Владимир Малов
Открытие Америки или Перенос Коровушкина
3 августа 1492 года из испанского порта Палос в плавание через Атлантический океан отправились три каравеллы Христофора Колумба с целью открыть западный путь в Индию и в Восточную Азию. Чтобы выменивать у туземцев золото, мореплаватель захватил с собой множество дешевых стеклянных бус, ножей и прочих безделушек.
Всемирная история
Некоторые обстоятельства первого плавания Христофора Колумба удивительны. Исследователей озадачивает даже сама непоколебимая вера мореплавателя, что он непременно достигнет Индии, двигаясь западным путем. Поразительно и то, что каравеллы Колумба сразу же выбрали верный маршрут.
Одна из тысяч научно-популярных книг, посвященных Колумбу
1
Журналистов Николай Леонидович Коровушкин не любил. Да и как их любить, если журналист, независимо от пола и возраста, это бесцеремонное, развязное существо, для которого нет ничего святого. Существо, наделенное, в довершение всего, весьма неважными мыслительными способностями. Столь нелицеприятное убеждение сформировалось у Николая Леонидовича как в результате многократного личного общения с этими бесцеремонными существами в тех случаях, когда он давал интервью – в качестве очень известного ученого, – так и знакомства с текстами, которые после этого появлялись в печати.
Тексты обычно вызывали у Коровушкина еще большее негодование, чем развязные манеры их авторов. Читая, Николай Леонидович хватался за голову и порывался немедленно звонить в редакцию, в Союз журналистов и в Комитет по печати Государственной думы. Однако, будучи человеком отходчивым и мудрым, быстро остывал и с иронической усмешкой откладывал очередную публикацию в сторону.
Остыть помогала простая, хотя и горькая мысль: подавляющее большинство читателей, увы, теперь достойно как раз таких текстов, потому что интеллектуальный уровень общества по разным причинам падает на глазах, и неизвестно, чем все это закончится. А настоящему ученому, всецело поглощенному своим делом, надо, конечно, быть выше всего и продолжать работу.
Правда, отходчивость Николая Леонидовича приводила к тому, что по прошествии некоторого времени, сделав новое важное открытие (а делал он их то и дело, причем, будучи ученым-универсалом, в разных областях науки), он давал согласие на очередное интервью, и – все повторялось с начала.
В конце концов, однако, чаша терпения переполнилась, и всемирно известный ученый дал себе слово исключить любые контакты с журналистами навсегда. Слово свое Николай Леонидович очень долго держал. Но теперь значение сделанного им нового открытия было столь огромным, что пришлось, скрепя сердце, проводить пресс-конференцию.
Журналистов, разумеется, оказалось несметное количество, их общая копошащаяся масса то и дело вызывала у Коровушкина усмешку. С этой усмешкой, закончив сенсационное сообщение о сути своей работы и перейдя к ответам на вопросы, Николай Леонидович и обозревал беснующийся перед ним огромный зал.
Сказать, что зал был переполнен, значит, ничего не сказать. Стены, казалось, вот-вот треснут, вызвав обрушение потолка и неминуемые человеческие жертвы. Многие журналисты бесцеремонно сидели на коленях своих коллег, проходы тоже были забиты пишущей и снимающей братией, представители которой вытягивали шеи и мешали телеоператорам.
А над всем этим столпотворением грозно раскачивалась, словно маятник, одна из огромных люстр. Минутой назад на нее хотел было взобраться какой-то совсем уж отвязанный фоторепортер, вставший для этого на плечи коллег, но сорвался, издал дикий вопль и упал прямо в толпу, которая на мгновение сумела-таки раздвинуться. Это происшествие отвлекло внимание журналистов от того главного, ради чего они и собрались в таком огромном количестве, и на какое-то время ход пресс-конференции прервался.
– Надеюсь, ушибся хотя бы, – пробормотал Николай Леонидович почти добродушно. – И хорошо бы еще, чтоб камера у него вдребезги...
– Что вы сказали, шеф? – нервно переспросил сидевший от него по левую руку ассистент Василий. – Какая еще камера?
– Фотокамера, и, желательно, очень дорогая, – пояснил Николай Леонидович, переводя взгляд на ассистента. – Хотя все равно не поумнеет. А ты, Василий, не волнуйся.
Для молодого ассистента эта пресс-конференция была первой в жизни, и он явно чувствовал себя не в своей тарелке. Но больше, похоже, не из-за невиданного им доселе журналистского столпотворения, а потому что сидел на сцене за одним столом с виднейшими учеными эпохи и ясно сознавал, что столь великого общества он пока не достоин.
Собственно, участвовать в пресс-конференции и в самом деле было ему еще не по чину. Однако, несмотря на возражения организационного комитета, которые имели место, Николай Леонидович на этом настоял. Ибо заслуги Василия в его успехе были неоценимы.
Голова у Василия была светлой, а руки золотыми. Любую идею Николая Леонидовича ассистент схватывал на лету, и она мгновенно воплощалась в готовую деталь, блок или узел. Трудности Василий презирал и не боялся никакой черновой работы, а ее хватало.
Правда, одежду, по мнению Николая Леонидовича, он носил легкомысленную и часто употреблял новомодные словечки, принятые у современной молодежи, но человеком был вполне серьезным и с большими задатками.
Еще, чего уж греха таить, Николаю Леонидовичу, импонировало-таки, что ассистент смотрел на него с нескрываемым, неподдельным восхищением. Смотрел, как на своего кумира. Как на великого ученого, работать с которым – неоценимая честь.
Собственно, именно так и обстояло в действительности, стесняться Николаю Леонидовичу было нечего. Особенно теперь, после ошеломляющего успеха, по поводу которого и была созвана пресс-конференция.
Пресс-секретарь Академии наук укоризненно постучал ручкой по микрофону.
– Господа, господа! – молвил он. – Не отвлекайтесь, время дорого! Вопросы к Николаю Леонидовичу наверняка далеко еще не исчерпаны. Ну вот, вы, господин в первом ряду, да-да, вы, в серо-зеленом пиджаке.
Впрочем, уже пригласив журналиста задать вопрос, пресс-секретарь, многозначительно подняв указательный палец, позволил себе философское замечание:
– Я только что произнес слово «время», господа. Сегодня по понятным причинам оно имеет для всех нас совершенно особый смысл...
По залу прокатился понимающе одобрительный гул. Журналист поднялся с места, назвался представителем весьма популярной газеты и начал так:
– Сегодня вы, господин Коровушкин, объявили, что первое путешествие в прошлое на построенной вами машине времени дело буквально нескольких следующих дней. Безусловно, всех нас интересует чисто практическая сторона...
Николай Леонидович согласно кивнул.
– Надо понимать, чтобы ничем не отличаться от людей прошлого, вам придется заранее переодеться в одежду той эпохи, куда вы отправитесь? – задал вопрос журналист.
От такого вопроса у Николая Леонидовича поднялись брови. Журналист, между тем, заговорил без остановки. Началась его тирада еще с одного вопроса, но риторического, а дальше он уже не спрашивал, а утверждал, причем с большим апломбом. Выглядело это так, словно он давал путешественнику по времени необходимые инструкции:
– Я правильно понимаю? Высадиться вам, значит, надо будет в каком-то пустынном месте, чтобы машину времени, а также сам момент вашего прибытия в прошлое, никто не видел. И уже потом, каким-то образом замаскировав машину, отправляться смотреть то, что вас интересует, ведя себя так, чтобы никто не заподозрил, кто вы такие на самом деле. Иначе, как писали авторы фантастических романов, поворот в ходе истории неизбежен, и тогда...
– Кстати, как именно вы собираетесь одеться? – выкрикнула вдруг из зала, бесцеремонно перебив собрата по перу, какая-то пышнотелая дама. – Кто из модельеров пошьет костюмы, где вы возьмете выкройки?
Вопросы дамы Николай Леонидович оставил без внимания. А журналисту в серо-зеленом пиджаке терпеливо стал отвечать:
– Переодеваться во время путешествий по времени нет никакой необходимости. А исследовать прошлое мы можем, даже не выходя из машины. Хотя и выйти никто не запрещает, правда, для этого есть известные границы. Похоже, – тут Николай Леонидович очень тяжело вздохнул, – присутствующие в зале не сумели сделать должных выводов из основополагающего принципа путешествия по времени, о котором я уже постарался как можно доступнее рассказать, открывая пресс-конференцию.
Скептическим взглядом Николай Леонидович окинул зал, подумав при этом: «Да и куда вам, господа журналисты». Вслух же продолжил:
– Если так, то нужны какие-то куда более образные, что ли, объяснения. Поэтому предлагаю представить следующее: в прошлое наша машина времени отправляется в эдаком... ну, например, в эдаком пузырьке пространства-времени.
Он кашлянул, снова глянул на затихающий зал и стал как можно доступнее объяснять дальше:
– Который, я имею в виду эдакий пузырек пространства-времени, словно бы... э-э... скользит сквозь общий пространственно-временной поток. Но оставаясь при этом в иных, своих собственных координатах. Поэтому данный... э-э... пузырек вместе со всем своим содержимым, то есть собственно машиной времени, сделав остановку на любом отрезке общего потока, для обитателей данного отрезка будет совершенно незаметен. Зато из самого пузырька, напротив, все будет прекрасно видно и слышно. Последнее обстоятельство обусловлено специальной настройкой констант этого нашего как бы... э-э... пузырька. Границы этого... э-э... пузырька, если интересно, не так уж велики, но вполне достаточны, чтобы, выйдя из машины времени, размять ноги.
Зал подавленно молчал.
– Кроме того, – продолжал Николай Леонидович, чувствуя, что сам начинает увлекаться своим образным объяснением, – сделав остановку в заданном пространственно-временном моменте, то есть в конкретном месте и в конкретное время, мы сможем управлять этим... э-э... пузырьком, словно автомобилем. Впрочем, и по воздуху он тоже способен перемещаться, так что напрашивается сравнение скорее с вертолетом... В общем, мы сможем бывать, где нам заблагорассудится, оставаясь, повторяю, незаметными и неощущаемыми хоть внутри самой густой толпы. Скажу больше, мы сможем даже свободно перемещаться сквозь тела людей прошлого, словно сквозь, например, голограммы.
Николай Леонидович снова оглядел зал, и его лицо снова опечалилось.
– Потому что этот... э-э... пузырек вполне проницаем для людей прошлого, и они, не замечая того, могут оказываться внутри него, – продолжил он, стараясь говорить как можно доступнее, – в то время как сами мы покинуть его пределы никак не можем, потому что его границы представляют собой... впрочем, это не важно. Этим, кстати, обеспечивается и наша полная безопасность. И в этом... э-э... пузырьке, повторяю, мы можем перемещаться в заданном историческом моменте, куда и сколько угодно, и с приличной скоростью. Из дома в дом, с улицы на улицу, из города в город, и так далее.
Николай Леонидович сделал паузу и наконец заключил:
– Ну вот, примерно так! На самом-то деле все, разумеется, несравненно тоньше и сложнее, зато приведенное сравнение с пузырьком должно быть доступно даже полному... э-э... доступно каждому человеку.
Сказав это, Николай Леонидович посмотрел на пресс-секретаря Академии наук, давая тому понять, что можно переходить к следующему вопросу. Пресс-секретарь тоже какое-то время молчал с напряженным лицом, словно осмысливая услышанное, но наконец резко дернул головой и вернулся к исполнению своих обязанностей.
– Еще есть вопросы? Ну вот вы, господин в оранжевом свитере.
Ученый иронически прищурился. Однако новый вопрос неожиданно для него самого не вызвал у Коровушкина раздражения.
– Будет ли совершенствоваться моя машина времени? – переспросил Николай Леонидович. – Обязательно будет! Как и абсолютно любое изобретение. Прежде всего, надеюсь, она станет много компактнее. Для этого надо подождать появления новых, неизвестных пока материалов. Тут напрашивается простая аналогия. Кто-нибудь в этом зале имеет представление, как выглядели первые компьютеры или первые мобильные телефоны?
Николай Леонидович ждал из зала ответов, но не дождался. Поэтому ответил сам:
– Первый мобильный телефон, который появился в середине двадцатого века, весил сорок килограммов.
По залу пронесся смех. По мнению Николая Леонидовича, ничего смешного в приведенном им факте не было.
– Кстати, сколько весит ваша машина времени? – выкрикнул кто-то из журналистов.
Николай Леонидович покосился на ассистента.
– Полторы тонны, – без запинки шепотом подсказал тот, – но это без холодильника и душа.
– Неужели столько? – таким же шепотом изумился в ответ Николай Леонидович.
Но залу точную цифру знать было незачем.
– Весит она, конечно, немало, – сказал Николай Леонидович в микрофон. – Но вы представьте, насколько она была бы тяжелее, если б машину времени изобрел, скажем, э-э... Михаил Васильевич Ломоносов? В его времена, разумеется, не имели представления ни о пластиках, ни о легких сплавах...
– Вы допускаете, машину времени можно было изобрести уже во времена Ломоносова? – выкрикнул какой-то другой журналист.
– Допустить можно все, – ответил, покосившись на него, Николай Леонидович. – Но, полагаю, вам известно, что раньше никто ее еще не изобретал. Кстати, я вполне допускаю, что открытый мной принцип перемещения во времени может оказаться не единственным, возможно, по оси времени можно перемещаться и как-то иначе.
Чтобы погасить поднимающийся в зале шум, пресс-секретарь вновь постучал ручкой по микрофону.
– Если хотите задать вопрос, поднимайте руки. Ну хотя бы вы, второй ряд, второе место справа.
Развязный журналист, не потрудившись даже подняться, выпалил:
– Вы уже объявили, что в первый раз отправитесь на вашей машине времени на каравеллу Колумба, чтобы посмотреть, как он будет открывать Америку. Почему именно Колумб, а не что-то иное в истории?
Николай Леонидович неодобрительно глянул на длинные волосы и неопрятную бороду журналиста. Затем дал такой ответ:
– Неужели, по-вашему, для хроноисследователя может быть что-то более интересное? Наш выбор должен быть понятен всякому мыслящему человеку. Первое плавание Колумба – едва ли не величайшее событие в истории, потому что открытие Нового Света изменило мир. Но вместе с тем первое плавание Колумба оставило потомкам немало загадок. Не буду их перечислять, выражу только надежду, что мы с Василием Степановичем Лыковым, – Николай Леонидович бросил ободряющий взгляд на ассистента, – во время нашего первого путешествия в прошлое сумеем наконец многое прояснить.
Сделав короткую паузу, Николай Леонидович счел нужным добавить:
– Я уверен, если бы машину времени изобрел кто-то другой, для первого путешествия был бы сделан тот же выбор – экспедиция Христофора Колумба.
– Нельзя ли о загадках поподробнее? – выкрикнул кто-то из зала. – Это вы о том, что у Колумба будто бы была какая-то карта, по которой он заранее знал, куда плыть?
– Вот-вот! – тут же подхватил другой журналист. – А Америку, я где-то читал, незадолго до Колумба открыл кто-то другой, только хранил это в тайне. Но Колумб каким-то образом раздобыл его карту.
– Я слышал, Америку открыли тамплиеры, – немедленно подал голос третий журналист. – А Колумбу удалось найти их архивы.
– Так Колумб все это и расскажет нашим путешественникам по времени! – крикнул четвертый, вызвав в зале взрыв смеха. – Уж я-то на его месте обязательно держал язык за зубами!
– Еще бы! – раздался еще один выкрик. – Нашел чужую карту, воспользовался, значит, молодец! И Америку открыл, и в историю вошел! На месте Колумба каждый бы так поступил!
Пресс-секретарь снова забарабанил ручкой по микрофону, пресекая начинающийся в зале легкомысленный обмен мнениями.
– Вопросы, пожалуйста! Есть еще вопросы?
Николай Леонидович почувствовал, что очень быстро начинает раздражаться. Безликая до этого журналистская масса, поначалу вызывавшая лишь снисходительную усмешку, стала персонифицироваться, а отдельные индивидуумы оказывались именно такими, как и следовало ожидать. Реплики, которыми обменивались развязные журналисты, звучали для уха ученого кощунством несмотря на то, что загадки, связанные с первым плаванием Христофора Колумба, были обозначены в них, в общем, верно.
И сейчас же в зале очень кстати персонифицировался еще один объект, на который Николай Леонидович с удовольствием выплеснул все свое раздражение.
– Дама из первого ряда, вот вы, задавайте свой вопрос, – пригласил пресс-секретарь. – И представьтесь, пожалуйста!
Журналистка в первом ряду поднялась, одаривая зал лучезарной улыбкой.
– Петрова Елена, познавательный семейный журнал «Любознайка», – представилась она, явно наслаждаясь тем, что оказалась в центре всеобщего внимания.
– Задавайте вопрос, – поторопил ее пресс-секретарь.
Петрова Елена улыбнулась еще лучезарнее.
– Не планируете ли вы взять с собой в первое путешествие во времени журналиста? – вымолвила она и победоносно огляделась по сторонам, выискивая, видимо, ближайшую телекамеру, в которую могла бы в этот момент попасть.
Николай Леонидович прищурился, разглядывая сияющую, самодовольную мордашку журналистки. Жизненный опыт подсказывал ученому, что подобные особы уверены в своей неотразимости, считают себя идеальными творениями природы и отделаться от них очень трудно.
– Возможно, произнося это слово «журналист», вы имеете в виду себя? – поинтересовался он вкрадчиво.
– Ну, разумеется, – ответствовала Петрова Елена, продолжая лучезарно улыбаться. – Я буду вам очень полезна, потому что знаю португальский язык. На вполне разговорном уровне.
От такого неожиданного довода Николай Леонидович сильно удивился.
– И что? – спросил он. – Причем тут португальский язык?
По лицу Петровой Елены скользнула легкая тень удивления.
– Как это? Раз Христофор Колумб был португальцем, состоявшим на испанской службе, то я могу быть у вас переводчицей.
Николаю Леонидовичу показалось, что он ослышался.
– Повторите, пожалуйста, кем был Христофор Колумб по происхождению? – попросил он.
– Христофор Колумб был португальцем на испанской службе, – без запинки отчеканила Петрова Елена, словно отличница на школьном уроке, и ее улыбка достигла совсем уж немыслимых степеней лучезарности. – Как раз недавно я писала в своем журнале, что...
– А итальянского языка, голубушка, вы, случаем, не знаете? – вкрадчиво поинтересовался Николай Леонидович.
Петрова Елена недоуменно подняла брови.
– Это я к тому, – продолжал Николай Леонидович, – что португальцем на испанской службе состоял некий Магеллан, о котором, возможно, вы тоже кое-что где-нибудь слышали, но он вписал свою строку в историю человечества уже позже Колумба. А сам Колумб был по происхождению итальянцем, родом из Генуи.
Если Петрова Елена и смутилась, то лишь на одно мимолетное мгновение, после чего одарила Николая Леонидовича безмятежным сияющим взглядом.
– Всегда считала, что он португалец, – отчеканила она. – Но если нет, то итальянский я тоже могу выучить, причем за короткий срок. Я очень способна к языкам. Я однажды...
Договорить Петрова Елена не успела, потому что Николай Леонидович взорвался.
– Вон с моих глаз! – выкрикнул он. – Это уже ни на что не похоже! Этого я даже от вас, журналистов, никак не мог ожидать! Как можно работать в познавательном журнале и не знать, что Колумб по общепризнанной версии был итальянцем! Да еще ухмыляться во весь рот! До чего докатилась журналистика!
На мгновение в зале стало очень тихо, потом он взорвался хохотом, кое-кто зааплодировал.
Петрова Елена сначала не поняла, что гнев ученого обращен именно на нее, потом не могла в это поверить, но наконец вспыхнула, ударилась в слезы, подхватила сумочку и, закрывая ей лицо, стала пробиваться к выходу сквозь густую зубоскалящую толпу.
– Христофор Колумб – португалец, – говорил ей вслед Николай Леонидович гневно, но уже остывая. – Представляю, что это за журнал такой – «Любознайка». И что это за главный редактор, который ее в этом журнале держит.
Многоопытный пресс-секретарь Академии наук знал свое дело. Ситуацию он разрядил несколькими фразами.
– Полагаю, все присутствующие уже поняли, что Николай Леонидович не планирует брать с собой в первое путешествие по времени никого из журналистов, – молвил пресс-секретарь, вызвав в зале дружный смех. – Даже если они знают португальский язык. Возможно, в другой раз? А пока предлагаю всем подождать итогов первого путешествия. Все мы уверены в том, что оно окажется успешным.
2
Если сенсационная пресс-конференции, где было объявлено, что машина времени наконец-то создана, прошла при невероятном журналистском столпотворении, то само первое в мире путешествие в далекое прошлое начиналось в присутствии лишь очень немногих свидетелей, и о времени старта не объявлялось. В лаборатории присутствовали несколько ученых, которых Николай Леонидович считал своими близкими друзьями, да еще величаво-торжественный президент Академии наук, деловитый пресс-секретарь и около десятка академических секьюрити с каменными лицами.
Из журналистов в лабораторию не был допущен никто, да и зачем? В дальнейшем эти бесцеремонные недалекие существа, для которых нет ничего святого, все равно получат необходимую информацию и, конечно, переврут ее на все лады. Пока же запечатлеть исторический момент старта на фото и видео предстояло одному лишь пресс-секретарю Академии наук.
А момент в самом деле был историческим, может быть, даже более значимым, чем, к примеру, первый шаг человека, высадившегося на Луну. И Николай Леонидович по понятным причинам чувствовал это еще острее всех остальных, за исключением разве что ассистента Василия, который отправлялся в прошлое вместе с ним, и тоже должен был испытать все на себе.
Машина времени стояла в дальнем углу лаборатории, поблескивая хромированными деталями. Близкие друзья рассматривали ее со странными лицами. Николай Леонидович и сам отдавал себе отчет, что вид у машины с точки зрения эстетики был не очень притязательным: больше всего она походила, пожалуй, на грибок, под какими в городских дворах возятся в песке дети, только не деревянный, а металлический и вдобавок не сплошной, а ажурный. Этот «грибок» был укреплен в центре круглой металлической подставки-помоста. Под ним, спинками к «грибку», разместились два кресла, похожие на те, в которых сидят авиапассажиры, а перед одним из них была панель с приборами, а еще руль наподобие автомобильного.
Тем не менее устройство было продуманно-функциональным и самым оптимальным. Кроме того, позади «грибка» на помосте помещался еще вместительный холодильник с запасом продуктов и напитков, а рядом с ним была установлена закрытая кабинка с душем и прочими важными приспособлениями, оснащенная системой регенерации воды, словно на орбитальной космической станции. Предусмотрен был и маленький гардероб для одежды.
Да и как иначе, если, попав в прошлое, Николай Леонидович намеревался полностью проделать на каравелле Колумба путь от испанского порта Палос, откуда великий адмирал отправился в свое первое плавание, до самого открытия Америки.
Согласно историческим источникам, Колумбу пришлось потратить на это чуть более двух месяцев. На всякий случай продовольственный запас двух путешественников по времени был рассчитан на три месяца.
Другое дело, что вернуться из этого долгого путешествия в свое время исследователь намеревался как раз в тот самый миг, из которого и стартует. Поэтому для всех, кто оставался в лаборатории, ему предстояло исчезнуть вместе с ассистентом Василием и машиной времени лишь на кратчайшую, совершенно неуловимую для глаза долю секунды, и сейчас же объявиться на прежнем месте снова. Иными словами, присутствующие при старте и финише вообще ничего не должны были заметить.
Однако бесспорными доказательствами того, что долгое путешествие сначала сквозь время, а затем вместе с Колумбом через Атлантический океан было совершено в действительности, станут привезенные ОТТУДА многочасовые видеофильмы вместе с аудиозаписями.
Кстати, еще одним неопровержимым свидетельством окажется и значительно опустевший за долгое путешествие через Атлантический океан холодильник...
Пора пришла! Собираясь с душевными силами, Николай Леонидович Бычков набрал в грудь воздуха и шумно выдохнул. Потом глянул на лаборанта-ассистента Василия, который уже сидел под ажурной сферой в одном из кресел, держа на коленях гитару.
Против музыкального инструмента Николай Леонидович с самого начала не возражал. Во время долгого путешествия будет и досуг, а песни под гитару окажутся отличной психологической разрядкой.
Но в эти минуты молодой человек явно волновался: он побледнел, то и дело поправлял свои новомодные очки, хотя в этом не было никакой необходимости. В целом же, однако, ассистент держался молодцом.
Да и вообще он был истинным героем – ведь поначалу Николай Леонидович намеревался бесстрашно отправиться в прошлое в одиночку, но Василий упросил взять его с собой. Не сразу, но ученый согласился, и теперь ассистента тоже ожидала необыкновенная слава первопроходца. Что ж, отважный молодой человек честно заслужил свою строку в летописи величайших открытий человечества.
Николай Леонидович еще раз вдохнул, выдохнул, крепко зажмурился, зачем-то потрогал свою бородку и сказал, чувствуя, что голос звучит совсем не так уверенно, как хотелось бы:
– Должно получиться...
Затем, по-особому оглядев всех присутствующих при этом историческом моменте – присутствующие подобрались и замерли, – уселся рядом с ассистентом в то кресло, перед которым был руль.
По монитору на приборной панели побежали разноцветные строки и пиктограммы, подтверждавшие, что программа задана должным образом. Глядя на них, Николай Леонидович удовлетворенно кивал.
Итак, согласно программе, машина должна была перенестись:
1. в 3 августа 1492 года.
2. в испанский город Палос, откуда Колумб именно в этот день отправился в свое первое плавание.
3. на городскую площадь перед кафедральным собором.
4. в тот момент, когда участники экспедиции Колумба направлялись в собор, чтобы прослушать мессу и принять святое причастие перед самым отплытием.
Убедившись, что ничего не упущено, Николай Леонидович нажал кнопку старта, непроизвольно закрыв при этом глаза.
По лицу исследователя словно бы пронесся порыв ледяного ветра. А сердце упало в пустоту, как у пассажира самолета, вдруг угодившего в воздушную яму.
Но сейчас же он почувствовал на лице яркий свет, услышал многоголосый шум, и открыл глаза.
Получилось! Перенос осуществился! Осознав это, отважный исследователь испытал безмерную, ни с чем не сравнимую радость. И гордость: ему удалось то, что еще никому не удавалось! Точнее то, что прежде никто даже представить не мог!
Машина времени, оказалось, стояла прямо в толпе, запрудившей городскую площадь, залитую ослепительным светом солнца. Причем ассистент Василий вместе со своим креслом в значительной мере угодил прямо в одного из людей – очень рослого мощного человека, облаченного в грубый морской камзол.
Что подобное при наложении разных пространственно-временных координат друг на друга возможно, Николай Леонидович, конечно, знал, и все-таки несколько секунд смотрел на фантастическую картину оторопелым взглядом.
Из камзола на уровне пояса выступала половина головы Василия в профиль, а ниже была видны плечо, рука и так далее. Другие части тела ассистента, а также части гитары и кресла, помещались внутри моряка и не были видны.
Но ассистент сейчас же подхватил гитару и вскочил с места, чтобы выйти из человека прошлого на свободное пространство, оставив внутри моряка только кресло. Лицо у Василия при этом было изумленно-глупым и в то же время неописуемо-радостным. Николай Леонидович подумал, что и сам в этот момент выглядит так же.
– Получилось, шеф! – выкрикнул ассистент. – Получилось!
– Вижу! – отозвался Николай Леонидович, чувствуя, что его голос дрогнул от радости и волнения.
Сам он пока оставался в своем кресле, а справа от него, очень-очень близко, располагался рослый бородатый мужчина. Благодаря ему Николай Леонидович сейчас же сделал неожиданное открытие: бородач справа, понятно, тоже был для человека из другого века чем-то вроде голограммы, однако распространял вокруг себя вполне реальный густой запах чеснока, вина и еще чего-то неопределенного.
Можно было, правда, предположить, что это был какой-то сугубо морской запах, потому что бородач, судя по пиратской серьге в ухе, тоже явно принадлежал к морскому братству.
Впрочем, сейчас же Николай Леонидович сообразил, что ничего удивительного в этом нет: раз они с Василием должны были не только видеть, но и слышать людей из прошлого, запахам тоже, очевидно, следовало входить в число реалий.
К тому же исследователь понял и то, что вдобавок ко всему очень явственно ощущает и жару, источаемую южным солнцем.
Однако поразмыслить обо всем этом можно будет позже, после возвращения, в спокойной обстановке своего родного времени. А пока надо было ничего не упускать из виду, и Николай Леонидович тоже поднялся из кресла.
Толпа, запрудившая площадь, как сейчас же выяснилось, стояла на месте. С левой стороны от Николая Леонидовича была черноволосая девица, в бок которой, встав с места, он нечаянно глубоко погрузил свой локоть. Подчиняясь инстинкту исследователя, Николай Леонидович непроизвольно даже повертел локтем, но, как и следовало теоретически, не испытал никаких ощущений. Локтя, исчезнувшего в платье, не было видно, но двигался он свободно, словно в воздухе.
Тогда Николай Леонидович извлек из девицы локоть и, продолжая исследования, решительно погрузил прямо в ее грудь голову. Глаза его сейчас же заволокло непроницаемой чернотой (это было еще одно любопытное открытие, связанное с наложением разных пространственно-временных координат друг на друга), и ученый поспешил вынуть голову на свет.
Девица, надо сказать, оказалась весьма бойкой, судя по тому, как во все стороны стреляла черными глазками, довольно пригожей лицом, но веяло от испанской красавицы из 1492 года тоже отнюдь не парижскими духами.
Позади себя Николай Леонидович спиной ощущал громадное количество столь же бесплотных, но, бесспорно, живых человеческих тел. А впереди, прямо перед грудной клеткой исследователя, находился затылок низенького толстого субъекта в серой монашеской рясе. Перед самим монахом тоже была сплошная человеческая стена.
Монах вытягивал шею и вертел головой, жадно пытаясь разглядеть, что происходит впереди. Поэтому его малопривлекательная тонзура все время находилась в хаотичном движении – прямо перед глазами Николая Леонидовича.
Исследователь поморщился и снова опустился в кресло.
– Давай-ка повыше поднимемся, – сказал он Василию. – Ни черта же не видно!
Василий согласно кивнул, положил гитару под металлический грибок и занял свое место в кресле, а Николай Леонидович, потянув на себя одну из ручек на приборной панели, приподнял машину времени над площадью. Поработал рулем, маневрируя, чтобы выбрать самое подходящее место для обзора, и вдруг, не удержавшись, заложил широкий вираж, облетая площадь по кругу.
Ничего он не мог с собой поделать: в этот момент он испытывал ни с чем не сравнимый, острый прилив радости, круто замешанной на гордости. Нобелевская премия, подумал Николай Леонидович с наслаждением, будет ему лишь самой малой из наград за этот блестящий, невероятный успех.
Но, сейчас же отогнав эту суетную мысль прочь, Николай Леонидович вспомнил, что так и не включил панорамную видеокамеру, установленную на ажурном куполе машины времени. Исправив оплошность, он лег в дрейф над площадью и стал осматриваться куда внимательнее, чем в первые восторженные минуты.
Площадь, над которой зависла машина времени, оказалась небольшой, но плотно забитой народом, вплотную подступившим к высоким дверям кафедрального собора. Двери были плотно закрыты. Народ на площади явно чего-то ожидал.
Ассистент Василий с зачарованным видом притих в своем кресле, по-своему тоже переживая этот необыкновенный, фантастический момент. Бросив на него короткий взгляд, Николай Леонидович затем укоризненно вознес глаза к южному солнцу, стоящему в зените – очень уж жарко оно палило, – и сейчас же в его душу червячком стало заползать сомнение: не случилось ли в программе первого Переноса какого-то сбоя.
В следующую секунду исследователь отчетливо осознал, что все и в самом деле идет не совсем так, как он ожидал.
Если верить историческим хроникам, мессу накануне отплытия участники экспедиции Колумба слушали ночью и сразу же после этого отправились на свои каравеллы, чтобы рано утром выйти в море.
А сейчас явно был полдень...
Впрочем, сейчас же утешил себя Николай Леонидович, для первого Переноса такая погрешность была вполне допустимой: ну подумаешь, прибыли в август 1492 года на полдня раньше, чем намечали! Зато это позволило установить исторический факт: толпа горожан собралась в этот знаменательный день на площади перед кафедральным собором Палоса сильно загодя, и это свидетельствовало, что значение предстоящей экспедиции все очень хорошо понимали.
Однако солнце ощущалось все нестерпимее, и Николай Леонидович уже решил было перегнать машину времени часов на 9-10 вперед, поближе к вечерней прохладе. Это не должно было бы составить какую-то проблему.
Но как раз в этот момент двери собора медленно, величаво отворились, и из них один за другим стали выходить важные на вид люди. Пожалуй, стоило слегка и задержаться, посмотреть, что все это значит. Исследователь снова взялся за руль, подводя машину к самым ступеням, над которыми и завис, чуть сбоку от важных людей.
Над площадью раздался звук трубы, потом наступила тишина. Один из людей, облаченный во все черное, с золотой цепью на шее, выступил вперед, держа в руках свиток. Постепенно его разворачивая, человек в черном очень громким голосом начал чтение.
Николай Леонидович усмехнулся, вдруг вспомнив тщеславную журналистку Петрову Елену с глупым сияющим лицом из познавательного семейного журнала «Любознайка», предлагавшую свои услуги в качестве переводчицы. В чем-чем, а в переводчицах создатель машины времени совершенно не нуждался, потому что располагал электронным лингвистическим синхронизатором. Чтобы понять, о чем говорит человек в черном, достаточно было воспользоваться миниатюрным наушником.
Некоторые обороты испанского языка, видимо, оказались настолько старыми, что синхронизатор не мог их уяснить, но общий смысл речи был достаточно понятен. Николай Леонидович слушал, и его брови поднимались все недоуменнее.
Оказалось, собравшиеся на площади люди, притихнув, внимали указу их величеств короля Фердинанда и королевы Изабеллы, который зачитывал нотариус города Палоса.
Первые абзацы королевского указа повелевали Палосу, где проживали многие судовладельцы, поставить под начало дона Кристобаля Колона две боевые каравеллы. Третью дон Кристобаль Колон намеревался снарядить за свой собственный счет.
После таких слов указа короля и королевы Испании среди людей на ступенях собора произошло движение: вперед выступил высокий худощавый человек в сером камзоле и слегка поклонился толпе.
– Колон! Колон! – пронеслось по толпе.
Да это и есть сам Колумб, которого испанцы называли Колоном, понял Николай Леонидович. Так вот каким он был!
Исследователь впился в великого адмирала жадным взглядом и сейчас же понял, что на свои портреты, какие знают далекие потомки, тот похож очень мало. Потом в голове Николая Леонидовича стали медленно проплывать вопросы, ответов на которые не было.
Что все это значит? Почему, если отплытие рано утром, каравеллы еще даже не снаряжены? Каким это образом их успеют снарядить всего за один день?..
Нотариус, между тем, продолжал: команды каравелл, поставленных под командование дона Кристобаля Колона, будут получать жалование, обычное для военного флота, но оно будет выплачено за четыре месяца вперед, и выплачено уже через несколько дней.
По площади прокатился неистовый, торжествующий рев. Судя по всему, большую часть толпы и составляли моряки, которым эта часть королевского указа пришлась по душе. И теперь Николай Леонидович наконец все понял.
Погрешность первого Переноса оказалась, увы, куда большей, чем ему показалось сначала. Машина времени попала на площадь перед кафедральным собором города Палоса не в день отплытия Колумба, а на несколько месяцев раньше, когда король Фердинанд и королева Изабелла только-только решились наконец дать свое согласие на экспедицию Колумба за океан. Об этом и объявлялось горожанам Палоса, чему два путешественника во времени стали свидетелями.
– Вот это да! – в сердцах молвил Николай Леонидович. – Промахнулись мы с тобой прилично!
– Это я и сам уже понял, шеф, – отозвался ассистент Василий, как обычно, все схватывающий на лету. – Возможно, оттого, что блок...
Следующие его слова заглушил очень громкий звук трубы, и, когда она смолкла, Николай Леонидович услышал только окончание фразы:
– ...назад мы в любом случае вернемся без проблем. Двигаться вдоль времени, сами знаете, куда проще, чем против него, а вдобавок предусмотрены две автоматические страховочные системы...
Николай Леонидович задумчиво смотрел вниз, на высокую фигуру Колумба, на нотариуса, явно готовившегося продолжать чтение. Промах промахом, а момент все равно был историческим: всего в нескольких метрах от машины времени находился человек, ради которого они и прибыли в прошлое, и этого человека можно было разглядывать и запечатлевать на видео сколько угодно.
Совсем уже скоро этому человеку предстояло совершить великое деяние, о котором никто из собравшихся на площади пока не знает, но зато знают далекие потомки. Знают, впрочем, еще далеко не все подробности этого великого деяния, и многое остается тайной...
– Ладно, чего уж там, – решил Николай Леонидович, – давай досмотрим, чем все это закончится, раз уж мы здесь. А потом сразу переместимся в ночь перед отплытием.
Однако все дальнейшее как-то сразу стало неинтересным. Нотариус продолжал чтение, но следующие абзацы указа стали изобиловать скучнейшими подробностями. Оказывается, их величества не поленились составить даже наиподробнейший перечень необходимого для каравелл снаряжения – всякие там канаты, паруса, бочонки для питьевой воды, якорные цепи, и так далее без конца.
Впрочем, тут же сообразил Николай Леонидович, вряд ли над этой частью указа король Фердинанд и королева Изабелла потрудились самолично – должны же были состоять у них на службе квалифицированные советники по мореходному делу.
Тем не менее толпа на площади внимала нотариусу с завидным вниманием. Прилежно слушал указ и сам Колумб. Видеокамера прилежно его снимала.
А испанский полуденный зной становился между тем вовсе невыносимым.
– Открой-ка, Василий, бутылку «Новотерской», что ли, – попросил Николай Леонидович ассистента. – Освежимся минералкой.
Но и ледяная минеральная вода из холодильника не помогала. Мелькнула мысль: машину времени надо было бы оснастить и кондиционером. Отхлебывая прямо из горлышка, Николай Леонидович чувствовал, что разглядывает Колумба со всем меньшим рвением. Человек как человек, только одежда у него музейная.
Правда, исследователя вдруг развеселила другая мысль: интересно, как бы повел себя в этот момент великий адмирал, если б вдруг он тоже сумел увидеть эту сюрреалистическую картину: два человека, сидя в креслах на помосте под ажурным колпаком висят в воздухе в двух метрах от его головы, беседуют и пьют «Новотерскую»?
После этого Николай Леонидович решительно взялся за кнопки пульта управления.
– Давай-ка переместимся, наконец, куда и собирались: в ночь перед отплытием. А потом переедем на «Санта-Марию» и...
– И поплывем вместе с Колумбом через океан! – с удовольствием подхватил ассистент Василий.
На мгновение все исчезло, по лицу исследователя вновь словно бы пронесся порыв ледяного ветра, а сердце упало в пустоту, как у пассажира самолета, вдруг угодившего в воздушную яму.
Но сейчас же он услышал чьи-то голоса, плеск воды, и в глаза ему ударил яркий солнечный свет.
Теперь машина времени стояла на высокой палубе крошечного суденышка, рядом со средней мачтой, на которой был поднят туго натянутый ветром парус.
Сквозь машину времени, как и сквозь двух исследователей, сидевших в своих креслах, то и дело туда-сюда пробегали матросы, занимавшиеся своими делами, а с высокой кормы раздавался зычный голос человека, которого Николай Леонидович уже видел на ступенях кафедрального собора города Палоса – Христофора Колумба. Камзол на нем был уже не тот, что на ступеньках возле собора.
Вокруг было открытое море, видны были только паруса еще двух крохотных суденышек, держащихся рядом.
Николай Леонидович повертел головой.
– Опять промахнулись! – молвил он в сердцах. – Ясно, что теперь мы попали прямо на каравеллу Колумба, и неизвестно еще в какой день плавания! Может, мы уже недалеко от Нового Света! В общем, что-то в блоке Переноса не доработано.
– Зато уже плывем, шеф! – с энтузиазмом отозвался ассистент Василий. – Это же «Санта-Мария», каравелла Колумба! А назад мы всегда можем без проблем...
– Ну, плывем, – согласился Николай Леонидович и стал осматриваться более обстоятельно.
В конце концов, ничего страшного действительно не произошло. Раз они на каравелле Колумба, можно было немедленно приступать к главному: наблюдать, слушать, снимать.
Вместе с машиной времени можно свободно перемещаться по «Санта-Марии» во всех направлениях, заглядывать куда угодно, и, разумеется, в каюту великого адмирала. Посмотреть, с какими картами он сверяется, когда остается один, полюбопытствовать, не ведет ли какого-нибудь тайного дневника...
Николай Леонидович почувствовал, как его захватывает столь хорошо знакомый ему азарт исследователя, уж предвкушающего, что научная истина вот-вот откроется.
Но тут вдруг его посетила и одна странная мысль, навеянная, вероятно, безмятежным видом бескрайнего водного простора: во время этого невероятного путешествия вместе с Колумбом через Атлантику можно будет заодно и отдохнуть, расслабиться, подышать морским воздухом, в свободные, разумеется, минуты. Ведь и вспомнить невозможно, когда он вообще отдыхал в последний раз, даже выходные то и дело проводил в лаборатории...
Тряхнув головой, ученый отогнал эту несвоевременную мысль прочь. Главное, конечно, это исследовательская работа. Сейчас 1492 год, и вот он, Христофор Колумб, великий мореплаватель, открыватель Нового Света, всего в нескольких шагах, стоит на корме, не подозревая, что теперь каждый его шаг...
А в следующий момент двух путешественников по времени и по Атлантическому океану настигла еще одна неожиданность, и теперь уж совсем невероятная.
Каравелла, матросы, мачта, парус исчезли, скрывшись в непроницаемой чернильной мгле; и вдруг, как отчетливо показалось Николаю Леонидовичу, какая-то мощная сила подхватила машину времени, словно пушинку, подняла вверх и понесла в неизвестном направлении.
Но продолжался этот полет очень недолго, потом машина куда-то очень мягко опустилась, и тьма рассеялась, открыв море, дышащее легкой волной, и палящее солнце, висящее над морем.
Море и солнце, вроде, остались прежними, а вот все остальное сразу стало для ученого и его ассистента совсем другим, непонятным и непредсказуемым.
3
В том, что машина времени вновь угодила на какой-то корабль, сомнений, правда, не было, потому что она опять стояла на палубе. Только палуба теперь была не деревянной, как на каравелле Колумба, а неизвестно из какого гладкого материала серебристого цвета. Может быть, пластика, может, сплава каких-то металлов. Удивительное дело, но никаких бортов, ограждавших палубу, не было.
Само судно тоже было невысоким – палуба его находилась чуть ли не вровень с водой, – но размерами, судя хотя бы по ширине палубы, явно побольше, чем крошечная «Санта-Мария», на которой два путешественника по времени находились несколькими мгновениями раньше.
Между тем, и флотилия Колумба никуда не делась: паруса трех каравелл, идущих одна за другой, как краем глаза машинально отметил Николай Леонидович, были видны справа по борту от этого неизвестного корабля, причем очень близко.
Слева море было пустынным. Одновременно с этим путешественник по времени осознал, что на самом этом неизвестном корабле не видно ни мачт, ни парусов, ни матросов.
Корму загадочного судна закрывали от его глаз массивный холодильник и высокая душевая кабина машины времени.
А в нескольких метрах перед машиной, загораживая нос корабля, на палубе стоял шар небесно-голубого цвета и диаметром в пару метров. Он-то и оказался самым главным впечатлением Николая Леонидовича в этот первый необыкновенный момент.
Верхнюю часть шара опоясывал ровный ряд круглых маленьких окошечек, стекла которых блестели в солнечных лучах. Окошечки были похожи на иллюминаторы, отчего шар можно было принять за аппарат для подводных исследований. Во всяком случае, концу XV века и плывущим в непосредственной близости испанским каравеллам его внешний облик никоим образом не соответствовал.
Однако о столь явном противоречии Николай Леонидович даже не успел толком задуматься, потому что сейчас же из-за шара вышли два высоких бородатых человека с веселыми лицами.
Одеты они были в одинаковые одежды странного покроя; во всяком случае, подобного Николай Леонидович нигде не видел. Сразу бросалось в глаза, что у обоих на запястьях были массивные металлические браслеты, по которым то и дело пробегали загадочные разноцветные огоньки.
Первое, что сделали бородачи, выйдя из-за шара, так это разразились хохотом. Потом, сквозь смех, один с трудом проговорил:
– Еще один! Даже двое! Эй, господа, с прибытием!
– А вид-то, вид какой! – с трудом вымолвил другой. – Несуразица полная.
– Да, вид забавный, – согласился первый. – Но ведь работает, несомненно, а это главное.
Говорили по-английски, этот язык, как полагается ученому, Николай Леонидович знал. Однако машинально отметил про себя, что было в этом языке, и в словах, и в произношении говоривших нечто странное. Да и понять, о чем, собственно, идет речь, было затруднительно.
Но столь же машинально исследователь ответил на поздравление с прибытием, потому что эти слова, в отличие от всех остальных, имели вполне определенное и ясное значение:
– Спасибо! – пробормотал Николай Леонидович.
В ответ на эти слова раздался новый взрыв жизнерадостного смеха. Коровушкин встал, чувствуя растерянность, какой никогда в жизни не испытывал. Творилось нечто несуразное, далекое хоть от какого-нибудь смысла, и к этому он совсем не был готов.
Одно дело, настроившись должным образом, отважно переместиться по оси времени на несколько столетий назад, примерно зная, что тебя ожидает. Тут не так уж трудно пережить отдельные накладки – хотя бы промах с намеченной датой и некоторые другие мелочи, вполне простительные для первого раза.
Совсем другое неожиданно угодить вообще непонятно куда, в какую-то фантасмагорию, которая неизвестно чем окончится.
Да еще вдобавок вызвать своим появлением приступ веселья у двух неизвестных субъектов.
Ассистент Василий тоже поднялся и принялся поправлять очки, хотя они и без того сидели на его переносице именно так, как и следовало.
Бородачи, подойдя к двум путешественникам во времени вплотную, наконец отсмеялись. После чего переглянулись и на лицах обоих, как по команде, проявилось участие.
– Ничего, освоитесь потихоньку, – сказал первый, – ко всему привыкнете. Смеемся мы, господа, не обижайтесь, потому, что вид у вас донельзя забавный.
– А нам ничего другого и не остается, как ко всему относиться с юмором, – добавил второй.
– В общем, лица у вас сейчас, – продолжал первый бородач, но тут он вдруг запнулся и стал как по-особому разглядывать Николая Леонидовича. – Что-то, кстати, мне ваше лицо... Или ошибаюсь? Словом, видели бы вы себя сейчас со стороны. А это что у вас такое? Щипковый музыкальный инструмент?
– Гитара, – ответил ассистент Василий, проследив за направлением его взгляда.
– Добро пожаловать! – сказал второй бородач.
– Куда добро пожаловать? – дрогнувшим голосом спросил Николай Леонидович. – Где мы?
– В открытом море, как видите, – ответил первый.
– Точно так же, как мы, – добавил второй.
– В Атлантическом океане, – уточнил первый и добавил: – Мы так думаем, потому что Колумб плывет рядом.
– Плывет, – машинально согласился Николай Леонидович, бросив взгляд на паруса каравелл.
Чувствуя, сколь хаотично от всей этой несуразицы мечутся его мысли, он понял, что немедленно надо задать такой вопрос, на который можно будет получить самый простой ответ. То есть ответ, не требующий для постижения его смысла дальнейших умственных усилий, если от них все запутывается еще больше.
Предыдущий ответ про открытое море умственных усилий настоятельно требовал. Потому что по обыкновенному морю 1492 года рядом с флотилией Колумба никак не мог двигаться странный корабль с палубой серебристого цвета, несущий на борту шар, похожий на аппарат для исследования морских глубин.
Вдобавок обыкновенные моряки 1492 года непременно как-нибудь реагировали бы на плывущий буквально бок о бок с ними неизвестный корабль без парусов, но с удивительным небесно-голубым шаром на палубе. Палили бы из пушек или, например, пытались от него удрать на всех парусах. Эти же плыли так, как будто никакого другого корабля рядом с ними не было и в помине.
В дальнем уголке мозга Николая Леонидовича уже мелькнула мысль о космических пришельцах, с которых вполне сталось бы в познавательных целях сопровождать корабли Колумба, прилетев на Землю как раз ко времени начала его первой экспедиции.
Такими пришельцами и могли быть оба жизнерадостных бородача, носящие на запястьях удивительные браслеты с мигающими огоньками. Надо полагать, скрыть каким-нибудь образом свой корабль от глаз Колумба, чтобы не отвлекать его от открытия Америки и наблюдать за ним скрытно, им было вполне по силам.
Если бы бородачи сразу признались, что они пришельцы, это был бы простой и ясный ответ, и многое сразу стало понятным.
С другой стороны, два эти бородача вели себя все-таки как самые обыкновенные земные люди, говорившие на английском языке. Пусть и на каком-то странном английском.
– Вы кто такие? – спросил Николай Леонидович.
– Новозеландцы, – ответил первый бородач.
Услышав такой простой, но невероятный ответ, Николай Леонидович успел еще машинально подумать, что во времена Колумба о существовании Новой Зеландии никто не подозревал. И сразу после этого стал свидетелем, а то и участником совсем уж загадочного явления.
Прямо перед исследователем, на уровне лица, и опять из пустоты объявился ярко-красный диск размером с закусочную тарелку. Несколько секунд он висел в воздухе, и у Николая Леонидовича создалась отчетливое впечатление, что диск осматривает его с головы до ног цепким, холодным, оценивающим взглядом, хотя никаких зрительных приспособлений на нем не было видно. Непроизвольно исследователь поежился.
Затем диск на несколько секунд задержался у лица ассистента Василия, потом быстро-быстро облетел вокруг машины времени и снова остановился перед Николаем Леонидовичем. Наконец раздался мелодичный звон, и диск исчез.
– А это что было? – спросил Николай Леонидович, чувствуя, что голос его опять дрогнул.
– Точно не знаем, но думаем, это регистрация, – пояснил один из бородачей-новозеландцев серьезным тоном. – Вы же только что появились. Вот вас и зарегистрировали.
– С нами было то же самое, когда мы сюда попали, – добавил другой.
– Значит, вы тоже сюда попали, – повторил Николай Леонидович, как эхо.
– Ну да, когда мы сюда попали, такой же диск появился, облетел нас, точно так же зазвонил и испарился. Больше рядом с нами не объявлялся. И французы рассказывали про себя то же самое.
С этими словами первый бородач зачем-то побарабанил кулаком по обшивке небесно-голубого шара.
От того, что новозеландцы не оказались космическими пришельцами, все происходящее все больше и больше напоминало дурной сон или театр абсурда. Николай Леонидович задал новый вопрос, предвидя, что ответ опять потребует от него особо напряженной работы мысли:
– Кто это нас зарегистрировал?
И сейчас же, не сдержавшись и уже не думая над словами, выпалил сразу еще несколько вопросов:
– И куда, вы сказали, сюда попали? Сюда это куда? Какие французы?
Ни один из новозеландцев не успел ответить. Стекло одного из окошечек небесно-голубого шара растаяло, и вместо него на белый свет выглянуло чье-то лицо, главными приметами которого были тонкие мушкетерские усики и пронзительные черные глаза. Лицо сразу же озарилось приветливой улыбкой, и обладатель его произнес какую-то фразу на языке, в котором безошибочно угадывался французский.
Воспользоваться лингвистическим синхронизатором Николай Леонидович сразу не сообразил. Как бы со стороны он услышал свой собственный голос, который спрашивал на родном русском языке:
– Вы француз?
Теперь на лице с усиками отразилось удивление.
– О, да вы российский? – услышал Николай Леонидович ответ, который тоже прозвучал на русском языке, правда, весьма своеобразном. – Есть впечатление, я вас видел где-то уже.
– Вы говорите по-русски?! – удивился в свою очередь и вместе с тем очень обрадовался Николай Леонидович. Хотя чему тут было особенно радоваться.
Непроизвольно он сделал несколько шагов вперед, чтобы подойти к собеседнику, владеющему его родным языком, поближе, и при этом вышел за границы того, что для журналистов, неспособных разобраться в тонкостях, он образно называл пространственно-временным «пузырьком», в котором заключена была машина времени.
Между тем, выйти за эти границы, остановившись в выбранной точке на оси времени, Николай Леонидович никак не мог, о чем тоже рассказывал журналистам. Здесь же, на этом невероятном корабле, границы «пузырька» почему-то исчезли, но это ученый сообразил уже гораздо позже...
– Мне бы не сказать по-русски, – ответил человек в окошке. – Я долго много работал в вашем Лапидовиле. Возможно, именно вас там я видел? Или именно там вас?
– Где-где? – переспросил Николай Леонидович.
– Лапидовиль, вам должно знать, это ваш совместный центр науки на берегу...
Француз остановился.
– Дьявол! – сказал он потом, внимательнейшим образом рассматривая машину времени Николая Леонидовича, и особо задержав взгляд на холодильнике и душевой кабине. – О нет, я не способен был понять это сразу! О-ля-ля! Нет Лапидовиль! Там вас быть никак не мог, потому что Лапидовиль...
В соседнем окошечке тоже растаяло стекло, выглянуло еще одно лицо, теперь без усов. Не обращая пока на Николая Леонидовича и Василия никакого внимания, оно разразилось какой-то французской фразой, адресованной соотечественнику в первом окошке.
Но теперь Николай Леонидович машинальным движением включил синхронизатор и понял, что новый француз сказал:
– Пьер, ты словно дитя! Совершенно очевидно, что о Лапидовиле они не могут знать. Ну посмотри на них! Ты чуть не сболтнул лишнего! Хорошо хоть не пояснил, что значит «совместный». Забыл о принятом между нами соглашении? А любая мелочь может сыграть для нас, когда мы вернемся, совершенно непредсказуемую роль! Ты этого хочешь добиться?! Или ты уже не веришь, что мы вернемся?
– Но не сболтнул ведь, – беззаботно ответил первый француз, тоже перейдя на французский язык. – До Лапидовиля им действительно очень-очень еще далеко. А в то, что мы обязательно вернемся, я верю.
На уровне подсознания Николай Леонидович пришел к витиеватому умозаключению: второй француз тоже знает русский язык, если понял слова первого француза, сказанные по-русски, и сделал ему за них замечание, но уже на французском языке, полагая, что в этом случае русский исследователь не поймет, за что именно сделано замечание.
Поэтому, оставив пока все прежние вопросы, на которые он не получил ответов, Николай Леонидович сосредоточился на загадочном научном центре под названием Лапидовиль, желая одновременно показать французам, что французский язык для него не загадка.
– Почему вы говорите, что до Лапидовиля нам с Василием очень-очень далеко? – спросил он напрямик.
Французы переглянулись, но отвечать почему-то никто из них не стал. Воцарилось неловкое молчание.
Что касается бородачей-новозеландцев, то все эти русско-французские переговоры они слушали молча, но, тоже переглядываясь, причем лица у обоих снова стали веселыми, словно они в полной мере осознавали комизм всего происходящего. Однако когда в разговоре возникла неловкая пауза, ситуацию поспешил разрядить как раз один из новозеландцев.
– Нам давно пора представиться, – сказал он Николаю Леонидовичу. – Пит Фергюссон, с вашего позволения.
– Майкл Морган, – назвался и второй новозеландец.
Николай Леонидович, как того требовал долг вежливости, отвлекся от французов и представился тоже.
– Николай Леонидович Коровушкин, – сказал он, – а это мой ассистент Василий... э-э... Василий Степанович Лыков.
– Что? Вы Коровушкин?! Ник Коровушкин?! – воскликнул Пит Фергюссон с безмерным удивлением, но вместе с тем восторженно. – То-то мне показалось, что ваше лицо...
Лицо Майкла Моргана тоже стало восхищенным.
– Ник Коровушкин! – выговорил Майкл Морган. – Позвольте пожать вам руку. Разве я мог представить, что когда-нибудь смогу это сделать!
Николай Леонидович, окончательно растерявшись, пожал руки обоим новозеландцам. Рукопожатия бородачей были ощутимыми. Значит, отметил Николай Леонидович краешком сознания, о наложении разных пространственно-временных координат друг на друга, при котором индивидуумы могут свободно проходить друг сквозь друга, в данном случае речи не было.
А то, что новозеландцы откуда-то знали его имя, вообще не укладывалось в сознании. Промелькнула, правда, совсем уже нелепая мысль: а не присутствовали ли они на каком-нибудь его выступлении на одном из бесчисленных международных научных симпозиумов?
Первый француз в окошке хлопнул себя кулаком по лбу.
– О-ля-ля, Николя Коровушкин! Теперь я знать, где вас видел. Конечно, на портретах в энциклопедиях! – Обращаясь ко второму французу, он поспешно добавил: – Ничего, это я, думаю, можно!
Лица обоих исчезли в их окошечках, но сейчас же французы вышли из-за своего шара и встали рядом с новозеландцами. Машинально Николай Леонидович отметил про себя, что одеты они совсем не так, как новозеландцы, но тоже весьма странно.
Мысли Николая Леонидовича продолжали крутиться с необыкновенный скоростью и в необыкновенном хаосе, сталкиваясь друг с другом и разлетаясь в разные стороны.
Но тут на передний план выступила одна из мыслей: в каких, интересно, энциклопедиях француз с мушкетерскими усиками мог видеть его портреты? Сам Николай Леонидович о таких энциклопедиях ничего не знал. Конечно, о его многообразных научных исследованиях сообщали научные журналы многих стран, частенько публикации сопровождались фотографиями, но до портретов в энциклопедиях дело все-таки пока не дошло.
Сейчас же объявилась другая мысль: в недалеком уже будущем обязательно дойдет. Это он, безусловно, заслужил, построив первую в мире машину времени...
Мысль немедленно получила дальнейшее развитие: энциклопедиями дело, конечно, не ограничится. Портреты Николая Леонидовича Коровушкина, человека, впервые успешно осуществившего Перенос, будут висеть во всех университетах и академиях наук, какие только есть на Земле, рядом с портретами Ньютона, Эйнштейна, Менделеева и еще нескольких – всего нескольких! – научных гениев столь же великого ранга. Не говоря уж о бесчисленных фотографиях в газетах и журналах.
А сам Перенос, безусловно, так и назовут – Перенос Коровушкина...
Между тем, французы тоже поспешили представиться.
– Пьер Дюма, – сказал первый.
– Роже Лемерсье, – назвался второй.
Тот француз, который был однофамильцем великого писателя, добавил, указав на обшивку шара.
– Там есть еще Франсуаза и Мари, которые спать. Всегда поздно вставать.
После этого снова воцарилось молчание, во время которого новозеландцы и французы рассматривали Николая Леонидовича так, словно им посчастливилось увидеть знаменитость из знаменитостей, и они этим очень горды. Ассистент Василий стоял с изумленным лицом и взирал то на шар, то на своего шефа, то на других действующих лиц этой сцены. Глаза его за стеклами очков, похоже, стали круглыми.
Сам Николай Леонидович вдруг ощутил, что подобное внимание ему, безусловно, льстит. Но формулировки вопросов, которые он мог бы теперь задать, чтобы хоть в чем-то разобраться, пока никак у него не складывались, и он молчал.
Театр абсурда между тем продолжался. Все еще не отводя от Николая Леонидовича глаз, Майкл Морган крикнул куда-то в пространство:
– Эй, Хью! Иди сюда!
Николаю Леонидовичу он пояснил:
– Хью – это американец! Он здесь был первым. Он встречал всех нас здесь.
С той стороны, где должна была находиться корма корабля, появился еще один человек. Он был очень высок, поджар и потому похож на Дон Кихота, но с бритой головой.
– Ну, что еще? – поинтересовался он очень недовольно. – Если опять кто-то объявился, этим меня не удивишь. Наверняка не в последний раз!
Но тут американский Дон Кихот осекся, и принялся разглядывать бородку и остальные части лица Николая Леонидовича во все глаза.
– Позвольте, – начал Дон Кихот, – я уверен, что где-то вас видел. Очень знакомое лицо!
– Это Ник Коровушкин, – пояснил Майкл Морган. – Не ожидал? Он тоже с нами.
Лицо Хью озарилось улыбкой.
– Ну конечно, Коровушкин! – молвил он с уважительными интонациями. – У вас, Ник, внешность очень характерная. Ваше изображение у нас идет по алфавиту сразу после Иоганна Кеплера. А лично я всегда восхищался вашими, Ник, исследованиями в области...
Тут он осекся точь-в-точь как однофамилец великого французского писателя Дюма, когда речь зашла о незнакомом Николаю Леонидовичу научном центре под названием Лапидовиль. И, не закончив фразу про портрет, Хью сказал другое:
– Действительно, не ожидал! Хотя почему бы нет? Могу повторить, меня теперь ничем не удивишь. Значит, вы тоже! Ну, ладно!
Пристально осмотрев лицо Николая Леонидовича, теперь Хью очень внимательно изучал машину времени, перед которой стоял ученый.
– Ого! – сказал американский Дон Кихот. – Вот это да! И ведь работает! Могу только повторить: не ожидал!
Тут впервые за это время свое слово молвил наконец ассистент Василий.
– Шеф! Я вообще ничего тут не понимаю! Может, нам сесть в кресла да и вернуться назад, пока еще чего-нибудь похуже не стряслось!!
– Подожди, – ответил Николай Леонидович. – Должны же мы во всем разобраться! Они меня знают! Они видели мои портреты в энциклопедиях!
В голове ученого вдруг молнией вспыхнула догадка. Она, правда, объясняла еще не все, но очень многое. И Николай Леонидович спросил напрямик, отбросив ложную скромность:
– Господа, друзья, коллеги! Мое имя знакомо вам, вероятно потому, что это я сконструировал первую машину времени?
Выдержав очень короткую паузу, Коровушкин договорил:
– А вы, смею поэтому предположить, благодаря моему великому изобретению, тоже путешествуете по времени. Только живете в тех годах, а то и веках, которые для нас с Василием являются будущим, и когда мои заслуги должным образом оценены. И вот мы встретились в каком-то загадочном, удивительном месте, на этом корабле... Правда, что тому причиной, я никак не могу понять.
Пит Фергюссон сначала согласно кивнул, потом отрицательно покачал головой, но тут же опять кивнул, а затем сделал новый знак отрицания. По лицам всех пятерых людей без исключения прошла какая-то тень. Осознавая, что на очередной его вопрос тоже не может быть простого и ясного ответа, Николай Леонидович замолчал. И все остальные тоже некоторое время молчали.
Первым наконец заговорил американский Дон Кихот, и дальше снова продолжилась несуразица, в которой мало что можно было понять.
– Факт есть факт, – протянул Хью. – Нельзя не признать, что машину времени, выходит, вы тоже построили.
– Иначе как бы вы здесь вообще оказались? – молвил Майкл Морган.
– Но для нас это, прямо скажем, неожиданность, – признался Пит Фергюссон. – Никто же не знал, Ник, что и вы работали над переносом во времени. Да еще когда? В начале двадцать первого века. С изобретением машины времени, Ник, скоро вы поймете, вообще творится что-то невообразимое.
– Как это? – с искренним изумлением воскликнул Николай Леонидович и растерянно посмотрел на ассистента Василия, словно призывая его в свидетели. – Почему – и я работал? Ведь мы с Василием...
У ассистента вид был столь же ошарашенным.
– Зато теперь, Ник, мы это знаем, оценили, и вы открылись для нас с неожиданной стороны, – примирительно сказал новозеландец Морган. – Впрочем, здесь, – широким жестом он обвел все вокруг, – сплошные неожиданности. И вообще неизвестно, что будет дальше.
– Но мы уже привыкли к такому положению вещей, – добавил Фергюссон. – Живем, плывем, иногда наблюдаем за каравеллами, стараемся ко всему относиться с юмором. И вы тоже, Ник, знаете ли, очень скоро привыкнете, освоитесь. Пары часов не пройдет, вот увидите!
– А мы будем при этом рады оказаться рядом с вами, Николя, чтобы вам в этом помогать, – добавил француз с мушкетерскими усиками и носящий фамилию автора «Трех мушкетеров». – Франсуаза и Мари тоже будут восхищены, когда будут не спать.
– Я вообще, Ник, тут был сначала один, но, по счастью, недолго, – сообщил Николаю Леонидовичу и ассистенту Василию американец, похожий на Дон Кихота. – Мне никто не мог помочь!
Николай Леонидович испытал жгучее, неодолимое желание немедленно последовать совету ассистента: занять места в машине времени и отбыть из этого театра абсурда в родную лабораторию.
В 1492 году, в конце концов, они несомненно побывали, Колумба повидали, что и запечатлела панорамная видеокамера. Поэтому первый опыт путешествия во времени можно считать удачным, могло быть и хуже.
А то, что машина времени в какой-то момент оказалась на неизвестном корабле, на котором плыли какие-то люди (знавшие между прочим его, Николая Леонидовича Коровушкина, имя), требовало последующего теоретического осмысления. Возможно, в пространстве-времени существуют некие точки, где могут сходиться разные линии и направления, которые...
Нет, все теории потом, в спокойной домашней обстановке!
– Вы только представьте, Ник, я был здесь совсем один! – повторил американец многозначительно, и лицо его омрачилось, видимо, от недобрых воспоминаний. – Но ничего, рассудок, как видите, не потерял, даже будучи один!
Эти слова оказались последней каплей: поддавшись порыву, Николай Леонидович действительно кинулся в свое кресло пилота, крикнув Василию:
– Садись! Немедленно возвращаемся домой!
Повторять молодому человеку не пришлось.
Бросив на всех этих удивительных людей, собравшихся в таком удивительном месте, короткий прощальный взгляд, Николай Леонидович нажал кнопку обратного переноса. На лицах удивительных людей, которые остались стоять, как стояли, он успел заметить неподдельный интерес к тому, что происходит.
– Получиться, Николя, никак не может, – предупредил Николая Леонидовича Роже Лемерсье. – Ни вперед, ни назад. Будете, Николя, оставаться на месте. И это, Николя, есть одна из здешних неожиданностей.
По машине времени прошла легкая дрожь, но она действительно осталась на месте. Тогда Николай Леонидович, лихорадочно нажимая кнопки пульта, сделал попытку вернуться хотя бы на каравеллу Колумба, а уже оттуда рвануться в свою лабораторию; и снова ничего не вышло.
– Получиться оставаться на месте, – констатировал Лемерсье. – Вы думать, Николя, мы не пробовать? Не один раз.
Николай Леонидович почувствовал, что его охватывает отчаяние, и опустил голову на руль. Однако поддаться отчаянию до конца он просто не успел.
Мимо него пронесся, обдав исследователя холодом, некий вихрь. Николай Леонидович выпрямился. Мгновение спустя рядом с его машиной времени на палубе материализовался предмет, странно похожий на контейнер с откидным верхом для перевозки кошек, только сильно увеличенных размеров.
Тотчас верх откинулся, и показалась голова человека с длинными черными волосами. Глаза человека заметались по сторонам, и на лице сейчас же проявилась смесь из многих разных чувств, в числе которых не последними были безмерное удивление, интерес и испуг. Но доминировала, безусловно, полнейшая растерянность.
Словом, лицо у человека было таким забавным, что Николай Леонидович почувствовал, что губы его сами собой раздвигаются в улыбке.
– Вот и вы такими же вместе с ассистентом были в первый момент, – добродушно сказал ему, тоже с улыбкой, Пит Фергюссон. – А теперь, считайте, Николя, здесь вы почти свой. И уже знаете, что попасть сюда гораздо проще, чем выбраться отсюда.
– Добро пожаловать, незнакомец! – улыбаясь, приветствовал человека в контейнере Майкл Морган.
– Где я? – прохрипел человек по-итальянски, что и перевел для Николая Леонидовича его лингвистический синхронизатор. – Кто вы?
– Непростые вопросы, – машинально ответил Николай Леонидович.
Тут мимо машины времени снова пронесся холодный вихрь, и рядом с контейнером, в котором был незнакомец, говоривший по-итальянски, материализовался еще один удивительный предмет, теперь больше всего напоминающий китайский воздушный коробчатый змей, обтянутый полупрозрачной тканью.
Верхняя коробка так и осталась висеть на некотором расстоянии от нижней, хотя нельзя было понять, что поддерживает ее в воздухе. Сквозь полупрозрачную ткань, украшенную рисунками драконов, в коробке различалось сложное переплетение каких-то деталей и узлов. Они были ни на что не похожи.
В нижней коробке на низкой скамеечке сидели в ряд три очень похожих друг на друга человека. Их лица сначала были желтоватыми, но тут же стали серыми. Люди разразились восклицаниями, однако лингвистический синхронизатор почему-то не стал их переводить, возможно, застеснялся. Но Пит Фергюссон определил:
– Китайцы!
Тут не заставил себя ждать и уже знакомый Николаю Леонидовичу ярко-красный диск размером с закусочную тарелку: он появился еще до того, как три китайца, выдохнувшись, замолкли. Сначала диск облетел кошачий контейнер, из которого была видна голова итальянца, остановился, издал мелодичный звон; потом облетел воздушный змей с китайцами, остановился, издал мелодичный звон и исчез.
– Их тоже зарегистрировали, – констатировал Николай Леонидович, чувствуя странное удовлетворение.
Впрочем, разобраться в этом чувстве было не так уж сложно...
До этого они с Василием были последними, кто угодил в это удивительное, метафизическое действо, а теперь появились новые его участники, которым еще только предстояло пережить то, что они уже пережили.
4
Новозеландец Пит Фергюссон оказался прав: не прошло и пары часов, как Николай Леонидович Коровушкин, великий российский ученый первой четверти XXI века, действительно стал постепенно привыкать и к тому удивительному положению, в каком оказался, и к месту, куда попал.
А к паре часов прибавились еще несколько часов, потом в океане зашло солнце, чтобы рано утром снова подняться и осветить три каравеллы, по-прежнему в непосредственной близости плывущие рядом, потянулся новый длинный день; и Николай Леонидович осваивался на этом загадочном корабле, неизвестно откуда взявшемся, все больше и больше, понимая и принимая то, что он мог понять и принять.
Невероятного, необъяснимого, непонятного, между тем, все равно здесь оставалось несравненно больше. Утешало разве лишь то, что столь же невероятным, необъяснимым, непонятным все это было и для всех остальных, кто непостижимым образом попал сюда еще раньше.
К понятному, не вызывающему никаких вопросов, относилось то, что все эти люди действительно были путешественниками по времени из будущих веков; здесь догадка ученого оказалась абсолютно верной.
Это было вполне логично. Действительно, если сам Николай Леонидович первым сумел отправиться по оси времени в обратном направлении, впоследствии у него непременно должны были появиться последователи.
Из каких именно веков они прибыли, путешествующие по времени не скрывали. Века обитания у всех были разными, – и относительно близкими для Николая Леонидовича с ассистентом Василием, и довольно далекими. Бородачи-новозеландцы жили, как выяснилось, в 2354 году. Французы в 2196 году. Американец Хью в 2132 году.
Длинноволосый итальянец, прибывший на этот таинственный корабль уже позже Николая Леонидовича, обитал в 2265 году, а три китайских ученых, объявившихся вслед за ним, отправились в путешествие по времени из своего 2097 года. Но про итальянца и трех китайцев все это выяснилось не сразу – поначалу новоприбывшим пришлось пройти такой же нелегкий период адаптации, какой проходил сам Николай Леонидович вместе с ассистентом Василием.
Вполне понятным для Николая Леонидовича оказалось и то, что все эти путешественники по времени намеревались, подобно ему самому, своими глазами увидеть, как Христофор Колумб будет открывать Новый Свет. Такое желание ученый хорошо понимал. Какое еще историческое событие можно сравнить с первой экспедицией великого адмирала, начавшейся 3 августа 1492 года?!
Естественным, разумеется, было и желание каждого побывать именно на «Санта-Марии». Однако дни, в какие путешественники по времени высаживались на флагманской каравелле Колумба, у всех оказались разными.
Американец Хью, например, попал со своей машиной времени на «Санта-Марию» самым первым – в день 4 августа 1492 года, когда Колумб уже вышел из Палоса в открытое море. Другие позже. Сам Николай Леонидович, если б не случилось небольшой промашки, подоспел бы раньше всех, еще за день до американца: ведь он намеревался проделать с Колумбом весь маршрут полностью и хотел начать прямо с мессы в кафедральном соборе Палоса в ночь перед отплытием.
Однако промашка имело место, и Николай Леонидович попал на «Санта-Марию» неизвестно, в какой точно день, во всяком случае, уже после американца, новозеландцев и французов.
Как бы то ни было, пока все это было понятным. А вот дальнейшее, что происходило с каждым из путешественников по времени после высадки на каравелле, сразу же становилось иррациональным, уже не поддающимся никаким разумным объяснениям.
Потому что каждый, как и сам Николай Леонидович, провел на «Санта-Марии» лишь несколько мгновений, а потом происходило одно и то же: все вокруг заволакивалось непроницаемой мглой, какая-то мощная неведомая сила подхватывала машину времени, словно пушинку, и переносила сюда, на палубу этого загадочного, неизвестно откуда взявшегося корабля, который для каравелл Колумба был невидимкой.
Сам этот корабль, как быстро понял Николай Леонидович, тоже был иррациональным, потому что вовсе не походил на корабль. Этим гордым словом его можно было бы назвать, пожалуй, лишь потому, что иррациональный предмет, на поверхности которого оказывались все путешественники по времени, держался на воде и плыл день за днем, придерживаясь какого-то определенного курса – шел параллельно испанским каравеллам и с той же скоростью, что они.
На самом же деле он представлял собой просто огромную плоскость из какого-неизвестного материала. Длиной ее можно было сравнивать с футбольным полем, ширина составляла метров двадцать. У плоскости не было ни заостренного носа, ни кормы, да и ничего другого не было, одна только поверхность, находившаяся почти вровень с водой.
Что приводило это неведомое плавучее средство в движение, было непонятно. Каким образом оно само знало, куда и с какой скоростью надо двигаться, тоже. Никаких следов на воде от его движения не оставалось.
Была еще одна необъяснимая вещь: по периметру огромную эту плоскость окружала невидимая, но непреодолимая стена – рука упиралась во что-то твердое, по чему можно было даже постучать, хотя стука не было слышно. На какой высоте она заканчивалась и заканчивалась ли вообще, было неизвестно.
Из-за невидимой преграды покинуть эту плоскость, плывущую по волнам океана, было невозможно. Хотя новозеландцы рассказали Николаю Леонидовичу, что они намеревались, было дело, вплавь добраться до «Санта-Марии», чтобы продолжать свои исследования на каравелле Колумба, раз уж ничего другого не остается.
Однако эта же невидимая стена уберегала иррациональную плавучую плоскость от волн. А по какой-то другой, неизвестной причине, на ней совершенно не ощущалась качка. Было еще одно удивительное явление: по ночам над плоскостью загорался не яркий, но все же вполне достаточный свет, исходивший неизвестно откуда...
Итак, все это было необъяснимым, невероятным, невозможным. И в первые часы своего пребывания здесь Николай Леонидович, сопровождаемый удрученным Василием и сочувственно-понимающими взглядами всех остальных собратьев по несчастью, потерянно ходил взад-вперед то по одному борту плавучей плоскости, то по другому, и время от времени от досады стучал кулаками в невидимую стену. А в голове его бились главные, жизненно насущные вопросы, ответов на которые здесь не знал никто.
Каким образом и с какой целью неведомая мощная сила переносит машины времени вместе с их экипажами с каравеллы Колумба именно сюда, на эту иррациональную плавучую плоскость? Почему плоскость плывет вместе с каравеллами, но на некотором расстоянии от них? Когда и чем это плавание закончится? И что это за диск, который считает своим долгом облететь каждую машину времени, когда она только появляется здесь?
Кстати, и с самими машинами времени, выстроившимися на борту плавучей плоскости в ряд, словно на смотре, тоже творилось, как быстро понял Николай Леонидович, что-то иррациональное. Точнее, что-то иррациональное творилось с приоритетом в их изобретении. И это была воистину загадка из загадок.
Потому что веселые новозеландцы Пит Фергюссон и Майкл Морган, пока не попали на плавучую плоскость, на полном серьезе были убеждены, что машину времени изобрели именно они, и случилось это в их 2354 году.
Вместе с тем итальянец, которого, оказалось, звали Джованни Манчини, прежде полагал, что это величайшее изобретение, потрясшее мировое сообщество – машина времени, – принадлежит ему, и что сделано оно на 89 лет раньше, то есть в 2265 году. Однако новозеландцы об этом не подозревали, хотя не такое это изобретение, машина времени, чтобы человечество могло бы о нем забыть, раз оно уже было однажды сделано!
В свою очередь самому Джованни, а новозеландцам тем более, ничего не было известно о том, что еще в 2196 году, за 69 лет до итальянца, истинными авторами первой машины считали себя французы Пьер Дюма и Роже Лемерсье. Причем за свое изобретение они получили Нобелевскую премию, а уж такой-то факт потомки должны бы помнить обязательно.
Приоритет французов, однако, мог бы оспорить американец Хью, построивший свою машину времени в 2132 году, иными словами, за 222 года до новозеландцев, за 133 года до итальянца, и за 64 года до французов. За свое изобретение, кстати, американец тоже получил Нобелевскую премию, как и множество других премий, о чем никто из живущих позже опять-таки непостижимым образом не слышал.
Но и сам Хью, как все другие, ничего не знал о том, что еще в 2097 году, за 35 лет до него, машина времени была построена в Китае. И что три китайских ученых, оповестив о своем величайшем изобретении мир, немедленно отправились в 1492 год, желая подтвердить тот факт, что Колумб каким-то образом раздобыл древнюю китайскую карту, на которой ясно были обозначены берега Америки.
И все-таки как можно было не знать того, что первым и истинным изобретателем машины времени был он сам, Николай Леонидович Коровушкин, потому что сконструировал ее раньше всех остальных?! Доказательство весом в полторы тонны, с двумя креслами экипажа, холодильником и душевой кабиной было налицо – стояло на этой иррациональной плоскости, поблескивая хромированными деталями.
Факт, однако, оставался фактом: убедившись в реальном существовании машины времени конструкции Н.Л. Коровушкина, все остальные были всего лишь слегка удивлены – тем, что и Н.Л. Коровушкин тоже, оказывается, входит в число многочисленных изобретателей машины времени. Никто из потомков об этом не подозревал. Имя же Н.Л. Коровушкина было всем хорошо знакомо по многим другим его славным научным свершениям, вошедшим в историю науки. Каким именно, никто из потомков не уточнял.
То сдержанное удивление, с которым была встречена его машина времени, потрясло Николая Леонидовича, пожалуй, едва ли не сильнее всего остального, что он увидел и пережил, попав на эту иррациональную плавучую плоскость.
Потом, немного освоившись и узнав о ее удивительных обитателях побольше, ученый не мог не осознать, что столь же потрясены должны быть и три китайца, которые хронологически были следующими после него изобретателями. Точно так же, как он, в качестве доказательства своего приоритета они могли предъявить тем, кто жил после них, диковинную машину, построенную в 2097 году и похожую на воздушного змея.
В свою очередь у американца Хью из 2132 года тоже, безусловно, испытавшего такое же потрясение, было неопровержимое доказательство для французов, итальянца и новозеландцев. Машина американца являла собой массивную конструкцию, точь-в-точь огромную металлическую бочку, поставленную на маленькие колесики. Над бочкой возвышался узкий помост, похожий на капитанский мостик, подняться на который можно было по металлической лестнице. На мостике громоздились какие-то странные агрегаты и еще одна бочка, поменьше, поставленная на попа. Не исключено, это тоже была душевая кабина...
А у французов из 2196 года было чем доказывать свой приоритет итальянцу и новозеландцам. Их машина времени, внешне похожая на шарообразный аппарат для подводных исследований, оказалась многоместной. Кроме самих авторов изобретения Пьера Дюма и Роже Лемерсье, она увлекла в путешествие по времени двух отважных исследовательниц – Франсуазу Вильнев, несколько сухопарую, но очаровательную ученую даму, и жизнерадостную блондинку Мари Куше, меньше всего похожую именно на исследовательницу.
В этом ряду внешне столь разных машин времени была и машина образца 2265 года, в которой путешествовал отважный итальянец Джованни Манчини, опередивший своим изобретением новозеландцев.
В общем, с истинным автором машины времени творилась полнейшая, необъяснимая несуразица. Выходило, что ее изобретали, начиная с Николая Леонидовича, неоднократно, причем каждый раз она, несомненно, была работоспособной. Потом о величайшем изобретении напрочь забывали, несмотря на все Нобелевские и прочие премии, что было, конечно, просто несовместимо со здравым смыслом. А спустя десятилетия изобретали снова, чтобы потом опять забыть.
На самой вершине этой изобретательской лестницы хронологически располагались новозеландцы Пит Фергюссон и Майкл Морган, прибывшие из 2354 года. Их машины времени оказались самыми компактными из всех – это и были металлические браслеты на запястьях с разноцветными огоньками, на которые Николай Леонидович обратил внимание в первый же момент. Но ведь и жили Фергюссон и Морган в XXIV веке, когда научно-технический прогресс должен был достичь непостижимых высот...
По правде говоря, узнав, что машину времени можно носить на руке в виде браслета, Николай Леонидович, человек XXI века, оторопел от изумления и на время даже забыл обо всех мучивших его вопросах. Но когда он, горя нетерпением, попросил новозеландцев рассказать о чудо-браслетах как можно подробнее, в ответ те смущенно заулыбались, словно Николай Леонидович допустил явную бестактность. Потом Пит Фергюссон ответил:
– Рассказать, Ник, нельзя! Мы приняли Соглашение! Сейчас, Ник, объясню.
Так Николай Леонидович вдобавок ко всему остальному узнал еще, что между всеми путешественниками по времени, по необъяснимым причинам оказавшимся на иррациональной плавучей плоскости, было принято Соглашение, и, подумав лишь секунду, понял, что это правильно. Даже очень правильно!
Соглашение, пусть и не запротоколированное какими-либо документами, было вот о чем: поскольку все жили в разных веках, то решено было, что никто ничего о своем времени, а тем более об относящихся к нему научно-технических достижениях никому не рассказывает. Иначе жившие в более ранние века могли бы получить преждевременные знания и затем использовать их, пусть даже непроизвольно, когда вернутся в свои родные времена.
А это сулило непредсказуемые последствия для тех веков, которые являются для них будущим. Возможно, привело бы к фатальным поворотам в ходе истории. Которые могли, не дай Бог, нанести непоправимый вред тем, кто вернется с этой плавучей поверхности в свои более поздние эпохи.
Само собой разумеется, строжайший запрет касался и машин времени, столь не похожих друг на друга. Устроены они, очевидно, были по-разному, к тому же Николай Леонидович подозревал, что и в самом принципе их действия были определенные различия. К некоторым, вполне возможно, сравнение подвижным пузырьком пространства-времени никак не подошло бы...
Но Соглашение есть Соглашение, и все его свято соблюдали. Хотя невзначай, конечно, иной раз проговаривались, но так, по мелочам, чтобы немедленно спохватиться.
Именно поэтому, например, француз Пьер Дюма осекся, когда, заведя разговор о некоем научном центре под названием Лапидовиль, вдруг осознал, что Николай Леонидович ничего о нем знать не может и не должен, раз прибыл из того времени, когда Лапидовиля еще не существует в природе.
Точно так же американец Хью не договорил, какими именно работами Николая Леонидовича Коровушкина, великого ученого XXI века, он восхищается в своем XXII веке. Потому что вовремя сообразил: вдруг Николай Леонидович прибыл сюда, на корабль, из того года, когда до этих работ ему еще очень-очень далеко.
Узнав же невзначай от Хью о своих грядущих открытиях, Коровушкин мог бы сделать их гораздо раньше, чем это должно было случиться при естественном развитии событий. Значит, опять-таки были вполне возможны непредсказуемые повороты истории, нежелательные события, испытать которые пришлось бы всем, кто живет в более поздние времена, когда они наконец в них вернутся.
А вернуться домой надеялись, конечно, все, потому-то и приняли Соглашение. Николай Леонидович тоже все понял и, борясь с естественным желанием, не пробовал выведать, какие именно его собственные научные заслуги войдут в историю науки.
Кстати, решено было также раз и навсегда прекратить всякие разговоры о возможных причинах всего происходящего. Разговоры не вызывали ничего, кроме досады, раздражения и нестерпимого для настоящего ученого ощущения, что его мысль бьется о какую-то невидимую преграду, преодолеть которую выше его сил. Возможно, более-менее реальные предположения обо всем можно будет строить только тогда, когда это необыкновенное путешествие хоть чем-нибудь закончится...
5
К концу второго дня пребывания Коровушкина на иррациональной плавучей плоскости, двигавшейся в океане без руля и ветрил, неведомая могучая сила перенесла на нее с каравеллы Колумба еще одну машину времени. На этот раз она была похожа на небольшие напольные весы, на которых и стоял ее экипаж, состоявший из одного человека.
Проявившись из пустоты, очередной путешественник по времени оглядел все, что было вокруг него, квадратными глазами и разразился длиннейшей тирадой на неизвестном никому, даже лингвистическому синхронизатору, языке. Потом соскочил со своих весов, на мгновение застыл на месте, бочком, осторожно обошел всех, кто в этот момент оказался рядом, но сейчас же снова разразился восклицаниями и мигом унесся куда-то в переднюю часть иррациональной плавучей плоскости.
Появившийся после этого ярко-красный диск деловито облетел оставшуюся без присмотра машину времени, издал мелодичный звон и быстро-быстро полетел вслед за ее хозяином, намереваясь, очевидно, зарегистрировать и его. Это, безусловно, должно было добавить ему новых ярких впечатлений.
Новоприбывшего, посовещавшись, решили пока предоставить самому себе – неизвестно было, как на столь эмоционального человека, только что испытавшего колоссальные психологические перегрузки, подействуют попытки немедленно вступить с ним в общение. Рано или поздно он все равно должен был потянуться к себе подобным, а деваться отсюда было некуда. Однако новоприбывший все не спешил тянуться.
– Стоит на месте, уставился на «Санта-Марию» и, похоже, все говорит сам с собой без умолку, – сообщил осторожно выглянувший из-за французского шара, чтобы посмотреть, что делает новичок, Майкл Морган. – Потому что жестикулирует без остановки. Сдается мне, в этом человеке течет южная кровь!
Три китайца, кстати, тоже весь этот день держались особняком. Судя по всему, они уже поняли то, что можно было понять, и смирились с тем, что понять было нельзя, но обсуждать ситуацию предпочитали между собой, хотя от общения не отказывались, изъясняясь на ужасающем английском языке. Когда их спрашивали о чем-нибудь, они отвечали, иногда сами задавали вопросы, а выслушав ответ, принимались между собой обмениваться мнениями на китайском.
Но почти все время китайские ученые проводили, сидя в нижней части своей машины времени и созерцая плывущие неподалеку испанские каравеллы. Иногда извлекали откуда-то коробочки с какой-то едой и начинали ловко орудовать палочками.
Сам Николай Леонидович вместе с Василием из-за переживаний и необыкновенных впечатлений вот уже второй день к еде вообще не притрагивался; лишь иногда ученый и его ассистент делали по глотку «Новотерской». Но к вечеру второго дня пребывания на плоскости природа взяла свое: проголодавшись, Николай Леонидович открыл холодильник.
Как и где питаются остальные путешественники по времени, если не считать китайцев, подметить он не успел. Теперь же, разглядывая полки, забитые продуктами, Николай Леонидович вдруг понял, что это было бы ему любопытно: к кулинарии во всех ее проявлениях он всегда был неравнодушен. Поймав себя на такой мысли, Николай Леонидович признал: она лишний раз свидетельствует, что к необыкновенным условиям, в которых оказался, он уже в значительной мере адаптировался. О том же говорит пробудившийся аппетит, отсутствием которого ученый обычно не страдал.
Скорее всего французы трапезничали внутри своего шара, у американца Хью машина времени тоже была достаточно вместительной для запаса продуктов, как и у итальянца Манчини.
С новозеландцами, носившими свои машины времени на запястьях, было сложнее. Вполне возможно, они питались какими-нибудь таблетками, которые умещались в карманах. Если так, налицо была технология далекого будущего, преждевременные знания, на счет чего действовало Соглашение, и об этом Фергюссон и Морган скорее всего будут помалкивать.
Доставая из холодильника упаковку с замороженными котлетами по-киевски (для готовки машина времени, естественно, была оснащена микроволновкой) и деликатесное филе селедки, исследователь размышлял о том, не сочтут ли собравшиеся на плоскости потомки столь же преждевременными для него, человека XXI века, знаниями рацион американца из 2132 года или французские рецепты 2196 года? Уж такие-то вещи держать в секрете, несмотря на Соглашение, было бы чересчур! Хотя вопрос был неоднозначным.
Потом Николай Леонидович отбросил все эти размышления прочь и решил, что сам он, по-товарищески, сейчас же пригласит всю компанию отужинать вместе с ним и Василием. В конце концов им-то скрывать что-либо от далеких потомков незачем.
Ученый усмехнулся. Вот уж где и речи не может быть о преждевременных знаниях, которые могут привести к необратимым последствиям! Все, связанное с ним, Николаем Леонидовичем Коровушкиным, и ассистентом Василием в том числе, например, котлеты по-киевски и деликатесное филе селедки, произведенное совместным предприятием «Санта Бремор», для всех присутствующих здесь уже история...
От мысли о совместном ужине на душе у Николая Леонидовича сразу потеплело. Из неприкосновенного запаса исследователь извлек бутылку «Посольской», потом вторую. Секунду подумав, вторую пока убрал, решив, что достать ее, холодную, можно будет в любой момент.
Солнце уже почти скрылось в Атлантическом океане – как раз в той стороне, куда держали путь каравеллы Колумба. На корме «Санта-Марии» появился огонек – это вахтенный зажег масляный фонарь. Такие же огоньки зажглись на идущих следом «Пинте» и «Нинье». Каравеллы с наполненными ветром парусами, едва освещенные призрачным светом бесчисленных звезд, бесшумными тенями скользили по легкой волне к великому открытию, которое ожидало дона Кристобаля Колона, как испанцы называли Христофора Колумба.
А Николай Леонидович Коровушкин, которого далекие потомки, он уже знал, будут почитать, как одного из крупнейших ученых XXI века (правда, за что именно неведомо), вскрывал упаковку с пластиковыми тарелками, собираясь как раз для этих потомков сервировать неприхотливый походный ужин. Даже более чем неприхотливый, потому что банкетных столов и стульев он в путешествие по времени не догадался захватить.
Ассистент Василий, наблюдая за занятием Коровушкина, изрек сентенцию:
– Шеф, это просто сюрреализм какой-то! Кафка отдыхает! Дружеский ужин с людьми из нашего будущего! А поужинать, кстати, давно пора.
Китайские ученые от приглашения отказались с церемонной, истинно китайской вежливостью. Видимо, в этот вечер не испытывали никакой потребности в общении, а хотели побыть в своем узком кругу.
Ну а все остальные не заставили себя ждать. Причем Франсуаза Вильнев и Мари Куше вышли из французского шара в платьях диковинного покроя, которые в конце XXII века скорее всего считались вечерними. Это неопровержимо доказывало, что француженки остаются француженками, даже путешествуя в машинах времени.
Разглядывая нижний край платья Мари, обрезанный причудливой волной, ассистент Василий застыл столбом. Толкнув его в бок локтем, Николай Леонидович пригласил всех к столу:
– Прошу присаживаться!
Подавая пример, он первым опустился на серебристую плоскость, поджав по себя ноги, словно татарский хан.
Мари грациозно опустилась рядом с Василием, томно повела взглядом вокруг себя и оживилась, найдя глазами музыкальный щипковый инструмент. Похоже, путешественнице по времени тоже довелось поработать в загадочном научном центре, который назывался Лапидовилем, потому что и ей был знаком русский язык:
– О, да ведь это же...
– Гитара, – смущенно подсказал Василий.
– Гитара, конечно, как я забывать! Старинный инструмент! Вы брать с собой даже в путешествие по времени гитара, – молвила Мари и погрозила Василию пальчиком. – Чтобы петь романсы под балконами прошлых веков? Вы романтик, которого не починить. Точнее не исправить.
Ассистент Коровушкина смутился еще больше.
Новозеландец Пит Фергюссон сразу же нашел для себя другой предмет интереса.
– Ого, – восхитился он тоном знатока-антиквара, взяв руки бутылку «Посольской». – Этикетка на вид старинная! Очень старинная!
– Дай взглянуть! – откликнулся Морган. – Чего же ты хочешь! Для нас этой бутылке три с лишним века.
Новозеландцы замолчали, переглянулись, и, возможно, оба подумали, что имеет место удивительный парадокс. Бутылке триста с лишним лет, этикетка на ней старинная, и тем не менее, и бутылка, и этикетка новенькие, да и на содержимом бутылки прошедшие века явно никак не сказались.
Николай Леонидович поддержал разговор:
– Вековой пыли на бутылке нет.
Он взял «Посольскую» из рук Моргана и разлил по пластиковым стаканам.
– Вы хотя бы знаете в своем далеком будущем, что такое водка? – спросил Николай Леонидович полушутя-полусерьезно. – Или для вас это уже реликт, легенда?
– Конечно, знаем, Ник! – ответил Фергюссон. – Лучшая водка у нас, это...
Он не договорил. Наверное, снова вспомнил о Соглашении.
Николай Леонидович поднял стакан, понимая, что на правах хозяина должен произнести первый тост, но подходящие слова никак не шли на ум. Вообще-то у них в лаборатории, в узком кругу, первым тостом на всех застольях были шутливые слова – «со свиданьицем!», но в данных сюрреалистических условиях они прозвучали бы, конечно, нелепо и двусмысленно.
– Тосты в ваших веках еще говорят? – поинтересовался ученый на всякий случай.
Неожиданно ответила французская исследовательница Франсуаза Вильнев. Причем по-русски – очевидно, и она прошла через таинственный Лапидовиль.
– Тосты обязательно говорить. Добрые слова соединяют людей.
Николай Леонидович наконец нашелся.
– За истинную науку, которой не страшны ни пространство, ни время! И за отважных людей, готовых их преодолевать!
– Прекрасные слова, – сказала Франсуаза, – браво, Николя!
Выпили все. Николай Леонидович с удовольствием отметил, что и филе селедки совместного предприятия «Санта Бремор» пришлось далеким потомкам по вкусу. Поинтересовавшись из научной любознательности датой изготовления, Пьер Дюма воскликнул:
– О-ля-ля! Полтора века прошло!
– Три с лишним века, – поправил его Пит Фергюссон.
Николай Леонидович налил по второй. Но после этого бутылка опустела – все-таки она была одна, а за товарищеским ужином собрались одиннадцать отважных ученых, готовых преодолевать пространство и время. И не только готовых, подумал Николай Леонидович, на душе у которого успело потеплеть, но уже преодолевающих. В преодолении случилась, правда, какая-то необъяснимая накладка, но все обязательно должно было кончиться хорошо.
И сразу же на ум пришел новый тост.
– За Христофора Колумба! – провозгласил Николай Леонидович. – За человека, благодаря которому мы встретились.
После второй на душе у Николая Леонидовича еще больше потеплело. У потомков, как более-менее близких, так и более далеких, явно тоже.
Пьер Дюма подцепил пластиковой вилкой очередной кусочек селедки, съел, прикрыл от удовольствия глаза, открыл и зачем-то посмотрел на Роже Лемерсье. Тот кивнул. Пьер извинился, встал, исчез на мгновение в своем серебристом шаре и сейчас же появился вновь, держа в каждой руке по пузатой бутылке.
– Наше французское шампанское, – объявил он. – Очень старое, 2172 года.
Пьер сел на место, но теперь поднялся итальянец. Извинившись, он тоже отлучился к своей машине времени, чтобы вернуться с двумя большими бутылками мартини.
– Вижу, – констатировал Николай Леонидович, в свою очередь поднимаясь, – шампанское и мартини в будущем не перевелось.
Вернулся он тоже с двумя бутылками холодной «Посольской». Стаканы наполнились вновь, а потом еще и еще. И все-таки какая-то скованность в разговоре явно чувствовалась, каждый, помня о Соглашении, боялся сказать что-нибудь лишнее. Иногда это приводило к трагикомическим ситуациям.
Так, например, когда Николай Леонидович задал невинный вопрос, стоит ли по-прежнему в самом конце XXII века в городе Париже, который он очень любил и не раз там бывал, Эйфелева башня, французы Дюма и Лемерсье, прежде чем ответить, шепотом о чем-то посовещались. Потом Лемерсье кивнул, и Дюма ответил:
– Стоит, Николя!
Такой ответ вызвал у американца Хью саркастическую усмешку.
– Эй, господа французы! Вы уж совсем, как дети! Словно в солдатики играете! Вот так секрет, стоит или не стоит ваша хваленая Эйфелева башня? Какое это может иметь значение для судеб мира?
Лемерсье обиделся.
– То, что ваша хваленая статуя Свободы уже обрушилась, для судеб мира уж точно никакого значения не имело, – сказал он сухо.
Американец оторопел.
– Как это обрушилась?! Когда?!
– Совсем недавно, – злорадно ответил Лемерсье. – В 2192 году.
Утешая американца, в разговор вступил новозеландец Фергюссон:
– Эй, Хью! Не переживай! Наши французы еще не знают, что через какое-то время статую Свободы восстановили. Это же исторический факт! В 20-х годах прошлого века. Для нас, конечно, прошлого. Для тебя – будущего. Так что все в порядке!
Возникшую было неловкую ситуацию окончательно разрядил Николай Леонидович, очень кстати вдруг припомнивший, что так и не знает, в какой именно день плавания Колумба он попал. На «Санта-Марии» они с Василием были вчера, а сегодня...
– Сегодня у нас тут 15 сентября 1492 года, – ответила на его вопрос исследовательница Франсуаза Вильнев.
– 15 сентября, – задумчиво молвил Николай Леонидович, бросив взгляд в ту сторону, где в свете звезд едва были видны силуэты каравелл. – Значит, Колумб уже побывал на Канарских островах, отремонтировал там «Пинту», давшую течь, и теперь, – он быстро подсчитал в уме, – уже девятый день плывет в океане. И мы вместе с ним. Скоро увидим Саргассово море.
Хронологию первой экспедиции Колумба, как она описывалась в исторических источниках, Николай Леонидович знал, разумеется, по дням, если не по часам. Все остальные путешественники по времени, естественно тоже.
И вот теперь наконец-то завязался общий оживленный разговор безо всяких оглядок на Соглашение, потому что речь зашла о давно минувших временах – о Колумбе, загадках, связанных с его экспедицией, и различных теориях, которые объясняли, почему Колумб был так уверен, что обязательно найдет за Атлантическим океаном большую землю. А эти теории стали появляться, начиная уже с XVI века. Интерес к ним то исчезал, то оживал снова, но, в общем, они всегда волновали любознательное человечество.
Американец Хью оказался убежденным сторонником теории, что первыми дорогу в Новый Свет проложили за двадцать лет до Колумба английские купцы из Бристоля, возившие в Северную Америку самое дешевое вино, к которому приучили непривередливых индейцев, и обменивали его на золото.
Свое открытие, боясь конкурентов, англичане держали в секрете. Но Колумб, побывав в 1477 году в Бристоле, мог все-таки о нем узнать от английского мореплавателя Джона Кабота, который на самом деле был Джованни Кабото, итальянцем по происхождению, родившимся в той же Генуе, что и сам Колумб.
Новозеландцы были склонны верить испанскому монаху-францисканцу Бартоломео де Лас Касасу, оставившему ряд трудов по истории и этнографии Центральной и Южной Америки. В одном из них, уже в 40-х годах XVI века, монах-историк прямо обмолвился, что сведения о неведомой земле за океаном Колумб получил от некоего безвестного штурмана, который сбился с курса, был унесен к неведомой земле, но сумел-таки вернуться на остров Мадейру, где как раз в это время находился Кристобаль Колон.
Французы склонялись к предположению, что, будучи в Бристоле, Колумб совершил плавание в Исландию, где и узнал о плаваниях в Северную Америку викингов, проложивших туда дорогу за пятьсот лет до великого адмирала.
К сожалению, наблюдая за каравеллами Колумба издали, с этой плавучей плоскости, узнать, есть ли у мореплавателя какая-то секретная карта, конечно, не удастся. На этом сходились все, и это всех огорчало. И все же даже наблюдения издали, конечно, тоже были бесценными для науки. Продолжать их надо было обязательно, несмотря на иррациональность всего, что произошло с путешественниками во времени, и неизвестность, ожидающую впереди. В этом тоже сходились все, хотя и отмечали, что все происходившее на каравеллах Колумба кажется довольно скучным.
Василий разогрел в микроволновке котлеты по-киевски. Бутылки постепенно пустели, потому что разговор о Колумбе нередко прерывался тостами. Николай Леонидович еще раз отлучился к своему холодильнику. Итальянец Манчини залезал в свою машину времени дважды.
Тосты провозглашались за каравеллу «Санта-Марию», за каравеллу «Пинту», за каравеллу «Нинью», за английского мореплавателя Джона Кабота, итальянца по происхождению и земляка Колумба, за отважных викингов, за Новый Свет, за Саргассово море, за остров Сан-Сальвадор в Багамском архипелаге, первую землю в Новом Свете, на которую суждено было высадиться Колумбу...
И наконец пришла минута, когда ассистент Василий взялся за музыкальный щипковый инструмент и запел.
Над Атлантическим океаном висели звезды. Наполненные ветром, шумели паруса каравелл, несущихся к Саргассовому морю. А рядом с ними над океаном летела песня, написанная российским бардом XX века, которую никто на каравеллах, конечно, не слышал, но которая вполне соответствовала ситуации:
Мы говорим не штормы, а шторма,
Слова выходят коротки и смачны.
Ветра, не ветры, сводят нас с ума,
Из палуб выкорчевывая мачты.
На иррациональной плавучей плоскости неподалеку от каравелл и предки, и потомки, пусть даже не все понимали слова, притихли. Мари Куше положила на плечо Василия руку...
И тут рядом с компанией появился еще один человек – тот самый новоприбывший путешественник по времени, который несколько часов так и простоял в потрясении и одиночестве где-то на носу плавучей плоскости.
– Кто вы? – хриплым голосом спросил он по-английски. – Где я?
Николай Леонидович налил в стакан водки и протянул незнакомцу. Это было лучшее, что он мог сделать в этот момент. Человек залпом осушил стакан. Дождавшись этого, Николай Леонидович ответил вопросом на вопрос:
– А вы кто?
– Мальтиец, – хрипло молвил незнакомец.
– Какой еще мальтиец? – удивился Николай Леонидович, обращаясь, скорее, ко всем остальным. – Если он с Мальты, так откуда машина времени? На Мальте никакой науки сроду не было.
Пит Фергюссон кашлянул.
– Тут, Ник, вы не правы, – сказал он. – Остров Мальта теперь у нас... В общем, поверьте, что машину времени там построить вполне могли.
Мальтиец, вертя в руках пустой стакан, уставился на новозеландца.
– Откуда вы знаете о моей машине времени? – выдавил он из себя.
Николай Леонидович взял у него стакан и налил еще. Мальтиец залпом выпил, поморщился и пробормотал что-то на неизвестном языке. Но теперь было ясно, что это мальтийский язык, которого лингвистический синхронизатор не знал...
– Вы присаживайтесь, – мягко сказал мальтийцу на правах хозяина Николай Леонидович Коровушкин. – Вам надо много понять и ко многому привыкнуть. Это будет не просто, но вот мы уже сумели понять и привыкнуть.
6
Утро 16 сентября 1492 года выдалось чудесным. Позади иррациональной плавучей плоскости, идущей, как и каравеллы, точно на запад, поднималось солнце, небо было безоблачным, вода спокойной. Остро пахло океаном – едкой солью, водорослями и еще какой-то неуловимой субстанцией, которой никто на свете так и не нашел исчерпывающе точного определения. Удивительным образом невидимая твердая преграда, окружавшая плоскость, защищала ее от волн, но пропускала запахи и звуки.
Пропускала она и попутный ветер. Он оказался довольно сильным, хотя почти не поднимал волн, а вместе с тем теплым.
Николай Леонидович Коровушкин стоял на носу иррациональной плоскости, рядом с бочкообразной машиной времени американца Хью, с удовольствием вдыхал воздух Атлантического океана и смотрел на плывущие в воде большие пучки зеленой травы, словно сорванной на каком-то сочном лугу.
– Саргассово море начинается, – сказал ученый ассистенту Василию. – Я его и раньше видел, но только сверху, из самолета, когда летал в Нью-Йорк на симпозиумы.
– Вы, шеф, видели его не раньше, а много-много позже, – поправил Василий.
– Ну конечно, позже, – согласился Николай Леонидович. – На пять с лишним веков.
В американской машине времени образца 2132 года отворилась узкая дверца, явно рассчитанная лишь на такого худощавого человека, каким и был Хью. Показался американец, похожий на Дон Кихота. Поздоровавшись с Николаем Леонидовичем и Василием, он бросил взгляд на «Санта-Марию», идущую поблизости на всех парусах, на «Нинью» и «Пинту», резво следующие за ней, и тоже стал смотреть на зеленую траву, покачивающуюся на воде.
– Вот и Саргассово море, как и следовало ожидать, – молвил Хью уныло. – Мне случалось плавать по нему на своей яхте.
Секунду помолчав, он добавил с досадой:
– А теперь я, черт знает на чем, по нему плыву! И чем все это закончится, тоже черт его знает. Я имею в виду, конечно, не Колумба, который, безусловно, откроет Америку, а всех нас.
После таких слов Николай Леонидович вдруг осознал, что утро, пожалуй, на самом деле не столь уж чудесное. Полная неопределенность с будущими перспективами не внушала большого оптимизма. Хотя вчерашний вечер с потомками, далекими и не очень далекими, конечно, удался на славу...
– Вот уже который день смотрю на эти чертовы каравеллы, – продолжал между тем Хью, – потому что надо же себя хоть чем-то занять, и, знаете, тоже до черта уже надоело! Не мог даже предположить, когда сюда отправлялся, что так будет! И вам тоже очень скоро надоест, вот увидите! Оказывается, ничего особо интересного, всего лишь живая иллюстрация к учебнику истории!
– Да, пожалуй, в общем, – согласился с таким мнением Николай Леонидович и перевел взгляд на флотилию Колумба.
Ясно было, что на каравеллах пучки травы в океане тоже уже заметили. Несколько раз матросы подцепляли их баграми и поднимали на палубы. Зеленую добычу рассматривали, оживленно обмениваясь репликами и жестикулируя. Наконец, на высокой корме «Санта-Марии» появился высокий человек, на которого сейчас же обратились взгляды всех остальных моряков. По крутому трапу человек спустился на палубу, взял у какого-то матроса зеленый пучок, рассмотрел его, протянул руку вперед, по ходу движения каравеллы, что-то сказал.
– Колумб утверждает, что эти водоросли – явный признак близкой земли, – зевнув, прокомментировал такую мизансцену Хью. – Сейчас он убедит всех, что еще немного, и впереди появится берег, благо ветер попутный. – Тут Хью слегка оживился: – Ого, вон тунец мелькнул! А вот еще один! Дальше будет еще больше! Я знаю, я сам их в Саргассовом море ловил, когда плавал на своей яхте.
– Однако Колумб очень сильно ошибается, – подхватил начальную часть его высказывания Николай Леонидович. – Через несколько дней ветер стихнет, и наступит штиль. Матросы начнут роптать. Если, конечно, все было именно так, как сообщают исторические источники.
– Так все и будет, кто бы сомневался, – молвил Хью. – А пока я, пожалуй, посплю еще немного.
И американец скрылся в своей машине времени.
Следующие дни подтвердили, что Хью был полностью прав. Ветер постепенно стихал. 21 сентября 1492 года утреннее солнце осветило удивительную картину: казалось, какая-то неведомая сила выбросила три каравеллы на бескрайний зеленый луг, во все стороны уходящий к горизонту. Паруса безжизненно обвисли, каравеллы едва ли не стояли на месте. Точно так же почти до нуля упала скорость плавучей плоскости. Наступал штиль.
Николай Леонидович провел эти дни, расхаживая по правому борту плавучей плоскости и наблюдая, без особого воодушевления, за всем происходящим на каравеллах. Компанию Коровушкину в основном составляли мальтиец и итальянец Джованни Манчини. Китайцы тоже взирали на каравеллы, но не выходя из своей машины времени. Старожилы плоскости относились к историческому плаванию Христофора Колумба совсем уж равнодушно.
Нельзя было, правда, не признать, что в действии, разворачивающемся на каравеллах, было довольно мало динамизма. Хотя даже на расстоянии можно было понять, что настроение моряков-испанцев заметно менялось к худшему.
Когда каравеллы только-только вошли в Саргассово море, оно оказалось полным огромных рыб, которых американец Хью назвал тунцами. Матросы с удовольствием их ловили и жарили на жаровнях. С каравелл доносился веселый смех. Теперь же, оказавшись во время штиля посреди необыкновенного моря, матросы явно приуныли, они собирались на палубах небольшими группками, о чем-то переговариваясь.
Разговоры смолкали, когда на высокой корме каравеллы – Николай Леонидович знал, что по-морскому она называлась шканцами – появлялся Колумб. Великий адмирал отдавал приказ измерить глубину, матросы бросали за борт лот – канат со свинцовым грузом на конце. По тому, что канат разворачивался до конца, ясно было, что лот не доставал дна.
Дождавшись результата промера, великий адмирал говорил что-то матросам, поднимался на шканцы и скрывался в своей каюте, чтобы через несколько часов снова появиться и отдать приказ еще раз промерить дно.
По всем признакам было видно, что недовольство матросов очень быстро растет. Это вполне соответствовало историческим источникам, из которых следовало, что матросов пугало необыкновенное море, сплошь покрытое травой, пугал штиль. Многим матросам казалось, что каравеллам теперь суждено оставаться на одном месте, пока не истлеют их паруса, а дерево не источат морские черви, а сами моряки к этому времени уже давным-давно умрут от голода и жажды.
Разговоры на палубах каравелл становились все громче, хотя отдельных слов нельзя было разобрать, а взгляды, обращенные на шканцы, все угрюмее. Сам Колумб во время штиля появлялся на них не часто.
Николай Леонидович подметил, что мальтийский изобретатель машины времени тоже мрачнеет день от дня вместе матросами Христофора Колумба.
– Вот и мы сейчас вроде них, – однажды молвил мальтиец, глядя на «Санта-Марию», – как и они не знаем своей судьбы.
– Они скоро откроют Новый Свет, – ответил Николай Леонидович, стараясь, чтобы голос прозвучал твердо.
– Это мы про них знаем, что они откроют, а они сами нет, – угрюмо возразил мальтиец. – А про нас самих хоть кто-нибудь знает?
– Должно же все это и для нас чем-нибудь кончиться, – сказал Николай Леонидович неуверенно. – Если так все случилось, должен же быть в этом какой-то смысл!
Еще через два дня, вновь в соответствии с историческими хрониками, задул сначала слабый, но быстро набирающий силу восточный ветер. Каравеллы двинулись дальше к западу, а вместе с ними синхронно стала набирать ход плавучая плоскость. И на ней тоже продолжалась своя жизнь, уже почти переставшая быть для Николая Леонидовича удивительной. Население плоскости продолжало увеличиваться – появлялись новые машины времени, которых та же неведомая сила переносила сюда с борта «Санта-Марии».
Однако одна из машин, построенная голландцем Йоханом ван Боммелем из Роттердама, явилась для Николая Леонидовича настоящим потрясением. Потому что голландец, оказывается, построил свою машину еще в 1999 году, то есть в самом конце XX века, опередив, правда, ненамного, самого Николая Леонидовича.
Вот это было уже ни в какие ворота! Ведь до появления ван Боммеля Николай Леонидович, несмотря на всю катавасию с изобретением машины времени, был непоколебимо уверен, что первым, кто ее сконструировал, был, конечно, он сам, пусть по необъяснимой причине о его приоритете забыли. Поэтому над всеми последующими изобретателями Николай Леонидович в глубине души ощущал определенное моральное превосходство, хотя этого, конечно, не показывал.
И вот объявился человек, построивший машину времени еще раньше, и Н.Л. Коровушкин увы, стал лишь одним из многих последующих ее изобретателей.
Теперь пришел черед самому Николаю Леонидовичу испытать ни с чем не сравнимое удивление: как это могло быть, что ни он, ни современный ему мир, ничего не знали о Йохане ван Боммеле?! Потрясен, естественно, был и сам голландец, утверждавший, что в 1999 году о его великом изобретении писали газеты всего мира, а сам он не сходил с экранов телевизоров.
В конце концов Николай Леонидович смирился с тем, что ван Боммель его опередил. Да и что еще ему оставалось? А голландец смирился со всем остальным.
Другие новоприбывшие машины времени были из разных времен, но изобретены позже, чем машина Николая Леонидовича. Одна из них, похожая на большой диван, как выяснилось, прибыла аж из 2656 года, и из страны, о которой все предшествующие путешественники по времени вообще ничего не знали. Экипаж машины, на этот раз многочисленный, из пяти человек, изъяснялся на очень странном языке. Лингвистический синхронизатор иной раз угадывал в нем слова и обороты из исландского, норвежского и португальского языков.
И держались эти пятеро, когда прошли обычный путь адаптации на плавучей плоскости, крайне обособленно, не то что симпатичный и общительный голландец ван Боммель.
Вот с ним Николай Леонидович, можно даже сказать, подружился, причем очень быстро, и общался с голландцем куда больше, чем со всеми остальными. Наверное, особой привязанности способствовало то, что обоих разделял не слишком большой временной интервал. Конечно, о Соглашении Николай Леонидович не забывал, раз жил позже голландца, но все равно тем для разговоров находилось немало. Самому же ван Боммелю и вовсе не было необходимости что-либо скрывать, раз он жил в 1999 году и был для Николая Леонидовича уже историей, хотя и близкой.
Правда, о принципе действия своей машины времени ван Боммель рассказывать не стал, раз Николай Леонидович умалчивал о своей. Хотя ван Боммель все же оговорился, что поначалу попал не на «Санта-Марию», как собирался, и даже не в Испанию, а в Лиссабон 1492 года, но потом сумел исправить оплошность. В ответ Николай Леонидович тоже великодушно признался, что и у него случились кое-какие недоразумения с блоком переноса.
В основном же беседы велись о голландской живописи, об Амстердаме и Делфте, в которых Николаю Леонидовичу доводилось бывать, об Антони ван Левенгуке, великом голландском изобретателе микроскопа, о ветряных мельницах, каналах, пронизывающих всю Голландию, русском царе Петре, который учился в Голландии морскому делу, и о голландском писателе Эдуарде Дауэсе Деккере, известном под псевдонимом Мультатули. Эти разговоры помогали коротать время, и вдобавок и Николай Леонидович, и ван Боммель, осознавали, что беседы вносят в сюрреалистическое существование на этой абсурдной плавучей плоскости, взявшейся неизвестно откуда, хоть какую-то рациональную материю.
Саргассово море между тем закончилось, испанские каравеллы снова вышли на чистую воду, продолжая западный курс. Сентябрь 1492 года подходил к концу.
Теперь путешественников по времени собралось столько, что прежнего единения уже не могло быть. Образовались и продолжали образовываться, как это всегда бывает в больших коллективах, различные группки – или по национальным признакам, или по близости времен. Чем меньше был временной промежуток, как например у Николая Леонидовича с ван Боммелем, тем легче сходились люди. Чем больше, тем труднее.
Однако ученый стал вдруг подмечать, что ассистент Василий, захватив старинный музыкальный щипковый инструмент, все чаще стал проводить вечера в обществе Мари Куше, очаровательной французской исследовательницы из 2196 года. Из-за какой-нибудь отдаленной машины времени, которые теперь прямо-таки теснились на плавучей плоскости, доносились аккорды и слова песен. Мари тоже пела под аккомпанемент Василия какие-то свои французские песни.
В конце концов Николай Леонидович, по праву шефа и старшего товарища, решил даже сделать ассистенту внушение.
– Ты, Василий, смотри, не увлекайся! – молвил он строго. – Она старше тебя на два века! Не забывай об этом! И вообще...
– О чем это вы, шеф? – удивился Василий, но почему-то, однако, отвел глаза в сторону.
– Сам знаешь о чем! – строго сказал Николай Леонидович. – О том, что на гитаре много играешь!
– Да что вы, шеф, – смущенно ответил Василий и зачем-то вдруг добавил: – У меня девушка в Москве! А тут такая возможность поупражняться во французском языке. К тому же Мари не два века старше, а поменьше...
– Смотри! – значительно повторил Николай Леонидович и перевел разговор на другую тему. – Ужинать пора! Сходи позови ван Боммеля.
В следующее утро небо обложили черные тучи, казалось, все вокруг насыщено электричеством, хотя пока лишь где-то далеко впереди, у самого горизонта, иногда вспыхивали зигзаги молний. Теперь почти все путешественники по времени собрались на носу плоскости, глядя на горизонт. Должно быть, все, как и сам Николай Леонидович, вдруг ощутили неясную тревогу, которая была словно разлита в воздухе.
Тревожное ожидание царило и на каравеллах, моряки готовились к урагану. На шканцах «Санта-Марии» появился Колумб, отдал какой-то приказ. Матросы начали сворачивать паруса. Но двигались моряки как-то нехотя.
В этот момент у Николая Леонидовича к чувству тревоги вдруг добавилось острое предчувствие: развязка необыкновенного путешествия на плавучей плоскости, возможно, уже близка. До Нового Света оставалось лишь несколько дней пути. А что будет дальше?
Сам Колумб, открыв остров Сан-Сальвадор в Багамском архипелаге, первую землю в Новом Свете, должен был затем обследовать несколько соседних островов и двинуться дальше, чтобы открыть Кубу и Гаити. Неужели и дальше эта плавучая плоскость будет идти вслед за каравеллами великого адмирала?
Но от таких мыслей Николая Леонидовича отвлекли бурные события, разворачивающиеся на «Санта-Марии»: на каравелле наконец-то вспыхнул бунт, о котором дружно сообщали все исторические хроники, – матросы хотели принудить Колумба повернуть назад. Правда, на деле бунт, как оказалось, продолжался совсем недолго, да и был каким-то совсем несерьезным.
Один из матросов вдруг бросил канат и стал бурно жестикулировать, показывая то вперед по курсу «Санта-Марии», то назад, на шкафут, где стоял Колумб в окружении нескольких офицеров. Видимо, это был призыв, оказавшийся последней каплей. Мгновение спустя толпа матросов ринулась к трапу, чтобы подняться на корму. Офицеры обнажили шпаги, один из них плашмя ударил лезвием первого из матросов, поднявшегося на шкафут.
Но тут же, словно только этого и дожидаясь, черное небо пролилось потоком воды, высокая волна подняла корму каравеллы, а нос «Санта-Марии» едва не скрылся под другой волной. Бросившись к румпелю, Колумб выровнял судно, что-то крикнул матросам, и те поспешно вернулись на палубу, чтобы с лихорадочной быстротой убирать паруса.
В мгновение ока океан разбушевался не на шутку. Три каравеллы с огромной скоростью неслись вперед, то взлетая на волнах, то проваливаясь в бездну. Словно сам Бог морей пришел на помощь Колумбу, чтобы погасить бунт, едва начавшийся, и приструнить мятежников. Однако и самому великому адмиралу тоже пришлось испытать на себе крутой нрав божества.
Зато над плавучей плоскостью гнев Бога морей оказался не властным. Удивительным образом она продолжала двигаться рядом с каравеллами столь же ровно, как и всегда, не испытывая ни малейшей качки. Иной раз волны поднимались выше нее, но на саму плоскость не попадало ни капли, хотя на ней стало ощутимо прохладнее.
Шторм продолжался всю ночь и весь следующий день. Теперь уже сам океан с огромной скоростью нес каравеллы, на которых были убраны все паруса, на запад. А на третье утро океан снова был спокоен, и над тремя каравеллами засияло солнце. Только теперь почему-то впереди шла «Пинта», а «Санта-Мария» следовала за ней, немного опережая третью каравеллу – «Нинью».
В ночь на 12 октября 1492 года на плавучей плоскости никто не спал, открытие Америки неумолимо приближалось, а уж такой-то момент пропускать никому не хотелось. Очень ярко светила луна, освещая спокойную гладь океана, хорошо было видно, как расхаживает по шкафуту «Санта-Марии» Колумб. В эту ночь, словно предчувствуя свое великое открытие, великий адмирал тоже не ложился.
Каравеллы Колумба все ближе подходили к острову Сан-Сальвадор, но сам глава экспедиции этого еще не знал. Путешественники по времени знали и ждали, когда с мачты «Пинты» матрос по имени Родриго де Триана крикнет во весь голос: «Земля!»
На самой плавучей плоскости, между тем, в это время творилось нечто совсем уже невероятное: машины времени самых разных эпох и стран стали теперь появляться едва ли не поминутно.
В этом хаосе уже ничего нельзя было понять. Над плоскостью метался ярко-красный диск, описывая замысловатые траектории, облетая то одну новую машину времени, то другую. Растерянные голоса новоприбывших слились в сплошной непрерывный гул, но старожилы, увлеченные приближающимся открытием Америки, не обращали на новичков никакого внимания. В какой-то момент Николаю Леонидовичу показалось, что рядом с ним в толпе новичков вдруг промелькнуло и сейчас же исчезло удивительно знакомое лицо, которое он не раз видел на портретах, но кто это, он вспомнил лишь в тот самый момент, когда на «Пинте» вдруг ударил пушечный выстрел. Это означало только одно: Родриго де Триана уже выкрикнул свое знаменитое слово – «земля!».
А сам Николай Леонидович в этот момент наконец сообразил и растерянно вымолвил:
– Эдисон! Томас Эдисон!
Поверить в то, что великий изобретатель тоже, оказывается, умудрился построить машину времени, о которой все последующие поколения опять-таки по необъяснимой причине забыли, Николай Леонидович не мог: в его голове сразу же завертелся год рождения Эдисона, который запечатлелся в его памяти еще со времен студенчества – 1847 год. Это же был XIX век!
Но довести эту мысль до конца Николай Леонидович не успел: над океаном пролились лучи восходящего солнца, и в тот же момент впереди все увидели зеленую полоску – остров Сан-Сальвадор Багамского архипелага, первую землю Нового Света, который открыл Христофор Колумб.
Каравеллы великого адмирала, приспустив паруса, все ближе подходили к острову. Моряки на палубах ликовали.
А перед иррациональной плавучей плоскостью из воды вдруг поднялась полукруглая арка из неведомой субстанции, больше всего походившая на радугу, но в которой был только один цвет – красный; и плоскость медленно стала втягиваться в эту арку.
Стоявший рядом ван Боммель сжал руку Николая Леонидовича, словно тисками, но тот ничего не замечал. Как и все, кто был рядом, оторопев, он следил за тем, как, пройдя арку, плоскость метр за метров растворяется в воздухе вместе со всем, что на ней было – и теснившимися, словно на складе, машинами времени разных эпох и стран, и стоявшими на плоскости плотной толпой людьми.
Первой исчезла бочкообразная машина американца Хью, поглотив заодно целую группу стоявших на самом носу путешественников по времени. Оказавшиеся за ними, в испуге отступали, но им мешали те, что были сзади, а плоскость между тем ощутимо стала набирать ход.
Исчез серебристый шар французских путешественников по времени из 2196 года, так и не рассказавших Николаю Леонидовичу, что это за будущий научный центр Лапидовиль. Пришел черед его собственной машины времени, но сам он в этот момент находился далеко позади нее и успел еще увидеть, как прошли арку и исчезли машины китайцев, итальянца Манчини, затем мальтийца...
И наконец плоскость пронесла сквозь красную арку самого Николая Леонидовича Коровушкина.
А в следующее мгновение ученый оказался в своей лаборатории, за письменным столом. В дальнем углу лаборатории ассистент Василий сидел за компьютером, углубившись в какие-то расчеты. Никаких следов машины времени в лаборатории не было, и Николай Леонидович никогда над ее изобретением не работал.
Неплохо, конечно, было бы побывать, например, при открытии Америки Колумбом или каких-нибудь иных важных исторических событиях, да и кто бы этого ни хотел, но пусть такие вымыслы сочиняют фантасты. Да и вообще подобные легковесные мысли посещали Николая Леонидовича крайне редко, а в последнее время голова его была занята совсем другими вещами.
Не так давно Николай Леонидович сформулировал важный постулат в области теоретической физики и получил за это престижную научную премию. Поневоле то и дело приходилось общаться с журналистами, несмотря на все прежние зароки. Вот и теперь по ту сторону стола сидела бойкая экстравагантная особа, и Николай Леонидович отвечал на ее вопросы. При этом брови ученого поднимались все выше, и он чувствовал, как в нем нарастает раздражение, потому что ясно было, что слова его падают в пустоту.
Когда журналистка задала очередной вопрос, ученый наконец не выдержал.
– Напомните, голубушка, как вас зовут? – попросил он вкрадчиво.
– Петрова Елена, – одаривая ученого очередной лучезарной улыбкой, отозвалась журналистка.
Николай Леонидович взорвался.
– Постарайтесь, Петрова Елена, никогда больше не попадаться мне на глаза! Это уже ни на что не похоже! Придти за интервью к ученому и не иметь ни малейшего представления даже об азах науки! Вот я позвоню вашему главному редактору!
Петрова Елена сначала ничего не поняла, потом не могла поверить, что уничтожающие слова ученого обращены именно к ней, но наконец вспыхнула, ударилась в слезы, подхватила сумочку и бросилась к двери.
– Представляю, что это за журнал такой – «Любознайка»! – говорил ей вслед Николай Леонидович. – И что это за главный редактор, который ее в этом журнале держит!
Где-то в глубинах Галактики в некий момент времени происходила беседа между двумя какими-то существами, разными по своему служебному положению.
– Ну докладывайте, – сказал руководитель Высшей Галактической Инспекции.
– Дело рядовое, – начал старший инспектор-исполнитель, – во вверенном мне секторе выявлен очередной случай научного достижения, способного принести цивилизации огромный вред. Речь идет о третьей по счету планете желтой звезды 87640387.
– Дальний конец вашего сектора, – вставил слово руководитель.
– Очень дальний, – согласился старший инспектор. – В данном случае тамошние туземцы открыли способ перемещения по оси времени. Сам по себе, конечно, он вполне очевиден и освоен многими цивилизациями. По необходимости применяется самой Высшей Инспекцией, что потребовалось и теперь.
– Продолжайте, – молвил руководитель.
– Но в данном случае я должен был принять меры, – продолжал старший инспектор. – Они вызваны тем, что данная цивилизация по типу развития, безусловно, относится к особому классу, которому подобное открытие, как и многие другие, полностью противопоказано. Нет никаких сомнений, что с его помощью туземцы непременно принялись бы перекраивать естественный ход развития своей истории, что привело бы к катастрофическим последствиям, поскольку наверняка попытки были множественными.
– Что, тамошние туземцы чрезмерно бойки? – поинтересовался руководитель.
– Не то слово! – в сердцах отозвался старший инспектор. – Знали бы вы, что они творят даже с самыми безвредными вроде бы открытиями!
– Тем не менее даже подобные формы разумной жизни имеют право на существование и развитие, пусть и под постоянным контролем, – задумчиво произнес руководитель. – С Кодексом не поспоришь.
– Не поспоришь, к сожалению! – вырвалось вдруг у старшего инспектора, но он тут же поправился: – То есть именно не поспоришь. Кодекс есть Кодекс!
Дальше старший инспектор заговорил строгими чеканными фразами:
– В полном соответствии с Кодексом и ничуть не выходя за рамки инструкций, исполняя свои обязанности и пользуясь всеми определенными Кодексом возможностями, я принял необходимые меры, чтобы спасти цивилизацию от хаоса.
– Ваша квалификация всем хорошо известна, – ободряюще молвил руководитель Высшей Галактической Инспекции. – Наверняка и на этот раз все было устроено наилучшим образом. Продолжайте!
Старший инспектор продолжал:
– На этой планете, знаете ли, есть временной период, который туземцы называют началом эпохи Великих географических открытий. Все началось с плавания туземца по имени Христофор Колумб.
Старший инспектор немного помедлил:
– Вот мне и пришлось позаботиться, чтобы названный Колумб получил информацию, будто бы некий другой мореплаватель, оставшийся неизвестным, незадолго до самого Колумба уже открыл огромную землю, лежащую на этой планете за океаном, который называется Атлантическим. Вследствие этого названный Колумб проявил огромную волю, чтобы организовать экспедицию на поиски этой земли, точно зная курс, каким вести свои корабли.
– Да, это вполне естественно, – задумчиво протянул руководитель.
– Должен особо подчеркнуть, – поспешно сказал старший инспектор, – что исторические события на данной планете я никоим образом не опережал. Открытие материка за океаном, впоследствии названного туземцами Новым Светом, было уже неизбежно. Однако плавание этого Колумба я превратил в своеобразную ловушку для всех, кому суждено на этой планете в разные эпохи постичь способ перемещения вдоль оси времени.
Старший инспектор еще немного помедлил, ожидая реакции руководителя. Тот пока молчал, но это молчание явно было благосклонным.
– Я исходил из того, что для туземцев данной планеты открытие Нового Света стало одним из самых масштабных исторических событий, – заговорил старший инспектор. – Оно само по себе должно было привлечь любого, кому уже много после него суждено было постичь способ перемещения по оси времени. Вдобавок, связанные с открытием Америки некоторые исторические загадки, о чем я тоже позаботился... Заметьте, речь идет об ученых, стремящихся к истине, а кто же еще способен сконструировать машину времени... на этой планете данное изобретение называется именно так... если не ученый. Словом, в конце концов каждый изобретатель машины времени непременно должен полюбопытствовать, как именно Колумб открывал Америку, и оказаться на корабле Колумба. Иначе какой же он ученый!
– Такая ловушка, конечно, должна работать, – задумчиво протянул руководитель.
– Дальше, собственно, уже детали, – продолжал старший инспектор. – С корабля этого Колумба каждый из путешественников по времени немедленно попадает в устроенный мной плавучий межвременной оазис, который сопровождает экспедицию мореплавателя на всем ее протяжении. Сюда по мере поступления постепенно попадают машины времени всех эпох. Особенно много их собирается в самый момент открытия Нового Света, присутствовать при котором желает большинство создателей машин времени. Хотя некоторые предполагают сопровождать экспедицию с самого начала.
– Действительно бойкий народец, – проговорил руководитель.
– Среди деталей, разумеется, есть такая, – продолжал старший инспектор. – Как только любой создатель машины времени оказывается в плавучем оазисе, в его собственной эпохе об этом изобретении немедленно забывают. Механизм произведенного мной для этой цели воздействия, сами знаете, хорошо отработан. В результате чего машину времени изобретают затем заново, иногда многие десятилетия спустя. Словом, плавание этого Колумба собирает абсолютно все машины времени, изобретенные за всю историю этой цивилизации, начиная с самой первой и до последней.
– Все предельно ясно, старший инспектор! – одобрительно сказал руководитель. – Как только Колумб открывает этот свой Новый Свет, изобретатели возвращаются в свои эпохи, лишенные памяти о сути своего изобретения. Таким образом каждой из машин времени, изобретенных на этой планете, неминуемо суждено там исчезать, словно ее не было вовсе.
– В том-то и дело! – подхватил его слова старший инспектор. – И пусть даже до отправления на корабль Колумба изобретатель успел побывать в каком-то другом временном моменте и, допустим, умудрился изменить ход истории, все исправляется автоматически. Какое же изменение хода истории, если не было вызвавшей его машины времени!
– Великолепная работа, тонкая работа! – воскликнул руководитель. – Впрочем, как всегда!
– Все сконструированные туземцами машины времени, – договорил старший инспектор, – пронумерованные и классифицированные по порядку создания, отравляются в хранилище Высшей Инспекции, открытое для служебного доступа.
– Ну, разумеется, – заключил руководить Высшей Галактической Инспекции, – это уж как заведено. Еще раз повторяю: великолепная работа, поздравляю! А что еще происходит в вашем секторе?
