Книга: Зверь с той стороны
Назад: ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ФАГОЦИТ
Дальше: ГЛАВА ВТОРАЯ,

ГЛАВА ПЕРВАЯ,

в которой я путаюсь под ногами и пью «смородиновку». У матроса есть ответы. Мальчик — был! Что такое хорошо и что такое плохо. Тормоза придумал кто? Этюд на фоне луны.
…"Продолжение следует", — перечитал я вслух заключительные строки странного опуса и подумал, что слова эти звучат сегодня как пророческие. Продолжение следует вовсю…
Нужно было немедленно навестить одного информированного человека.
Матроса дома не оказалось. Открыла Светланка. Вместе с нею из квартиры тёплым облаком вылетели ароматы жареной рыбы, сушёных пряностей, чего-то ещё, не менее домашнего и вкусного. Сама Светланка выглядела столь же домашней и, невзирая на старенький халатик (или же именно оттого, что была в нём), до чрезвычайности вкусной. Я в который раз по-доброму позавидовал Женьке.
Руки она держала перед собой, розовыми ладошками вверх — словно хирург перед операцией. Пальцы были в муке.
— Ой, Филька! Приветик! — обрадовалась она и подставила для поцелуя мягкую раскрасневшуюся щёчку. — Я и не знала, что ты здесь. Проходи. На праздники приехал? Я тебя сейчас жареным терпугом накормлю. Через пять минут будет готов. Давай-давай, влетай, чего замер как истукан?
— Дык, эта… очарован, понимашь! — сказал я голосом истукана (как его себе представлю), переступая порог. — Совершенно, понимашь, очарован и парализован!
— Врёшь ведь, как всегда, — сказала она с улыбкой. — Ну-ка, чего там у тебя в пакете такое пузатенькое? О-ой, смотри, не урони — ручка оборвана! Ну, мужики…
— Светик, вот ей-богу не вру! — воскликнул я. — Ты замечательно выглядишь! Лучше всех! А в пакете… У меня тут конфеты, шампанское. Полусладкое, специально для одной славной девушки, чья любовь так и осталась моей — увы! — недостижимой мечтой. Куда бы это всё пристроить? Можно, пока на тумбочку? — Я принялся разуваться, помимо воли поглядывая на её коленки. — Знаешь, вообще-то я обедал, но жареный терпуг — эт-то, признаюсь честно, чертовски заманчиво! Особенно в компании с тобой. Женька дома?
— Жду, — сказала она, закрывая дверь круглым локотком. — Обещал вот-вот подскочить. Ты тут пока располагайся, где удобней, а я побежала. А то вместо рыбы будут дорогому гостю угольки на угощенье.
Я проследовал взглядом за её маленькой кругленькой фигуркой до самой кухни… и направился следом. Оказывается, я по ней здорово соскучился.
Знаю я её с детского сада — даже дольше, чем Женьку. Он-то возник в поле моего зрения только в первом классе, и я сразу с ним подрался. Первого сентября. Из-за Светланки. Бант какой-то совершенно замечательный Женька у неё загубил, что ли? Драться из-за неё мы продолжали с завидной периодичностью и впоследствии, почти до выпускного вечера. Что, в общем, ничуть не мешало нашей дружбе.
Говорят, одноклассники редко женятся между собой, а если женятся, живут не слишком счастливо. Чепуха! — могу с полной ответственностью сказать на это я. Женька со Светланкой, я уверен, наглядный пример такой семейной пары, счастливой, насколько это вообще возможно. Матрос любит жену и трёхлетнего Васеньку до безумия, на что они отвечают полнейшей взаимностью. Ссор у них не бывает вообще. Разве не повод чуток позавидовать? Особенно для такого, как я, закоренелого холостяка…
Кухня шипела, шкворчала, благоухала. Парила. Пухленькая розовая Светланка среди всего этого волшебства, вызывающего смятение ответственных за аппетит нервных окончаний, смотрелась единственно уместной женщиной. Богиней семейного очага. Ею нужно было любоваться. Чем я с удовольствием и занимался.
Васенька копошился у материнских ног, орудуя огромной расписной деревянной ложкой в целой батарее разнокалиберных баночек и кастрюлек. Я его немного пометал к потолку (он при этом сдержанно, но более чем довольно взвизгивал) и чмокнул в русую макушку. За что был угощен целым черпаком воображаемого варева.
— Вообще-то вам тут обоим делать нечего, — поворчала для порядка Светланка. — И так тесно. Ишь, собрались, под руками путаться! Полна кухня помощничков. Не развернёшься… А ну-ка, брысь! Брысь, говорю… — Она шутливо махнула на нас полотенцем.
Мы переглянулись и с заговорщицким видом подмигнули друг другу. Васенька мигал препотешно — двумя глазами враз, и мне стоило огромного труда удержаться от смеха.
— Пойдём? — спросил я громко и добавил шёпотом, прикрываясь ладонью: — Там в одном месте конфеты припрятаны. Большущая коробка. Надо бы их того…
— Пойдем, — согласился мальчуган, снова подмигивая.
В это время щёлкнул замок, раздался Женькин голос: "Эге-гей, наро-од! Я пришёл!", и мальчик пулей умчался встречать папку. Я последовал за ним, напоследок сообщив Светланке:
— Светик, вы с Женькой — ну, просто молодцы! Такого мальчонку произвели — загляденье!
— Старались, — смущённо сказала она.
После нежнейшей рыбы под изумительное домашнее вино из белой смородины, после конфет и шампанского, после всего этого благолепия понятливая Светланка ухватила сынишку и повела на прогулку. Мы остались одни, и Матрос не без суровости (напускной, конечно) спросил:
— Выкладывай, чего у тебя?
— Много чего, — признался я, чувствуя себя форменным негодяем, бессовестно ворующим у человека и без того не часто выдающееся свободное время. Предназначалось-то оно жене и сыну. — Для затравки вот, повестушечка любопытная. Не изволишь ли прочитать?
— Сам сочинил? — он покачал на руке папку. — Извини, Капрал, а потом как-нибудь нельзя? Что, сейчас самое подходящее время? Я, например, больше перед сном люблю книжечками развлекаться…
— Да тут не много, — наседал я. — Две минуты для тебя. Ты по диагонали шуруй, умеешь ведь? Помню, как хвалился, что газетный лист за тридцать секунд одолеваешь! Вот и примени опыт на практике.
— А может, всё-таки отступишься? — без особой надежды поинтересовался он, состроив непередаваемо унылую гримасу на своей щекастой физиономии.
Я демонстративно забросил ногу на ногу, задудел под нос популярный мотивчик и углубился в красивый журнал «МОТО», который заприметил уже давно. То оказался спецвыпуск. Глянцевые его фотографии представляли историю мотоциклов фирмы BMW со дня основания до наших дней, и я только успевал сглатывать слюнки, набегающие при виде замечательных механических зверей-байеров.
Женька покряхтел-покряхтел и всё-таки принялся шелестеть страницами. Буквально через секунду он торжествующе заржал, после чего воскликнул с невинным удивлением, убого маскирующим крайнюю степень сарказма:
— Капрал, да уж не тебя ли имел в виду герой, описывая… хе-хе… волосатого педика в автобусе?!
Так я и знал! Чуяло сердечко, ой чуяло!
— Предположительно, — сказал я, сохраняя невозмутимость и делаясь показательно высокомерным. — Скажу больше, не исключено, что именно меня. Но мне бы не хотелось, чтобы ты, мой старый и добрый друг, оскорбительно радовался подобной авторской категоричности в оценках. Поспешной категоричности. Иначе выражаясь, априорной. Объявить, пусть даже в угоду общей стёбности произведения, незнакомого человека гомосексуалистом! Каково! Это здорово отдает зашоренностью господина писателя, недальновидностью, субъективизмом. Ограниченностью, наконец! Длинные волосы, античные пропорции, серьга в левом — отмечу особо, в левом! — ухе могут ввести в заблуждение лишь индивидуумов с предельно узким кругозором. Не стремись пополнить их ряды, дорогой Эжен! Тебе это не к лицу. Кроме того, сей эпизод второстепенен — если не третьестепенен — в повествовании. Прошу, возьми себя в руки и продолжай чтение.
— Фу ты, завёлся, — сказал с досадой Женька, возвращаясь к рукописи, но не удержался и вновь гоготнул оскорбительно: — Капрал, что у тебя в сумке-то было?
— Детали системы наведения сверхсекретной носимой тактической ракеты "Коточик-1", — парировал я. — Для передачи ирано-пакистанскому резиденту Асхату Батырову. Знаешь такого?
Матрос, понимающе оттопырив нижнюю губу и наморщив лоб, кивнул дважды. Резидента Батырова он знал. Ещё бы: Асхат был нашим общим другом с младых ногтей. Именно он выступал по обыкновению арбитром, когда мы с Матросом в очередной раз лупили друг друга, не сойдясь во взглядах на жизнь. Именно его попросила Светланка сообщить мне, что карты мои не играют, ибо избранник её сердца — Женька. Ныне Асхат, «золотой» выпускник сельхозакадемии, строгий отец целой своры сорванцов, крестьянствует где-то в потрясающей башкирской глуши. Мы не виделись уж лет пять.
А многофункциональный ранцевый ракетный комплекс «Коточик-1», компактный, мощный, предназначенный для поражения бронетехники, укреплённых огневых точек и боевых вертолетов, пытался некогда запустить в производство Петуховский "станкоинструментальный" завод. Почти уже запустил, но тут настали новые времена и… Выпуск конверсионных мирных трубогибов по чертежам девятьсот лохматого года успешно заменил собою тиражирование сверхсовременных средств поражения.
Чертовски этично. Чертовски гуманно.
Мечи — на орала.
Женька, видимо, тоже вспомнивший многодетного землероба и недоделанную ракету, смотрел на меня долгим задумчивым взглядом, а я смотрел на него. Женька усмехнулся, погрозил мне толстеньким своим пальчиком, плеснул в стаканы «смородиновки», мы молча звякнули кромками и пригубили. Я вторично развернул журнал.
На этот раз молчание в избе-читальне сохранялось значительно дольше. Наконец Женька одолел «Фуэте», хмыкнул и одним глотком допил остававшееся в стакане вино.
— Кто автор? — спросил он деловито. — Этот мальчишка, Константэн Холодный?
— Автор анонимен, но я тоже думаю, что он, — согласился я. — Все факты говорят за то. А что? Тебе повезло наткнуться на ранее неизвестные свидетельские показания? Выходит, позапрошлым летом кровавая бойня в Серебряном действительно была, слухи не врали? Да? Да? Отвечай, Матроскин, не мнись, — навалился я на него.
Матрос неопределенно дёрнул головой, в раздумье пожевал губами и предложил:
— Давай-ка, брат Капрал, мы с тобой ещё выпьем. Как-то мне, знаешь, нехорошо стало. Осадок от повести твоей какой-то неприятный. — Он взялся за бутыль и взглянул на меня в упор, необыкновенно серьёзный. Похоже, расстроенный вдобавок. И сказал: — Была бойня, мать её так. Была…
Мы выпили. По полному стакану, не отрываясь и не закусывая. Собственно, закусывать было уже нечем. Разве конфетами? Сладкое — очень сладким. Бр-р… Матрос тут же разлил ещё, но я пока решил воздержаться. «Смородиновка» Матроса — коварная штука. Пьётся словно сок, «градусы» при том практически не чувствуются, но очень скоро оказываешься не на шутку пьяным. Впрочем, выветривается хмель столь же быстро. Так вот, я воздержался, а Матрос нет.
— Это в июне было, — начал рассказывать Женька, кушая конфетку и тряся большой головой — ударная порция сладости и алкоголя стала ему таки поперёк горла. — Мы уже спать легли, а тут телефон. Коля-однорукий звонит. Он у меня вроде внештатного ответственного по Серебряному. Надежнейший человек. Советская войсковая разведка за плечами — это, брат, понимать надо! "Приезжай, — кричит, — махом. Тут, блин, хрен поймёшь, что такое случилось. Стрельба, едри её… Солдатики мёртвые вповалку. Жуть!" Я на «козла» — и туда. Приезжаю. Возле школы старухи топчутся — куда без них? «Уазик» с военными номерами стоит. Пустой. Коля ко мне. Так, мол, и так. Сам ничего не видал, не слыхал — в деревне его не было, когда всё произошло. Приехали, вроде, солдаты, все в масках, с оружием. Машину бросили, даже не заглушили, и в школу бегом. А там отдыхающие жили, брат с сестрой. Тут же стрельба поднялась да почти сразу смолкла. С полчаса никто не выходил, потом из двора «Москвичок» отдыхающих выкатил и уехал, не торопясь. И всё. Подробностей никаких, даже время происшествия точно установить невозможно. Видела-то одна Маня Зотеева, а с неё какой спрос — дурочка, она дурочка и есть.
Коля внутрь только глянул, трупы увидел — и сразу мне звонить.
У Коли "летучая мышь" была, у меня фонарик. Вошли. Ну, всё почти как в твоей писанине. Четыре тела. У двоих шпигри из голов торчат, вовсе и не вынутые, как написано. Ещё один весь изрезанный, в луже крови скорчился. А тот, что у двери, жив оказался, хоть и поломан весь. Мешок с костями, да и только. Кстати, был он почему-то полураздет. В ссадинах весь, в синяках — страшное дело. На ремне у него аптечка обнаружилась. Я ему «промедола» вкатил, он и очнулся. И пошёл языком болтать, под кайфом-то. Тут, Капрал, я тебе открываю его слова, которые ни за что бы не сказал, если бы у тебя писульки этой не было. И если бы я тебе как себе не доверял. Так что цени да помалкивай. Он был капитан безопасности. Отдел его приверженцами оккультизма занимался, сектами разными — религиозными и не очень. Честолюбия у него было выше крыши, чувствовал он себя только начальником отдела, никак не меньше. А чтобы осуществить мечты, надо ему было шефа столкнуть. Ну, он и нарыл «компры». Да какой! Шеф бессовестно, а главное, противу всех писаных и неписаных правил, трахался с разрабатываемой подопечной, несовершеннолетней сатанисткой. С Екатериной Возницкой. Ага?! Чуешь, Капрал, повесть-то на документальную тянет! Н-да… Наш капитан, понятно, возрадовался, но решил дело довести не просто до должностной смерти шефа, но и одновременного своего триумфа вдобавок. Чтобы уж наверняка начальником стать. Сведения продолжали поступать. Среди них такое: эротичная сатанистка с брательничком-студиозусом решили сотворить настоящую "чёрную мессу", для чего отправились к нам, в Серебряное. Вот она, удача, понял капитан. У него же в здешних местах свой информатор состоял на пайке! Для чего, кто именно, я спросить не сумел тогда: «ширнутый» капитан плёл и плёл без остановки. А теперь уж и подавно спрашивать некого.
Капитан взял группу надёжных бойцов, оформил командировку по выдуманному поводу и обосновался в Сарацине, ожидая сигнала от стукача. Решил брать злодеев с поличным. Тогда, дескать, «запоют» настолько чистосердечно и многословно, что шефу капитанскому останется только из окошка вниз башкой перекинуться. Сигнал поступил, воодушевлённые инквизиторы прыгнули в транспорт и отбыли навстречу страшной гибели… Только я приготовился непосредственно детали происшествия слушать, а капитанишка возьми, да и брякнись обратно в обморок. Предварительно, правда, сунул свою «трубу» и продиктовал номер. Что делать? Чую, жареным воняет и даже палёным. И уж не от моей ли задницы? Ну, позвонил. На другом конце волны суть уловили вмиг, командуют мне: ничего не трогать, никого не подпускать, свидетелей держать при себе. С руководством своим, спрашивают, ещё не связывался? Не успел?… Прекрасно! И не стоит, они сами это сделают… Уже делают… Ага, вот оно, руководство моё, на проводе!.. Так они и знали: велит оно мне сидеть тихонько, как таракашку. А если я сдуру вздумаю самодеятельность устраивать, грозит мне пасть смертью храбрых. Нет, не начальство грозит — судьба. Рок. То, что превыше меня, превыше начальства моего, но, понятно, не ГБ.
Прикинь, Капрал, проходит меньше часа, летит вертолётина. Садится. Оттуда спецназ в противогазах, парочка умников очкастых с какими-то приборами… и мой непосредственный командир. Испуганны-ый — как кролик перед лисой. Старухи к тому времени по домам разбежались. А нам с Колей-одноруким гэбэшники такое промывание мозгов устроили, что только держись! Ничего не было. Ничегошеньки! Кино снимали, во как! Так и следует запомнить. Так и следует всем любопытным говорить. Про нежелательность самодеятельности и реальную возможность окончить жизнь смертью храбрых ещё раз напомнили. Мёртвых и раненого забрали, улетели. А фюрера моего на земле оставили. Чтобы, значит, "господин подполковник политику партии на текущем этапе подоходчивее вам растолковал". Ох, и потел он! Ох, и трясся! Молчите, говорит, ради Христа, мужики. Они же, говорит, ни хера не шутят. Как есть, угрохают. И вас, и меня. Несчастный случай, или там ещё что…
Я его трусливые слова в голову стараюсь не брать, но чую, паника и мне передаваться начинает. В брюхе холодно стало, аж писать захотелось, коленки асинхронные колебания высокой частоты производят. Глотка пересохла.
Ну, Коля-однорукий характером покрепче нас обоих оказался. Тёртый, жизнью битый, всякое перевидал. Предложил горе самогонкой залить, которой у него в достатке. Залили. До утра пили, квашеной капустой да копченым салом закусывали. Коля военные истории рассказывал. Жалко, ни одной не запомнил, лишь ощущение осталось, что супер! Круче крутого. Свалился я последним. Но прежде, чем окончательно отрубиться, сходил в школу. Только никаких следов там уже не было. Ни крови, ни гвоздей с бумажками, что в раскладушку были воткнуты, ни самой раскладушки, — ни хрена. — Женька горько усмехнулся и повторил задумчиво: — Ни хрена…
— Да уж не вскорости ли после того Серебрянская школа сгорела? — спросил я поспешно и громко, пронзённый ослепительной догадкой.
— Вскоре!.. Да на другой день, — сказал Матрос. — Проснулись мы с собутыльничками поздно, чуть не в обед. Глядь, возле школы жизнь бурлит, двигательная активность за все возможные пределы зашкаливает. Две пожарные машины, автобус, автокран с площадкой для кинокамеры. Прожекторы, кабели. Хмыри какие-то шустрят. Типа, кино снимают. Все деревенские старухи поголовно выстроились — как на выборы президента. Я подошёл, поинтересовался осторожненько у паренька, который провода таскал, что за дела, дескать, землячок? Он меня к помрежу отправляет. А у того рожа — просто до боли знакомая. С прошедшей ночи, ага. Один из тех, что на вертушке прилетали. Лыбится мне навстречу, аж эпидермис на щеках трещит. Между зубов — кулак поместится. Какая приятная встреча, восклицает и чуть ли не обниматься лезет. Помните, говорит, нас, господин старший лейтенант? Съёмочная группа мы. Добавочный эпизод "на натуре" здешней собираемся запечатлеть. А фильм, между прочим, "Молчание — золото" называется. Криминальная драма в лучших традициях Голливуда. Горы трупов и т. д. Пока, правда, не решено, погибнут положительные герои второго плана или нет. Вот вам бы, господин старший лейтенант, какой финал больше понравился? Хэппи-энд, наверное? А жене, скажем, вашей?… Наверное, тоже. Решили мы, повторюсь, ещё один эпизод отснять. Пожар заброшенного здания. Как логическое завершение предыдущего сюжета. Вот, кстати, наши бумаги. Всё оформлено в райцентре, по закону от и до. Строение малоценное, более того, находится в аварийном состоянии, значит, потенциально травмоопасное. Сгорит, и чёрт с ним. Вернее, слава Богу. Пожарные проследят, чтобы огонь на другие дома не перекинулся. А теперь попрошу в сторонку отойти, если вопросов больше не имеете. Господину же подполковнику милиции, что у нас техническим консультантом на прошлой ночной съемке выступал, передайте, что мы его в уезд сегодня с удовольствием подбросим. Место на сей раз отыщется всенепременно. Пускай подходит. Всенепременно же.
Я до конца на балаган этот смотреть не стал, домой отправился. А ещё день спустя мурышовский пастух в лесу около Ямской избы «Москвича» четыреста девятого обнаружил. Внутри два голых трупа находились. В классической позе застыли. "Мужчина сверху" называется. Догадайся, кто? Правильно, Возницкие, брат с сестрой. Скончались от не вполне естественных причин, в то примерно время, когда мы с Колей-одноруким и шефом моим подлый удар судьбы самогоном заливали. У обоих кровоизлияние в мозг. Экспертиза по количеству извергнутой семенной жидкости определила, что перед смертью они произвели коитус минимум полтора десятка раз подряд. Минимум! Пятнадцать!!! Такие фантастические результаты были обусловлены действием наркотика, возбуждающего половую сферу, запрещённого к распространению в России препарата «FL». Если не знаешь, это что-то вроде помеси шпанской мушки с Виагрой, экстези и эфедрином. Чудовищная вещица! Трахались они это, трахались — да и затрахались… Неслабая смерть, да? — он вопросительно посмотрел на меня.
Я пожал плечами:
— Может, и неслабая, но всё-таки не по мне.
— Об участии в «киносъемке» мальчика Константина сведений у меня не имелось. Как имя честолюбивого капитана, выжил ли он, не ведаю. Кто таков "дядя Тёма", чья роль в повести до конца не ясна, тоже не соображу. И вообще, Капрал, — поспешно проговорил Матрос, оборачиваясь на звук открываемой двери, — всё, что я тебе тут порассказал — бред пьяного мента. Неумного пьяного мента, отвались его язык…
— Спокойствие, Эжен, — сказал я, наливая ему и себе "смородиновки". — Только спокойствие! Твоя информация растворилась в космическом вакууме. Её попросту не было. Всё, что я знаю о "Серебрянском инциденте" — результат прочтения рукописи, единственно, клянусь! С тобой же мы просто бухали. Встретились старые друзья, поболтали о дойчевских мотоциклах, школьных чудесных годах, попили домашнего винца. Правда, Светланка? А где Вася-василёк?
— У родителей оставила, — сказала она, забираясь мужу на колени. — Плесните-ка и мне чуток, господа пьянчужки. Что-то я продрогла…
Часу в одиннадцатом вечера, оставив за спиной уютное кресло, допитую до подонков четверть из-под «смородиновки» и становящиеся всё более углубленными поцелуи супругов Коноваловых, я вывалился на улицу. Вослед мне неслись вздохи, всхлипы и возбужденные выкрики, издаваемые противными голосами. Матрос — большой знаток и ценитель японских мультиков Манга. Особенно их эротической разновидности, называемой Хёнтай. Хорошо захмелев, он предложил мне оценить новый шедевр, только что пополнивший его обширнейшую коллекцию видео.
Сдуру — спьяну я согласился.
Детализм и откровенность юго-восточной анимации подействовали на меня, что называется, неоднозначно. Неловкость перед присутствующей дамой смешалась с любопытством, а отвращение с какой-то взвинченностью. Я издавал нервические смешки и с переменным успехом пытался гордо подняться над ситуацией. Чувство неловкости, однако ж, не проходило — как на гордой высоте, так и пониже.
И это, учитывая количество употребленной "смородиновки"!
Словом, я бы предпочел, чтобы Женька был приверженцем эротики не столь экзотической, а обыкновенной, людской.
А тут ещё Светланка. Её охватила какая-то лучистая, предвкушающая возбуждённость, она с лёгкой хрипотцой хохотала, всё теснее прижимаясь к мужу. Подобный переход от почти святой целомудренности матери и домохозяйки к ипостаси бесшабашной и любострастной особы был для неё, в большинстве случаев, обычен. Во мне же, видимо, ещё не затухли кое-какие искры былого чувства. К тому же алкоголь… В общем, на сердце у меня стало горьковато.
Не желая даже думать, на какие любовные подвиги они стали способны, я откланялся. Меня не удерживали.
Появиться на строгие родительские очи в таком милом состоянии, благоухая перегаром, я не осмелился и решил побродить по посёлку, надеясь проветриться. К тому же мне пришла в голову замечательная идея поискать дома, перед которыми росли бы старые ивы. Как я помнил, загадочный дядя Тёма из «Фуэте» останавливал мотоцикл подле толстенной ивы, чтобы забрать мотыги. К огромному сожалению, сам мотоцикл не может ни на кого указать конкретно. «Ижи» с колясками, набитыми различным железом (ящик с запчастями из повести), стоят в каждом третьем дворе. В остальных стоят «Уралы» или "Явы".
Так, значит, ива…
Надежд на успех у меня было маловато. Я, хоть и блудный, но всё-таки коренной петуховец, твёрдо знаю лишь о двух таких деревьях. Да, точно о двух.
Первый дом, возле которого растёт ива почтенного возраста, известен как «Трефиловский». Это двухэтажный кирпичный особнячок, до Октябрьской революции служивший пристанищем последнему, обнищавшему отпрыску заводчиков Трефиловых. Разорённый вконец, он ушёл на Первую Германскую едва ли не солдатом, да так и сгинул. Потом в его доме чего только не перебывало… В пору моего отрочества Трефиловский дом служил детской поликлиникой. Затем, недолго — чем-то вроде меблированных комнат для семейной пары молодых учителей. А последние лет восемь-десять там никто не живёт. Очень уж в нём зимой холодно, а отапливать его весь целиком — никаких дров не напасёшься.
Действие же повести, как выяснилось во время пьянки с Матросом, разворачивается в позапрошлом году, когда он пустовал.
В другом доме под плакучей ивою благополучно проживает семейство Капраловых. Моё.
Между прочим, как раз мотоцикл-то у нас имеется. И в аккурат «Иж». Правда, не зелёно-голубой, а густо-красный. И, бьюсь об заклад, запоминающийся. Я собственноручно заменил выхлопные трубы, колёсные диски, фару, руль и бензобак на более авантажные. Разрисовал его языками пламени, волчьими мордами, кое-какие детали хромировал. Блеск! Особенно с отъятой коляской. Автор повести, с его пристрастием к описанию мелочей, такое чудо точно бы отметил. Имеется у нас (опять же, как у доброй трети петуховцев) и огород под картошку в Серебряном.
Нету только дяди Тёмы с малолетним сыном, и никогда не бывало. Нет и китайского «Тетриса». Следовательно, подытожил я, себя мы категорически от-ме-та-ем!
Тогда что имеем в "сухом остатке"? Зелёную улицу для поисков. "Бороться и искать, найти и не сдаваться!" Кстати, кто это — Катаев или Жюль Верн? Не помню. Охо-хо, да я, оказывается, совсем пьяный…
Итак, с шаткой надеждой отыскать "то, чего в своем царстве не ведаю", как говорится в сказках, взялся я тралить посёлок. Путь мой пролегал вдоль основных улиц. На перекрёстках я останавливался и устремлял чуть замутненный «смородиновкой» взгляд в короткие отрезки проулков.
На моё счастье, рельеф Петуховки сглажен, а геометрия строга и напоминает прямоугольную решётку. Помогало и то, что в проулках сажать деревья перед домами почему-то не принято. Исключения редки и сделаны для сиреней да черёмух. Но сирень — кустарник, она не считается. "Погодите, а черёмуха-то — не куст ли?" — засомневался вдруг я, так же, как давеча в отношении писателей. Правда, с более продуктивным выводом, который заключался в том, что черёмуха — дерево. Дерево, любимое всеми без исключения моими земляками. Через любовь и поблажка.
К исходу часа поисков мною была обследована примерно четвёртая часть улиц. Как я и предполагал, безуспешно.
Хмель у меня выветрился приблизительно вполовину, а вместе с ним вдвое снизился сыскной азарт. Если я и не сдался до сих пор, так только из упрямства да стойкого нежелания отсвечивать нетрезвой физиономией перед родными. Вдруг ещё не спят.
Шаловливый весенний бриз, налетавший днём со стороны пруда, стих до вкрадчивого шёпота, напоминающего о наступлении времени романтиков и влюбленных. Заметно посвежело. Влюбленным это позволяло притискиваться ближе друг к другу, романтикам тоже было на руку так или иначе. А вот я озяб.
Окна постепенно гасли. Средний возраст встречных, поперечных и попутных односельчан всё больше омолаживался. Менялась и их походка. На смену целеустремлённой деловитости пришла беспечность прогулочного шага. Появились во множестве собаки без ошейников и кошки, похожие таинственным сиянием глаз на снедаемых первой страстью девственниц. Возникли отвратительно рычащие мотоциклы с зажжёнными фарами. Сидящие на них фигуры казались мне всего лишь необязательными придатками к двигателям внутреннего сгорания, генераторам, колёсам, выхлопным трубам, горячим потокам масла, мечущимся лучам фар…
Загудели, разогреваясь, неоновые лампы фонарей.
Откуда-то доносился цокот копыт. Конные разъезды добровольной казачьей сотни, выдвинутые атаманом Бердышевым на улицы посёлка после кошачьих казней, бодро несли патрульную службу.
Один из таких патрулей некоторое время назад обогнал и меня. Причем старшой даже остановил своего скакуна, дабы глянуть, что за подозрительный тип шляется по вверенному участку в одиночку?
"Какая встреча!" — с отвращением подумал я.
Это был сам Ростислав Бердышев, младший сын Петуховского куренного атамана, его правая рука в казацких делах и мой ровесник. Лучший из лучших в рубке лозы, джигитовке и метании аркана. Ещё он претендует на роль первого драчуна, первого охотника, главного соблазнителя на сто верст вокруг, и вообще — супермена.
Редкостный недоумок, если хотите знать мое мнение.
Наткнувшись львиным взором, брошенным из-под залихватского вороного чуба, на недвусмысленно выставленный мною средний палец, Ростик помрачнел и принялся нетерпеливо похлопывать свернутой нагайкой по голенищу отдраенного сапожка. Очевидно, пугал наглеца поркой. Притом ноздри его раздувались, а желваки играли.
— Скакай себе мимо, станишник, — сказал я со скукой, оставаясь в оскорбительной для конника расслабленной неподвижности и не выказывая капли нервозности. Палец вздымался, как ствол гаубицы, нацеленный прямо в неширокий Ростиков лоб. — Лови байкеров и кошкодавов. Я не твоя добыча, орёл ты мой степной. Скакай…
— Уу-у! Тт-ты… Ссс… — выдавил Ростик. На более интеллектуальную речь его не разобрало. Он погрозил мне на прощание кулаком с зажатой нагайкой и стегнул ею же ни в чём не повинную лошадку между ушей.
— Спасибо, Ростик. Ты на удивление вежлив со мной сегодня, — бросил я ему вслед. — Передавай папеньке мои глубочайшие поклоны. Да гляди, не забудь, передавай непременно, а то знаю я тебя…
В ответ раздалось неразборчивое фырканье — не то конское, не то Ростиково.
Истины ради, следует отметить, что отца его я уважаю не в пример больше. Несмотря даже на излишнюю импульсивность атамана, казацкую привычку рубить сплеча — уважаю. Я покачал головой, провожая взглядом плечистую фигуру Ростика, ловко восседающую в седле. И наградил же господь мужика наследничком… Добро хоть, старший сын, Пётр, не подкачал. Шашкой он не машет, зато голова у парня на месте.
В искусственном свете фонарей силуэты деревьев стали разительно походить друг на друга; надёжно от всех прочих я отличал, пожалуй, лишь берёзы да ели-сосны. Можно было поворачивать оглобли, поиски благополучно провалились. Я постоял в кратком раздумье… и направил стопы к Трефиловскому дому. Мне подумалось, что я, возможно, просто плохо осведомлён о последних новостях заселения, и в нём уже живут-поживают постояльцы или новые хозяева. Например, дядя Тёма с "тетрисом"…
Дошёл быстро.
Почки на деревьях едва наклюнулись, поэтому я не имел удовольствия насладиться фирменным серебряным блеском ивовой листвы под луной, к которому в высшей степени неравнодушен. Зато, в порядке компенсации, передо мной на всю ширь развернулась сцена серьёзной мужской ссоры. Возле искомого строения клубилась тёмная масса людских тел, издающая грозные звуки, распространяющая неуловимый, но будоражащий первобытные эмоции запах адреналина.
Я приблизился.
Прижатые к забору, осыпаемые бранью и угрозами, бледные, но не сдавшиеся, топтались перед разошедшимися в неправедном гневе поселковыми парнищами мои знакомые экологи-ихтиологи. Главный поборник нравственности, раза в полтора более широкий, чем обе жертвы враз и на голову возвышающийся над ними, растопыренной пятернёй размером со сковороду размахивал взад-вперёд возле лица Яши. Словно безмерно требовательный к себе гончар, намеренный смять в кулаке неудачную сырую заготовку кувшинчика для сливок. Словно королевская кобра, раздувшая капюшон и готовая к смертоносному броску. Ещё мгновение, и он готов был обрушить могучую длань на обречённого рыбознатца. Тхэквондист Алёша красиво приплясывал, разгоняя кровь, готовясь к бою, но его теснили двое коренастых мальчиков исконной петуховской породы, умеющих усмирять коней ретивых, ломая тяжёлые крестцы. Для них его чёрный пояс был грязной тесёмкой — и ничем иным. Вся троица агрессоров была так увлечена, что не обратила на моё появление никакого внимания. А напрасно…
— Йо, Элвис, ты ли это?! — воскликнул я, хлопая главаря по монументальной спине в районе произрастания из неё коротковатой, но мускулистой шеи. Элвис у нас — здоровяк, разрядник по гиревому спорту, гордость школьного физрука. — Сколько лет, юноша!
Удар хоть не опрокинул его на землю, как мне того желалось, но заставил сделать шаг вперёд и замахать в поисках баланса руками. Я воспользовался моментом и завершил начатое, проведя идеальную по исполнению подсечку, самую малость подмогнув себе плечом. Элвис некрасиво упал, с позором уткнувшись носом в туфли отпрыгнувшего Яши. Сделав проворный шаг, я как раз успел к тому моменту, когда он, оскорблённо взрыкивая, поднялся на колени. Это позволило мне, даже не приседая, ухватить Элвиса пальцами правой руки за кадык, а левой — за ухоженный кок, давший ему лестное прозвище. В остальном, признаюсь, сходство гиревика с легендой рок-н-ролла ничтожно. К тому же его весьма портят многочисленные прыщи, свидетельствующие о не завершенном в семнадцать лет половом созревании.
Мы согласовано выпрямились. Элвис при этом довольно неестественным образом, но крайне старательно выгнулся назад — даже на носки приподнялся. Под молодецки распахнутой курткой и расстёгнутой до пупа рубахой обрисовалась могучая безволосая грудь. Со свойственной мне скромностью я остался в тени фигуры гиревика.
— Не дёргаться! — повелительно скомандовал я клевретам Элвиса, оставившим Алёшу и всерьёз заинтересовавшимся новоявленным защитником ихтиологов. — Иначе наш дорогой друг мигом оплешивеет. Притом болезненно. Учтите, юноши, я не шучу. Элвис, сознайся, тебя такая перспектива устраивает?
Безусловно, такая перспектива его ничуть не устраивала. Он показал это скупыми жестами и двукратным глотательным движением, совершённым через силу. Клевреты остановились, но боевого настроя не теряли: дышали яростно, метали очами молнии.
Голубенькие бойфренды тем временем успели воссоединиться, но спасать свои нежные шкурки бегством пока не решались.
Элвис с обидой в голосе сипло выдавил сквозь недрогнувшие тиски моих пальцев:
— Артамоныч, ну чё за байда? Ты чё, из-за этих пидаров меня замесил? Чё за нафиг-то?! Артамоныч, ты брось это, ёлы-палы!..
— Для начала, — сказал я ласково, — проясняю ситуацию. Я тебя пока не месил, хотя желание такое у меня проскальзывало. Надеюсь, до того всё же не дойдёт. Ты мне, в общем, симпатичен. Хоть и не вернул по сию пору кистевой пружинный эспандер, который брал "всего на недельку" ещё прошлый год. Как в целом симпатичны мне и твои нукеры. Однако не в настоящий момент. Ибо в настоящий момент я на вас, голубчиков, сердит. Надеюсь, ясно, чем это может обернуться? То-то! А сейчас максимально сосредоточьтесь и слушайте вопрос. Эти молодые люди вам говорили, что находятся под моей защитой?
— Да Артамоныч! Гребёт меня что ли, чё они там свистели?!! — взорвался возмущенным сбивчивым хрипом пленённый гиревик. — Пидарня же помойная! Нехер им у нас делать! Пи… — у него не без моей помощи перехватило дыхание, и он смолк.
Минуту подержав его без воздуха, я ослабил хватку. Он энергично запыхтел, с жадностью глотая кислород. Соскучился.
— Послушай, юноша! И вы, славные мои акселераты, послушайте тоже, — обратился я к сотоварищам Элвиса. — Поймите, совершенно не важно, кого эти люди предпочитают в постели, кому молятся, как зарабатывают на жизнь или что едят на завтрак. В нашем случае это дело десятое, а то и одиннадцатое. Вы забыли вот о чём: наш поселок крепок традициями, унаследованными от многих поколений пращуров.
Почти всегда во хмелю я становлюсь многословен, философичен и витиеват. Как на сей раз. Я продолжал заливаться, не забывая, впрочем, отслеживать ситуацию:
— Одним из таких фундаментальных законов, своеобразной этической максимой является неизменное уважение к старшим. Уважение к мнению старших, будь оно передано даже через третьи уста. Вы сегодня вызывающе проигнорировали мои слова — а ведь я возрастом гожусь вам в дядья или большие братья! — и тем самым выступили против частицы того доброго, на чём зиждется мораль любимой всеми нами Петуховки. Но дурно в вашем поведении не только и главным образом не это. Посмотрите, ведь эти самоотверженные люди, которых вы несправедливо обидели, находятся здесь не для растления малолетних, не для чинения других каких пакостей, но по зову сердца. Они учёные. Учёные! Они не спят ночей, копаясь в рыбьих кишках, чтобы такие засранцы, как вы, могли хлебать свежую окунёвую ушицу без страха откинуть копыта. Они не думают о том, насколько это может быть опасно для них — нет, только о благе людском. И тут появляетется этакая чёрно-антиголубая сотня. Блюстители нравственности. Защитники то есть её, попираемой. Увы, не только без царя, но даже без самого завалящего старшины в голове. Результат, как и следовало ожидать, печален… По уму-то разобравшись, вас стоило бы за подобный шовинистический демарш отдать в руки Бердышева. Чтоб выдрал нагайкой при большом скоплении народа… — Я сделал драматическую паузу, рассчитывая, что приближающийся чрезвычайно кстати стук копыт казацкого патруля отдастся в головах у всех присутствующих. "Блюстители нравственности" его услышали и опасливо затаили дыхание. — Но я не стану этого делать. (У хулиганов с почти слышимым стуком с душ повалились многопудовые камни.) Я надеюсь на ваше благоразумие. Идите с миром и более не грешите!
В момент, когда я снял усталые пальцы с горла Элвиса, подле нас остановились патрульные. Старательно глядя поверх моей головы, Ростик Бердышев сурово спросил:
— Что здесь происходит?
Я промолчал, с независимым видом поглядывая по сторонам. Эх, самое время было бы сейчас эдак показательно щёлкнуть зажигалкой, засмолить папироску… Я на мгновение даже пожалел, что не курю.
— Ничего не происходит. Всё нормально, — сказал благоразумный Элвис, поправляя прическу. — Артамоныч нам лекцию читал. Что такое хорошо и что такое плохо. Здорово интересная лекция. Надо бы ему, это… в клубе с ней выступить.
— Действительно, ничего не случилось, — подтвердил кто-то из ихтиологов. — Действительно, всё нормально, мы беседовали об этике.
Зато один нукер, тот, что позлее мордой, отнюдь не согласился с такой оскорбительно мирной развязкой конфликта:
— А вот и не нормально, — выпалил он, озадачив даже Ростика, собиравшегося уже отваливать. — Приезжие-то того… — он дважды и трижды прищелкнул пальцами, подбадривая собственную неповоротливую мысль.
— Чего? — не понял казак.
— Кошек мучают! — нашёлся обвинитель. — Точно говорю, это они, бл-лядюги!
— Факты? — воскликнули мы с Ростиком почти одновременно. Разве что я был самую малость быстрее: к той поре, как наездник лишь раскрыл рот, я успел уже не только произнести это короткое слово, но и сгрести неугомонного юнца за грудки.
— А кому ещё-то?… — сдавленно пискнул он, цепляясь за мою руку в сумасшедшем стремлении вырваться на волю. Поняв, что это ему не удастся, нукер забрызгал слюной, переходя на визг: — Да отпусти ты, Капрал! Махом! Чё, не понял?!
Счастливо избегнув пропитанных бессильной ненавистью слюнных брызг, я пожал плечом и вздохнул. Грубо сказано, не эстетично оформлено, однако чего же не понять?
— Понял, — сказал я миролюбиво. — Отпускаю.
Я был чертовски неловок. Отпущенный, грубиян тут же упал… Вскочил, отряхиваясь, и скрылся под защиту лошадиного крупа, откуда продолжал вопить:
— И Капралов с ними заодно. Это он их привёз, я сам видел.
— Да ну тебя, придурок, — сказал вдруг ему Ростик. — Отойди-ка от коня, а то ушибёт ненароком. Поехали, мужики.
— Идёмте-идёмте, — сказал Яша. — Уж чашкой-то кофе с капелькой бренди мы просто обязаны вас угостить. Входите. — Он распахнул передо мной низенькую, узкую дверцу в левой части гигантских тесовых ворот Трефиловского дома. Затем просунул руку в какую-то дыру, пошарил там и щёлкнул выключателем.
Под крышей вспыхнула яркая жёлтая лампа, увенчанная широким эмалированным конусом допотопного отражателя.
Во дворе, мощённом плитами полопавшегося известняка, стоял под дощатым навесом светлый автофургон на базе зиловского «Бычка». Большинство его поверхностей разрисовывали агитационные надписи на нескольких языках, призывающие сохранить живую природу для наших детей. Присутствовали на фургоне и картинки, оживляющие текст — панда, тигр, какая-то невзрачная птичка.
— Ого, — сказал я, перешагивая высокую подворотенку. — Вон, какая у них машина, оказывается. Чего же вы автостопом добирались, странные люди?
— Понимаете, она поломалась, а нам хотелось успеть, пока здесь комиссия ЮНЕСКО работала. Мы оставили водителя разбираться, сами прихватили наиболее часто используемое оборудование — и на трассу… Между прочим, это передвижная биохимическая лаборатория. Лучшая не только в регионе, но, возможно, и в стране. Среди частных — безусловно, лучшая. Поскольку единственная, — улыбнулся Яша. — Стоимость одного только оборудования — почти полмиллиона долларов. Представляете!
— Не представляю, — сознался я. — Полмиллиона… Откуда у «зелёных» такие деньжищи? Или вы на самом деле главным образом не природу защищаете, а шпионите в пользу ЦРУ? Как патриотические детективы про вас пишут?
— Глупости пишут, — сказал он, поморщась. — ЦРУ здесь ни при чём. Закупку приборов спонсировал один хороший человек. Очень состоятельный и всерьёз обеспокоенный проблемами охраны природы. Кроме того, он из наших, — смущённо добавил Яша. — Ну, вы понимаете?… Он болен лейкемией, очень стар и очень, очень состоятелен. Все деньги после его смерти перейдут Императрицынскому отделению фонда Гринпис. Наверное, он достоин памятника, — грустно добавил ихтиолог. — Но таким людям памятников обычно не ставят… Увы… Всё, всё, довольно о печальном, — решительно оборвал он собственный душераздирающий вздох. — Прошу в дом. Я сейчас займусь кофе, а Алексею придётся попробовать чем-нибудь занять вас, развлечь.
Из мебели в комнате, где мы очутились, сохранилось несколько табуретов, длинная лавка вдоль улошной стены, медицинского вида белый шкаф без стёкол. Пол застилали блёклые, но чистые половики. Обои большей частью были ободраны, виднелись многослойные напластования газет. Странно, а мне почему-то помнилось, что стены в поликлинике всегда были свежевыбелены и жутко пачкались. Амнезия после итальянской аварии шутки шутит, не иначе. Пахло смоченной и высохшей затем пылью, которую, видимо, пытались отмыть, да толком не получилось.
Присутствовал и знакомый каждому аборигену Петуховки Круглый Стол. Мебельное чудо, потрясающее воображение своей монументальностью. Во дни действия детской поликлиники на Столе обычно распелёнывали младенцев, принесенных к процедуре взвешивания или прививания. До Октябрьской революции на нём, очевидно, плясали среди обилия деликатесных блюд и фужеров с шампанским пьяные женщины определённого сорта. Сейчас он был пуст и походил на полузаброшенную посадочную площадку для небольших геликоптеров. Сходство усиливала круглая снежно-белая кружевная пластиковая скатерть, сдвинутая к середине.
"Только вот геликоптерам неоткуда взяться, — подумал я. — Даже под столь высокими потолочными сводами".
— Здесь довольно прохладно, но дров пока не подвезли, хоть и обещали, — сказал Алёша. — Странное место для гостиницы, вы не находите? Такая хоромина — и всего на двух постояльцев. Водитель с нами не живёт, — опередил он мой вопрос. — Квартирует у одной премиленькой развеселой вдовушки… А может, и не вдовушки вовсе. Впрочем, нам с Яшей тут нравится. Автомобиль под рукой, никто не мешает. Жители соседних домов, конечно, любопытны, но нас сторонятся. Кажется, побаиваются. Электричество подведено. Имеется даже исправный холодильник на кухне. Мы храним в нем некоторые рабочие образцы и… и продукты питания. Забавно, правда?
"Забавно? — подумал я. — Вот уж не знаю". Я неуверенно улыбнулся и спросил:
— Ночами, небось, мёрзнете? Объёмы здесь… Они и летом не прогреваются толком.
— Вы знаете, нет. Во-первых, мы подолгу работаем, а в лаборатории достаточно тепло. Кроме того, на самый крайний случай у нас есть спальные мешки. Превосходные пуховые спальники, норвежские. Скажите, — сменил он тему, — вы случаем, не осведомлены, кто жил в этом доме лет около сотни назад? Яша ворчал, конечно, но я из любопытства обшарил все закутки. Побывал под крыльцом, в подполе, на чердаке, в какой-то тёмной комнате вроде чулана. Нашёл интереснейшие вещи. Вот, глядите! — Он распахнул дверцы шкафа и достал большую фотографию — под стеклом, в деревянной рамке. — Заметьте, какая стать. А лицо! Сегодня таких благородных лиц уже не встретишь. Наверное, столбовой дворянин.
Я повертел портрет в руках, приметил на обороте автограф: "Матушке от Тёмы". Дата отсутствовала. Старое фото, но сохранилось неплохо. Качество отменное. Молодой мужчина, чем-то похожий на моего зятя Антона. В узком долгополом пальто — таком, что брюк почти не видно, светлом, но с тёмным, пожалуй, бархатным воротником. Мягкая шляпа в тон пальто, белоснежное кашне. Сверкающие штиблеты. В одной руке трость, в другой — сложенные перчатки. Поза подчеркнуто небрежна, но при том столь закончена, что почти скульптурна. Красиво подстриженные усы, правильные крупные черты лица. Выражение — не уловить. Не то затаённая усмешка, не то упрятанная за тщательно скрываемым высокомерием (да-да, именно так, по принципу матрёшки, одно за другим, третьим, десятым) — боль. А глаза… "Прав Алёша, — решил я, — таких глаз сейчас просто не бывает. Разве у детей?…"
Подошёл Яков. Придвинул скатерть к краю стола. Быстро расставил на ней три чашки, большую медную турку в свежих потёках сбежавшего кофе, фигуристую бутылку. Перемигнулся с Алёшей, добавил красочную жестянку дорогих шоколадных бисквитов, с немалым трудом извлечённую откуда-то из-под столешницы. Похоже, имеющийся там преглубокий выдвижной ящик рассохся или перекосился, отчего заедал.
— Вынужден вас огорчить, — сказал я, откладывая портрет в сторонку. — Подлинное дворянство тут даже не ночевало. Сей господин — последний и самый неудачливый из династии местных заводчиков Трефиловых, ведущих род от малого купчишки Трефилки Косого. Кстати, едва ли не варнака и висельника — до купеческой-то инкарнации. Почти наверное варнака. Но вернёмся к персонажу фотографии, Артемию Федотовичу. Его можно охарактеризовать кратко: авантюрист-несчастливец. При нём истощилась серебряная жила, кормившая — и неплохо кормившая — не одно поколение этих весьма уважаемых капиталистов. А он? Думаете, пытался сохранить дело? Ничуть не бывало. Транжирил накопленное предками. Якшался с революционэрами, спиритами и девицами лёгкого поведения. Имел на службе мансийского шамана и дальневосточного мистика, коего самолично привёз не то из Тибета, не то из Манчжурии. Пригрел сумасшедшего изобретателя, обходящегося крайне дорого: новоявленный лже-Кулибин увлеченно строил для Трефилова перпетуум-мобиле. Мало того, Артемий Федотович кушал собак, баловался кокаином и опием, превратил этот самый дом в вертеп, где однажды ночью, в разгар пьяного непотребства покончила с собой молоденькая певичка из Петербурга. Она была весьма известна, даже имела записанный на граммофонные пластинки сингл со слезливым романсом. Остатки семейных денег Трефилов потратил, подкупая судейских в попытке замять инцидент, однако ничего не добился. Тогда, спасая свободу, он пошёл на сговор с царской охранкой и сдал ей с потрохами своих друзей-большевиков. Да видно, не всех. Ускользнувшие от жандармских лап революционэры поклялись жестоко отомстить ренегату, взорвав на воздух. Непременно взорвав — в архивах сохранились документы с гневным автографом, кажется, самого Павла Точисского. Трефилов подпольщиков перехитрил, спешно отправившись воевать германца. На войне следы его теряются. Но мстительный Молох мировой революции требовал кровавых подношений. В жертву были принесены ни в чём не повинные шаман с мистиком, готовый к запуску вечный двигатель и бедолага-изобретатель…
Я хозяйски плеснул себе кофе, в кофе бренди, отхлебнул, добавил ещё. Не в моих традициях кофейничать заполночь, но пахло уж больно заманчиво, где тут удержаться! Я откусил от бисквита и нашёл его превосходным — особенно глазурь. Да и суфле неплохо. Обожаю шоколад! Жуя, постучал пальчиком по портретному стеклу:
— Если исходить из цветущего вида Артемия Федотовича, эта фотография относится ко времени, предшествующему затяжному периоду его морального падения. Год эдак девятьсот третий — девятьсот пятый… — закончил я.
— Поразительно, как много вы знаете! — воскликнул Алёша, отмахиваясь от друга, делающего предостерегающие жесты и гримасы — дескать, неудобно же малознакомого человека столь сильно беспокоить расспросами. — Расскажите ещё что-нибудь. Например, зачем он кушал собак? Лечился от туберкулёза? В народе считается, что собачатина помогает.
— Мои знания — плод детского увлечения загадками старины, — сказал я. — С десятилетнего возраста годков до четырнадцати-пятнадцати, пока не увлекся всерьёз уже девочками, я даже вёл записи, где отмечал наиболее таинственные происшествия, случавшиеся в Петуховке и окрестностях за время существования посёлка. Взяться рассказывать пусть малую часть тех историй — остатка ночи не хватит, — похвалился я, наливая ещё кофе и бренди. Слушатели к спиртному не притрагивались. Как и к бисквитам. Только кофе. — Вы спрашивали о собаках? Тут вот какое дело. Как я уже говорил, Трефилов привёз с Дальнего Востока мага и кудесника, а вдобавок несколько щенков чау-чау. Скрещивая их с местными охотничьими лайками, считавшимися лучшими в европейской части Российской империи, и совершая над полученным помётом неведомые обряды, он намеревался вывести новую породу. Такую, которая умела бы отыскивать в земле полезные ископаемые или, на худой конец, клады. Помните об истощившейся серебряной жиле? Смелый эксперимент продолжался лет пять, а то и дольше. Выведенные в результате псы, может, и чуяли драгоценности, но вразумительно показать этого не могли. Трефилову пришла в голову дерзостная мысль: а вот если скушать питомцев, то не передадутся ли пожирателю их чудесные способности? Решено — сделано. От поголовного истребления линию редких животных спас доброхот псарь. Вынес тайком десяток кутят и укрыл в лесу — на заимке у родственника. Многие из сегодняшних петуховских дворняг имеют китайские корни. В чистом виде порода, к сожалению, не сохранилась. Хотя… как знать?… Позволите ещё один бисквит? Премного благодарен.
Алёша намеревался продолжить расспросы, но был уже весьма решительно осажен старшим другом. Я воспользовался моментом и в свою очередь спросил:
— Ну, а как ваши успехи, господа натуралисты? Наслышан, будто перед вами открылись неслыханные перспективы, грозящие мировым признанием и увековечением в граните бюстов? Так ли это?
— Пожалуй, ещё рано говорить о чем-либо конкретном. Ну, да вы же не претендуете на всеохватный и подробный ответ, на котором настаивал бы специалист, верно? — заговорил Алёша. — А раз так, и я позволю себе быть свободнее. На самом деле, в некоторых породах рыб, преимущественно карповых: карась, сазан, лещ и тому подобных — мы обнаружили не встречающиеся более нигде органические соединения двух видов. Природа их близка к гормональной. Одно выступает в роли сверхмощного тормоза метаболических процессов, и предварительно названо нами «деселерином» или просто "формой Д". От французского "уменьшать скорость". Другое — компенсирует, нейтрализует действие первого. Это "форма А" — «акселерин», ускоритель. В настоящее время мы наблюдаем, изучаем главным образом равновесное состояние обменной химии. Иначе говоря, «деселерин» и «акселерин» содержатся в организме рыб в пропорциональных количествах. И, соответственно, воздействуют с равной интенсивностью. Причем концентрация их сегодня — микроскопична и быстро уменьшается. Рыба ведёт себя вполне нормально. Даже абсолютно нормально. Если же любое из веществ начнёт преобладать — тут же возникнет экстремальное состояние. Вспомните недавнюю шумную историю с якобы отравлением ихтиофауны. Заторможенное состояние — во всём его блеске. Рыба «заснула», впала в анабиоз.
— А ускоренное? — спросил я.
— Ускоренного состояния мы на практике не наблюдали. Однако считаем возможным и его. И, повторюсь, чем больше времени отделяет нас от того удивительного случая, тем слабее действие веществ. Практически оно сходит на «нет». Вкратце это, пожалуй, всё. Вас, как местного жителя, волнует в первую очередь, конечно, утилитарная сторона. Безопасно ли кушать «отравленную» рыбу?
— Само собой.
— Наш ответ — да, полностью безопасно. Теплокровным животным, при попадании форм «А» и «Д» в организм через пищеварительную систему — при съедении рыбы, особенно термически обработанной — ни что не грозит. Подопытные животные чувствуют себя прекрасно, никаких следов действия веществ не обнаруживается.
— Так вы действительно мучаете кошек, хулиган был прав? — погрозил я ихтиологам пальцем, усмехаясь.
— В какой-то степени, пожалуй, — сказал Лёша. — Что поделаешь, другого способа исследований, равного по качеству, пока не существует. А вот слово «мучить» здесь не совсем уместно. Мы кормим животных рыбой, только и всего. Поверьте, они нам благодарны. Кстати, не только кошки. Мыши для нас гораздо удобнее. Работе с ними мы и отдаем предпочтение.
— Ты сказал, вещества не опасны при попадании через пищеварительную систему, — напомнил я, перейдя незаметно на "ты". — То есть другие способы могут оказаться менее безобидными? Скажем, прямые инъекции в кровь?
— Касательно других способов… — протянул Алёша. — Не знаю… Понимаете, у нас на широкомасштабные исследования попросту не было времени. И вряд ли оно найдётся в ближайшие дни, если не месяцы. Выделить вещества в чистом виде чрезвычайно сложно. Они нестабильны, легко разрушаются. И ещё. Это уж прямо фантастически звучит, но поверьте, так дела и обстоят. За пределами некого ареала, почти точно совпадающего с границами Сарацинского района, даже следы экзотических веществ в рыбе исчезают. Абсолютно, напрочь. Словно вилку из розетки выдёргивают. Такое ощущение, будто само существование «деселерина» и «акселерина» возможно здесь и только здесь. А между тем вода внутри этого «ареала» не содержит никаких посторонних включений. Ни химических, ни биологических, ни радиоактивных. Вода как вода. Разве что значительно более чистая, чем мы привыкли встречать. Поэтому наша передвижная лаборатория — единственный в мире центр изучения загадочных форм «А» и «Д». А мы с Яшей единственные естествоиспытатели, приобщившиеся здешних тайн — практики и теоретики. Максимальная концентрация «деселерина» и «акселерина» отмечена в рыбе, выловленной возле возле деревни Серебряное.
— Посёлка, — машинально поправил я его. — Посёлка Серебряное. Господа, а ведь в этом что-то есть… Один мой близкий родственник, муж старшей сестры, считает, что наш район определённо необычен. Экзотичен — по вашей терминологии. У него целая теория разработана об этом. Дескать, где-то здесь находится точка соприкосновения нашей вселенной с иным измерением. Таким, в котором главными, фундаментальными законами являются вовсе не те, что у нас. Эпицентр надфизических, неофизических, суперфизических, метафизических — как пожелаете — возмущений, вызываемых соприкосновением вселенных, качается по сложной траектории с конечными точками в Петуховке и Серебряном. Отсюда множественные случаи проявления в обоих посёлках и на прилегающей территории сверхъестественного, а то и волшебного… Да, впрочем, если желаете, поговорите с ним лично. Я вас с удовольствием познакомлю. Кстати, мои юношеские записки об исторических чудесах здешних мест и о загадочных жителях — в том числе об Артемии Трефилове — тоже у него. Его зовут Антон Он работает заместителем директора завода по вопросам охраны окружающей среды.
— Антон Басарыга? — воскликнули мои собеседники в голос. — Так мы же его отлично знаем!
Ветви старой ивы раскачивались под ветерком — плавно, словно водоросли, тихонько постукивали в стекло чердачного окна, скребли по крыше. Замечательная крепость из песка, сооружённая Машенькой под деревом ещё позавчера, до сих пор пребывала в добром здравии и обзавелась вдобавок знаменем над башней. Возле главных ворот замка валялся на боку забытый вездеход "Бархан".
Подняв игрушку, стараясь не громыхать воротами, я просочился во двор. Шикнул на проснувшуюся собаку, готовую приветственно взлаять, и заскользил вдоль стены. В сенцах было немного светлей. Из распахнутой дверцы, выходящей в сад, ко мне обращала насмешливый лик огромная красноватая Луна, едва поднявшаяся из-за чёрного леса. Я прокрался на цыпочках к дверному проёму и высунул любопытный нос наружу.
Обнявшись, на садовой скамейке сидели Антоха с Ольгой. Ольга приклонила голову к мужниному плечу, а тот что-то пылко говорил вполголоса, показывая свободной рукой в небо. Умилившись и смутившись, я попятился. Под ногой зашуршала пластиковая плёнка, приготовленная для каких-то садово-огородных надобностей. Антоха повернулся на звук, обрисовав на фоне звёзд свой весьма привлекательный, по мнению многих женщин, усатый профиль.
Отдалённо похожий на профиль покойного «квина» Фредди Меркьюри.
— Не может быть, — в волнении зашептал я, продолжая пятиться. — Нет, это только игра теней! Ведь у чёртова "дяди Тёмы" был сын. Сын, а не дочь! Он ещё в машинки играл перед домом, в песочной куче.
Память услужливо подсказала мне, что где-то году как бы не в позапрошлом, Машенька в порядке эксперимента соорудила себе потрясающую прическу авангардистской направленности. Для скрепления непослушных прядей находчивый ребенок пользовался пластилином. Вследствие чего пришлось её после запечатления на фото- и видео-носители постричь "под мальчика".
"Бархан" выпал из моих ослабевших пальцев.
Дневник Антона Басарыги. 9 мая, пятница.
Победа! Я имею в виду не только великий всенародный праздник, но и маленькую викторию местного значения. Путём многоходовых комбинаций, основанных на богатом опыте школьных педагогов и станового нашего пристава, старшего лейтенанта Коновалова, вычислили казнителей кошек. Каким образом? Можно было бы напустить туману, однако к чему? Секрет прост: искали глубокие следы кошачьих когтей на блудливых ручонках. Отсеяв поцарапанных, но безвинных (тут-то и шёл в дело богатый опыт), следственная бригада успешно добралась до малолетних преступников. Оказались братцы Меркульевы, а с ними приблудный сарациногородский шпанёнок Клаус. Это, безусловно, кличка. Человечье имя Клауса доподлинно неизвестно. Вроде, Коля.
Сашка Меркульев, глава семейства, находится в отъезде и о том, что его наследники подались в младосатанисты, счастливо не ведает. Нина же Меркульева, глубоко возмущённая хтонической продвинутостью сыновей, учила их уму-разуму берёзовой дрыной, заготовленной на черен к навозным вилам. Предполагаю, что в гневе она была не только страшна, но и чрезвычайно быстра. Ибо тинэйджеры Меркульевы скрыться от материнской науки не успели. Старший лежит с сотрясением мозга, младший — с переломом руки, коей пытался защитить голову от берёзовой каши. Менее серьёзные синяки и ссадины на их телах не поддаются счёту. Братьев пользует баушка Зайцева, потомственная знахарка не из последних, поскольку обращение к официальной медицине может быть чревато возбуждением уголовного дела.
Опомнившаяся Нина рыдает над делом рук своих.
Участковый о детских травмах осведомлён, но ничего, по обыкновению, не предпринимает. Ждёт заявления. Которого, скорей всего, не будет.
Клаус же — между прочим, вдохновитель чёрных месс и распорядитель мерзостными обрядами — укрылся и замёл следы. Он и прежде-то бывал в Петуховке набегами — промышлял мелким браконьерством рыбы, рэкетом младших школьников и прочими беззакониями. А смотался он оч-чень вовремя! Широкая поселковая общественность категорически настроена против него. Атаман добровольной казачьей сотни Бердышев грозит содрать с поганца шкуру нагайкой и едва ли не линчевать. Боевая слега Нины Меркульевой тоже наготове. Да что там! Убеждён, попадись сегодня Клаус в руки писателю этого дневника, писатель забыл бы на время о христианском всепрощении и оборвал говнюку уши с корнем. А также выбил бы вдобавок пару-другую зубов. С корнем же. Стыдно, да. Праведная ярость, однако, сильнее стыда.
Странное дело. Филипп, с которым отношения мои всегда были превосходными, который день ведет себя невразумительно, едва не отчужденно. Смотрит, заломив бровь, будто хочет спросить о чём-то неловком, сказать что-то нелицеприятное, но никак не решается. Он же, отводя глаза в сторону, привёл ко мне намедни одного из ихтиологов. Скорей всего, именно эта аудиенция и являлась причиной его маяты. Не знал, как я отнесусь к навязанной им — мне беседе с геем.
Гостем выступил младший из естествоведов — Алёша. Тот, что строен и спортивен, что безбород, зато дважды пропирсован в губу. Тот, чьи волосы пострижены замысловато и кардинально обесцвечены перекисью водорода, с редкими жёлтыми прядями. Был он улыбчив, в замечательно отглаженной одежде, вёл себя беспредельно вежливо и скромно. Рыбой не вонял. С необычным для его сексуальной ориентации живым вниманием косил на Ольгу, когда она мелькала в поле зрения. А ещё он был любознателен. До чрезвычайности. Занимала его главным образом судьба заводчиков Трефиловых, особо Артемия свет Федотыча. А также мои теории о примате в здешнем бытии метафизических законов над ньютоновскими.
От псевдонаучных разговоров я мягко, но непреклонно отказался, пожурив попутно Филиппа за болтливость. Хоть я и не отношусь к последовательным материалистам, всё равно негоже составлять у окружающих впечатление обо мне, как о мечтателе со странностями. Мало ли чего я навоображаю себе, мало ли чем поделюсь с ним на правах родственника? Конфиденциально, между прочим, и приватно. Он состроил повинную гримасу, развёл руками, а затем поспешил убраться варить чай с травами и резать капустный пирог.
Я выволок из-под кровати «дембельский» фибровый чемодан — ещё тестя, — украшенный с одной стороны кучей открыток под лаком, с другой — грандиозным полотном кисти безвестного армейского живописца, под лаком же. Открытки, наклеенные не без представления о постмодернистском дизайне, представляют чудесные виды различных городов Чехословакии, где тесть отдавал Родине патриотический долг. На картине ядовито-лазурное небо в кудреватых облаках с хвостиками тритонов рассекает могучий сверхзвуковой реактивный самолет, похожий обводами на стратегический бомбардировщик ТУ-95. Он уносит счастливых «дедов» домой. Остался позади аэродром, бетонные плиты которого выразительно иссечены строгими буквами "ВВС ЗГВ" и датами: 1962–1965. Возле памятных плит стоят маленькие человеческие фигурки: генерал с золотыми лампасами, махающий вслед самолету фуражкой и троица голоногих девиц, в чьих лапках вьются по ветру полупрозрачные газовые платочки. Очевидно, это жестокосердно брошенные русскими солдатами влюбленные чешки и словачки. Провожающие печальны, если не сказать переполнены горем — гений художника сумел передать это с чудовищной силой, не развеявшейся за сорок лет.
В чемодане хранятся историко-краеведческие записки аж трёх поколений Капраловых. И одного поколения Басарыг, представленного мною.
Я расстегнул заедающие замки, откинул крышку (изнутри украшенную фотографиями популярных в шестидесятые актрис) и достал парочку тетрадок. А потом принялся рассказывать, где-то приукрашивая, где-то домысливая и привирая, изредка обращаясь к тексту, но чаще к памяти. После возникновения Филиппа с чаем и пирогами я иногда апеллировал к нему, как собирателю части документов. Но он был довольно скуп на комментарии; со значительно большим энтузиазмом налегал на сдобу. Помощь его, в основном, сводилась к рекомендациям воздержаться от тех или иных подробностей, освещённых им ранее. Получилось в результате примерно следующее.
…Во второй половине восемнадцатого века этот глухой край населен был не густо. Стояла деревянная крепостца Сарацин-на-Саране, несколько русских крестьянских сёл, включая Петуховку, несколько марийских, татарских и башкирских деревень. Государство и нарождающуюся буржуазию в лице, скажем, вездесущих Демидовых он интересовал только в першпективе. Поскольку разведанных полезных ископаемых здесь не имелось, а искать их не хватало ни времени, ни средств. Или руки не доходили. Как во всякой порядочной глуши, была тут своя разбойная ватага, на равных соперничающая с властью за право диктовать законы. Возглавлял её отпетый мерзавец Трефилка Косой, в свободное от бесчинств время носивший личину купца сукном и скобяными товарами. Казачки из Сарацинского гарнизона время от времени щипали банду, но разгромить полностью (тем паче поймать атамана на горячем) не выходило — разведка у Трефилки была поставлена на совесть.
Однажды, а именно, в году 1756-ом, ватажники проведали, что из крепости собирается по перволедью санный обоз. Не то в Невьянск, не то в Императрицын, а то и в самый Оренбург. Вроде, рыбный. "Неужто тамока своей рыбы мало?" — задумался Косой. "Вот не верю, и всё тут!" — воскликнул он перед особо приближенной братвой, предвосхищая Станиславского, и хватил шапку оземь.
Обоз был обречён разграблению.
Засаду разбойники устроили тактически безупречно. От избранной точки до Сарацина было сутки ходу, никакая помощь не поспеет. Да и не собирался Трефилка рассусоливать, думал покончить с делом за минуты. Река в том месте ненадолго разливается, образуя широкий плёс, открытый всем ветрам и пулям; зато берега словно на заказ — высоки, обрывисты и густо поросли кустарником. Выше и ниже плёса речное зеркало здорово сужается, что позволяло устроить классические завалы из подрубленных деревьев.
И вот время «Ч» настало. Падал необыкновенно густой снег. Вьюжило. Ватажники скалили зубы, грели дыханием пальцы и ждали. Показался обоз — девять саней, пятеро казаков с пиками. "Эвона как! Это што, с пикам-то молодцы — рыбу никак охранять?!" — ещё раз порадовался собственной прозорливости Трефилка. Он пронзительно свистнул. Повалились сосны. Хлестнул первый выстрел — для острастки, под ноги. И вдруг сценарий рухнул. Ожидаемой паники среди обозников не поднялось. Возницы быстро скучковали сани, на одних розвальнях откинули полог, откуда показалось злобное рыло снаряжённого двухдюймового «единорога». Пушчонка рявкнула, плюнув картечью по кустам. Закричали раненые разбойники, сразу несколько. Казаки изготовили пики и сабли к бою, рванулись галопом вроссыпь — туда, где берега были поположе. Над рекой раздался зычный голос: "Берегитесь, канальи лесные, а того лучше тикайте, ежели жизнь дорога! Ибо на государственный транспорт напали, за что казни скорой и неминучей преданы будете!" Пушка стрельнула снова.
Сопротивление добычи поддаёт хищникам азарта. Трефиловские варнаки много превосходили противника числом и не знали страха смерти, потому что каждый давно поставил на себе жирный крест. На государство они однозначно клали с прибором, а мудрёное слово транспорт говорило им, что пожива, видать, будет богатой. Загорелась безжалостная схватка. Разбойники, ценой потери двух третей личного состава убитыми и ранеными, взяли верх. В санях, наряду с морожеными тайменями да судаками и тёплыми трупами защитников, они обнаружили блестящие лепёшечки размером в детскую ладонь. Полным-полно металлических лепёшечек, отлитых в самодельную форму для грузил к рыбачьим сеткам. Серебро, поняли счастливые победители. Трефилка, кривясь от боли в порубленном боку, бросился искать по саням живых. Его, больше чем рана, мучил вопрос: "Откель столь много?" Ему повезло, он нашёл обозного старшину, который при первой опасности удачно спрятался под дровнями с драгметаллом, отчего остался невредим. Трефилка задумчиво посмотрел обозному старшине в глаза и вдруг устало улыбнулся. Никого эта улыбка не насторожила, а зря! Побросав мёртвые тела под лед, разбогатевшие, как и не мечталось, разбойники ретировались. Следы их совершенно замело уже к вечеру.
Через неделю Сарацинский комендант нашёл подметное письмо. В нем грамотно и подробно давалась информация, как отыскать логово шайки Трефилки Косого, а также указывалось лучшее время для нападения. Прилагались и начерченные умелой рукой кроки местности. Карательная экспедиция выступила немедля. Пьяные ватажники были истреблены казачками практически подчистую. В живых остался один. Его люто пытали, дознаваясь, куда пропал одноглазый атаман и где начальник обоза — большой государев человек, бергмейстер. Между прочим, единственный, кто доподлинно знал координаты серебряной жилы. Старатели-то — и крепостные, и вольные — вот беда, поголовно погибли в схватке на плёсе. Пленённый варнак не знал ничего. Под калёным железом он только проклинал предательство Трефилки да звал весь в слезах матушку, прося у неё прощения, у покойницы, за житуху свою пропащую, беспутную. Однажды ночью он нашёл сил удавиться на собственных кандалах.
Два года спустя в Сарацин-на-Саране заявился прямиком из столицы богатый купец, одетый, однако же, не по званию, а в немецкое. В парике, лицом бритый, с крестом на шее и при грозной бумаге. То была купчая, за печатью едва ли не императорской канцелярии, а уж Берг-коллегии точно. Все земли по реке Арийке, от сих до сих по государственному реестру, переходили во владение подателя бумаги, Устина Трефилова. С разрешением строить заводы и разрабатывать недра. Для грядущих работ пригнал Устин две сотни крепостных с Волги. Один глаз его был, между прочим, перевязан чёрной ленточкой, что породило вкупе с говорящей фамилией всяческие толки. Например, сколько и кому нужно сунуть, чтобы такая, в общем-то, невозможная купчая — на царские, повторяю: царские земли! — стала реальной? Или каким образом человечишко подлого звания может вдруг получить орден и сделаться столь важной птицею? Но особо болтливых и востроглазых живо забили в колодки без объяснения причин. Их поглотила Сибирь. Слухи пропали. Трефилов открыл рудник, построил металлургический заводик, при них — посёлок и начал добывать серебро. Посёлок назвали без затей, Серебряным. Добытый металл он честно продавал государству по установленным ценам. Весь ли? Как знать…
К началу двадцатого века Трефиловы сделались хозяевами целой империи. Пусть небольшой, но крепкой. Штук пять заводов, серебряный рудник, железный рудник, карманные уездная полиция, чиновничество, суд. Ну и прочие сопутствующие прелести. Жили они исключительно в столице, где по случаю прикупили дворянский титулок вместе с уютным особнячком, но на охоту либо гульбу приезжали сюда. Охоту они до смерти уважали! До смерти!.. Особенно волчью и медвежью.
В 1903 году, зимой, поднятый из берлоги медведь оказался пестуном-трёхлетком, жившим по какой-то извращённости злодейки-судьбы всё ещё с мамкой-медведицей. Егеря о мамаше не прознали, а собаки… Собаки почему-то тоже подвели. Пестуна баре застрелили и расслабились. Пили Шустовский коньяк, хохотали, поворотясь спинами к разорённой берлоге. Тут-то медведица, при которой был вдобавок малыш-сосунок, и вырвалась на оперативный простор. Мстить за отпрыска-переростка. Лайки бросились замаливать вину и отрабатывать хлеб, но у них мало что вышло. В травле медведя главное для собак — ухватить зверя зубами за яички, после чего он становится послушным — прямо шёлковым. С медведицей, по вполне очевидной причине физиологического порядка, такой номер не удался. Пришлось собачкам обходиться медвежьими пятками, что на порядок слабее по степени психического воздействия и на порядок — вспомните пословицу — опаснее. Первыми под звериную лапу подвернулись Трефиловы: глава семьи Федот и его старший сын Кирилл. Отбивались практически голыми руками: бутылка да разделочный нож — несерьёзно, игрушки; сами рычали жутко. Стрелять в беснующийся, брызжущий кровью, роняющий шерсть клубок егеря не решались. Итог краткой и яростной рукопашной заставил содрогнуться. Прежде чем погибнуть (острый узбекский нож Федота отыскал-таки яремную вену в толстой медвежьей шерсти), свирепое животное страшенно поломало обоих охотников. Кирилл Федотович умер сразу, а папаня пережил его на цельные сутки.
Руководство делами, следовательно, перешло к младшенькому, Артемию. А тот слыл волокитой, вольнодумцем, мелким поэтом и крупным балбесом, но никак не хозяйственником. Подтвердил он свою отчаянную глупость почти сразу. Дабы не тянуть на горбу непосильную ношу наследной индустрии, Артемий велел продать всю недвижимость. За исключением Серебрянского рудника и плавильного завода, особнячка в Петербурге, а также малого дома в Петуховке; деньги же распорядился обратить в ценные бумаги. Компании, чьи акции надлежало приобретать, выбрал сам. Чем он руководствовался, остается тайной, однако компании те не просуществовали и года. Думается, его элементарным образом "кинули".
Серебряная жила начала стремительно, катастрофически скудеть. Старый управляющий почил с горя, а новый как-то неожиданно сбёг. Причина его торопливости выяснилось легко. Он прихватил с собой ящик, где хранились камушки, сберегаемые Трефиловыми на чёрный день. Сестра Артемия, учившаяся в Вене, понесла от красавца мадьяра, офицера и дворянина. С блестящей непринужденностью потомственного аристократа гусар ославил её перед обществом и бросил. Девица наложила на себя руки. Матушка Трефилова за тот несчастный год повыплакала все глазоньки, ослепла, после чего сделалась смешненькой. Иначе выражаясь, тронулась умом. Её сдали в скорбный дом.
Артемию Федотовичу всё было трын-трава, кроме безденежья. Так считали окружающие. Я думаю, он просто хорошо держался. В России входила в моду мистика, и его осенило: для решения финансовых проблем следует прибегнуть к помощи сверхъестественных сил. Отечественные столовращатели его решительно не устраивали: Трефилов считал их обыкновенными шарлатанами, почему отправился на Восток. Но сперва он сделал изрядный крюк к западу. Вена конца апреля 1904-го его очаровала. Голубой Дунай и сказки Венского леса. Прелестные дамы. Музыка вальса из каждого кафе. Чье сердце не забьётся, как птичка, чья душа не возликует? В глазах Артемия стояли слёзы восторга. Это не помешало ему, однако, разыскать мадьярского гусара, повинного гибели сестры, и убить на дуэли. Артемий зарубил породистого хама и сластолюбца саблей, доказав, что буйные гены Трефилки Косого ещё рано списывать со счетов. Австро-Венгрию он покинул пешком, в компании контрабандистов.
Дальнейший его путь лежал в Сербию, Грецию, Турцию, Иран и Палестину, Египет. Затем были Индия, Тибет, Китай, Корея. В Чемульпо он видел гибель Варяга, и в душе его вспыхнул высокотемпературный патриотический пламень. Он пробрался в Порт-Артур, где принял активное участие в обороне. Основным местом его пребывания стал пятый форт, что в районе Яншугоу, но бывал он и на батарее Голубиной. Он рыл волчьи ямы и строил засеки наравне с солдатами. После гибели Макарова, когда абсолютно всем стало абсолютно ясно, что при бездарном новом командовании город ожидает неминуемое падение, он начал искать пути выхода из блокады. К моменту сдачи Стессом и Фоком Порт-Артура в декабре 1904, он уже месяц как покинул Квантунский полуостров.
Под Рождество 1906 года Артемий вернулся на родную землю в сопровождении двух колоритных дикарей-шаманов и целой своры собак. Матушка его к тому времени преставилась; дела кое-как выправились, хоть и не вполне. Поселился он в Петуховке, петербургский особняк продал. Рудник посещал наездами, редко. Факты добычи металла по-прежнему не радовали.
Вот тут-то начинается самое интересное…
Строительство в Серебряном, на базе одного из неработающих заводских цехов таинственной машины. Безумные волхования. Опыты над животными и собою. Необъяснимая связь с революционерами. Убийство — или вынуждение к самоубийству — исполнительницы романсов, подведшее роковую черту под полным загадок периодом его жизни. Похоже на сумасшествие? На то, что человек бесился с жиру или наркотиков? Как судить… Попытаемся-ка лучше разобраться.
О Машине. По свидетельствам очевидцев, для её изготовления закупались огромные стеклянные а то и кварцевые линзы, параболические зеркала, электрические двигатели, включая очень маленькие, мощные электролампы с угольными контактами и лампы карбидные. У лучших петуховских слесарей-лекальщиков заказывались высокоточные детали и узлы, за качеством которых был установлен жёсткий контроль. Доступ в монтажное помещение был строжайше ограничен. Собственно, допускались сам Трефилов, шаманы, изобретатель и привезённые из-за границы классные рабочие.
Наш Филипп, вслед за отцом, считает Артемия простаком, поверившим безумному конструктору вечного двигателя. Такая точка зрения является традиционной для абсолютного большинства краеведов. Но не того мнения был Иван Иванович Капралов, дед Филиппа. И я склонен придерживаться дедовских взглядов. Не стоит забывать, что Трефилов-младший хоть с трудом, но окончил Казанский университет. То есть был наслышан о неумолимости закона сохранения энергии. Да и на что ему мог пригодиться перпетуум-мобиле? Тут, верно, другое. Но об этом ниже…
О сверхъестественном и иже с ним. Были: камлания под руководством азиатских магов, вивисекция, взрывное увлечение излишествами — наркотическими, алкогольными, сексуальными, столь же непредсказуемо сменяемое периодами полной аскезы. Было: огнепоклонничество, выразившееся в поджогах специально изготовленных фигур и строений, не имеющих определенного, сопоставимого с чем-либо известным обличья. Вступление в антигосударственный, подпольный союз, безусловно, обладающий мощной разрушительной энергетикой. Был обязательный ежемесячный вой на полную луну — под скрипку единственного в уезде настоящего румына Романеску.
Слушатель значительно и удручённо качает головой: вот уж точно признаки "сползания черепицы"! А как вам такая версия: всё вышеперечисленное является пошаговым выполнением обязательных атрибутов каких-то незнакомых нам мистерий? Согласитесь, вполне жизнеспособно.
Сюда же я отношу и строительство таинственной Машины.
Не абсурдного вечного двигателя, нет. Оптика, точная механика и электромагнетизм, «усиленные» волшебством. Погоняемые импульсами ментальных посылов, рождённых измененными состояниями психики. Ну а кровавые жертвоприношения? — это же тот ещё катализатор, известно издревле! Что должно было возникнуть на острие этих различных с первого взгляда, но связанных внутренней логикой — быть может, логикой не совсем человеческой — учений, действий и поступков? Вспомним, идеей фикс Артемия был поиск полезных ископаемых. В русло этой идеи он готов был уложить что угодно. Уложить, чтобы получить… Звучит барабанная дробь… Действующий заменитель папоротникового цвета! Машину, Показывающую Клады. Супер рентгеновский аппарат с дальнодействующим поисковым устройством. На первых порах Машина должна была вскрыть для Артемия Федотыча земные недра близ Серебряного. Чтобы отыскать, куда ушла богатейшая рудная жила. Кстати, такой ответ косвенно подтверждают свидетельства очевидцев. Во время испытательных запусков Машины (о них сигнализировала тревожная паровая сирена), даже дневных, а ночных особенно, в некоторых местах рудника порода светилась зеленоватым или же принимала вид расплавленного стекла. После "отбоя тревоги" параметры породы возвращались к норме, только шахтеры всё равно жутко боялись работать в отмеченных нечистым забоях. Многие увольнялись вовсе, считая, что Артемий, чем бы ни занимался, перешагнул грань дозволенного высшими силами. Поэтому держаться от него следует подальше. Ведь если не Господь, который далеко, то уж девка-то Азовка, сиречь Горная Хозяйка подобного самоуправства, подобного вызова ни за что не простит. Рудник оказался на грани закрытия. Как никогда близко к закрытию. Но Артемий Федотович уже сжёг за собою все мосты. Он шёл напролом. Он играл ва-банк. Или грудь в крестах или голова в кустах…
Наверное, гибель певички стала кульминацией опытов, после которой должен был воспоследовать величайший триумф. Или же дальнейшие мучительные поиски — в случае неудачи. А скорее — смерть. Он бы застрелился, и дело с концом.
Должно быть, что-то (всё?) из желаемого всё-таки удалось. Мозаика сложилась наконец и даже была как-то прочтена.
В роковую для поп-звезды ночь 1914-го душераздирающе выли недоеденные гибридные русско-китайские собаки. По небу гуляли огненные столпы, плакали и не успокаивались дети. В Серебрянской шахте случился грандиозный взрыв газа. Ветер ломал деревья и срывал крыши. Тараканы полчищами лезли людям в постели, стремились угнездиться на животе вкруг пупка и копошащимся обручем на шее. Один рыбак утверждал, что видел на Арийке множество всплывшей кверху брюхом рыбы, к утру, впрочем, исчезнувшей совершенно.
Современники отнесли эти катаклизмы на счёт начавшейся войны.
Я отношу на счёт первого полномасштабного действия Машины. Побочные явления, всего-то. Глядите, изломанный труп певицы ещё не остыл, собутыльники Артемия в шоке и стремительно трезвеют, он же седлает лошадь и бешеным галопом мчит в Серебряное. Какого чёрта? Товарищи по выпивке принимают этот порыв за спонтанное проявление трусости. Впоследствии органами дознания он толкуется однозначно — как бегство с места преступления. А было это гонкой счастливого отца к колыбели новорожденного первенца. Трефилов ждал чего-то подобного, а дождавшись, понял сразу — заработало!!!
Итак, Машина готова. Действует. Самое время применить её возможности по назначению. Только разделаться по-быстрому с досадным недоумением — самоубийством пьяной дуры-романсистки. Ха, легко! Уезд же под ним, — целиком. Этому сунул, того припугнул, третьему и четвёртому напомнил о вечной благодарности роду Трефиловых, в которой они клялись, помнят ведь… Но — сбой, сбой, сбой. Чиновники — все вдруг — остекленели. Чего вы хотите, десять лет без подачек: пёс, и тот хозяина позабудет, вполне может куснуть. Одна охранка вошла в положение. Не задаром, разумеется. Услуга за услугу. И Артемий, сжав зубы, переступил через честь. Ради неё, единственной любви — Машины своей.
Революционеры только крякнули, как очутились на нарах.
Обвинения с Артемия сняли.
Почему же в таком случае он сбежал на фронт, спросите? Думаю — нет, уверен, — именно потому, что Машина удалась. Побег — главное подтверждение успеха, того, что грудь его обрела желанные кресты — из золота и алмазов. Ну, пусть из самородного серебра. Трефилов уводил большевистскую погоню (ах, недоработали жандармы, упустили кого-то) от своего детища. Ведь (предположим: всё-таки неудача) "голову в кусты" он мог сронить и здесь, без столь трудоёмких телодвижений, как штыковые атаки на кайзеровские войска. Нужно было просто сидеть на месте и ждать. Пришли бы и оторвали. Он был готов к этому вполне, готов всегда. А не желал лишь в одном-единственном случае: смотри выше.
Но хитрый "ход конём" не удался. Машина всё-таки была уничтожена большевиками, вместе с непосредственными творцами и всей конструкторско-проектной документацией. Почему? Для чего? Мелкая какая-то и необъяснимая мстительность. Шаманы и изобретатель не были Трефилову родственниками, даже друзьями. Он ими грубо помыкал, не избегая временами и рукоприкладства. Значит, пострадали безвинные? Не скажите! Теперь-то и пришло время вспомнить о суевериях шахтёров. О Хозяйке-Азовке и о Великом Полозе, которые нипочём не простят людишек, покусившихся на их гегемонию над ископаемыми богатствами.
Кто-то, действительно могущественный и незримый для публики, тонко "сыграл на опережение", вследствие чего статус-кво в горном деле (да только ли в нём?) восстановился. Артемий Федотович сгинул, опасный аппарат, всколебавший многотысячелетнее равновесие между человечеством и крипточеловечеством, исчез. Специально выведенные собаки — единственные свидетели возможности вида хомо сапиенс подняться над судьбой бедных родственников, которым позволено лишь то, что не запрещено, смешались с дворнягами и выродились в дворняг же.
Так-то, господа. Что позволено Юпитеру…
Завершение речи было встречено рукоплесканиями. Оказывается, меня слушала уже вся семья. Филипп снова рвался что-то сказать и даже принялся развязывать тесёмки волшебным образом появившейся у него канцелярской папочки. Но при виде Оленьки, бросившейся меня целовать со словами: "Антошка, какой ты молодчина! Тебе бы писателем быть", стушевался. Папочка так же незаметно, как возникла, испарилась. А поговорить с ним по душам нам так и не привелось. В тот же вечер он выехал из Петуховки по своим, весьма спешным, делам. Какой-то контактный телефон в Императрицыне подозрительно давно ему не отвечал, и это его нешуточно беспокоило. Прощаясь, сказал, что, наверное, надолго.
Чуть погодя открылись и другие последствия моего доклада. Когда я подошёл поцеловать Машеньку перед сном, дочурка со слезами в глазах спросила: "Папуля, а что же стало с медвежоночком, у которого пьяные охотники маму убили?" Увы, я не смог открыть добросердечному ребенку жестокой правды. "Его отдали в цирк", — сказал я.
Вот только поверила ли мне дочка?
Назад: ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ФАГОЦИТ
Дальше: ГЛАВА ВТОРАЯ,