ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ,
в которой Клайв пускается в путешествие, увлекательное, но несколько суетливое
Читатель, быть может, не забыл о ещё одном герое нашего рассказа, оставленном нами в положении хотя и менее незавидном, чем то, в котором мы только что оставили Джонатана, однако никак не менее сложном. Речь, разумеется, о Клайве Ортеге, простом служаке из Френте родом, в жилах которого текла кровь гальтамцев, что делало нрав его ещё менее мягким и покладистым, чем можно было надеяться. И даже весть о том, что, оказывается, никакой он не Клайв и не Ортега, а вовсе даже Вильем Реннод, и что ни капли жаркой крови Гальтама не течёт в его жилах на самом деле – ничто это нимало не остудило горячую голову нашего героя.
В первую минуту, надо сказать, он совершенно ошалел. Тысячи «как», «почему» и «какого, в конце концов, чёрта» выводили в мозгу Клайва нестройный хоровод, подобно подвыпившим офицерам в увольнении. Пребывая в этом смятенном состоянии, Клайв и брякнул, что, дескать, знает, где скрывается нынче принцесса Женевьев – главная его соперница, судя по всему, за трон Шарми.
Вообще, казалось бы, где Клайв Ортега, а где трон Шарми? Мысль эта вдруг фейерверком озарила помутившееся сознание Клайва, и вот тут-то он понял, что, кажется, сболтнул лишнего. Однако было уже поздно: «три брата» из Малого Совета вперили в него взгляды, держа его ими цепко, будто клещами. Сказав «а», следовало теперь сказать и «б», но Клайв вместо этого сказал «э-э», а затем, потупившись, признался в ответ на молчаливый вопрос Стюарта Монлегюра, что, есть такое дело, помог своему другу и его подопечной выбраться из города.
– Только я знать не знал, что она принцесса, – честно добавил Клайв, и Стюарт Монлегюр, кивнув, сказал, что при нынешних обстоятельствах, бесспорно, в новом статусе капрала Ортеги, то есть его высочества, и речи быть не может ни о каком наказании. Клайв приободрился и добавил, что от столичных ворот беглецы направились прямиком в Шарантон, откуда, если верить словам Джонатана, собирались двинуться к границе с Гальтамом.
– Я подумал, они бежать за границу хотят. Не расспрашивал подробнее, потому что не моё это было дело. Вы поймите, ваша милость, он ведь мой друг…
– И ваша верность давней дружбе выдаёт в вас истинно королевское благородство, – с натянутой улыбкой ответствовал Монлегюр, а глаза его уже отдали приказ неотлучным соратникам, и Дердай потянулся к шелковому шнуру звонка, чтобы кликнуть секретаря и отдать приказ немедленно снарядить поисковый отряд до Шарантона.
– Вы устали, мой друг, – снисходительно заметил Монлегюр, отвлекая встревоженного Клайва от действий Дердая. – Понимаю, новости ошеломили вас – да и кого бы не ошеломили? Отдохните немного, обдумайте всё, что услышали. До той поры, пока будет решено предать всё дело огласке, вы будете жить по-прежнему. Обещаю вам, это ненадолго. Уже подписан приказ о вашем переводе в охрану дворца Зюро в чине лейтенанта. Это позволит вам квартировать при дворце и занимать вполне пристойные апартаменты, не вызывая слишком больших подозрений. Идите домой, собирайте вещи. Мы будем ждать вас завтра в тот же час, чтобы обсудить дальнейшие наши действия. Надеюсь, – добавил он, кинув взгляд на Дердая, шушукающегося с секретарём, – на завтра у нас уже будут какиенибудь утешительные новости.
С этим Клайв и покинул дворец Зюро.
Из дворца он направился, как ему и было велено, прямиком к себе домой, то есть в казарму. Там уже знали о его повышении, капитан ле-Родд поздравил его и потряс ему руку, и никого не удивило, что Клайв в самом деле стал паковать саквояж со своими небогатыми солдатскими пожитками. Далее Клайв взнуздал свою бойкую кобылицу с нетривиальным именем Выдра и, цокая и давая ей шенкелей, поскакал – однако не ко дворцу Зюро, а в сторону Северных ворот, через которые его беспрепятственно пропустили.
Так вот Клайв Ортега бежал из Саллании следом за своим непутёвым другом Джонатаном и своей соперницей и главной врагиней Женевьев Голлан.
Мысли его к тому времени, когда копыта Выдры перестали цокать по булыжникам мостовой и глухо зашлёпали в дорожной грязи, несколько улеглись и прояснились. Он не вполне понимал сам причину своего стремительного побега – ведь ему ровным счётом ничего не угрожало, напротив, его повысили, его обещал держать в курсе всех дел, на него возлагали великие надежды… Только всё это так отчётливо напоминало сыр в мышеловке и так явственно пахло каким-то страшным обманом, что Клайв доверился чутью и сделал то единственное, про что вопил ему во всю глотку инстинкт – малодушно драпанул. И что-то подсказывало ему, что если бы он послушался своих новых добрых друзей из Малого Совета и принял предложенные апартаменты в Зюро, то наутро обнаружил бы, что дверь в эти апартаменты отпирается только с одной стороны, причём это вовсе не та сторона, с которой оказался бы Клайв. Клайв не был искушен в дворцовых интригах, он плохо учил историю в академии, он даже был не шибко умён, между нами говоря; и всё же он знал, что когда некто, обладающий огромной властью, внезапно складывает тебе к ногам столь же великую власть, то ему наверняка что-то от тебя нужно взамен. Клайв не то чтобы не готов был обсуждать это, не то чтобы ему не было любопытно, не то чтобы кровь не бежала в его венах быстрее при одной мысли обо всём случившемся… Но просто он желал разобраться во всём этом, будучи в равных условиях со своими благодетелями. А иначе всё это было ну очень уж подозрительно.
Оттого он и солгал им, сказав о том, куда направились Джонатан с принцессой. На самом деле Клайв этого вовсе не знал. Он только видел, как повозка доктора Мо катит себе по дороге к югу, но куда именно катит и где свернёт – это ему было совершенно неведомо. Что весьма досадно было теперь, так как Клайву предстояла та задача, с которой за несколько недель так и не справились все дворцовые ищейки «трёх братьев».
Ему предстояло выследить и поймать Джонатана ле-Брейдиса и принцессу Женевьев.
Странное, казалось бы, намерение. В конце концов, разве не этого желали и «три брата»? С помощью Клайва, который знал Джонатана как облупленного и знал, как именно они выбрались из столицы, эта задачка могла бы решиться наконец, и довольно быстро. Клайву не было никакой нужды самому бегать за принцессой – её привезли бы к нему через несколько дней, подали бы на блюдечке, как расписное пирожное. Вот только сама мысль об этом настолько претила Клайву Ортеге, настолько противоречила его деятельной, резкой и благородной натуре, что от одной мысли о подобном ему делалось противно. Слава всевышнему, руки-ноги у него пока на месте, и голова вроде крепко держится на плечах, и даже порою о чём-то думает. Всё, что Клайву хотелось разузнать у принцессы (о, сколь ясны теперь становились её странные разговоры и не менее странные манеры в подвальчике на Петушиной улице…) – всё это он должен был выспросить у неё сам, с глазу на глаз, не приставляя ножа ей к горлу, но и не оставив возможности увильнуть. Он недолго знал эту женщину, но в её гордости, надменности и отваге не имел оснований сомневаться. И нутром он разумел, что, будучи доставленной во дворец Зюро и представ перед Малым Советом и Клайвом в качестве пленницы, принцесса не скажет ничего – во всяком случае, ничего из того, что Клайв в самом деле жаждал услышать. А именно – знала ли она о преступлениях своего отца? Говорил ли он ей, что семейство Голлан – узурпаторы? Был ли хоть какой намёк на это, хоть что-нибудь, что заставило бы принцессу усомниться в законности собственных претензий на трон и заподозрить, что где-то в безвестности прозябает истинный наследник трона Шарми? Клайв не знал, что дадут ему все эти ответы; не знал он и того, отчего они так для него важны. Но знал он точно, что не успокоится, пока не получит их. И ещё: если окажется, что Монлегюр, Дердай и Киллиан сказали ему правду, Клайв собственноручно скрутит прелестную узурпаторшу в узел и приволочёт в столицу в мешке, даже если ему ради этого понадобится второй раз посягнуть на её девичью стыдливость.
Так он думал, труся на своей любимой Выдре по проезжей дороге от Саллании к Пенье. Мимо него, обдавая бока его лошади жидкой грязью, проносились кареты и дилижансы, тащились, скрипя, крестьянские телеги, стучали единственным колесом тачки и пару раз прогудел люксовоз, когда дорога вывела к рельсам и ненадолго пошла рядом с железной дорогой. Клайв, убаюканный этими звуками большого города, долго ещё кружившими за городской стеной, задремал в седле. Проснулся он, когда Выдра споткнулась о камень, измученно фыркнула и встала, переминаясь с ноги на ногу. Клайв выпрямился, поморгал и увидел, что день-то уже клонится к закату, а он по-прежнему не понимает, куда едет и что ему делать дальше. Неподалёку, к счастью, виднелась какая-то деревенька; а где деревенька, там и трактир, так что Клайв решил, что утро вечера мудренее.
Наутро, как следует выспавшись и подкрепившись, а также утряся в голове все удивительные треволнения вчерашнего дня, Клайв взялся за дело. Служа в гарнизоне Френте, он временами оказывался в рейде против местных контрабандистов, и за недолгое время постиг всего одну, но, быть может, главную мудрость сыска: научись думать как тот, кого ты ловишь, – и дело наполовину сделано. Думая как контрабандист, Клайв без особого труда обнаруживал тайники под половицами и заначки в подошвах сапог. Теперь ему только и надо было, что начать думать как бродячий артист, только что спешно и с некоторым скандалом покинувший доходное местечко.
«Будь я доктор Мо, куда бы я направился?» – так вопросил себя Клайв. Однако тут же переформулировал вопрос – и впрямь, доктор Мо решал в своём театре не больше, чем Народное Собрание решало в судьбе Шарми. Поставим вопрос иначе: «Будь я пройдохой Паулюсом ле-Паулюсом, куда бы я направился?»
Стояло лето, недели две до жатвы, для ярмарок и балаганов был ещё не сезон. Стало быть, в больших городах артистам искать нечего. А вот небольшие городки и деревеньки, где утомлённый работой люд рад скоротать вечерок за любопытным представлением, развеивающим тяжкую знойную скуку – это в самый раз. С другой стороны, совсем маленькие деревни и хутора не подойдут, потому что там заработаешь в лучшем случае жирный ужин да венок из полевых цветов от романтичной девицы – не лучшая награда за труды, прямо скажем. Денег у театра, насколько знал Клайв, не было вовсе, так что вряд ли они уехали далеко. Клайв осведомился у хозяйки трактира, какой тут посёлок ближе всего, получил ответ и тотчас тронулся в путь.
Ему повезло – он сразу напал на след. Первый же пойманный за ухо мальчишка поведал Клайву, что буквально вчера тут проездом была бродячая труппа, поваландалась немного, но потом снялась и поехала дальше. Видимо, Джонатан решил, что они всё ещё слишком близко от столицы, и не позволил театру доктора Мо задержаться на месте дольше, чем на один день. Однако теперь Клайв знал направление: они двигались к югу. Он поблагодарил мальчишку медяком, поскакал дальше и через шесть часов пути наткнулся на ещё одну деревеньку, где ни о каком докторе Мо и слыхом не слыхивали.
Клайв вызнал, какие ещё селения есть в округе, и рассудил, что до вечера успеет наведаться в ещё одно – что и сделал, увы, вновь безо всякого успеха. Раздосадованный второй подряд неудачей после обнадёживающего начала, Клайв заночевал в деревеньке, а наутро отправился дальше. Будто в качестве компенсации за вчерашнее расстройство, ему тотчас повезло: да, были тут такие лицедеи, дали одно представление и уехали. Доктор жуткий такой, ровно сам мертвяк, а девка-то, девка-то как хороша – глаз не отвести!
Так Клайв не без изумления выяснил, что девица Клементина, сиречь её высочество наследная принцесса шармийская Женевьев Голлан, и в самом деле не побрезговала разыгрывать ту роль, которую ей пришлось принять на себя ради успешного побега. Честно говоря, Клайв был впечатлён. И с удвоенным энтузиазмом продолжил поиски.
Так он рыскал по миру, то нагоняя беглецов почти вплотную, то снова отставая от них на небольшой, но решающий шаг. Несколько раз он брал ложный след, возвращался и ехал дальше, всё так же держась юго-западного направления. Однако городков вокруг было много, дорог – тоже, и он нет-нет да и сворачивал с верного пути, а когда возвращался, Джонатан с его новой компанией опять опережали его на день, два, а то и на три дня. Как-то раз Клайв разминулся с ними всего на пару часов, и скакал как полоумный, чуть не загнав Выдру до смерти, – а потом оказалось, что мальчишка, указавший ему, куда поехали лицедеи, то ли подшутил над ним, то ли обладал скрытым косоглазием и сам не мог отличить право от лево. Клайв вернулся бы и вытряс из него дух, если б только не торопился так сильно. И снова ускользали от него Джонатан с принцессой – с той самой завидной настойчивостью, с которой попадались на его пути, когда он, припеваючи, жилпоживал в столице безо всяких хлопот.
Прошло без малого шесть недель, когда Клайв, злой, измотанный, ошалевший, словно исходящая пеной борзая, так и не сумевшая загнать прыткую лань, поймал-таки неуловимую повозку Анатомического театра. Он в очередной раз расспрашивал на очередной улице очередного оборванца, описывая повозку, когда оборванец воскликнул: «Да вот же она!» – и указал Клайву за плечо.
И Клайв, обернувшись, увидел Паулюса ле-Паулюса, с беспечным видом сколачивающего подмостки рядом с пёстрой палаткой.
Клайв подскочил к Паулюсу и сграбастал за грудки. Паулюс разинул рот.
– Мы же в расчёте, – только и смог выговорить он, ибо, обладая хорошей памятью типичного проходимца, чётко знал, у кого какой за ним должок, а с кем он расквитался и может не ждать ножа в спину.
– Где они? – спросил Клайв страшным шепотом. Пытаясь нагнать наконец театр, он не ел, не спал и не мылся уже целые сутки.
– К-кто? – икнул Паулюс, кося взглядом в сторону палатки, где кто-то кряхтел и копошился. Клайв, не выпуская своей добычи, нагнулся и зыркнул под приспущенный полог. В полумраке палатки сновала щуплая фигурка доктора Мо. Больше там никого не было, и повозка, похоже, тоже была пуста – не считая сваленного в углу голема.
– Джонатан и Женев… девица Клементина.
– А-а… а мы их ссадили ещё третьего дня под Монлегюром.
– Как ссадили?! – спросил Клайв, и Паулюс охотно рассказал, как.
Клайв молча выслушал его, потом оправил на нём смятый воротник, угрюмо извинился и побрёл в первую попавшуюся гостиницу – отсыпаться.
Несмотря на то, что вместе с долгожданной удачей Клайва поджидало сокрушительное поражение, наш герой не отчаялся. До сего дня, преследуя свою цель, он думал как бродячий артист. Теперь перед ним стояла задача ещё проще: ему нужно было всего лишь думать, как Джонатан, который, очевидно, остался теперь предводителем группы и задавал если не цель движения, то хотя бы его характер. Клайв знал Джонатана, и он знал, что, хотя его друг и склонен был сгоряча лезть на рожон, однако делал это лишь тогда, когда на кону была его собственная голова. Когда же от него зависела судьба других, вверенных его чувству долга, бывший лейтенант ле-Брейдис делался чрезвычайно осторожен, даже, не в обиду ему будь сказано, несколько боязлив. Клайв теперь понял наконец то молчаливое отчаяние, с которым Джонатан явно боролся, отлёживаясь после ранения в подвальчике на Петушиной улице. Он страшно боялся, что тайна личности принцессы будет раскрыта, а он, слабый и беспомощный, не сможет её защитить. Если бы он сам должен был выбраться из города, сиганул бы в реку и проплыл бы по сточным канавам под стеной – не испугался бы и не побрезговал. Но свалившаяся ему на голову принцесса всё меняла: Джонатан не станет лишний раз рисковать. Кстати, чего Клайв по-прежнему не понимал, так это того, как они оказались замешаны в ту заварушку во дворце Сишэ и что, собственно, представляла собой оная заварушка. Монлегюр сказал, будто король убит, и чуть ли не самим Джонатаном, что было, разумеется, феерически бредовой теорией. Впрочем, всё по порядку. Обо всём этом Клайв ещё успеет его расспросить.
Итак, Джонатан и принцесса движутся куда-то, не пойми куда, очевидно, в южном направлении. Движутся тихо и не привлекая внимания; однако им надо как-то зарабатывать на хлеб, кров и дилижанс. Зная Джонатана, Клайв был уверен, что ни на что незаконное тот не пойдёт даже ради защиты королевской особы. Такой уж он был, этот Джонатан ле-Брейдис, – самым тяжким его прегрешением против Права и Устава была та безрассудная юношеская дуэль в шестнадцать лет, ну и ещё побег из столицы вместе с государственной преступницей, что, впрочем, Джонатан преступлением наверняка не считал. Но так или иначе, им нужно найти способ заработка. Какой же?
И тут Клайву очень помогла новая ниточка, которую дал ему Паулюс ле-Паулюс. На радостях, что господин капрал преследует, оказывается, не его, а «ту девицу со своим хахалем», лицедей мигом раскололся и поведал Клайву, что в путешествии к этой парочке присоединилась Эстер Монлегюр. Клайв присвистнул, услыхав это имя. Сию прелестную особу он хорошо помнил по Академии ле-Фошеля, где Джонатан втюрился в неё с неистовой беззаветностью семнадцати лет. Судя по тому, какие страшные глаза Джонатан делал при упоминании сей девицы, и по тому, как он вообще избегал о ней лишний раз упоминать, Клайв имел все основания заподозрить, что одними вздохами при луне и совместным колдовством над паровой машиной для глажки дело там не ограничилось. Впрочем, подозревать большее значилось бы усомниться в высочайших моральных качествах Джонатана ле-Брейдиса, чего Клайв, конечно же, никак не мог. С другой стороны, раз она с ним поехала – на то должна была быть очень веская причина…
Но это тоже потом. Главным сейчас было то, что, хоть Эстер Монлегюр и не была во вкусе Клайва Ортеги (он предпочитал более опытных и менее эмансипированных женщин), Клайв не мог не отдать должное её таланту механика. Он ни разу, ни до, ни после, не встречал подобных талантов у женщины, и, должно быть, именно поэтому так хорошо её запомнил. И хотя Эстер демонстративно презирала люксий, о чём напористо заявляла профессорам на каждом экзамене, собрать и разобрать любой нелюксиевый прибор она могла бы хоть с завязанными глазами. Клайв не знал, было ли это умение широко востребованным в нынешние времена засилья магических машин, но предположил, что заработать им на тарелку супа можно. В конце концов, до сих пор далеко не все жители Шарми, тем более за пределами столицы, могли позволить себе люксиевые машины в быту. Поэтому многие обходились, по старинке, ручными мясорубками, чугунными утюгами и заводными музыкальными шкатулками.
Клайв купил у первого же встречного старьевщика большие механические часы, работавшие на заводе. Часы были, разумеется, сломаны, указывая вечную половину восьмого, и их опущенные стрелки походили на обвислые усы старого разорившегося дельца, который уже не ждёт от жизни ничего хорошего. Если часы потрясти, то внутри у них эффектно и громко стучало и звякало, навевая мысли о том, что там ещё, в принципе, есть что чинить. Клайв сунул своё приобретение за пазуху и двинулся к югу, расспрашивая, не знает ли кто умельца, который работает со старыми механизмами.
В девяти случаях из десяти ему отвечали:
– Э-гей, добрый господин, да на что вам сдался этот хлам? Купите лучше себе хорошие люксиевые часы!
Так он ехал дальше, теперь уже в немного другом направлении, но с прежним более чем непостоянным успехом. Трижды за две недели ему указывали на дом превосходного мастера, и три раза из трёх мастер оказывался мужчиной, более того, никаких девиц при себе не содержал. Наконец, когда Клайв уже начал сомневаться в толковости своей затеи, ему сказали, что буквально вчера из города ушла группа бродячих механиков, охотно бравшихся за любую работу. Господину Плюцу, муниципальному счетоводу, они починили старую, но очень хорошую счётную машину, и теперь она грохотала в здании муниципалитета на радость воробьям и к досаде всех жителей окрестных домов. Муниципалитет хорошо заплатил механикам и даже предложил им постоянное место, не смущаясь тем, что главной в группе была, судя по всему, женщина. Механики, впрочем, отказались и в тот же день уехали в дилижансе в сторону Клюнкатэ.
Там, в Клюнкатэ, Клайву и посчастливилось наконец-то по-настоящему.
Клюнкатэ был окружным центром, славящимся на весь Шарми фабрикой по производству големов. Ещё лет сорок назад это был никому не известный и не интересный посёлок, где на пять семей приходилось три коровы, когда вдруг в чью-то золотую голову взбрело выстроить в этой живописной местности мануфактуру. Относительная близость Френте делала перевозку люксия менее дорогой и более быстрой и безопасной, потому в считанные месяцы в бывшей деревеньке вырос огромный, помпезный, уродливый и страшный домище, пялящийся на луга и поля вокруг вытянутыми глазницами тёмных окон, наглухо забранных ставнями. Там с утра до ночи и с ночи до утра (ибо завод работал в две смены) гремело, шипело и шкварчало, длинные трубы выбрасывали столбы вонючего чёрного дыма, и лошади, выбиваясь из сил, день и ночь тянули к заводу новые и новые подводы с железным ломом, который переплавлялся на болванки для будущих големов. С другой стороны дороги прибывали повозки с люксием, куда меньшие и куда реже. Там, в недрах этого рычащего и стучащего чёрного чудовища, горсть мягкого жёлтого света оживляла груду железа, распрямляла ей руки и ноги, вдыхала движение и энергию в её стальные конечности, придавала смысл её рукотворной жизни. Никто не знал, как именно големам задаются команды, которым они следуют, и можно ли эти команды сменить, не повредив волшебную машину, – это держалось фабрикантами в строжайшем секрете. Однако сила магии была притягательна, так же как и сила тайны, и сколь ни отталкивающе выглядел завод, Клюнкатэ с его появлением стал быстро расти и за пару десятилетий превратился в большой, процветающий город, откуда големы грузовыми составами отправлялись по железной дороге во все уголки Шарми.
Клайв смутно помнил, что Эстер Монлегюр не любила големов, так же, как и все прочие порождения люксия. Возможно, они с Джонатаном и принцессой не стали бы задерживаться в Клюнкатэ; не стал бы там задерживаться и Клайв, однако его задержали обстоятельства.
Каждый год, в последнюю неделю лета, в Клюнкатэ проводился парад големов. Тысячи жестяных болванов выходили на улицы и маршировали, шагая в ногу, будто заправский полк на плацу. Делалось это, чтобы лишний раз напомнить простому люду, редко видевшему люксий в действии, о величии и благородной простоте этой волшебной энергии, подаренной Шарми самим провидением. По крайне мере, таков был идеологический мотив; и ещё, Клайв подозревал, это делалось, чтобы напомнить беспокойным соседним королевствам, что свой волшебный источник Шарми держит под строгим контролем и просто так не отдаст. Как бы там ни было, парад големов всегда собирал толпы зевак, запруживающих улицы и толпящихся на заставах, так что если въехать в Клюнкатэ ещё так-сяк можно было, то вот выбраться из него до окончания праздника – очень вряд ли.
Клайв подумал, что если Джонатан со своими девицами и впрямь здесь, то застрял точно так же, а стало быть, торопиться некуда. С этой мыслью, очень обнадёживающей, Клайв снял комнатку у голосистой большегрудой хозяйки (он был бы рад предпочесть ей гостиницу, но все номера в городе оказались забиты), не спеша поужинал весьма сносным цыплёнком с её стола, сходил в баню, побрился, выспался – и был разбужен в шесть утра воплями и гиканьем под самыми окнами. Это весёлая возбуждённая толпа уже стекалась с окраин города к центру, где на полдень был назначен парад.
Центр, образовавшийся в непосредственной близости от завода (даже ратушу выстроили неподалёку, не смущаясь беспокойным соседством мануфактуры), уже с рассвета оказался оцеплен войсками. Клайв удивился, что их так много, – накануне он видел в городе военных, но не подозревал, что их такое количество. При виде их суровых лиц, блестящих эполет и сверкающих на солнце штыков у него засосало под ложечкой – по привычке так и тянуло шагнуть в строй и выровняться по стойке «смирно». И вместе с этой мыслью к Клайву пришло запоздалое, всё ещё странное и непривычное осознание того, что ему не суждено больше вставать в строй вот этих подтянутых, красивых, глупых солдат. Если и есть у него теперь какое место – то оно на плацу, перед ними, гаркнуть: «Равня-яйсь! Шпаги наголо!» – да глядеть, как они ему салютуют… хотя нет, гаркнуть ему, наверное, ничего такого не дадут. Для того есть специально обученные глашатаи, а его роль, роль наследного принца Шарми… в чём она, собственно, заключается?
«И всё-таки бред всё это», – подумал Клайв почти уверенно, но развить мысль не успел. Ему надо было пробраться поближе к оцеплению, чтобы хоть что-нибудь разглядеть. В то же время лезть в самую гущу толпы он не хотел, так как знал, что толпа имеет неприятное свойство смыкаться вокруг тебя, заключая в каменные объятия, подобно подземному каземату. Поэтому Клайв, оглядевшись, сориентировался на местности и проворно взобрался на фонарь, до сих пор, про счастливой случайности, не оккупированный местной шантрапой.
С фонаря всё было видно преотлично. Клайв разглядел площадь, мощённую серым кирпичом, глубоко утоптанным в землю. Ни человеческие ноги, ни лошадиные копыта, ни колёса карет не смогли бы их так утопить – на это были способны только железные ноги големов. От площади к заводу шёл длинный коридор, образованный толпящимися людьми; все галдели, шумели, кричали, толклись и вообще всячески излучали атмосферу нетерпеливого ожидания. Наконец, уже за полдень, далеко впереди раздался нарастающий гул, и по растущему крику в той стороне толпы стало ясно, что ворота завода распахнулись. Толпа стала напирать, и солдаты из оцепления напрягли плечи, предупреждающе ощериваясь штыками. Толпа подалась назад, жадно пялясь вперёд.
Ещё пара минут – и Клайв увидел первого голема.
Он шёл впереди, подобно знаменосцу – да он и был знаменосцем. Железные руки его сжимали древко стяга, на котором посреди жёлтого поля чернела голова голема – личный символ владельца мануфактуры. Позади реяли несколько знамён Шарми. За знаменосцами шёл барабанщик, бодро выстукивавший марш голыми руками – и надо сказать, что гул от этих ударов разносился по всей округе. За барабанщиками шагали несколько шеренг големов, одетых в военную форму королевской гвардии: первый ряд с ружьями на плечах, второй и третий – со штыками наперевес. И ещё за ними – десятки, сотни шеренг, сотни железных людей, чья поступь громыхала по каменной мостовой, заглушая барабанную дробь, отрывисто, чётко, звучно: р-раздва, р-раз-два, р-раз-два. Толпа замерла, разглядывая странное шествие в немом благоговении. Даже те, кто видели это зрелище не впервые, изумлялись ему так же, как в первый раз. А Клайв, никогда ничего подобного не видавший, смотрел на них со своего фонаря и думал, что было что-то жуткое, что-то могучее и одновременно очень страшное в этом параде железа, оживлённого, но не мыслящего, шагающего, но не способного выбирать, идти или остановиться. Вся эта железная стена могла, как люксовоз, вонзиться в толпу и смять её, круша всё на своём пути, – и никто не смог бы ей помешать… если бы…
«Это и есть то оружие, – подумал Клайв, и от силы и ясности этой мысли чуть не упал с фонаря. – То оружие, про которое толковал Монлегюр. Големы… армия големов. Да ведь и правда, чёрт подери! Один такой боец стоит десятка гальтамцев. И двух дюжин минойцев, по крайней мере…»
Оставалось недоумевать, как эта очевидная мысль прежде никому не пришла в голову. Зачем посылать на бойню живых солдат, когда есть жестяные, которые и стреляют метче, и жрать не просят, и умирать не боятся?
«Да ведь не могли они ждать моего мнения, чтобы до этого додуматься? Не могли. Они же умные, мать их, неспроста сидят в своём Малом Совете, как три паука. Наверняка уже по всей Шарми делают таких солдат. Эти – только верхушка сугроба… так почему же…»
Где-то в толпе заплакал ребёнок – испугался, а может, просто раскапризничался. Следом захныкал ещё один, заголосила какая-то женщина, на них зашикали, потом заорали. Как это всегда бывает в толпе, вместе с искрой вспыхнул весь стог, а может, люди просто не могли спокойно глядеть на шагающие прямо на них машины. Хотелось сделать чтото, повернуться, бежать… Хоть големы и не излучали угрозы, но их число, их слаженность, их ужасная похожесть и непохожесть на человека вгоняли в дрожь.
И тут…
Клайв не сразу понял, что случилось, – только заметил, что стройные ряды големов, вышагивающих среди волнующегося человеческого моря, вдруг подёрнулись рябью. Как будто кто-то из них сбился с шага – но разве может такое быть, когда каждое их действие подчиняется силе направляющей магии люксия? Однако вот, рябь повторилась ещё раз – и со своего места на верхотуре Клайв увидел, как один из големов останавливается и медленно кренится на бок. Шапка королевского капрала, нахлобученная ему на макушку, тоже стала крениться, сползла ему на лоб и закрыла бы глаза, если бы только они у него были. Кто-то в толпе наконец заметил происходящее, закричал, тыча пальцем, – но такое происходило теперь уже везде: големы останавливались, спотыкались, валились наземь один за другим. Мигом растаяла их завораживающая жёсткая красота – теперь это была груда шевелящегося жестяного мусора, неуклюже разворачивающегося, сталкивающегося и с грохотом падающего наземь.
Поднялся шум. Никто не понимал, что произошло; одни кричали: «Предательство!», другие: «Убивают!», третьи – в массе своей городские мальчишки – просто бессвязно вопили во всю глотку, от души радуясь беспорядку. Что-то с размаху долбануло Клайва по ноге, и он так и не понял, был ли это чей-то особенно твёрдый лоб или же неприцельно брошенный камень. Клайв потёр лодыжку носком сапога и забрался по фонарю повыше. Он знал, что спускаться сейчас – равносильно самоубийству: марш големов рассыпался, жестяные люди валились на живых, придавливая их и ломая им отнюдь не жестяные конечности, и живые орали, ещё больше подзуживая тех, кто ещё не убежал.
Во всём этом гвалте, совершенно внезапном и непонятном, а потому ещё более беспорядочном, уже скоро ничего нельзя было разглядеть. Тут и там мелькали попа́давшие големы и ружья, слетевшие красные шапки гвардейцев и шляпы обывателей, поломанные трости и потерянные шарфики. Людская толпа рассеялась, оставив беспорядочно сваленных големов в кругу растерявшегося оцепления. И над всем этим в приглушённом гуле над площадью вдруг чётко и звонко прозвучал женский голосок, Клайву хорошо знакомый, даром что он уже несколько лет его не слышал:
– А я же говорила! Говорила, что ерунда этот ваш люксий. Дешёвка. То ли дело на пару'!
Клайв перегнулся на другую сторону фонаря. Прямо напротив него, на противоположной стороне улицы, жались к стене две женские фигурки, которые заслоняла собой от мечущихся мимо людей третья, мужская.
– Ну здравствуй, братец, – проговорил Клайв Ортега и сделался вдруг очень и очень мрачен.
