полуночный разговор. Вот только Ларса поцеловать мне хотелось все реже, но я просто улыбалась ему усталой улыбкой тридцатилетней женщины, в которую по недоразумению влюбился мальчишка. И он скоро перестал оставаться ночевать у меня на белых смятых простынях, так задумчиво пахнущих нашими телами, все чаще приходил под утро, довольный, усталый и смущенный, а я снимала с его плеч тонкие черные ниточки — свидетельство чужого присутствия. — Ирр, мне кажется, нам надо поговорить… — О чем, Ларси? — Ты делаешь вид, что не ревнуешь… Но Кэт — она такая… Вам надо познакомиться… На следующий день они пришли вместе — Ларс и яркоглазая девочка, похожая на черного котенка, которую я видела с ним в самый первый раз. Я натянуто улыбнулась — Кэт была вызывающе, не по-человечески красива — точеный профиль, изящные ушки, темные ресницы. И — прикушенные губы. Будем знакомиться, кошка? — Ирина, это Кэт. Точнее, Ксения. Она пишет стихи для моих песен… И сама поет. Ты не подумай, мы все это время вместе репетировали… — Вот как? Кэт? Ксюша? Может, Вы что-нибудь споете? — я попыталась собрать воедино все свои навыки полусветских манер. Получалось плохо — манеры не желали собираться в кучу и выдавали во мне простофилю-провинциалку, растерявшуюся на королевском приеме и оттого язвительную. Ларс посмотрел на меня с упреком. Котенок взяла в руки давным-давно поселившуюся у меня ларсову гитару, подтянула струны и запела тихим, но очень мелодичным голоском, похожим на перестук капели. Голос был до боли знакомый, хотя, готова поклясться, я эту девочку с огромными зрачками и карими, с золотом, глазами, никогда раньше не видела. Шутовской колпак короной подменил? Гляди — вороны В стаи, жаждущие мяса собираются над троном. Воронье — безумным гоном закружит. Не будешь понят, Даже облеченный властью — шут смешит своих придворных. Что ж, удачливый смельчак, это лезвие меча — Сколько выдержишь на грани, ты игру свою начав? Или, может, сгоряча, срубишь Глову — с плеча Непокорного, в стакане утопив свою печаль? Ксения слегка улыбнулась мне. Слова тоже были знакомые — и я посмотрела на Ксению с удивлением… Неужели? Так и есть — с девичьего лица без единой морщинки на меня смотрели старые-престарые глаза Женщины: слишком много видевшей и знающей. А потом пойдешь плясать — пейте лиха, небеса, И сгорят в твоем веселье и долины, и леса, Но задумчивы глаза, Наблюдающие — за Этим призрачным похмельем и не яви, и не сна. Право, хватит, не надейся, коли шут — шути да смейся, И сгибайся перед ними, бубенцами об пол бейся. Шутка ль, жутко ль — ты напейся да ори. Погромче — песни… Может, кто запомнит имя или кинет кость… Ксения? Ксения Арбелли? Я ошарашено втянула воздух. Ксения лишь чуть-чуть улыбнулась уголками губ и еще раз тихонько провела по струнам, словно завершая аккорд. Звук гитары повис в воздухе искристым ледяным узором. Ксения неуловимым движением подняла голову и тихо, но очень строго произнесла: — Ларс, выйди. И не возвращайся, пока мы с Ириной не позовем… — потому на пару секунд замолчала и добавила. — Ларс, пожалуйста… Поверь, так надо. Ларс недовольно мотнул головой и вышел на лестничную площадку. Но дверью не хлопнул, как я ожидала — напротив, аккуратно прикрыл ее за собой, так, чтоб не было шума. — До сих пор не верит, дурачок… Он же совсем мальчишка, Ирина, ему казалось, что это все игра… — Я знаю, Ксения… Рада встретить вас тут… Может, автограф попросить? — невесело усмехнулась я. — Ага… "Моей потусторонней подруге" потянет? — она усмехнулась в ответ. И тут же прикусила губу, а темно-карие глаза налились желтизной. — Скажите, Ирина, а как… — Как вы погибли? Думаю — как и все мы, покончили с собой. Ходили сплетни, что Вы повесились после разрыва с Вашим очередным любовником… — Вряд ли из-за любовника, скорей из-за переоценки ценностей… Что, правда, повесилась? Думала, наглотаюсь таблеток. Или вены перережу. Так и представляла себя сидящей в кресле с бокалом вина под какую-нибудь неоклассику… — Арбелли закусила губу. Потом тряхнула черной гривой, изгнала из глаз тоску и заметила. — Берегите Ларса, Ирина, он в Вас по-мальчишески влюблен… — А я в него влюблена совсем по-взрослому, Ксения. Мне будет тяжело его терять. — Не хотите терять — не теряйте. Я бы пожелала Вам счастья, но Вы же знаете главный Закон нашей тюряги — не говорить о счастье. Просто живите, раз уж Вам дали второй шанс… Крики на лестничной площадке прервали наш с Ксений разговор. Мы обе вскочили на ноги и почти синхронно подлетели к дверям — за которыми стоял Ларс, мой Ларс. Я только в этот миг поняла, что боюсь за него не как за своего мужчину, а как мать за ребенка, что меня переполняет какая-то бездумная нежность — и животный страх… Грома и землетрясений не было — был пьяный, трясущийся Ижен, который пытался оттащить Ларса от охраняемой тем двери. Ларс сопротивлялся с мальчишеским упорством, а Ижен матерился и сыпал проклятьями. Его проклятья были почти детскими, какими-то киношными, и мне стало смешно. Я рассмеялась звонко, вызывающе — серые стены подъезда дрогнули, а Ижен, Кэт и Ларс посмотрели на меня с недоумением. — Что, достаточно помахали кулаками? Кэт, забери Ларса в квартиру и напои кофе, а нам с Игорем надо сказать друг другу пару ласковых слов… Тебя не затруднит спуститься со мной на улицу, Игорь? — я произнесла это нарочито ледяным тоном, предполагающим немедленное подчинение. Ижен еще раз чертыхнулся и пошел за мной. — Что это за представление, хотела бы я знать? — А ты теперь никак с этим мальчиком живешь… А девочка что, у вас третья? — Не хами, Ижен, тебе не идет. — А я не против с тобой и с ней одновременно… Да и с мальчиком… Рыжая, Черная и Беленький… А я буду Конь-Блед… Может, тогда мы устроим домашний Апокалипсис и выберемся из этой Богом забытой дыры… — Еще пара словечек в таком же духе, и апокалипсис случится под моей непосредственной организацией… Зачем пришел, Ижен? Чего надо? — Тебя, крошка… Я тут решил немного поиграть в Бога, и мне нужна Богиня… Оставь своего мальчика, он тебе не поможет… — Да ну? А ты, никак, знаешь процедуру оживления таких зомби, как мы? — Ирка… Дура ты… Хочешь, фокус покажу? Ижен отвел руку к ближайшему сухому кусту и с усилием надломил ветку. И — протянул мне — ветка цвела, тяжелая от светло-сиреневых гроздей. Я внимательно и непонимающе смотрела на нее — у всех цветов сирени было по пять, шесть, а то и десять лепестков. Ветка-мутант словно упрекала меня — в своей неподдельной свежести и невыносимом почти цветении. Ижен же смеялся и кричал: — Неужели ты не понимаешь? Неужели до сих пор не понимаешь? У каждого свой ад — свой, и каждый видит его по-своему. И выход отсюда у каждого свой — не надейся, что твой мирок, твой персональный замкнутый круг разомкнется на этом мальчишке! Ветка сирени в моих руках стремительно осыпалась — цветы и листья падали на асфальт и превращались в простой мусор: забытые кем-то окурки сигарет, трамвайные билетики и прочую потерянную сотни лет назад и никому не нужную ерунду. А в моей руке остался лишь жесткий, как отрезок проволоки, каркас — давно высохшая и никогда не распускавшаяся нежным сиреневым облаком палка. Я вскрикнула и отбросила ее — как готовую ужалить в любой момент змею. — А общее, Ижен? Что-то общее же есть? Ты же знаешь… — Есть, Иринка… Конечно, есть. Отсутствие солнца, только и всего.

Теперь мне страшно. По-настоящему страшно… Я смотрю в укрытое облаками небо и плачу. Значит, у каждого свой ад. И каждый видит то, что пожелает… Ларс — готовую его спасти принцессу-суперменшу с длинными ногами и чертями в глазах, Ижен — когда-то давно влюбленную в него Иринку, а я — рыжую стерву, симпатичного мальчика, старого проверенного друга. Поэтессу-певицу, которую всегда мечтала встретить. И город, в котором вечные сумерки и нет солнца. Бывает… Не надо читать на ночь слишком много фантастики. Я рванулась вверх по лестнице. В квартиру, к комоду. Ларс и Кэт, курившие на кухне, недоуменно посмотрели на меня. Я рванула ящик, вытащила портрет Ларса… С картинки на меня все так же взирали спокойные ангельские темно-синие глаза… — Ларс? Что ты видишь, Ларс? — Симпатичная картинка? Ты рисовала? Глаза очень живые… — Ты его не узнаешь, Ларс? — Хм… Что-то есть знакомое… Нет, Ирр, не знаю. Правда, совсем не знаю. — Ну и кто там, Ирр? Кто-то, в ком бы ты хотела увидеть своего спасителя? — Ижен почти смеялся надо мной и над моей попыткой понять. Мне не хватало какой-то маленькой детали, последнего кусочка пазла, никак не встающего на месте… Я догадалась, почти догадалась… — Сказки пишем не мы, девочка… — Неужели это все ложь, Ижен? Все, что было здесь — всего лишь ложь? Придуманная мной для моего же спасения? — "И взойдет над миром звезда Полынь, и станет все явное ложью, и сгорит в огне звезды полынь треть дня и треть ночи, и станет ночь и день — сумерками…". Иоанн Богослов, однако. Наверное, Ирр, не совсем ложь… Та правда, в которую ты боишься поверить. Правда отстойника заблудившихся душ. — Поверить? Значит, всего лишь поверить? В заведомую ложь? Я снова стремительно выбежала на улицу. Воздух, мне всего лишь нужен воздух — хотя бы глоток, чтобы мыслить логически. Чтобы поверить в то, во что поверить невозможно. В заведомую ложь. Я с силой зажмурила глаза — сильнее, сильнее, до цветных пятен в глазах, до разбегающихся кругов, до головокружения. Спорим, если сейчас я открою глаза, справа от меня, там, где когда-то была засаженная деревьями окраина города, резко начнет алеть полоска неба? А потом к моей щеке, серой от вечных сумерек щеке прикоснется горячая желтая ладонь. И птицы. Обязательно запоют птицы… И наступит весна. Я так же резко, как закрыла, распахнула глаза. Перед ними плыли цветные пятна, и я не видела неба. Но слышала — где-то далеко, совсем не в той стороне, где я хотела, пророкотал гром. Я до сих пор не верю в то, что здесь взойдет солнце. А в то, что начнется гроза? Усилившийся ветер взметнул пыль под моими ногами, а вечно серое небо почернело. Ижен подошел незаметно, обнял меня за плечи и склонился к самому уху, так, что когда он говорил, его дыхание ледяными иглами впивалось мне в кожу. — Всего лишь поверить в свою собственную ложь, Ирр… Первую каплю дождя я поймала языком. Она пьянила куда сильнее "Шато де Шале" урожая восемьдесят второго года, которое я уже никогда не попробую. И уж точно была куда слаще — первая капля еще не отлитого ключа от моей добровольной тюрьмы. Да здравствует серебристый дождь, смывающий все грехи куда эффективнее церковного кагора!