ГЛАВА ШЕСТАЯ
СЭРЫ НА ОТДЫХЕ
Сэр Мишель развернулся на каблуках и едва не в припрыжку выбежал из башни, сразу же направившись к кухне.
– Воду грейте! Я мыться буду! – закричал он прямо с порога. Один из слуг, удерживающий на руке огромное серебряное блюдо с зеленью, пробираясь к выходу, вздрогнул от неожиданности, посудина накренилась, и все, что на ней было, высыпалось на земляной пол.
– Ах, ты… ваша, черт возьми, милость! – вскричал слуга и в сердцах швырнул блюдо на пол. – Нельзя ж так врываться-то!
– Прости, Робер! Я сейчас все соберу! – Сэр Мишель опустился на колени и стал усердно ползать по полу, хватая испачканные в грязи зеленые веточки кинзы и укропа, причем больше топтал, нежели клал на блюдо.
– Подите, подите отсюда, сударь! – Робер бесцеремонно отстранил баронета и, кряхтя, нагнулся, бережно подбирая любимое угощение барона Александра. – Мы, сударь, сами уж справимся, а то вы, чего доброго, заново бед натворите!
Пожав плечами, сэр Мишель, слегка сконфуженный, вышел из кухни во двор. Ну вот, как всегда, не успел дома появиться и мигом напакостил. И ведь не нарочно. Бог видит! Просто так получается…
В ожидании, пока согреют воду в котле да выкатят бочку, в которой хозяева обычно купались в теплое время года прямо во дворе, сэр Мишель присел возле порога кухни на траву, прислонился спиной к теплой, выбеленной солнцем деревянной стене и начал вспоминать разговор с отцом, рассеянно следя за бродившими перед кухней курами. Несколько мохнатых дворовых собак моментально подбежали к нему, стали тыкаться носами в ладони и подпрыгивать, норовя лизнуть в губы. Возившиеся неподалеку в пыли детишки в замызганных рубашонках вскочили было, приготовившись к бегству, но, видя, что господин не обращает на них внимания, остались стоять, глядя на него во все глаза, полураскрыв перепачканные соком каких-то ягод рты. Собственно, разговора-то особого и не было. Батюшка, с наигранной тоской выслушал несколько историй о чудесных приключениях сэра Мишеля, поименовал сыночка "олухом", обреченно махнул рукой и сказал:
– Пойдем обедать, наследничек. Честное слово, тебе давно пора заняться делом. Все люди как люди… И вообще, кажется, ты уже полгода собираешься поехать в Марсель к Ричарду!
– А я и поеду, – быстро кивнул Фармер-младший. – Вот передохну денька два – и поеду.
– Денег все равно не проси, – угрюмо проворчал барон. – Одно разорение с тобой! А еще и оруженосца завел… Нахлебники.
– В животе бурчит, – напомнил сэр Мишель. – Мы уже закончили ругаться?
– Иди вниз, – вздохнул монсеньер Александр. – Глаза б мои на тебя не глядели. Крупный шмат слежавшейся, прокисшей каши пролетел мимо уха сэра Мишеля и шлепнулся неподалеку. Распустив крылья и неистово толкаясь, куры принялись было клевать белесую лепешку, но их немедленно разогнали собаки и мигом уничтожили кашу, даже не успев подраться.
Птицам осталось лишь доклевывать отдельные разваренные крупинки.
– Ой! – хихикнул женский голосок. – Чуток в вас, сударь, не попала!
Сэр Мишель обернулся. На пороге с глиняным горшком в руке, откуда и вылетела каша, стояла девушка. Молодой Фармер хорошо знал всех прислужниц в замке, некоторых в лицо, большинство – поближе, но эту видел впервые. Она была примерно его возраста, худенькая, невысокая, с маленьким личиком в обрамлении светло-пепельных волос, заплетенных в две косы. Красивой ее не назовешь, но было что-то симпатичное и милое в тонком носике с легкой горбинкой, серых узковатых глазах, маленьких губках, остром подбородке. Она немного напоминала мышку, и сэр Мишель так и спросил ее:
– Как тебя зовут, мышонок?
– Хотите – зовите так, я не обижусь, – лукаво улыбнулась девица. – А вообще меня зовут Иветта.
– Ты ведь недавно в замке Фармер, правда? – Сэр Мишель без труда завязывал беседы с девушками, разговаривал с ними, конечно, вовсе не как со светскими дамами, но и не пренебрежительно, нарочно указывая на низкое происхождение. Девичьи сердца быстро таяли от такого обхождения, это тебе не деревенский парень – облапает да на сеновал, и позволения не спросит, – тут все по-благородному, красиво, ровно в балладах. А какой девушке не захочется хоть на одну ночь ощутить себя баронессой?
– Да. – Облокотившись о дверной косяк, Иветта прищурилась и посмотрела в небо, где в недосягаемой выси кружили стрижи, похожие на тоненькие крестики. – Сестра моя приболела, дома лежит – встать не может. Вот меня вместо нее и взяли, при кухне помогать.
Сэр Мишель еще раз всмотрелся в ее скуластое загорелое лицо, освещенное клонящимся к западу солнцем. В самом деле оно показалось немного знакомым.
– А сестру твою как звать?
Иветта опустила голову, накрутила на указательный палец кончик косы, искоса глянула на сэра Мишеля и ответила:
– Гретой звать.
Сэр Мишель на мгновение задумался и вспомнил белокурую служаночку, тоже чем-то напоминавшую мышку или другого подобного зверька. Хм, нетрудно догадаться, чем, вернее, кем больна веселая хохотушка Грета… А Иветта и вправду похожа на нее. Сэр Мишель помолчал немного, придумывая, как бы поосторожнее прояснить у этой самой Иветты ее отношение к скучающим рыцарям и воззрение на церковные запреты. Совершенно неожиданно она сама сделала шаг навстречу.
– Хотите, я помогу вам мыться? – чуть наклонившись, спросила она. – Спинку потру…
– Ты и вправду этого хочешь? – Молодой рыцарь поднял голову, и их лица оказались близко друг к другу.
"А она миленькая, ничуть не дурнее сестренки…" – промелькнула довольная мыслишка. И будто прочитав ее, Иветта улыбнулась, показав ровный ряд мелких зубок, и тихо проговорила, обдав сэра Мишеля свежим легким дыханием:
– А чем я хуже Греты?
Хихикнув, она взмахнула косами и упорхнула в кухню помогать стряпухе Сванхильд. Сэр Мишель заглянул туда ей вслед и ухмыльнулся было, но сразу одернул себя: "Так, а мы опять за старое! И кто же это такой разнесчастный только что клялся папеньке, каким он будет хорошим-расхорошим, тихим-претихим… Эх, безнадежный ты человек, благородный сэр Мишель де Фармер!.. А впрочем… человек же все-таки, а не дерево. Можно подумать, что по замку только мои детки незаконные бродят, а барон Александр монахом праведным заделался!.. Как бы не так! Взять того же Эрика, мерзавца эдакого, – даже поздороваться не удосужился, а еще соко-о-льничий! Подумаешь!.."
Оправдав себя таким образом в собственных глазах, сэр Мишель умиротворенно уставился в небеса.
Когда отец Колумбан решительным ударом по плечу усадил начинающего трезветь Гунтера на место, а барон Александр опустился в свое кресло, германец подумал, что все-таки ему лучше ретироваться. Только прилично ли вставать из-за стола, если хозяин вовсе и не начинал трапезу? Честно говоря, и нажираться-то до его прихода не следовало – так германец и дома у себя не поступал: раз пришел в гости, то за стол садишься, когда пригласят… Но отец Колумбан сам принес ему еды, значит, можно… Черт знает эти дурацкие средневековые обычаи!..
Гунтер решил просто сидеть на месте и ждать, что будет. Отец Колумбан уходить пока не собирался, и это придавало уверенности.
– Садитесь, святой отец, за стол и разделите со мной скромную трапезу. – Барон Александр жестом пригласил отшельника сесть рядом с ним.
На лестнице раздался дробный топоток, и к барону подбежал мальчик лет пяти, миниатюрная копия отца, только глаза у него были такие же, как у сэра Мишеля, – серо-голубые. Он по-свойски вскарабкался к барону на колени и уселся, свесив ноги и с интересом уставившись на Гунтера.
"Сейчас задаст дурацкий вопрос, – подумал тот. – Папенька, а почему у дяди штаны неправильные?.. Тьфу! Терпеть не могу балованных любимчиков!"
Но мальчишка просто глазел на него с легкой надменностью и молчал.
– Благодарю тебя, сын мой, признаться, я успел проголодаться, пока провожал Мишеля. Кстати, ты не считаешь, что старший сын изменился в лучшую сторону, опыта поднабрался? – ответил отец Колумбан и, улыбнувшись мальчику, добавил: – А как поживает маленький Эдмунд?
– Изменился? – коротко рассмеялся барон, пропустив мимо ушей последний вопрос. – Как же, изменится он… Посидит месяцок-другой, помается и снова пустится во все тяжкие…
– Это все оттого, что дела себе придумать не может, – серьезно сказал отец Колумбан. – Добился рыцарского сана и, кроме поединков да попоек, ни на что больше ума не хватает. А ты позаботься, придумай ему занятие достойное. Хоть в поход вместе с королем Ричардом отправить. Или на вассальную службу к графу Анжуйскому…
– Можно подумать, Мишель будет этим делом заниматься, какое бы достойное оно ни было. У него же ровно кинжал в заднице – на месте усидеть не может… Ох, не знаю, право, святой отец, что делать! Наследства лишить, а титул передать Хьюго? – Барон в раздумье побарабанил пальцами по столу и решительно ссадил с колен младшего сына, который в ответ на это действие недовольно занудил. Во время беседы с отцом Колумбаном взгляд барона пару раз остановился на Гунтере, сидевшем тише воды ниже травы, с легким недоумением скользнул по одежде.
К тому времени подошла дочь барона со средним братом. Девочке было около тринадцати лет, и она понемногу начинала превращаться в очаровательную девушку – под простым серым платьем уже угадывалась маленькая девичья грудь, белокурые локоны были уложены как у взрослой женщины, а заметив на себе взгляд Гунтера, она слегка зарделась и опустила веки с длинными пушистыми ресницами. Сопровождавший ее средний сын барона Александра ничем особенным не выделялся – он был и вправду каким-то "средним", волосы не темные, как у отца, но и не светлые, как у сестры и старшего брата, глаза неопределенного цвета, внешностью похож одинаково на обоих родителей. Подойдя к папеньке и поцеловав ему руку, а также приветствовав отца Колумбана, оба отпрыска сели на свои места.
– Да ведь Мишель совсем не мальчик. Много попутешествовал, разных людей видел… – вновь заговорил отшельник, стараясь, чтобы барон особо не сосредоточивал внимание на германце, но мигом пожалел о сказанном – нельзя все-таки два дела одновременно вершить: и Гунтера прикрывать, и Мишеля оправдывать.
– Путешествовал?! – Барон Александр метнул на святого отца язвительный взгляд. – А ума у него хватило, между прочим, лишь на то, чтобы всех девок в замке… того… обрюхатить! – Он вовремя вспомнил, что рядом находится подрастающая дочь, и с грохотом опустил кулак на стол и замолчал.
Отец Колумбии, обрадовавшись, что неприятный разговор окончился, встал, сложил руки и стал читать латинскую молитву. Гунтеру ничего не оставалось делать, как последовать его примеру, хотя Богом посланная пища была им давно уничтожена безо всяких благодарностей.
Окончив молитву, отец Колумбан и хозяин замка сели, стоящий позади кресла барона слуга наполнил им кубки, положил на тарелки по куску баранины, и только тогда все остальные тоже приступили к трапезе.
Отец Колумбан наклонился к Гунтеру и шепнул ему на ухо:
– А ты бери еще мяса, ешь, не бойся!
Тот в свою очередь приблизил губы к уху отшельника и прошептал:
– Мне бы одежду поскорее сменить. А то смотрят… Да и барон на меня внимания не обращает. Что, так положено?
– Ему не до тебя, – ответствовал святой отец. – Если спросят, кто ты, говори – оруженосец Мишеля, этого будет вполне достаточно. А одежду мы тебе разом справим.
Отец Колумбан подозвал прислужницу, уносившую пустые сосуды из-под вина, сказал ей пару слов, та окинула Гунтера насмешливым взглядом, кивнула и ушла. Германец, вяло отщипывая кусочки сочной дичи и медленно пережевывая, напряженно ждал, когда же папенька Мишеля соизволит обратиться к нему. И дождался.
– А ты, юноша, кто будешь? – спросил барон Александр, вытирая жирные пальцы о шкуру вертевшихся подле стола гончих и оглядывая Гунтера.
Гунтер едва не поперхнулся, прокашлялся и ответил:
– Я оруженосец сэра Мишеля.
– А откуда родом? – Барон явно намекал на странный костюм.
– Из Германии, – коротко ответил Гунтер.
– А-а, – протянул барон де Фармер. – Понятно. Ну-ну… Моя покойная жена была немкой.
На этом, к великому счастью Гунтера, интерес бородатого феодала к оруженосцу сына иссяк. Барон еще немного посидел, задумчиво потягивая вино из серебряного кубка, потом побросал собакам кости и поднялся с кресла. Трапеза была окончена, встали и все остальные.
– Оставьте Мишелю вина и мяса. Вина поменьше, – сквозь зевок проговорил барон и отправился к себе наверх. Эдмунд увязался за ним, то и дело повисая на отцовской руке и суча ногами от восторга, а брат с сестрой подошли к отцу Колумбану и принялись что-то рассказывать ему.
– Пожалуйте, сударь! – Рядом с Гунтером возникла служанка, держа в руках сверток с одеждой. Германец приподнял край сукна, в который его новое облачение было завернуто, углядел добротные кожаные штаны, красновато-коричневую рубаху, похожую на ту, что носил барон, и замшевую безрукавку. Ну что ж, одели просто, без вульгарной роскоши, но вроде как благородного. Вполне приемлемо. Особо если сравнить с рубищем сэра Мишеля.
– Спасибо, детка, – сказал Гунтер. Служанка хихикнула, жеманно пожала плечиками и, захватив несколько блюд, отправилась на кухню, не забыв по дороге пару раз оглянуться на германца и ответить ухмылочкой на его дружеское подмигивание. Забавные здесь девицы, однако!
Отец Колумбан, отпустив детей с благословением, обратился к Гунтеру:
– Ну что, доволен?
– Разумеется, – ответил германец; – Теперь бы вздремнуть где-нибудь…
Отец Колумбан задумчиво потеребил бороду, пожевал губами и решительно хлопнул ладонью по столу.
– Вот что, дорогой мой. Отправляйся-ка ты со мной, в мою лесную келью. Там ты и вздремнешь спокойно, а когда выспишься, я с удовольствием исповедаю тебя. Согласен?
Действительно, сейчас в замке Фармер Гунтеру делать было нечего – сэр Мишель будет заниматься тем же, чем и он, а именно – есть да спать. Да и мелькать перед бароном лишний раз не следует, пока его не представят как должно. Так что вполне можно принять предложение отшельника и отправиться к нему.
– Что ж, я не против, – ответил Гунтер. – А далеко идти?
– Да нет, не слишком, – около полулиги. Ты подожди меня здесь, я только зайду к барону Александру, попрощаюсь.
Отец Колумбан ушел, а Гунтер задумался. "Пожалуй, столько я не пройду в таком состоянии. Не-ет, лучше уж здесь остаться, чем где-нибудь в лесу под дубом завалиться…"
Отшельник вернулся довольно быстро, и Гунтер сказал ему:
– Знаете, святой отец, я все-таки останусь здесь. Идти с вами у меня просто сил нет, да и мы с сэром Мишелем вроде как вместе собирались к вам пойти. Отоспимся, отдохнем да и навестим вас.
– Как знаешь, – пожал плечами отец Колумбан. – Я покажу тебе, где тут сеновал, и там тебе никто мешать не будет. Лучше чем в духоте в башне.
Они с Гунтером, державшим под мышкой сверток с одеждой, вышли во двор. Там они узрели весьма любопытную картинку, при виде которой Гунтер причмокнул со знанием дела и расплылся в улыбке, а отец Колумбан тихо выругался.
Посреди двора в огромной бочке с разбавленным кипятком, в клубах пара, плескался сэр Мишель, а рядом прыгала та самая красотка, что принесла Гунтеру сверток. Вокруг бочки носилась орава визжащих ребятишек и пискляво тявкающих разномастных собак. Девица поливала сэра Мишеля горячей водой, черпая медным ковшом из деревянной кадки, стоявшей рядом с бочкой, и пыталась тереть пучком какой-то травы, а тот уворачивался, погружался с головой и бурно выныривал, брызгая водой во все стороны и норовя ухватить Иветту за косу. При этом оба отчаянно хохотали, заражая весь двор своим неподдельным весельем.
– Как мало надо человеку для счастья, а, отец Колумбан? – сказал Гунтер, но святой отшельник только головой покачал и сердито махнул рукой, пробурчав в бороду что-то насчет правоты барона Александра в отношении полной неисправимости Мишеля. Ухватив за рукав Гунтера, который уже начал подумывать, не присоединиться ли ему к счастливой парочке, отец Колумбам направился к воротам. Сэр Мишель заметил их и крикнул вслед:
– Святой отец, вы уже уходите? А ты, Джонни, куда направился?
Отец Колумбан обернулся и, скрывая в бороде улыбку, сварливо проговорил:
– Да, я ухожу, грехи твои замаливать, несчастный!
– Не соизволит ли благородный сэр отпустить своего верного оруженосца, чтобы он смог дать отдых своим усталым ногам? – Гунтеру и самому понравилась сочиненная им куртуазная фраза.
Сэр Мишель в долгу не остался:
– Соизволит, а как же, сэр рыцарь, поди, не изверг какой. Видишь вон тот сарай? Там и устраивайся. – Только не забудь разбудить меня, мы же собирались…
Он не смог договорить, потому что Иветта, положив руку на его мокрую голову, насильно окунула в воду, добавив вполголоса:
– Если только я тебя отпущу…
Когда сэру Мишелю удалось вынырнуть и он как следует отфыркался от воды, залившей нос, отец Колумбан уже скрылся за воротами, а Гунтер, посмеиваясь, шел нетвердой походкой к сеновалу.
– Ну все, хватит, я уже чистый, – сказал сэр Мишель, встряхивая мокрые волосы. – Неси одежду, да поскорее, а то я с голоду помру. Интересно, мне там хоть немного оставили?..
Замок Фармер спал. Во дворе изредка взлаивал сторожевой пес, потрескивала смола в факелах, освещавших коридоры между покоями, и ничто больше не нарушало сонную тишину.
Сэр Мишель осторожно отворил дверь и выбрался в коридор. Эх, будто бы и не было полутора лет бесцельных странствий по всей стране в поисках рыцарского сана, мытарств на глупой войне и прочих приключений – вот он опять крадется по коридору, чтобы привычным путем добраться до сеновала или вообще уйти из дому в деревню. Приятно, когда повторяется что-то хорошее.
Спустившись в обеденный зал, он беспрепятственно прошел мимо гончих, развалившихся в сене. Они, узнав хозяина, только приоткрыли глаза и постучали хвостами по утоптанному земляному полу.
Теперь нужно было сойти в небольшую боковую дверь, ведущую в кухню, так как вход в башню закрывался на ночь и греметь засовами в ночной тишине совершенно не хотелось. В кухне царил красноватый полумрак, исходящий от не успевших еще остыть угольев в огромном очаге, густо пахло горелым жиром. На лавках вдоль стены храпели несколько слуг – они должны были встать до света, с первыми петухами, разогреть как следует очаг и приготовить кухню к приходу повара. Сэр Мишель, пробираясь мимо них, конечно же, задел какую-то посудину, она со звоном упала на пол, и сэр рыцарь, похолодев от ужаса, присел, затаив дыхание. Никто не проснулся, и рыцарь наконец оказался во дворе.
– Долго же вы спите, сударь. – Прохладные пальчики ухватили сэра Мишеля за руку. Иветта поджидала баронета возле кухни.
Ночь была теплой и безоблачной. Серебряный хлебец растущей луны освещал призрачным белесым светом пустой, непривычно тихий двор. На бархатно-темном небе светилось множество звезд – россыпь жемчужин, вшитых в черное платье, широким шлейфом застлавшее небесный свод. Легкий ветерок шевелил волосы сэра Мишеля, ставшие после мытья пушистыми и кудрявыми, приподнимал расплетенные косы девушки. Некоторое время они просто постояли рядом, вдыхая свежий ночной воздух, потом сэр Мишель шепотом произнес:
– Не изволит ли прекрасная госпожа прогуляться со мной вон до того сарая?
Иветта тоненько засмеялась, кокетливо пожала плечами и ответила:
– Изволит, о благородный сэр рыцарь! Сэр Мишель картинно склонил перед ней голову, обнял за талию, и они чинно прошествовали к сеновалу.
Взобравшись по приставленной к стене лестнице, они влезли в окно и прыгнули в душистый стог.
Уютно устроившись в сене, сэр Мишель, перебирая шелковистые волосы Иветты, лежавшей на его коленях, и вдыхая едва уловимый травяной запах, исходящий от волнистых прядей, спросил:
– Чем же больна твоя сестрица?
Иветта хитренько сощурилась и елейным голоском проворковала:
– А вы и вовсе не догадываетесь?
– Догадываюсь… – точно так же прищурив глаза, передразнил ее сэр Мишель. – А ты похожа на Грету… Иветта капризно надула губки:
– Все говорят, что она красавица, а я – дурнушка.
– Кто это все? – поинтересовался сэр Мишель.
– Ну, в деревне…
– Много они понимают, эти твои "в деревне", в женской красоте! – фыркнул сэр Мишель. – По мне, так ты очень даже миленькая.
– Правда? – Иветта улыбнулась, и в лунном свете мягко блеснули ее ровные зубки. – Я вам нравлюсь? Сэр Мишель засмеялся и обнял девушку за плечи:
– Конечно, а ты как думала?
Иветта подняла узкую руку, пощекотала сэра Мишеля по щеке, потом пальцы ее коснулись кружевного воротника чистой льняной рубашки и быстро скользнули в разрез. Рыцарь, почувствовав знакомое сладкое томление и приятную легкую дрожь, пробежавшую по телу, наклонился, притронулся губами к нежной коже шеи, провел ими по подбородку и добрался до подрагивающих губ девушки. Рука сэра Мишеля тем временем распустила шнурок, стягивающий платье на груди Иветты, и пробралась в теплое бархатистое гнездышко.
– Знаешь, ты у меня первый, – прошептала Иветта, отклонив голову в сторону и морщась от щекочущих лицо волос сэра Мишеля.
– Да ну? Никогда бы не подумал, – ответил тот. – Ты ведешь себя как опытная женщина.
– Это сестра меня научила. Она мне столько рассказывала о вас. – Пьянея от ласк, Иветта не замечала, как обращается к сэру Мишелю то как к господину, то как к близкому другу. – И я решила проверить ее слова…
– Это ты правильно решила. – Сэр Мишель стянул с себя рубашку, отбросил ее в сторону, а затем приспустил платье с плеч Иветты, обнажив маленькую аккуратную грудь. Девушка обвила руками его шею и притянула к себе. Губы их сомкнулись в куда более крепком и жарком поцелуе, чем первый, а руки порывисто освобождали тела от одежды…
…Гунтеру снился странный сон – он лежит на лесной поляне, а по лицу прыгают птицы, ползают какие-то насекомые, щекочутся крыльями бабочки. Он отмахивается от тварей обеими руками, но те и не собираются отставать от него. Наконец он проснулся, резко вскочил. Сквозь щели в досках просачивался серебристый лунный свет, а сверху сыпалась соломенная труха, сухие травинки и прочий колючий мусор, который во сне обратился в птиц и насекомых. Стряхнув с головы былинки, Гунтер прислушался. Со второго этажа сарая доносился приглушенный женский смех, какая-то возня, шуршание сена, словом, била ключом ночная жизнь влюбленной парочки.
"Интересно, уж не мой ли рыцарь, изголодавшийся по женской ласке, веселится там? У них тут, кажется, служанки благородным не должны отказывать…"
Гунтер недовольно посмотрел на дощатый потолок, и тут же глаза ему запорошило летевшей сверху пылью. Веселье на чердаке сеновала явно достигло апогея.
– Эй, вы что там, с ума посходили? – возмущенно воззвал германец, протирая слезящийся глаз.
Наверху на мгновение стало тихо, потом послышался девичий смешок и короткое ругательство. Гунтер без труда узнал голос сэра Мишеля.
– Послушайте, если уж так необходимо визжать и устраивать форменное землетрясение, то катитесь в поле и не мешайте спать уставшему оруженосцу! – Гунтер наконец протер глаз, соринку смыло слезой. Со второго этажа донеслись слова рыцаря:
– В поле холодно. Ночи-то студеные! И вообще, стало скучно – присоединяйся. Грета, тьфу, Иветта, ты не против?
– Полезайте, полезайте, сударь! – послышался звонкий смеющийся голосок норманнской красавицы.
– Вот ведь ненормальные, – пробурчал Гунтер под нос. – Черт побери, где я нахожусь? В чопорном и чинном средневековье или парижском борделе прошлого… будущего… в общем, девятнадцатого века? Вот интересно, а неприличные болезни здесь бывают? И как от них лечатся?..
Еще чуток повозившись, буйная парочка притихла, и Гунтер, отвернувшись к стене и накрывшись сукном, в которое была завернута его новая одежда, начал засыпать. На грани между дремотой и глубоким забытьем ему приснился интересный сон. Его собственный самолет, дракон Люфтваффе, с утробным рычанием забрался на английский "Харрикейн", причем последний был конкретно самкой. Покусывая подругу за загривок, Люфтваффе производил соответствующие данной позе движения, а та неистово вращала пропеллером и сладострастно подрагивала элеронами. Бред какой-то. Кто ж народится с такого-то союза? Русский У-2, не иначе…
…Сэр Мишель, утопая в сене, лежал на спине в бесхитростном костюме Адама, к вспотевшей груди и бокам налипли травинки. Оба порядком подустали от длительной любовной игры, причем сэр Мишель не переставал удивляться искушенности юной девы. Поначалу он не поверил ей на предмет целомудрия, но очень скоро убедился сам в ее правоте. Поняв, что Иветта не обманула, он, имея опыт в подобных вещах, действовал так осторожно, что девушка почти не почувствовала боли и только немного морщилась поначалу. А потом она вошла во вкус да вдобавок вспомнила уроки сестрицы, потому что кое-что из ее придумок было знакомо сэру Мишелю.
Когда они гонялись друг за другом, путаясь в траве и падая, и разбудили Гунтера.
Иветта, распалившись, похоже и вправду готова была принять германца в их альков…
В конце концов Адам и Ева выдохлись и устроились в сене передохнуть.
– Ну что, тебе понравилось? – спросил сэр Мишель, поглаживая Иветту по голому плечику. Та только потянулась, как кошка, и блаженно вздохнула.
– Слушай, а если ты… хм… заболеешь, как и твоя сестричка? Тебя родственники, часом, не утопят? Было бы очень жаль…
– А у нас с Гретой нет никого. Отца позапрошлой зимой волк задрал, когда он пошел в лес хворост собирать, мать помыкалась да и за ним отправилась. Так и живем вдвоем, работаем вот на кухне, о еде не беспокоимся.
– Бедняжки, – посочувствовал сэр Мишель и поцеловал Иветту в темя.
– Привыкли… – пожала плечами девушка и серьезно добавила: – А дитя родится – Мишелем окрещу, ежели мальчик будет.
– Тебя и замуж никто не возьмет с дитем, прижитым… догадаются уж от кого, – вздохнул сэр Мишель. Иветта усмехнулась, приподнявшись на локте:
– Да кому я нужна-то такая? С ребенком или без – все одно…
– Мне нужна… – убедительно сказал сэр Мишель и в подтверждение своим словам повернулся, обнял Ипетту и провел рукой по ее бедру. Но девушка мягко отстранила собравшегося было продолжить прерванную игру сэра Мишеля и тихо сказала:
– Я устала, потом…
Сэр Мишель и сам почувствовал, что силы пока еще не вернулись к нему, и откинулся на спину. Они немного помолчали, рыцарь начал было погружаться в сон, но голос девушки разбудил его.
– Да вы, сударь, сразу видно – вежливый, умеете с девушками красиво обращаться, – сонным голосом бормотала Иветта. – Не то что сарацины проклятые…
– Кто? – Сэр Мишель тряхнул волосами и удивленно посмотрел на Иветту. – Какие такие сарацины? Ты что, во сне разговариваешь?
– И не во сне вовсе, – капризно ответила та. – Вчера вот останавливался у батюшки вашего проезжий, сэр Понтий, а у него слуги – сарацины. Такие страшные – морды черные, говорят, будто каркают или чихают, как ввалятся в кухню и давай девок лапать. Я еле удрала, не знаю, что уж там было, но, кажется, они Сванхильд, потаскунью эту, завлекли в сарай и… Сами понимаете. Ужас какой! Народится еще волчонок какой, кто их знает, нечестивых…
Сэр Мишель не слушал Иветту. Понтий, бастард Ломбардский? К папеньке заявился? Интересно, зачем?
– …Слава Богу, на рассвете их выставили. Кстати, и господин-то их не больно вежлив был, – продолжала Иветта. – Я, когда пришла утром, увидела, как его выпроваживали. У ворот четверо наших парней с арбалетами стояли, а сам барон Александр с обнаженным мечом в руке шел за сэром Понтием. Ну, тот сел на лошадь, сарацинов своих свистнул да и уехал.
– Что же он такого натворил? – спросил сэр Мишель.
– Да я толком не знаю, люди говорят – напился, буянить стал, с бароном дерзко говорил. Они даже едва на мечах не подрались, только хозяин не стал с пьяным связываться, а велел на рассвете убираться подобру-поздорову.
"Да уж, на сэра Понтия это вполне похоже, если вспомнить, как он с отцом Колумбаном, святым отшельником, обращался, – подумал сэр Мишель. – Кстати, что он здесь вынюхивал? Надо будет у папеньки спросить. Не к добру это все…"
– Пойду я, сударь, светать начинает. Да и сестрицу надо будет проведать. Я уходила – к ней повитуха пришла роды вроде бы начались.
"Роды? – недоуменно нахмурился сэр Мишель. – А да, я был здесь последний раз поздней осенью, в ноябре холодно уже было, зима подбиралась. Я расстался тогда навсегда с королем Генрихом и его сыном Годфри… Впрочем, с последним, надеюсь, еще доведется встретиться, отблагодарить бы надо за посвящение в рыцарский сан…"
– Иди, раз дело такое, – вздохнул сэр Мишель, отбросив воспоминания, и стал рыться в сене в поисках рубашки и штанов.
Одевшись, они спустились во двор. Солнце еще не поднялось из-за холмов, лишь небо на востоке налилось золотисто-розовым светом и побледнели звезды. Двор был безлюден, но сэр Мишель на всякий случай хорошенько осмотрелся и прислушался, прежде чем выйти из-за сарая.
Он проводил Иветту до потайной калитки, спрятанной в разросшихся кустах белого шиповника, которые посадила чуть меньше двадцати лет назад баронесса Юлиана. После ее смерти никто не занимался садом, не подстригал кусты, и они росли свободно, образовав вдоль стен баронской фортеции колючие заросли, источавшие весь июнь густой аромат. Перед калиткой ветки были обломаны или загнуты в сторону, так что образовалось нечто вроде арки. Обменявшись с сэром Мишелем долгим поцелуем, Иветта, сжимая в ладошке подарок, предназначавшийся новорожденному племяннику – две необычные серебряные монетки с орлом, сидящим на венке, – нырнула под естественную арку, а рыцарь шепнул ей вслед:
– Привет передавай Грете!
Замок постепенно просыпался. В курятнике заголосил петух, его первый утренний крик подхватил еще один, а чуть погодя из ближайшей деревни донеслась приглушенная расстоянием петушиная перекличка. Замычала корова, требуя, чтобы ее подоили, послышался чей-то громкий протяжный зевок, кашель, захныкал ребенок, видимо, не желая просыпаться и покидать теплую постельку. Скрипнула дверь одного из домов, где жила прислуга, и на пороге показалась высокая дородная девица. Подняв стоявшую возле стены деревянную кадку, она взяла ее под руку, утвердив один край на талии, и не спеша поплыла к колодцу. Сэр Мишель, уже подходивший к сеновалу, остановился. И невольно залюбовался.
Девица была выше его на полторы головы, грудастая, с широкими округлыми бедрами и вдобавок имела огненно-рыжие густые волосы, обрамлявшие круглое свежее лицо, усыпанное крупными яркими веснушками. Подойдя к колодцу, она поставила кадку на каменный обод, откинула с плеч толстые тяжелые косы и подмигнула сэру Мишелю. И тотчас его осенило.
Он подошел к рыжеволосой красавице, сказал ей что-то на ухо, причем ей пришлось слегка нагнуться, задев рыцаря полной грудью, после чего девица, засмеявшись грудным баском, потрепала сэра Мишеля по щеке, чмокнула в лоб и, покачивая бедрами так аппетитно, что у рыцаря едва слюнки не потекли, будто и не было утомительного амурного приключения с Иветтой, направилась к сеновалу. В дверях она обернулась и помахала сэру Мишелю полной веснушчатой рукой.
Сэр Мишель отлично помнил любвеобильность германской девицы по имени Сванхильд, дочери старой служанки почившей баронессы Юлианы, любвеобильность столь щедрую, что у рыцаря не всегда хватало сил доставить ей полное счастье. А Джонни наверняка было завидно в эту ночь, когда они с Иветтой бесились наверху, это он из вежливости не принял ее предложение. Так пусть насладится жизнью со Сванхильд, благо они, почитай, одной крови и, должно быть, темперамента… Представляя радость, которую доставит его подарочек верному оруженосцу, Мишель уселся на край колодца я стал ждать. Уж очень хотелось сэру рыцарю узнать, чем все кончится.
Конец пришел неожиданно и был отнюдь не столь радужным, как предполагалось. Дверь сарая со стуком отворилась, едва не слетев с петель, в проеме возникла Сванхильд, растрепанная, покрасневшая и невероятно злая. Размашистым шагом она приблизилась к колодцу, не глядя на притихшего, недоумевающего сэра Мишеля, швырнула кожаное ведро в гулкую глубину, в два прихвата вытянула наполненную бадейку, расплескав половину, и, отведя локти назад, от души окатила рыцаря ледяной водой. Сэр Мишель чудом удержался на каменной кладке, избежав падения в бездонный колодец, вскочил, отбежал назад и, задыхаясь, взвизгнул:
– Ты что, дура, спятила?
– Это я-то? – рявкнула Сванхильд, уперев кулаки в крутые бока. – Я как раз нормальная, а ваш оруженосец…скаженный! А вы тоже хорош, сынок баронский! Я вам что, корона какая, чтоб меня дарить всяким… Он же меня чуть не прибил!
Голос буйной красавицы гремел на весь двор, из окон высунулось несколько любопытных физиономий, затявкали проснувшиеся собаки. Сэр Мишель оттянул пальцами промокшую насквозь рубашку, громко выругался и, не обращая внимания на постепенно скапливающийся люд, вскричал:
– А я здесь при чем? Ты зачем меня облила, я же вчера только мылся. Два раза даже!
– Пыл кобелиный охладить! – парировала Сванхильд, выплескивая вновь набранную бадью в кадку.
На пороге сарая показался Гунтер, но, увидев бушующую валькирию, скрылся в спасительном полумраке.
– Да как ты со мной разговариваешь, девка! – не уступал ей сэр Мишель, не решаясь, однако, приблизиться к колодцу.
– Как умею, так и разговариваю! – И, продолжая оглашать двор возмущенными криками насчет избалованных благородных негодяев, наглых баронских сыночков, так и норовящих забавы ради обидеть скромную девушку, Сванхильд, утвердив кадку на том месте, что у других женшин называется талией, вперевалку направилась к пристройке.
Позади сэра Мишеля послышался осторожный голос с усилившимся акцентом:
– Ушла, слава тебе Господи…
Сэр Мишель резко обернулся и раскрыв рот некоторое время смотрел на взъерошенного спросонья и испуганного оруженосца, сменившего свою шутовскую одежку на нормальное платье.
– Ты что с ней сделал? – медленно проговорил рыцарь. – Чего Сванхильд так вызверилась?
Гунтер ошалело глядел в сторону, куда ушла жуткая рыжая валькирия, потом перевел взгляд на возмущенно сопящего сэра Мишеля, уверенного, что германец попытался совершить над добрячкой Сванхильд непонятное непотребство, отчего бедная женщина и пришла в жуткое неистовство.
– Я-то здесь при чем? – искренне изумился Гунтер. – Я проснулся, стал переодеваться, а тут…
Получилось же следующее: только германец успел натянуть новенькие, хрустящие, туго охватившие ноги штаны, как дверь отворилась и на пороге нарисовалась гигантская фигура, заслонявшая собой золотистый утренний свет. Фигура вплыла в сарай и, нависнув всей своей мощью над обомлевшим Гунтером, принялась неторопливо развязывать шнурок на бюсте, сопровождая сие действие такими словами, произнесенными густейшим контральто:
– Дождался, милый, своей курочки?
– Какая… к-курочка… – мотнул головой доблестный оруженосец, на всякий случай медленно отползая подальше-в случае, если бы фигура рухнула на него всей своей тяжестью (а она, видимо, и собиралась сделать это), германец был бы раздавлен в лепешку.
– Меня звать Сванхильд, – пророкотала дева, выкраивая на своем рябом от веснушек лице некое подобие милой улыбочке.
Гунтеру искренне захотелось закричать: "Мама!" и оказаться как можно дальше от замка Фармер. Какое это, к бесу, средневековье? Разврат сплошной!
Когда лиф простецкого платья Сванхильд начал недвусмысленно сползать вниз, обнажая веснушчатые плечи и внушительные молочно-белые дыни, которые лишь с натяжкой можно назвать грудями, Гунтер откатился к самой стене сарая и начал медленно вставать на ноги. Колени, что характерно, дрожали.
– Ты со мной играешь, петушок? – осведомилась красавица, продолжая обнажаться и медленно подходить к прижавшемуся к стене германцу. В голове его немедленно возникла ассоциация с наезжающим на него танком "Колоссаль". Видел такой однажды, в музее.
– Не играю, – мотнул головой Гунтер. – Шли бы вы о-отсюда, сударыня, восвояси. Не мешайте одеваться…
– Суда-арыня… – протянула Сванхильд, осклабившись. – Да какая ж я тебе сударыня, дурачок? Иди поближе, медовый мой… Чего ты хочешь от меня?
– Чего я хочу? – Гунтер от смущения и неожиданности никак не мог сообразить, что же следует сделать, сказать, чтобы освободить себя от неотвратимо приближающихся объятий рыжего монстра в юбке. Еще немного, и она просто-напросто придушит его… Когда пухлые тяжелые руки обвили шею германца, тот понял, что это конец, а раз терять ему нечего, значит, надо сражаться до последнего. Позабыв все слова на норманно-французском, Гунтер, выкрикивая на немецком что-то о профилактике демографического взрыва, стал выворачиваться что было сил и наконец, не рассчитав, съездил восхитительной соотечественнице коленом в мягкий округлый живот. Возмездие не заставило себя ждать, и спустя миг Гунтер полетел через весь сарай в кучу соломы, отброшенный увесистой оплеухой. Рухнув у противоположной стены, германец гадал, сломали ему шею или просто вывихнули, а разгневанная дева принялась яростно зашнуровывать лиф на платье, смачно плюнула и, пинком открыв дверь, вывалилась из сарая во двор.
– Тьфу… женщина-катастрофа, – проворчал Гунтер, ощупывая горевшее ухо, пострадавшее от праведной злобы удивительной девы.
…К финалу этой душераздирающей истории сэр Мишель сидел в пыли, согнувшись в три погибели и держась за живот, и стонал, не в состоянии смеяться нормально. Только теперь Гунтер начал соображать, что валькирия была подослана ему сэром рыцарем с совершенно определенными целями, и бурно возмутился:
– Ты, скотина, если еще раз…
– В чем дело? – раздался за его спиной голос барона Александра. Даже увидев отца, бедный сэр Мишель не мог остановиться и продолжал тихо ржать. Барон, приподняв бровь, оглядывал трясущегося от хохота сына и его оруженосца, ухо которого приобрело цвет спелой малины. Однако беды Гунтера на этом не закончились. Из дверей кухни вновь показалась красавица Сванхильд, нагруженная пустыми кожаными бадьями, и с грацией откормленной на убой хавроньи и целеустремленностью быка направилась к колодцу. Уже издалека донесся ее грудной голос с мягкой хрипотцой:
– Нет, вы подумайте, господин барон, это что ж творится-то на белом свете! Меня, честную девушку, каждое воскресенье ходящую к святой мессе и исповеди, богобоязненную, обманом заманить в сарай для непотребного промысла! Думаете, вам, благородным, законы Божьи не писаны?
Сэр Мишель опрокинулся на спину и тихонько завыл. Из-под зажмуренных век текли слезы. Гунтер, потупив взор, созерцал носки своих яловых сапог, которые не стал менять на местную обувь, и покраснел так, что цвет лица практически слился с багрянцем травмированного уха. Немедленно появилась мысль, что барон тут же выставит его взашей вместе с сэром Мишелем. Ладно, к выходкам сыночка проклятый феодал попривык уже, а тут еще и оруженосец такой же. Если не хуже. Средневековье, черт возьми…
Продолжая жаловаться на бесчинства сэра Мишеля и его порочного дружка, Сванхильд снопа набрала воды и двинулась обратно к кухне.
Барон Александр, фыркая, проводил ее взглядом и тихо сказал:
– Первая потаскушка в округе, а строит из себя… А ты, оруженосец из Германии, думай впредь, с кем связываешься.
Сэр Мишель уселся, не имея сил встать на ноги, и, утирая слезы, проговорил:
– Папенька, это я послал Сванхильд к Джонни… Думал, ему понравится. Гы-ы-ы… Барон ухмыльнулся – шутка была удачной, – но сразу же, с притворной суровостью сдвинув брови, отчетливо произнес:
– Не у всех же такие запросы, как у тебя, сын мой. Ладно, придете потом ко мне, поговорим. Может, к делу вас приставлю какому.
Как только барон де Фармер удалился, Гунтер размахнулся и крепко треснул сэра Мишеля по затылку. Тот, ткнувшись носом в колени и мгновенно перестав смеяться, обиженно взглянул на него:
– Ты чего? Больно ведь!
– Ну и дурень же ты. А еще рыцарь… – Германец по привычке попытался сунуть руки в карманы, до которых в XII веке еще не додумались (надо будет исправить это упущение и приказать пришить!) развернулся и зашагал к сараю, намереваясь привести в порядок свою форму, упаковать в сукно и потом отнести отцу Колумбану на хранение.
А старец явно что-то знает…
– Слушай, а покажи мне замок, – предложил Гунтер, видя искреннее смущение рыцаря по поводу своей неудачной выходки и не имея привычки долго держать зло. Он знал, что немного погодя происшествие со Сванхильд покажется ему таким же смешным, как и сэру Мишелю.
– А что там смотреть? – удивился тот. – Ты же говорил, у тебя поместье есть.
Сэр Мишель был уверен, что в будущем, откуда прилетел на Люфтваффе Джонни, все осталось таким же, как и сейчас, разве что с небольшими изменениями, типа прирученных драконов и прочих "машьин". Норманн уже прояснил, что штуковина под названием "автомат", та самая, ради которой пришлось прыгать в горящий сарай Рыжего Уилли (и не зря, сказать по чести), вовсе не волшебный жезл из песен менестрелей о короле Артуре Пендрагоне и колдуне Мерлине, а род оружия наподобие арбалета. Только, как объяснил Гунтер, стреляет оно не стальными болтами, а маленькими свинцовыми шариками или заостренными штырьками. Почему при этом автомат ужасно хлопает, сэр Мишель совсем не понял, хотя Гунтер честно пытался объяснить рыцарю про порох и пороховые газы, выталкивающие пулю.
Целый час, пока Сванхильд с помощницами готовили утреннюю трапезу, а господин барон ездил в близлежащую деревеньку разбираться с непонятной для Гунтера жалобой арендаторов, сэр Мишель водил оруженосца по замку Фармер, с гордостью показывая все, от пропыленного чердака донжона до роскошного, по мнению германца, для XII века туалета – как рассказал рыцарь, такие вот отхожие места строились норманнами и двести, и триста лет назад, а то и еще раньше. Но более всего Гунтера поразили не гигиенические ухищрения феодалов, а совершенно потрясающая встреча, случившаяся на третьем, самом верхнем этаже башни возле лесенки на чердак.
Из укромного уголка, образованного наклонным всходом и округлой каменной стеной донжона, на свет, падающий из узкой бойницы, выбралось странное существо, напоминавшее помесь кошки и енота. Круглые кошачьи глаза с вертикальным зрачком, всклокоченная полосатая черно-серая шерстка, квадратные ушки с небольшими кисточками и короткий, будто бы обрубленный хвост. И передние лапы один к одному напоминающие детские ручки, только поросшие темным пухом, с пальцами, оканчивающимися неострыми, но заметными коготками. Зверек неторопливо вышел из закутка, спокойно прошествовал мимо замершего сэра Мишеля и удивленного Гунтера, решившего, что это, наверное, вымершее к двадцатому веку животное, и наконец присел за задние лапки, сложив передние на мохнатой груди.
– Это что? – поинтересовался Гунтер, кивая в сторону непонятной твари, смотревшей на него с явным недоверием и по-кроличьи шевелившей черным мокрым носом.
– Тише, спугнешь! – шикнул сэр Мишель. – Разве домовых никогда не видел?
Хорошая примета, когда домовой показывается, особенно средь бела дня. Молчи и смотри. Бояться нечего, не укусит.
Гунтер почувствовал, что ноги перестают держать его, и он медленно съехал по стенке вниз. Мама дорогая, какие, к дьяволу, домовые? Где я? В сказке или романе Томаса Мэлори?
– Их не бывает, домовых… – простонал Гунтер, созерцая мохнатого малыша, чьи глазки смотрели на удивление осмысленно для твари бессловесной. После его слов домовой совершенно по-человечески вздохнул и четким писклявым голосом сказал:
– Это тебя не бывает. Совсем.
– Я бываю… я есть, – ошеломленно пробормотал германец, до сознания которого стало доходить, что зверек вдобавок прекрасно говорит на норманно-французском. И даже без акцента.
Домовой махнул ручкой, скривился, обнажив миниатюрные зубки, как у ребенка лет пяти, и поковылял куда-то в полумрак коридора. Спустя минуту оттуда донесся его голос:
– Ты в меня не веришь? И я в тебя не верю. Вот так. Сэр Мишель был в совершенном восторге – осуществилась мечта детства: много раз виденный добрый знакомец, домовой замка Фармер, доселе всегда молчавший при встречах с баронским сыном, вдруг заговорил. К тому, что в замке живет это небольшое, но очень полезное в хозяйстве существо, все домочадцы относились благожелательно, да и как же иначе? Кто прогонит крыс и мышей из хлебных амбаров, почистит и успокоит уставшую лошадь, если хозяину недосуг, или потушит выпавший из кольца факел? Домовые жили у всех: и в крестьянских домах, и в лондонском королевском замке. Самая привычная домашняя скотинка, ничуть не хуже, но стократ полезнее кошки или собаки.
Гунтер напротив пребывал в смятении. Что же это такое? Ну не бывает домовых, не бы-ва-ет!!! Покажите лучше ожившую египетскую мумию или скажите, что Адольф Гитлер потомственный еврей-ортодокс и каждую субботу ходит в синагогу! Ха, а не есть ли это шуточки Лорда? Впрочем, нет, сэр Мишель видел эту животинку и отнесся к ней спокойно, будто домовые здесь стаями бродят и ведут светские беседы с хозяевами о смысле бытия. И раньше-то не очень верилось во все эти старушечьи сказки про домовых, духов рек и кобольдов, а тут – на тебе! Врал Лорд, говоря, будто вокруг реальная история, описанная в школьных учебниках и известная по книгам! Да, король Ричард есть, в крестовые походы ходят, с девицами на сеновалах резвятся, мясо и вино самые настоящие, но ни в каких исторических справочниках и энциклопедиях не написано, что, допустим, Фридриху Барбароссе домовой штопал портянки! Кошмар!
Но, однако, следует припомнить появившуюся после разговора с Лордом догадку – искренняя вера способна материально воплощать объект веры. Сэр Мишель, например, да и наверняка все прочие обитатели замка, по большей части суеверные крестьяне, взятые в господский дом для прислуживания, непритворно верят в существование мохнатого хранителя дома, так почему бы их уверенности не воплотиться в виде такого вот говорящего создания. Это, между прочим, и объясняет, отчего я его вижу. И почему домовой в меня не поверил. Просто мы очень чужие друг для друга. Просто. И давайте, господин Райхерт, придерживаться своего принципиального решения – ничему не удивляться, но обо всем расспрашивать. Может быть, жизнь . этого времени станет для вас хоть чуть-чуть понятной.
Пока Гунтер сидел, привалившись к сыроватой каменной стене, погруженный в свои размышления, сэр Мишель проводил взглядом домового, на всякий случай прочел про себя молитву – домовой, это, конечно, здорово, но священник всегда утверждал, будто они порождение лукавого, как и все твари, коим поклонялись язычники, – и, обернувшись к германцу, протянул ему руку, помогая подняться.
– Что так напугался? – поинтересовался рыцарь. – Неужели в твоем маноре домового не было? Как же вы жили-то?
– Не было, – мелко кивнув, подтвердил Гунтер. – У нас их вообще не было. Разбежались, надо полагать.
– Нехорошо домовых распугивать, – серьезно сказал сэр Мишель, покачав головой. – Ладно, пошли вниз. Слышишь, приехал кто-то? Надо думать, папенька вернулся из деревни.
И в самом деле – из бойниц-отдушин донесся стук копыт. Спустившись на первый этаж башни, сэр Мишель и Гунтер вышли во двор и первым делом узрели бейлифа графства сэра Аллейна д'Эмери, передававшего конюху поводья своей лошади. Рядом с ним стоял господин барон де Фармер, а позади виднелась красная физиономия королевского сержанта.
Сэр Мишель обмер и схватил Гунтера за плечо. Не иначе сейчас потащат в монастырь Святой Троицы на аббатский суд, а потом засгавят новый колодец рыть заместо загаженного. Но, судя по всему, у бейлифа были другие причины посетить барона Александра. Сэр Аллейн, сопровождаемый хозяином дома, прошел мимо сэра Мишеля и его оруженосца в зал и лишь холодно кивнул рыцарю.
– Трапеза подождет. – Барон обернулся к сыну, а лицо его было серьезное и озабоченное. – У нас важный разговор с господином королевским бейлифом, так что будь так добр не мешать нам.
Сэр Мишель, облегченно вздохнув, улыбнулся и потянул Гунтера во двор.
– Пошли в кузню, покажу, какие наш кузнец Бернар замечательные мечи кует. Если захочешь – выберешь себе заместо твоего… ов… автомата! Добрый клинок понадежнее будет.
– Барон человек богатый, а зеркал до сих пор не завел. Или их не изобрели еще? – бурчал под нос Гунтер, тщетно пытаясь начисто выскрести подбородок маленьким кинжалом, склонившись над широкой миской с водой, в которой колыхалось его мутное отражение. Этот клинок был самым миниатюрным из имевшихся в кузне. К завершению операции, поименованной германцем как "бритье оруженосца", на лице уже имелось три пореза – отсутствие зеркала и мыльной пены, а также непривычный и неудобный инструмент превращали самую простую и обыденную в прошлом процедуру в изощреннейшую пытку.
Гунтер совершенно не учел того обстоятельства, что во времена, сопутствующие крестовым походам, бриться не любили, и большинство мужчин носили бороды. Но когда Гунтер коснулся ладонью своей щеки и ощутил под пальцами изрядно отросшую жесткую щетину, он понял, что перебороть самого себя не в состоянии, и хочешь не хочешь, а приводить в порядок лицо придется. К тому же он не очень хорошо представлял себе, как будет выглядеть с бородой.
Втолковывать свою мысль сэру Мишелю пришлось долго, ибо рыцарь не совсем понял, о чем идет речь, а когда наконец сообразил, то жутко возмутился, произнеся пламенную речь, суть которой сводилась к тому, что борода есть непременный атрибут мужественности, и ежели таковая растет, то сбривать ее сущее преступление. Правда, у самого рыцаря даже намеков на бороду не было – лишь над верхней губой произрастало нечто, способное со временем превратиться в густые светло-русые усы.
Когда сэр Мишель понял, что Джонни твердо вознамерился соскоблить пробившуюся щетину, перед ним встал вопрос, чем это можно сделать. Развешанные по стенам замка мечи для бритья годны явно не были, от кухонных ножей германец решительно отказался, вспомнив об элементарной гигиене, и тогда сэр Мишель предложил ему свой любимый кинжал. Придирчиво оглядев лезвие,
Гунтер криво усмехнулся:
– Да кинжал у тебя тупой!
– Ничего он не тупой! – обиженно сказал сэр Мишель и, попробовав большим пальцем лезвие, добавил: – Его просто заточить надо.
Гунтер некоторое время молча смотрел на него, а потом произнес:
– Логика у тебя железная!
– Стальная! – гордо поправил сэр Мишель, не имея ни малейшего представления о том, что такое логика, но будучи уверенным – это нечто очень важное и должно быть всенепременно твердым. Как сталь.
Тяжко вздохнув. Гунтер пришел к выводу, что кинжал сэра Мишеля вдобавок слишком уж великоват, и, живо представив себе, как он неосторожным движением перерезает себе шею, вернул тесак рыцарю.
Требуемый инструмент нашелся в кузне – Бернар-кузнец в свободное время занимался починкой обуви, и среди его сапожного инвентаря нашелся подходящего размера ножик, ко всем своим прочим достоинствам достаточно острый. Затем Гунтер потребовал "зеркало", и после недолгих объяснений стало ясно, что такого предмета в замке нет. В ход пошли серебряные блюда и прочая хорошо начищенная посуда, но ни один предмет из кухонной утвари не устроил Гунтера. Сэр Мишель только презрительно фыркал – то ему видно плохо, то отражение кривое, девица-красавица, понимаешь… Остановились на небольшом тазике с водой, поверхность которой довольно сносно отражала заросшую физиономию Гунтера, и в конце концов процедура, за которой сэр Мишель наблюдал, затаив дыхание и не смея пошевелиться, была завершена.
– Ну как? – Гунтер повернулся к нему, страдальчески приподняв брови.
– Лучше бы ты этого не делал, – произнес сэр Мишель тоном, каким читают заупокойные молитвы.
– Иди ты к черту. – Гунтер в сердцах швырнул нож в землю. Проведя ладонями по щекам и подбородку, он обнаружил гладкую кожу с небольшими колючими островками оставшихся волосинок. Можно было, конечно, еще помучиться, но… было бы ради чего стараться! И так сойдет.
– Да все хорошо, – засмеялся сэр Мишель, – я пошутил. Дочери вилланов будут гроздьями вешаться тебе на шею. – И, видя, что Гунтер готов съездить ему по уху, поспешно добавил: – Самое главное-то я не показал…
– Нет, почему же, – язвительно буркнул Гунтер. – А Сванхильд?
– Будет тебе, – примирительно сказал сэр Мишель. – Сглупил я, признаю… Пойдем в конюшню, посмотрим на лошадей. У нас есть даже несколько арабских – папенька из Палестины привез пару. Эти двое, конечно, давно умерли, зато жеребят народить успели. Такие красавцы!
Тут рыцарь осекся, привстал и наклонил голову, прислушиваясь. Его кто-то звал.
– Сударь, где вы? – Разумеется, это была Сванхильд. – Вас папенька видеть желают!
– Папенька… – вздохнул Мишель. – Воображаю, что ему бейлиф наговорил! Все равно идти придется, не прятаться же на чердаке…
– Не убьют они тебя, – уверенно сказал Гунтер. – На мой взгляд, ты не натворил ничего страшного.
– Для светских властей – да. А если сэру Аллейну жаловался аббат монастыря, могут привлечь к духовному суду. – Норманн даже побледнел немного. – Такую епитимью в обители наложат, что проще будет удавиться! Ладно, бросай свой кинжал и пошли наверх, в дом. В конце концов, ты теперь оруженосец и имеешь право меня сопровождать.
"Боишься? – чуть злорадно подумал Гунтер. – Хочешь чувствовать рядом мою твердую руку? Надо бы тебя предупредить, что в случае допроса с пристрастием я буду все отрицать…"
И они двинулись к дверям жилых покоев замка.
