Обратные билеты у нас были до Петербурга. Для Даши это стало новостью, и мне, по-моему, так и не удалось ей внятно объяснить, почему я так поступила. Дело в том, что в Петербурге нам предстояло побывать в двух местах: обследовать точку на Приморском проспекте, а также навестить бывшего папиного тренера. И то и другое казалось мне важным. Точка была последней оставшейся, и я надеялась, что найду там Nazi Ort или хотя бы его следы. С тренером же мне хотелось побеседовать хотя бы просто потому, что это был единственный человек, который смог бы мне рассказать о моем отце. Но в Москве у меня было совершенно неотложное дело, и мне требовалось там присутствовать завтра. Поэтому заезд в Питер я спланировала как пробный, чтобы вернуться сюда позже, уже точно зная зачем. Примерно так звучала версия в моем пересказе, хотя на самом деле главную роль здесь сыграл тот факт, что билеты Дортмунд—Москва были только в самый неудобный аэропорт города, который я ненавидела, либо в бизнес-классе, и я пожалела нашу бухгалтерию.

Изложив Дарье Филипповне the situation, я добавила, что ей пора закрепить навыки самостоятельной работы, поэтому в одно из этих мест на разведку поедет она, в другое — на разведку я. Оставив багаж в Пулково, мы кинули жребий — у кого окажется длиннее ноготь на левом мизинце, тот поедет беседовать с тренером, у кого короче — отправится на Приморский проспект. Длиннее оказался у Дарьи, и я отправилась на Приморский проспект с некоторой радостью, потому что слегка побаивалась разговора с тренером об отце. Пусть Дарья вытянет из него информацию о поездках и интересах Кутузова, а я морально подготовлюсь к серьезной беседе, когда приеду в Питер специально для этого.

Петербург как город уникален. Он представляет собой олицетворение типичного российского интеллигента: молодой, но уже постаревший, помятый, обшарпанный, не нашедший своего места в жизни, не научившийся зарабатывать, спивающийся, но гордый и хранящий ряд претензий к окружающим. Мне представляется образ такого сорокалетнего сутулого хрена с залысинами, в сером плаще и треснутых очках. Он защитил когда-то кандидатскую по фонарям в творчестве Достоевского и до сих пор живет с мамой и тараканами в коммуналке, преподает на полставки историю царизма дебилам в судостроительных училищах, по весне репетиторствует с абитуриентами, стыдливо принимая мелкие купюры, и все надеется, что когда-нибудь шестеренки времени повернутся вспять, сменится власть, срочно понадобятся специалисты по фонарям Достоевского, в двери коммуналки постучат вежливые господа в пенсне и позовут возглавить министерство культуры. Окружающая реальность видится ему такой же скверной, как когда-то виделась Достоевскому, именно к ней он адресует все претензии. Ему бы сбрить клочковатую бородку, вымыться как следует в своем коммунальном тазу, прочесть пару книжек, окончить курсы бухгалтеров, вспомнить english и в итоге найти работу менеджером по логистике в крупной строительной фирме, поднимаясь год за годом к директорату. Но он считает, что ему не повезло с эпохой, властью, соседями, женщинами, общим упадком нравов и студентами, у которых морды юных уголовников, и они на днях сперли у него последний мобильник. Естественно, главный предмет возмущений и зависти — это богатый сосед, который покупает иномарку за иномаркой, строит безвкусные коттеджи с куполами, а сам напрочь лишен духовности, никогда не читал Достоевского, а диплом свой купил в переходе на лотке «все по десять рублей». А ведь на его месте мог быть он. Примерно так выглядит претензия Питера к Москве.

То место, куда я попала, меня сильно озадачило. За забором стояло величественное трехэтажное здание: квадратная коробка из мрачного красного кирпича, пышно отделанная золотом и веселой разноцветной лепниной — словно на каземат повесили индийскую слоновью сбрую. Там, где у обычных домов находится подъезд, у питерских, как известно, находится парадное. Здесь же парадное было немыслимо парадного объема и занимало почти весь фасад. Что-то неисправимо азиатское ощущалось в этом. Я вынула свой новый смартфончик и сделала пару снимков. По крайней мере, фотокамера в новой модели оказалась заметно лучше, чем в моем старом, это было приятно.

— Нравится? — раздался над ухом бархатный голос. — В это время года он необычайно красив.

Я обернулась. Передо мной стоял типичный питерец средних лет, одетый в дизайне здания — плащ на нем был строг и мрачен, но на руках искрились неуместно веселые браслеты, а голова оказалась тщательно выбрита и тоже сверкала. Таким же необычным выглядело и лицо — достаточно скуластое и тоже слегка напоминавшее мрачный каземат, на который повесили нечто, совершенно не вяжущееся с общим дизайном: искреннюю улыбку.

— Да, — ответила я. — Это здание великолепно. Я прилетела сюда из Германии, чтобы его увидеть.

Признаться, я рассчитывала, что фраза о Германии удивит обладателя казематного лица с бархатным голосом, и он вывалит мне кучу ценной информации. Но я ошиблась: Германия его не заинтересовала.

— Да, он считается крупнейшим в Европе, — кивнул незнакомец с такой скромностью и кротостью в голосе, словно речь шла про его intima собственность. — Со всего мира приезжают посмотреть…

В этот момент мне показалось, что я, наконец, обнаружила то самое Nazi Ort. Но я не спешила.

— А вы сами — отсюда? — Я аккуратно кивнула на здание.

— Нет места для человека, нет времени, — нараспев ответил он, насмешливо глядя на меня, — есть лишь вечный путь спокойствия, который суть — избавление от страданий.

Это был, очевидно, какой-то пароль, пусть даже интуитивный. Но я не представляла ответа даже в общих чертах.

— В целом солидарна, — произнесла я на всякий случай. — Но жизнь слишком коротка, чтобы посвятить ее беготне от страданий. Человек, чья единственная цель — убежать от страданий, попросту недостоин этого, я полагаю. Страдания — лишь следствие неэффективного жизненного менеджмента и ошибок в логистике жизненного пути. Исправьте их — и вас ждет небывалый рост продаж внутреннего позитива.

На лице незнакомца проступила такая богатая гамма эмоций, которую не опишешь в двух словах. Это выглядело как восторг, с которым человек обернется на свою любимую кошку, если она вдруг заговорит человеческим языком, хотя произнесет откровенную чушь. Некоторое время незнакомец разглядывал меня, а я внимательно следила за ним. Определенно ему мой ответ понравился.

— И давно вы живете в Германии? — спросил он весело и, не дожидаясь ответа, предложил: — Давайте познакомимся, сестра! Меня зовут…

Не дослушав, я протянула ему ладошку привычным жестом.

— Меня зовут Илена Сквоттер.

— Вы разрешите мне вас назвать просто Скво? У индейцев так называли женщин, а вы…

— Нет, — перебила я. — Меня нельзя называть Скво. Можете называть меня Илена Петровна.

— Елена Петровна? — оживился незнакомец. — Елена Петровна! Потрясяюще! Как Блаватскую, да?

— Да, — сухо ответила я. — Как Блаватскую.

— А позвольте нескромный вопрос… — ехидно начал он, но я покачала головой.

— У нас и так слишком много вопросов повисло в воздухе без ответа. Давайте разберемся сперва с ними: я спросила о вашем отношении к вот этому зданию. — Я ткнула пальцем. — Вы меня проводите туда?

— Безусловно, — кивнул он, доставая из плаща реликтовые карманные часы. — Через семнадцать минут откроется.

— Вы так об этом буднично говорите, — произнесла я с укоризной, — словно это гастроном.

Я снова ожидала, что мне наконец объяснят смысл этого здания, но снова не дождалась ясности.

— Как? Вам не нравится немецкая пунктуальность? — усмехнулся он. — Вы же из Германии?

— Вообще-то я не из Германии, — призналась я. — Просто ездила туда. Скажем, за покупками.

— Как интересно, — снова усмехнулся он. — И что купили?

— Парашют и акваланг, — сообщила я. — А моя подруга — примус и фонарик.

Он отступил на шаг и посмотрел на меня с большим уважением.

— И где же все это?

— Осталось в камере хранения. Не идти же сюда с аквалангом, — я снова кивнула на здание, — поймут неправильно, верно?

Но про здание он упорно говорить не хотел.

— О! — произнес он, задумчиво загибая пальцы: — Парашют, акваланг, примус, фонарик… Похоже, вы собрались покорить Вселенную?

— В каком-то смысле, — согласилась я, — хотя ход вашей мысли мне неясен.

— У вас ничего не выйдет, — улыбнулся он и виновато развел руками, словно и впрямь не желал обидеть.

— Почему вы так думаете? — Я изогнула бровь.

— Вы забыли купить что-нибудь для пятой стихии.

— Какой стихии? — удивилась я.

— В Аюрведе стихий, как известно, пять, — охотно начал он. — Вселенная состоит из них. Акаш — это эфир или свет. То есть фонарик. Вайю — воздух, это парашют. Джала — вода, акваланг. Анги — огонь, примус. Последняя же стихия — это Притхви или Дхуми, стихия земли. Надеюсь, вы догадались что-нибудь купить в Германии для покорения земли? Если нет, то мир вам не покорится. — Он снова смешно развел руками.

— А что бы вы посоветовали купить для покорения земли? — спросила я аккуратно. — Лопату?

— Лопату! — фыркнул он. — Это слишком прямолинейно и не в вашем стиле, насколько я могу судить. Земля — это же не просто почва, это и дальние края, и дороги…

— Значит, ботинки? — предложила я.

— Ботинки — это уже ближе, — согласился он. — Но не так символично. Особенно для вашего агрессивного стиля — самосовершенствование и презрение к страданиям своим и чужим. Если вы спрашиваете моего совета, то, учитывая все остальные предметы, что вы перечислили, я бы посоветовал хорошую веревку.

— Веревку? — Я прищурилась и изогнула бровь. — Табуретку и мыло?

— Нет, — тихо засмеялся он. — Зачем понимать так превратно? Я имел в виду просто хорошую веревку — длинную и крепкую. Как самый необходимый предмет для покорения стихии земли.

— Каким образом?

Он пожал плечами:

— Спускаться в пещеры и подниматься в горы, разумеется.

— С какой пещеры посоветуете начать? — спросила я.

— Увы, в пещерах не специалист.

— А с какой горы?

— Думаю, ответ на этот вопрос вы знаете сами, — улыбнулся он, кивая на здание, — если пришли сюда.

В этот момент мне снова показалось, что я наконец нашла то самое Nazi Ort, но наш иносказательный диалог откровенно надоел. Мой собеседник, похоже, получал от него удовольствие, а я — нет.

— Я вам открою тайну, — сообщила я прямолинейно. — Дело в том, что я пока не знаю ничего об этом здании.

— Я заметил, — спокойно кивнул он. — Вы приезжая, у вас не петербуржский выговор. Вы, наверно, прочли о нем в путеводителе. Верно?

Я решила играть в открытую: достала смартфончик и показала точку GPS.

— Я нашла это место по спутниковым координатам, и поэтому я здесь.

— Но вы не практикующая? — уточнил он.

— Пока нет, — уклончиво ответила я. — Так что это за здание, вы можете ответить?

Он снова улыбнулся.

— Могу, конечно. Это — Дацан.

— Что?

— Петербуржский Дацан. Самый крупный в Европе буддийский храм. Сюда приезжают буддисты со всей страны, особенно из Бурятии. Ну и со всего мира тоже. — Он озабоченно посмотрел на меня. — Похоже, вы разочарованы?

Я действительно была разочарована.

— А скажите, my dear friend, — я решила говорить прямолинейно, — если бы в мире существовало место, где можно исполнить любое желание, что бы вы пожелали?

— Просветления, конечно, — улыбнулся он. — А вы?

— Я еще не решила, но просветления мне будет мало.

Он снова тихонько засмеялся.

— Что-то еще можно здесь получить, кроме просветления? — спросила я прямолинейно.

— Это всего лишь храм, — серьезно ответил он. — Он, конечно, может изменить вашу жизнь, Елена Петровна, если вы встанете на путь духовных практик… Но если вы рассчитываете на какое-то чудо, которое произойдет с вами именно в храме… боюсь вас разочаровать. А кто вам рекомендовал это место?

— Мой отец.

— Ваш отец буддист?

Я задумалась, а затем покачала головой.

— Я работаю при Дацане, — сказал он, — если хотите, я покажу вам храм, он уже открылся. Но не стройте иллюзий.

— И что? — спросила Даша, жадно выслушав мой рассказ. Судя по ее уверенному лицу, ей удалось достичь больших успехов, но я не спешила с расспросами.

— Да, в общем, alles, — ответила я, полезла на верхнюю полку и продолжила уже оттуда: — Он провел меня по храму по часовой стрелке. Показал статую Будды. Советовал записаться на лекции и какие-то там практики. У них все в кучу — йога, буряты, вегетарианцы. Единственное, чего я не понимаю, — что там делал мой отец.

У Даши была нижняя полка, но в купе кроме нас никого не было, и она тоже полезла наверх:

— Теперь я расскажу, — начала она, устроившись поудобнее и накрывшись неизменной вагонной тряпкой, про которую нельзя сказать, простыня это или одеяло. — Во-первых, тренер был родом из Бурятии, и он был буддистом. Так что вполне возможно, в храм Кутузов ходил за компанию.

Я приподнялась на локте.

— Вот как? Тогда рассказывайте все с начала, Дарья Филипповна.

— С начала, — уверенно кивнула Даша. — Я пришла к нему домой, но никто не ответил. Тогда я позвонила в соседние квартиры…

— Правильно, — одобрила я.

— И поговорила с соседкой, представившись корреспонденткой журнала «Труд».

— А разве еще есть такой журнал? — удивилась я. Даша сдержанно кивнула:

— Она тоже так спросила. Я сделала строгое лицо и ответила, что пока существует труд, будет, разумеется, существовать и журнал «Труд».

— Прекрасно! — воскликнула я. — Дарья Филипповна, вы делаете блестящие успехи! А дальше?

— Я объяснила, что пишу статью о советском волейболе, о легендарном тренере Бадмаеве. Она мне не поверила и повела себя настороженно.

— Это странно. А вы?

— Дала ей визитку. После этого она успокоилась и стала дружелюбнее.

— Визитку? Откуда? Даша покосилась на меня.

— Напечатала еще перед выездом в Германию. А что? Илена, вы же мне сами сказали, что мы будем представлять прессу…

— Не ожидала, — похвалила я. — Итак?

— Соседка, — продолжила Даша, — рассказала, что Романа Игнатовича увезли со вторым инфарктом. Открыла его квартиру — у нее был ключ, показала, как он жил. Бедно жил, одиноко. В шкафу спортивные кубки, на телевизоре статуэтка Будды. Больше ничего обнаружить не удалось, рыться в его вещах я же при ней не могла.

— И это все? — расстроилась я. — Он хоть жив? В какой он больнице?

— Я пробила по справочной. Съездила. Привезла мандарины. Он в реанимации, говорить пока не может. Выправится или нет— неизвестно. Говорила с врачом. Врач сказал — повторный инфаркт на нервной почве, состояние очень тяжелое, ничего сказать нельзя, но шансов мало. К нему не пускают никого, я трижды пыталась под разными предлогами через разный персонал. Никак — только записку передать.

— Записку вы передали, Дарья? — хмуро спросила я.

— Нет. Что я ему напишу?

— Как что? Обнадежить. Я, молодая журналистка, желаю нашему кумиру скорейшего выздоровления, мы знаем и помним ваши заслуги, Роман, как вас там по батюшке, и от имени всего нашего факультета…

— Исключено, — строго перебила Даша. — Именно это его и доконает.

— Почему доконает? — насторожилась я даже не столько ее словам, сколько уверенному тону.

— Есть некие обстоятельства, о которых я узнала от соседки, — загадочно сообщила она. — Ему не надо сейчас получать никаких записок от незнакомцев. Дело в том, что приступ с ним случился не в пустой квартире. К нему приезжала дама. Ее окурки я видела в пепельнице.

— Похвальная прыть у старика, — одобрила я. Даша покачала головой.

— Это не прыть. Кровать застелена, никакого праздника. Соседка говорит — ссорились, кричали.

— Она подслушивала у двери?

— Я так понимаю, да.

— А о чем они кричали?

— Она не поняла — глуховата, как все, кто любит подслушивать. Говорит, это была не знакомая и не родственница, она ее видела впервые. Поэтому так настороженно и ко мне отнеслась. Они сначала долго о чем-то говорили, потом ссорились, потом кричали. Потом гостья ушла, хлопнув дверью. Соседка долго не решалась беспокоить, потом принялась звонить, потом открыла дверь своим ключом… В общем, она и вызвала «скорую». Она уверена, что эта дама его специально довела до инфаркта — много ли старику надо?

Я посмотрела на Дашу внимательно.

— Мне это очень не нравится, Дарья Филипповна, — сообщила я.

— Мне тоже, — ответила Даша. — Поэтому я вышла в интернет, разыскала фотографию Жанны и показала соседке. Да, это была она.

— Damn it! — подпрыгнула я. — То есть Жанна вытянула из него какую-то информацию и постаралась сделать так, чтобы он не достался нам!

Дарья сдержанно кивнула:

— Теперь я понимаю, Илена, почему вы так спешили попасть в Питер. Но мы все равно не успели.

— Да, — согласилась я, — мы всюду спешим, но никуда не успеваем. Быть проклята эта суета, будь проклят этот корпоратив.