ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ,
в которой злая судьба вновь разлучает наших героев
Один из наиболее незыблемых и неоспоримых законов бытия, установившийся одновременно с сотворением мира, гласит: стоит где-либо распуститься цветку изобилия, как тотчас найдётся трудолюбивая пчела, которая примется собирать нектар, и подлая гусеница, которая присосётся к нежным листочкам. Говоря проще, без поэтических метафор, ни одно хлебное дело не обходится без охочих на нём нажиться. Можно сетовать на это, можно возмущаться, можно писать петиции в Народное Собрание и Малый Совет, можно даже пойти служить в гарнизон Френте и посвятить жизнь отлову и наказанию дерзких кровопийц, стремящихся урвать кусочек того, что им отродясь не принадлежало. Всё это можно вполне; а ещё можно приобщиться к празднику жизни, устроенному благосклонными небесами как раз на твоём побережье, между твоими скалистыми холмами, которые ты ребёнком излазил вдоль и поперёк и в которых знаешь каждую трещинку, каждую расселину, каждый укромный закуток, где можно припрятать дюжину бочонков с люксием. А раздобыть эти бочонки – проще простого, ведь лишь узкий пролив отделяет твою родную деревеньку от знаменитого острова Навья, где почти столетие назад открылся источник волшебной субстанции. Вера в высшие силы нынче не в моде, но чем же иначе, как не божьим промыслом, объяснить такое удачное стечение обстоятельств? И было бы непростительных грехом против воли этих самых высших сил подобной удачей не воспользоваться.
Так, или примерно так, рассуждал Арчи Богарт, знаменитый на весь Френте ловкач, удалец и игрок в триктрак, в свободное от развлечений время заправлявший френтийской контрабандной сетью. Все, кто знал Арчи, удивлялись его поразительному умению бывать сразу в трёх местах и делать одновременно не меньше десятка дел, из которых большая часть была откровенно незаконной, а оставшаяся – весьма сомнительной. По непроверенным слухам, в ведомстве Арчи находилось около двадцати тайных складов, рассыпанных по береговой линии и укрытых так ловко, что ни бесчисленные облавы, ни регулярное прочёсывание местности не давали никаких результатов. Говаривали, это оттого, что Арчи очень тщательно отбирал людей, а те, в свою очередь, умели держать язык за зубами. Под его началом служило то ли пятьдесят, то ли семьдесят отчаянных авантюристов, посвятивших свои недолгие, но полные увлекательных приключений жизни промыслу со звучным именем «контрабанда». Главным объектом их интереса был, разумеется, люксий, но Арчи не брезговал также и импортными товарами, такими как гальтамское вино, минойский перец или лензийская дурманящая трава. У Арчи было лишь два требования к товару, который он соглашался перевезти и надёжно укрыть на своём берегу: это должен был быть товар наивысшей пробы, и общий вес его не мог превышать четыреста фунтов. Последнее требование отчасти выдавало его стратегию: не зарясь, в отличие от менее удачливых коллег-конкурентов, на крупные партии, Арчи пользовался в своём промысле маленькими юркими шлюпками, которые легко было замаскировать под рыболовные судёнышки. Разумеется, у каждого «рыбака» на таких суденышках была лицензия, позволяющая ему заниматься рыбной ловлей в государственных водах, и полный набор снастей и наживок, а также отлично подвешенный язык. Эта простая стратегия делала маленькую армию Арчи практически непобедимой, и вот уже без малого десять лет эта скромная крепость с честью выдерживала изнуряющие осады и жестокие штурмы, устраиваемые местными властями. Властям это, разумеется, не нравилось: сколь ни мала была дырочка, прогрызенная в нежном листке люксиевых перевозок гусеницей-Арчи, однако живительные соки торговли утекали через эту дырочку весьма энергично, обирая государственную казну на десятки тысяч реалов в год.
Всё это Клайв Ортега мог бы поведать своим спутникам, поскольку в бытность свою капралом во френтийском гарнизоне немало слышал об Арчи Богарте и вместе с капитаном стачивал зубы в крошку, скрежеща ими от бессильной ярости в тщетных попытках поймать наглеца. Да, Клайв много чего мог бы поведать, но не поведал, потому что жизнь его, предпочтения и занимаемый им лагерь менялись в последнее время столь стремительно, что Клайв никак не успевал приспособиться. То он честный солдат на королевской службе, то – ренегат, укрывающий беглецов, то вдруг наследный принц, а потом уже и сам беглец, соучастник революционного заговора и единственный живой свидетель узурпационных планов Малого Совета. Тут, согласитесь, и голове закружиться недолго. Оттого Клайв не очень удивился, оказавшись лицом к лицу с Арчи Богартом, тем самым Арчи Богартом, которого в своё время мечтал изловить, с честью послужив родине, закону и капитану гарнизона.
– Хм-м… Так, значит, вас четверо? Морти мне писал о двоих, – сказал Арчи, окидывая своих новых знакомых стремительным взглядом, одновременно беглым и цепким.
Морти – это был, вероятно, старый барон Мортимер ле-Брейдис, благодаря которому они оказались здесь, в маленькой деревушке у самых скал, за которыми шумно плескалось море. Надо отдать должное старому бандиту: напоив, накормив и уложив спать своих неожиданных гостей, он немедленно занялся тем, на что они, по правде, не смели и рассчитывать, а именно: не только не стал задерживать их, но и в самом деле помог. Сеть заговора против Малого Совета, как видел теперь Клайв, раскинулась по всей Шарми, а подготовка бунта выходила далеко за пределы грабежа поездов. Из обрывков оживлённого разговора, завязавшегося между принцессой Женевьев и Гаем Жильбером (нет, ну подумать только – тот самый Гай Жильбер!), Клайв понял, что в рамках подготовки к бунту барон со своими сообщниками не брезговали подкупом, пропагандой, шантажом и диверсиями. Число их сторонников было весьма велико, при этом они действовали не слишком размашисто, чтобы в неприятностях, доставляемых ими Малому Совету, нельзя было заподозрить слаженные действия некой организации. Контрабандисты Френте были одной из ниточек в этой паутине – люди ле-Брейдиса охотно скупали поставляемый ими люксий, перепродавая его затем по выгодной цене. У них была налажена связь, и потребовалось совсем немного времени на то, чтобы написать пару писем и получить ответ. Разумеется, по старой дружбе и во имя неизменно плодотворного сотрудничества Арчи Богарт непременно поможет двум юным родственникам Морти ле-Брейдиса, которым до зарезу нужно попасть на Навью, минуя официальную таможню и порты.
Правда, было не очень понятно, отчего старый барон упомянул в этом письме только своего внука и его жену, забыв ровно половину их маленького отряда. Клайву чудилась в этом некая мелочная стариковская мстительность: барон явно невысоко ценил своего внука, его слепую преданность гвардейскому Уставу и решительное нежелание вникать в перипетии актуальной политической обстановки. В поместье он попытался было напоить Джонатана и перетянуть его на свою сторону, но Джонатан, вопреки обыкновению, отказался пьянеть и ответил на инсинуации деда решительным отказом, чем разочаровал его окончательно.
«Ладно. Тебя можно понять, – проворчал тот. – Молодая кровь, хорошенькая девица под твоей защитой… даже две хорошенькие девицы, – невозмутимо добавил он, когда Джонатан возмущённо вспыхнул. – В твои годы я был такой же. Не дорос ты ещё, видать, до настоящего большого дела. Кровь у тебя хоть и не водица, а всё ж недостаточно горяча».
Клайву такой упрёк показался не вполне справедливым. Джонатан много знал о долге и чести, просто трактовал эти понятия куда более буквально и узко, чем его дед. А какая из этих трактовок ближе к истине и кто из них был в конечном итоге прав – тут уж Клайв, по правде, не взялся бы судить.
Барон, однако, черкнул всё же пару строк своему другу Арчи, позаботившись о внуке, но заодно и вставив ему в колёса пару палок. Битый час Джонатан доказывал своему вероятному перевозчику, что их ничуть не больше, чем надо, а ровно столько, сколько и должно быть.
– Дед, должно быть, перепутал или недопонял, – оправдывался он, пока Клайв с Эстер и принцессой молча стояли рядом – первый с большим скепсисом, а вторая и третья с некоторой тревогой на лицах. Вероятно, столь неприкрыто выраженные чувства им помогли: будь они подосланными шпиками, старались бы притвориться беспечными, уж Арчи-то Богарт немало шпиков на своём веку повидал. Клайв не мог сдержать неприязнь, разглядывая его толстые хомячьи щёки и холёные усы, свисавшие вдоль подбородка, и этой неприязнью окончательно его к себе расположил.
– Что ж, – развеселился наконец Арчи, ухмыляясь Клайву и помигивая вспыхнувшим дамам. – Старый Морти никогда не задаёт мне лишних вопросов, не стану их и я задавать. Хотите на Навью – будет вам Навья. Как раз завтра ночью уходит пара шлюпок за товаром. Я дам все необходимые указания моим ребятам. А покамест пойдёмте напьёмся. Последний груз сливового вина из Гальтама ещё не отправлен, так что, ладно уж, откупорим пару-тройку бутылочек.
Пара-тройка бутылочек неожиданно – или, скорее, весьма ожидаемо – превратилась в нескончаемый поток. Джонатан, растративший последние капли стойкости в лапах деда, тотчас напился и уснул на скамье в углу, где слегка порозовевшая от вина Эстер тихонько уложила его всклокоченную голову себе на колени. Арчи остался за столом с принцессой и Клайвом, где все трое вступили в оживлённую дискуссию, касавшуюся таможенной политики, организации полицейского сыска, разного рода социальных несправедливостей и, отчасти, современной моды на брючные костюмы среди дам. Принцесса Женевьев находила последнюю явлением лишь немного менее возмутительным, чем прочие аспекты беседы. Мужчины с ней предсказуемо не соглашались, проявляя к дамским брюкам куда больше снисхождения, чем к пошлине на ввоз минойского табака и разгулу беззакония во Френтийском округе.
– Капитана, слыхал, сместили, – рычал разошедшийся Клайв, гневно постукивая кулаком по столу и глядя на Арчи Богарта так, будто тот сместил капитана личным указом. – Да, что уж, не кристальной совести был человек. Но при нём всяких казнокрадов как собак шелудивых гоняли! По дюжине арестов в месяц – комар не проскочит. Вот это был порядок, а теперь, я спрашиваю, что?
– Насчёт арестов вы, сударь, совершенно правы, – кивал Арчи, хитро щурясь и надувая свои хомячьи щёчки. – Вот только из пяти арестованных дай бог если двое имели хоть какое-то отношение к контрабанде. Зато доблестный капитан Фришко мог слать в столицу внушающие оптимизм отчёты. Что, впрочем, не уберегло его от инспекции, закончившейся, как мы знаем, весьма печально для бедного капитана…
– И стало лучше?! Больше, что ли, стали вашего брата ловить да вздёргивать? Не похоже, чтоб вы сильно похудели за эти полгода, господин Богарт.
– Да и вы не порастратили своё рвение, капрал Ортега, – посмеиваясь, ответствовал тот, и Клайв, как раз поднесший ко рту стакан с вином, невежливо подавился и прыснул на стол.
Имени своего он не называл, чего, по счастью, от него и не требовали. Вряд ли Богарт помнил его по прежней службе в лицо, а вот имя вполне мог запомнить – рвение капрала Ортеги было в своё время притчей во языцех.
Принцесса, сидевшая с ними рядом и на минуту выпавшая из разговора, кинула на Клайва озабоченный взгляд. Эта мудрая дурочка не понимала столь же много, как и понимала, и делала великое множество выводов, из которых большая часть была совершенно нелепой. Но сейчас не понять было невозможно даже для неё. Она в тревоге обернулась на Джонатана, мирно похрапывавшего на скамье в объятиях любимой супруги. Арчи Богарт, поймав её взгляд, весело расхохотался.
– Да не бойтесь вы, капрал! Пейте ваше вино. Я вас сразу узнал, удивился ещё – неужто новый капитан так глуп, чтобы вас посылать шпиком, это вас-то, которого у нас каждая собака знает? Но ваше искреннее удивление и наивное нахальство всё объясняют. Теперь я вам вправду верю. К тому же Морти ле-Брейдис – мой старый друг, а когда старые друзья просят об услугах, негоже использовать их для сведения счётов. Так что пейте, пейте, капрал, я даже не буду вынюхивать, кто эта прелестная юная дама, единственная, чьё имя мне ещё не известно. Что, может, и к лучшему, – он лучезарно улыбнулся Женевьев, показав ей все свои зубы, оставшиеся на данный момент целыми, после чего принялся разливать контрабандное сливовое вино с удвоенным энтузиазмом, и остаток ночи прошёл в непринуждённой болтовне без каких бы то ни было проявлений неприязни с обеих сторон.
Следующей ночью, в мягком романтичном сиянии лунного света, под натиском довольно свежего бриза и в условиях строжайшей конспирации в Косой бухте спускались на воду две лодчонки. Косую бухту прозвали так не зря – казалось, Создатель, вылепляя этот отрезочек суши, был изрядно пьян и от души веселился, представляя себе страдания и мороку, которой не оберутся смертные людишки, пытаясь использовать эту бухту для выхода в пролив. Арчи, однако, заверил своих пассажиров, что его люди дело знают, и пассажирам ничего не оставалось, как поверить ему на слово. Загрузились быстро, и, когда на ущербную луну набежала мутная белёсая тучка, Арчи потёр ладони и сказал:
– Ну, пора. Полезайте. Двое туда, двое сюда. Только чтобы ни звука!
Эти «туда» и «сюда» относились, соответственно, к разным лодкам. И, осознав это, наши приключенцы переглянулись между собой, причём лицо Джонатана перекосило столь неподдельной мукой, что Арчи Богарт удивлённо глянул под ноги – не подобрался ли к ним исподтишка гигантский прибрежный краб с целью побольнее хапнуть нарушителей ночного спокойствия за пятки.
Арчи Богарту было невдомёк, что отношения между его пассажирами столь же сложны и неясны, как и цель, которую они преследовали, пускаясь через пролив. Несколько дней между Клайвом и Джонатаном сохранялось шаткое перемирие, благо обстоятельства волей-неволей побуждали их действовать заодно. Но теперь наступил момент истины, и, поняв это, оба молча посмотрели друг другу в лицо.
На первом курсе Академии ле-Фошеля учитель логики, проверяя смекалистость своих юных курсантов, задал им простую задачку. Дано: волк, овца, кочан капусты и лодка, всего – по одной штуке. Требуется: переправить волка, овцу и капусту на другой берег реки, памятуя, что, помимо лодочника, в лодку вмещается только один из них. Следовательно, нельзя оставить на берегу ни волка с овцой, ни овцу с капустой. Забавная и простая задачка, с которой оба – и Клайв, и Джонатан – в своё время справились с блеском. Но, согласитесь, многоуважаемый наш читатель, одно дело – какой-то волк и какая-то там овца, и совсем другое – наследная принцесса Шарми и мужчина, в душе считающий её узурпаторшей и самозванкой.
Джонатан не мог допустить, чтобы Клайв остался наедине с Женевьев, пока они станут пересекать пролив. С ними, конечно, будет пара моряков Богарта, но в случае чего вряд ли они постоят за даму. С другой стороны, сесть в лодку с Клайвом и присматривать за ним Джонатан также не мог, поскольку это значило оставить двух дам в более чем сомнительной компании пары контрабандистов, которые уже теперь разглядывали будущих пассажирок, не скрывая похабных ухмылок и негромко обмениваясь скабрезными замечаниями. Речи быть не могло о том, чтобы Эстер и Женевьев оказались в лодке вдвоём, без защиты. Оставался, стало быть, лишь один вариант. Лишь один возможный ответ на эту досадную задачку.
– Клайв, – сказал Джонатан, глядя на своего друга тяжёлым взглядом, – садись с Эстер. Присмотри за ней. Я поплыву с госпожой Клементиной.
Сказав это, он тотчас отвернулся, прячась от изумлённого взгляда своей возлюбленной, без сомнения, поражённой таким предательством. «Тебе он ничего не сделает, – мысленно сказал ей Джонатан, моля, чтобы она поняла и услышала. – Он мой друг, хотя и враг принцессе, он тебя ни за что не обидит, наоборот, защитит…» Но только вправду ли верил экс-лейтенант в собственные увещевания? Будь он на месте Клайва, не появилось бы у него искушение взять Эстер в заложницы и, едва они достигнут Навьи, потребовать, чтобы принцесса…
Бред. Чушь собачья. У Клайва было множество возможностей так поступить – в конечном итоге, он мог и не заключать с Джонатаном перемирие в Клюнкатэ, мог отказаться ехать на Навью… если только… если только целью его не было выяснить, что же намерена делать принцесса, какие последние козыри собирается разыграть. Джонатан знал – а значит, весьма вероятно, знал и Малый Совет, – что от этой упрямой девушки ничего не добьешься угрозами и силой. А вот обманом… уловкой… почему бы и не попытаться?
«Клайв не такой», – вновь подумал Джонатан и упрямо сжал губы. Но если он не такой, почему Джонатан не может сейчас доверить ему принцессу, сев в лодку со своей женой?
Он понял, что окончательно запутался, и тотчас запретил себе дальнейшие раздумья. Выбор был сделан: Клайв и Эстер уже забирались в лодку, покачивающуюся на волнах в паре ярдов от них. Клайв попытался подать ей руку, но она проигнорировала его галантность и легко перепрыгнула через борт, до боли напомнив Джонатану былую беспечность и ловкость на её любимой мельнице в окрестностях родного Монлегюра. Джонатан с трудом сглотнул и, повернувшись к принцессе, стёр с лица малейшие следы замешательства и любезно предложил помощь, которую она приняла с тем же нерушимым спокойствием, с которым принимала всё, происходившее с ними до сих пор. Похоже, она не заметила краткой борьбы, произошедшей в душе её слуги, – ей даже в голову не пришло, что он мог сделать иной выбор.
Вёсла тихо плеснули о тёмную гладь воды, и лодки отчалили от берега, почти беззвучно, идя вперёд легко, быстро и в полнейшей темноте. Джонатан с Женевьев сидели на корме бок о бок, и он обратил внимание, что принцесса больше не напрягается и не застывает, оказавшись в телесной близости с мужчиной. Ещё бы – после того, как Клайв крутил и вертел её на фонаре, и потом в том проулке… Видимо, она осознала это как необходимое зло, как ещё одно испытание, выпавшее на её долю. Джонатан подумал, не отодвинуться ли, но ночь была холодная, свежий бриз на воде стал ещё сильнее и резче. Джонатан инстинктивно прижался к принцессе боком, отдавая ей часть своего тепла, и она столь же безотчётно прижалась к нему в ответ. В этом не было ровным счётом ничего предосудительного, и Джонатан, будучи совершенно в том уверен, стащил куртку и накинул на съёжившиеся худые плечики принцессы, промёрзшей до костей в своей лёгкой мантилье. Женевьев, как обычно, не поблагодарила вслух, но в том, как резво она закуталась в куртку, было достаточное признание заслуг её лейб-гвардейца.
Убедившись, таким образом, что её высочеству не грозит замёрзнуть насмерть, Джонатан обернулся, ища взглядом вторую лодку.
Она шла так тихо, что он не сразу увидел её, – тень, ползущая по воде, могла быть и просто тенью от облака. Гребцы работали беззвучно, и их пассажиры, послушно выполняя приказ судовладельца, сидели столь тихо, что сходу нельзя было понять, есть ли в лодке кто-либо, кроме гребцов. Джонатан мучительно всмотрелся в темноту. Да ладно, Клайв присмотрит за Эстер, это же Клайв… которому он не мог доверить свою принцессу, но смог доверить свою жену. И не значит ли это, что он выбрал, кто из двух этих женщин ему более дорога?
Джонатан настолько испугался этой мысли, что, когда лодка внезапно качнулась, чуть не вывалился за борт и в последний миг успел схватиться за скамью, на которой сидел. Плавное движение прекратилось, отчего качка сразу стала ощутимее. Гребцы бросили вёсла, и один из них прошипел:
– Тихо!
Их подельники на второй лодке, видимо, также заметили что-то – вторая лодка тоже остановилась. Несколько мгновений не было слышно ничего, кроме плеска волн о раскачивающиеся борта.
А потом впереди, со стороны выхода из бухточки в пролив, вспыхнул свет.
– Не двигаться, – всё тем же свистящим шепотом приказал контрабандист, но Джонатан с Женевьев и не думали двигаться: они сидели, застыв и вжавшись друг в друга, словно так могли надёжнее спрятаться… от кого?
Свет, вспыхнувший впереди, медленно двинулся левее, поворачиваясь и выхватывая из ночного мрака беспокойные гребни волн. Он казался маленьким на окружающем просторе, но, приглядевшись, Джонатан различил за ним громаду корабля, медленно проплывавшего мимо бухты.
Можно было не задавать никаких вопросов – поведение гребцов говорило само за себя. Они нарвались на патрульный шлюп.
Гребцы и пассажиры на обеих лодках сидели, не шевелясь и не дыша. Свет фонаря на бушприте шлюпа резал темноту с неторопливым наслаждением убийцы, упивающегося беспомощностью своей жертвы. Шлюп шёл мимо, но свет – без сомнения, люксиевый, – был слишком достаточно ярок и выхватывал достаточную площадь, чтобы сидящие в лодках не чувствовали себя в безопасности. Джонатан почувствовал, как холодные пальцы принцессы стискивают его ладонь. Он успокаивающе накрыл её руку своей. Ничего. Всё обойдётся. Всё будет…
Вопль, прорезавший звенящую тишину над бухтой, порвал надежду в клочья. На шлюпе замелькали тени, вспыхнуло ещё несколько огней. По далёкой палубе прокатился грохот, казавшийся столь близким, словно патрульное судно стояло прямо перед ними.
– Ну всё, твою мать! Катят пушку! – заорал гребец у Джонатана над самым ухом и вцепился в вёсла. – Назад! Поворачивай назад! Может, уйдём!
– Как пушку?! – ахнула Женевьев. – Разве они не обязаны сделать предупреждение, потребовать назваться…
– Вы из каких краёв, дамочка? – осклабился второй гребец, изо всех сил налегая на вёсла. – В этой бухте любая калоша – или патруль, или мы! Им ли про то не знать!
Лодка рванула с места с такой скоростью, что пассажиры на корме повалились на спины. Другая лодка не уступала ей ни в скорости, ни в маневренности, торопливо разворачиваясь носом к берегу. Грохот на палубе шлюпа становился всё более угрожающим, и наконец среди десятка золотистых огней загорелся маленький, красный. Фитиль!
– Ложись! – проорали с соседней лодки. Вёсла с шумом – теперь уж не было нужды тихушничать – попадали на воду. Не раздумывая, Джонатан кинулся на дно лодки, увлекая принцессу за собой. Пушечное ядро тяжело просвистело у них над головами и шлёпнулось в волны далеко позади. Гребцы тотчас выпрямились и снова схватили вёсла, стиснув зубы и не тратя больше дыхание на разговоры.
Женевьев попыталась встать, но Джонатан удержал её, прижав к себе. Он чувствовал, как колотится рядом её сердце, и его собственное колотилось точно так же. Он хотел обернуться и посмотреть, как там вторая лодка, но красный огонёк на шлюпе вспыхнул вновь, и второе ядро, прорезав воздух, плюхнулось совсем рядом с ними, по левому борту. Шлюп, скрипя снастями, разворачивался к ним бортом – не для того, чтобы пуститься в погоню (моряки в патруле наверняка знали, сколь коварны пороги и рифы на этом участке берега), а чтобы дать канонирам возможность получше прицелиться. Джонатан вжал ладонь принцессе в затылок и пригнул её голову ниже.
– Лежите. Не пытайтесь… – начал он, и тут разразился новый выстрел – увы, более удачный, чем два предыдущих.
Хруст, грохот и потоки брани со второй лодки заставили Джонатана забыть о всякой осторожности. Он вскочил, вертя головой в поисках второй лодки – в побеге контрабандисты действовали каждый за себя, и былой слаженности след простыл. Теперь вторая лодка была сильно левее них и немного впереди: они успели покрыть большее расстояние до берега, но, к несчастью, манёвр патрульного шлюпа поместил её как раз по линии огня.
– Греби, твою мать, греби! – орали на второй лодке – стало быть, не всё ещё было потеряно, но канонир на шлюпе уже взял цель. Следующее ядро разворотило корму, и лодка, просев, стала быстро погружаться в воду.
– А, чтоб тебя! Прыгай! Спасайся кто может!
– Эстер! – что было мочи закричал Джонатан.
Ему показалось, что он услышал её ответный крик, но ветер развеял его над водой. Одна мутная фигура спрыгнула с борта в воду и бодро погребла к берегу, хотя до него оставалась добрая миля. Джонатан судорожно попытался вспомнить, умеет ли Эстер плавать, и если да, то насколько хорошо. Но всё, что ему вспомнилось, – что поместье Монлегюр находилось в краю, где не было рек…
Он схватился за борт и перекинул через него ногу, но тотчас застыл, словно невидимый канат, обвязанный вокруг пояса, мешал сдвинуться с места. Женевьев у него за спиной тоже встала, несмотря на злобные окрики гребцов, и смотрела на воду, туда, где почти исчезла в волнах затонувшая лодка.
– Надо плыть к ним, – голос Женевьев дрожал, Джонатан никогда прежде не слышал, чтобы она так говорила. – Надо подобрать их, тут же слишком далеко, они не…
«Они не доплывут», – хотела сказать она, не доплывут в холодной воде под канонадой пушечных ядер. Но не успела. Джонатан стоял к шлюпу спиной, поэтому не увидел новой вспышки. Только почувствовал толчок, не так чтобы очень сильный – и в следующий миг холодная солёная вода ударила его по лицу, забиваясь в нос и выедая глаза. Он задохнулся, судорожно лупя руками и ногами, вынырнул и чуть не заехал головой в громадный деревянный обломок, болтавшийся на воде прямо перед его лицом.
– Женевьев! – в отчаянии закричал он, и она выдохнула совсем близко:
– Я здесь!..
Он оттолкнул обломок поменьше, стоявший на пути, и достиг её в два гребка, подхватывая в воде и поднимая над водой её мокрое лицо, облепленное слипшимися волосами.
– Плавать умеете?
– Нет!
Кругом были одни обломки. Один из контрабандистов, тоже оказавшийся в воде, цеплялся за обломок, судорожно пытаясь грести. Второго видно не было.
– Эстер! – запрокинув голову, снова в отчаянии позвал Джонатан, на что контрабандист откликнулся:
– Они ко дну пошли, всё! Последнее в самую корму угодило, а это сразу в клочки. Да хватайтесь вы за чтонибудь, бестолочи!
Джонатан машинально последовал совету. Большой обломок, болтавшийся рядом, был достаточно прочен, чтобы удержать на плаву их обоих. С патрульного корабля больше не палили, но судно не спешило уходить: с него спускали шлюпку. Уцелевший контрабандист выругался.
– Нашёлся знаток здешних рифов. Мать его за ногу! Драпайте, ребята, если успеете.
И, оставив своим товарищам по несчастью это безрадостное напутствие, он выпустил обломок и поплыл к берегу со сноровкой морского ежа, поднимая тучи брызг. Может, и уйдёт, подумал Джонатан, глядя ему вслед. Кругом было тихо, среди качающихся на волнах обломков лодок не виднелось ни души. Те, кто плыли во второй лодке, либо уже направлялись к берегу, либо кормили рыб.
– Держитесь крепче, – сказал Джонатан, глядя в лицо Женевьев, круглое и совершенно белое в свете луны. – Держитесь?
– Д-держусь, – стуча зубами, отозвалась она. – Простите… простите меня…
– Крепче держитесь! – рявкнул Джонатан, перехватывая её талию плотнее. В воде принцесса почти совсем ничего не весила, возможно, он даже смог бы отнести её на себе к берегу… если бы вырос в краю, где водились реки глубже, чем по пояс. Шлюпка, отделившаяся от патрульного корабля, быстро приближалась, огонёк фонаря у неё на носу болтался из стороны в сторону, разгоняя ночной туман.
– Они нас подберут? – спросила Женевьев, и в её голосе не было той радости, которая непременно прозвучала бы, будь принцесса самую малость глупей.
Поэтому Джонатан ничего не стал отвечать на её вопрос.
