ГЛАВА ПЯТАЯ
О ПОЛЬЗЕ СВЯТОСТИ
Белесые клочья тумана медленно поднимались от земли и растворялись высоко над головой, между ветвей. Лес постепенно просыпался. Первые лучи солнца пробились сквозь листву и легли золотистыми пятнами на широких морщинистых стволах деревьев. Запели птицы, понемногу заполняя тишину своими редкими переливчатыми трелями. Роса лежала на траве, на выступавших из почвы корнях могучих старых буков, на листве кустарников, и солнце отражалось в прозрачных каплях маленькими золотыми звездочками. Запах влажной прошлогодней листвы легкими волнами восходил из-под ног, неуловимо касался лица и бесследно исчезал.
Ночной холодный воздух медленно согревался поднимавшимся все выше солнцем. Сквозь резную листву было видно чистое, будто бы умытое студеной водой небо, предвещавшее очередной ослепительный жаркий день.
Сэр Мишель и Гунтер неторопливо брели, наслаждаясь утренней прохладой и покоем, который всегда нисходит на человека в старом лесу.
Деревья, пережившие не одну сотню лет, осенние ветра, зимние ледяные дожди, весенние грозы, летнюю засуху, топор человека, стояли на почтительно-отчужденном расстоянии друг от друга, соприкасаясь лишь кронами в .далекой выси, и с мудрой снисходительностью созерцали тонкие молодые деревца, с горделивой заносчивостью тянувшиеся вверх. Лет через сто, сто пятьдесят или двести они, если выживут, станут такими же бесстрастными и молчаливыми, но сейчас листва их нетерпеливо трепетала И мелко подрагивали тонкие веточки.
Сэр Мишель внезапно схватил Гунтера за рукав и остановился.
– Слышишь? – прошептал он, наморщив лоб и вглядываясь в лесную чащу. – Битва как будто.
Гунтер прислушался. Действительно, издалека доносились приглушенные расстоянием крики, треск ломаемых веток. Неужто разбойники?
– Послушай, а тут у вас разбойники не водятся? – поинтересовался Гунтер, перехватывая автомат поудобнее,
– Ну, имелся один сарацин, так ты видел, что с ним сталось, – усмехнулся сэр Мишель. – А так, мало ли, может быть, рыцари бьются друг с другом на поединке. Правда, звона мечей не слышно почему-то. Пойдем посмотрим, разберемся.
С этими словами сэр Мишель осторожно двинулся вперед, желая подойти незаметно к месту схватки. Гунтер шел рядом, на всякий случай оглядываясь по сторонам.
Крики, ругань, топот и хруст веток становились все громче и отчетливее. Впереди показалась небольшая поляна, и, скрывшись за широким буковым стволом, сэр Мишель увидел следующую картину.
Посреди прогалины, прижавшись к стволу березы, стоял высокий старик, седой, с двумя небольшими залысинами, лопатообразной бородой, одетый в длинную светло-серую рясу, перевязанную толстой веревкой, концы которой были скручены в мохнатые, растрепанные узлы. К дереву его прижимал рукоятью изогнутой сабли, упертой в старческую грудь, человек странного вида. Оба тяжело дышали, видимо, после борьбы друг с другом.
– Сарацин! – ошалело прошептал сэр Мишель на ухо Гунтеру. – Как есть сарацин!
– Опять? Откуда они тут в таких количествах? – прошипел Гунтер, недоуменно взирая на творящееся у края прогалины непотребство.
И впрямь, неизвестный, столь непочтительно обращавшийся с обряженным в рясу стариком, выглядел по мнению привыкшего к книжным описаниям средневековья Гунтера несколько странно. Лицо нападавшего было смуглым, черные усы щеточкой, глаза темно-карие, совершенно не характерные для нормандцев – потомков голубоглазых и светловолосых викингов. На голове "сарацина" красовался белый тюрбан без украшений, а одежда состояла из длинного халата, коричневого с золотистой вышивкой, из-под которого выглядывали тоже коричневые шаровары, заправленные в сапоги.
– Смотри, вон еще! – Сэр Мишель кивком указал на появившихся из леса всадников. – Клянусь кровью Христовой, все сарацины! Все до одного!
И верно. Из зарослей бузины, усыпанной ярко-красными гроздьями ягод, показались четверо всадников, трое были одеты так же, как и удерживающий старика, но четвертый по виду отличался от своих товарищей.
– Слушай, – прошептал Гунтер. – А этот, в черной кольчуге, наш вроде… Ваш то есть…
Один из всадников, выраженный в вороненую, длинную, едва не до пят, гибкую кольчатую броню с разрезами по бокам и спереди, носил открытый остроконечный шлем и лицом больше напоминал европейца, нежели жителя Востока. Гунтеру он напомнил сохранившийся с детства образ классического злодея из мелодрамы – черные как смоль волосы до плеч, бледное худое лицо со впалыми щеками и выделяющимися скулами, тонкие бесцветные губы, массивная "лошадиная" челюсть, серые безжалостные глаза, надменно-мрачное выражение. Хоть сейчас в оперетту! Только вооружен был этот господин не по-опереточному: с кожаного клепаного пояса свисали широкий короткий меч и длинный кинжал. На пересекавшем наискось грудь ремешке – несколько метательных ножей.
"Злодей" подъехал к сарацину и старику, спешился, бросив поводья услужливо засуетившемуся чужестранцу, и сэр Мишель услышал его слова, сказанные резким гортанным голосом:
– Ну, рассказал он что-нибудь?
– Молчит, собака! – с сильным восточным акцентом ответил сарацин. – Говорит, что не знает. Врет!
Черноволосый рыцарь приблизился к старцу и заговорил с ним, не в пример восточному дикарю, вежливо и куртуазно:
– Послушай, святой отец, мы не желаем тебе ничего плохого – не станет добрый христианин и воин Креста причинять вред служителю Божьему. Ответь только, где находится Дамир, который, как мне точно известно, жил у тебя. Где он?
– Святой отец… – пробормотал сэр Мишель. – Господи, да это же отшельник Колумбан. Как я сразу не разглядел! Что-надо этому рыцарю от благочестивого пустынника?
– Про Дамира какого-то спрашивает, – шепнул Гунтер.
Послышался тихий, чуть надтреснутый старческий голос:
– Я не представляю, где сейчас пребывает неверный, которого я лечил и выхаживал по доброте своей, следуя христианскому долгу. Третьего дня он ушел прочь, едва почувствовал силу и вернувшееся здоровье.
– Неужели он не сказал тебе, куда уходит? – с притворным удивлением спросил рыцарь.
– Нет, – был ответ святого Колумбана.
– И не беседовал с тобой ни о чем?
– Нам, приверженцам противоположных учений, не о чем было разговаривать, кроме насущного.
Рыцаря стала раздражать кроткая непоколебимость святого, он, с трудом сдерживая желание ударить старика, оскалил зубы, сильно выдающиеся вперед, и сдавленным, дрожащим от ярости голосом проговорил:
– Послушай, святой отец! Рыцарское благородство и христианское благочестие не позволяют мне принять более крутые меры, чтобы вытянуть из тебя правду, но терпение мое не безгранично. Мои спутники, "неверные", как ты выразился, с радостью убьют тебя, стоит мне только приказать. Священник улыбнулся уголком рта и насмешливо сказал:
– На то они и неверные, сын мой! И ты зря связался ними. Настанет час, когда они предадут тебя жестокой смерти, ибо не существует для сарацин понятий чести, благородства и милосердия, которые сейчас борются в твоей душе с бессильной злобой. Говорю тебе, я не знаю, куда делся твой слуга. Поверь и отпусти с миром. Не бери смертного греха на свою душу.
– Я не нуждаюсь в твоих советах, Колумбан! – довольно резко сказал рыцарь в черненой кольчуге. – Дамир исчез. Последний, кто видел его, – ты. Поэтому я и спрашиваю тебя. Пойми, я более не в состоянии задерживаться в этих местах и искать своего слугу! Меня ждут в Англии, и дела не терпят отлагательства! Не смей лгать, ибо ложь – тоже тяжкий грех!
– Не думай, что я поддамся на твою жалкую уловку, – усмехнулся Колумбан. – Не ложь, но лжесвидетельство тяжкий грех. Я старше и мудрее тебя, ты должен верить моим словам без сомнений, тем более что мои разум и душа всецело принадлежат Господу.
– Вот-вот, – злорадно сверкнул глазами рыцарь. – Ты должен был отдать неверного на суд Божий! Сэр Мишель откинулся к стволу и закрыл глаза.
– Я, кажется, знаю, о ком идет речь, – медленно проговорил он. – О том сарацине, которого вчера в деревне вешали.
– Ты уверен? – недоверчиво спросил Гунтер.
– Точно. Пора вмешаться. Чувствую, что этот рыцарь не страдает избытком благородства.
И прежде чем Гунтер успел обдумать, стоит ли впутываться в непонятную историю или нет, сэр Мишель вышел из-за дерева и уверенной походкой подошел к рыцарю в черном. Гунтер поспешил за ним.
Слегка поклонившись, как подобало по этикету, сэр Мишель произнес:
– Благородный сэр, чье доброе имя мне пока неизвестно, не соизволите ли вы объяснить мне, что заставило вас столь невежливо обойтись с высокочтимым отцом Колумбаном?
Рыцарь резко обернулся, оглядел сэра Мишеля с ног до головы и, убедившись, что перед ним всего-навсего мальчишка с едва пробившимися усами, тем не менее тоже вежливо поклонился и, плохо скрывая иронию, ответил:
– Благородный сэр, чье имя, несомненно, доблестное, мне также пока не ведомо, позвольте ответить вам, что причины, побудившие меня применить непозволительное ко святому отцу насилие, несомненно, известны ему, и если он просветит меня относительно места пребывания одного человека, я не посмею больше отрывать почтенного отшельника от благочестивых размышлений.
Отец Колумбан, едва завидев Фармера-младшего, сперва просиял, а потом, заметив, что ни у сына барона Александра, ни у его спутника нет оружия, снова впал в грех уныния.
Сэр Мишель представился, рыцарь ответил ему тем же, и Гунтер узнал, что опереточного злодея зовут Понтием Ломбардским.
– Не удостоит ли меня благородный сэр Понтий чести узнать, что именно он жаждет услышать от святого отца Колумбана, и не могу ли я сколь-нибудь помочь доблестному рыцарю в его несомненно благородном желании?
Гунтер видел, что сэр Понтий больше желает дать сэру Мишелю хороший подзатыльник и пинок под зад, чтобы не задавал лишних вопросов, да пресловутый этикет не позволяет. Оскалив свои кроличьи зубы в вежливой ухмылке, сэр Понтий отвечал:
– Думаю, вряд ли тебе известно, благородный сэр Мишель, шевалье де Фармер, где находится человек, которого мы ищем.
– А если известно? – Сэр Мишель склонил голову набок и лукаво прищурился. – Уж не тот ли это сарацин, что болтается сейчас на суку в Сен-Рикье возле церкви святого Томаса? – И, не давая сэру Понтию опомниться, продолжил: – Ломбардский,
Ломбардский… слышал я это имя. Ты часом не родственник герцогу Ломбардскому?
– Его сводный брат, – процедил сэр Понтий сквозь зубы. – А какое до этого дело благородному шевалье де Фармеру?
– Сводный? – переспросил сэр Мишель. – Бастард, значит… Ну-ну!
Едва сэр Мишель произнес эти слова, как разъяренный, побледневший от бешенства Понтий выхватил копье из рук стоявшего рядом сарацина, бывшего, судя по всему, его оруженосцем, и упер в грудь нормандцу.
– Не соизволит ли… благородный сэр катиться своей дорогой и не вмешиваться в дела взрослых! – прорычал сэр Понтий. – И вообще, кто посвятил тебя, недоноска, в рыцари и не брешешь ли ты о своей принадлежности к высокому рыцарскому сану, являясь на самом деле деревенским ублюдком, наслушавшимся баллад и стащившим у своего сюзерена кольчугу?
"Один к одному мои мысли, – огорченно подумал Гунтер. – В точности. – Он большим пальцем снял автомат с предохранителя и сделал шаг назад, выставив одну ногу. – Похоже, придется вмешаться, или моего сэра сейчас запросто прикончат. Их пятеро. И вооружены эти странные господа отлично, а у сэра Мишеля оружия нет. У меня – только автомат. Пускай он и не относится к данной эпохе, но будет покруче местных заточенных железок".
Отец Колумбан, видя, что внимание сэра Понтия перенеслось на невесть откуда взявшегося молодого Фармера, стал потихоньку отступать назад, к лесу, читая про себя молитвы и призывая кары небесные на голову нечестивцев.
Тем временем не на шутку оскорбленный сэр Мишель схватился за копье противника, но сию секунду получил тычок в грудь. Сила удара была погашена кольчугой, однако острие прошло между колец и поцарапало кожу. Прижав ладонь к груди, сэр Мишель посмотрел на нее и увидел кровь. Зарычав от ярости, он попытался выдернуть копье из рук сэра Понтия. И вдруг оглушительный треск раздался за спиной, копье неожиданно оказалось в руках сэра Мишеля, дико завизжали лошади, а отец Колумбан, успевший отойти к краю поляны и готовившийся припустить к замку барона де Фармера за помощью, упал ничком в траву, закрыв голову ладонями. Мишель увидел, как сэр Понтий будто от удара невидимого кулака опрокинулся навзничь, схватившись за плечо. Перепугавшиеся сарацины с тоскливыми воплями разбежались, будто увидели воплощенную птицу Рух.
Сэр Мишель обернулся и смятенно посмотрел на Гунтера. Черная железяка слегка дымилась на конце.
– Это ты? – спросил он, с трудом оправляясь от потрясения.
– Конечно, – спокойно ответил Гунтер. – Необходимо было как-то прекратить это безобразие.
Видя, что события приняли серьезный оборот и сэра Мишеля могут сейчас проткнуть насквозь, Гунтер поднял автомат вверх и дал короткую очередь в воздух. Совершенно случайно одна из пуль попала сэру Понтию в плечо и прошла навылет, пробив кольчугу.
– Ты призвал молнии Господни на головы неверным? – Сэр Мишель благоговейно взглянул на автомат. – Ясно теперь, почему ты так переживал за это… святое оружие! Не зря я кидался за ним в адово пекло, в которое превратился сарай Рыжего Уилли!
Германец уныло зевнул, оглядываясь по сторонам. Благочестие сэра Мишеля хоть кого доведет до меланхолии.
– Все это замечательно, – сказал наконец Гунтер, – только одна из "молний" почему-то попала в доброго христианина. Единственная, кстати.
С этими словами германец подошел к сэру Понтию, который ворочался на траве, рыча сквозь зубы от боли в плече, наклонился над ним, сдвинув автомат за спину, и вежливо поинтересовался:
– Не пожелает ли благородный сэр Понтий принять помощь из рук оруженосца сэра Мишеля де Фармера?
– Пшел вон! – огрызнулся сэр Понтий, потянувшись к мечу здоровой рукой.
"Черт возьми! – выругался про себя Гунтер. – Эти рыцари только друг перед дружкой выделываются, а с простым честным трудягой-оруженосцем у них, благородных, разговор короткий. Ну и подыхай себе, мистер Икс недоделанный!" Сдержанно поклонившись. Гунтер вернулся к сэру Мишелю, с ног до головы политый отборными ругательствами на старофранцузском, большую часть из которых он не понимал, но на всякий случай попытался запомнить.
– Иди сам разговаривай с сэром Понтием. Только учти, он хам тот еще! – буркнул он. – Или у вас принято некуртуазно обращаться с чужими оруженосцами?
Пропустив мимо ушей эти слова, сэр Мишель задумчиво посмотрел на ломбардского рыцаря, потом снова на Гунтера.
– Послушай, а ведь у нас с ним поединок был. Выходит, он повержен.
– Ну и дальше? – угрюмо спросил Гунтер.
– Ты, победитель, должен забрать у него оружие и доспех.
У германца глаза на лоб полезли после эдакого заявления.
– Дудки! А потом он кинется в… polizei с жалобой на ограбление? Хочешь его доспех – сам и отбирай. – Гунтер сел в траву, скрестив ноги по-турецки и уперев подбородок в ладони, и мысленно повторил звучное словосочетание, которое чаще всего проскакивало в славной рыцарской ругани.
Сэр Мишель, снова не понявший слова германца ("полисая" какая-то…), все же не стал переспрашивать, решительно подошел к сэру Понтию, встал над ним в победной позе и надменным тоном произнес:
– Сэр рыцарь! Ты повержен в честном поединке и должен отдать мне… э… нам свое оружие, доспех и коня.
– А ну брысь отсюда, щенок! – взревел сэр Понтий, сорвал здоровой рукой нож с пояса и хотел было метнуть в сэра Мишеля, но молодой Фармер ударил его носком сапога по запястью, выбив кинжал, и наступил подошвой сапога на руку.
– А знаешь ли ты, сэр Понтий, Ломбардский бастард, какая сила ранила тебя в плечо и разогнала точно мух твоих приспешников? Знаешь? – Сэр Мишель надавил сапогом на запястье, и сэр Понтий застонал от боли. – Это молния Господа поразила тебя за то, что ты посмел столь неучтиво обращаться со святым пустынником! И если ты погрешишь против рыцарской чести, тебя ждет куда более тяжкая участь. Сдайся, не теряя достоинства доброго правоверного рыцаря! Превозмогая боль, сэр Понтий протянул свободную руку, обхватил сэра Мишеля за щиколотку и рванул на себя. Не удержавшись, сэр Мишель свалился набок, быстро откатился в сторону, чтобы избежать возможного удара кинжалом, однако сэр Понтий и не собирался нападать на Фармера. Вскочив на ноги, он схватил копье, тяжело подбежал к своей лошади, удравшей при звуке выстрелов, неловко запрыгнул в седло и галопом припустил в лес. Сэр Мишель бросился вслед, выкрикивая оскорбительные эпитеты по адресу стремительно удалявшегося рыцаря, и едва не наступил на отца Колумбана, тихонько лежавшего в траве.
– Отец Колумбан! – изумленно вскрикнул сэр Мишель, и несчастный старик вздрогнул, будто его ужалила змея. – Что с вами, святой отец?
Осторожно приподняв взлохмаченную седую голову, отец Колумбан посмотрел на норманна через плечо и, убедившись, что он не демон, вызванный нечистыми заклинаниями сарацинов, а всего-навсего младший Фармер, слабым голосом проговорил:
– Мальчик мой, ты не знаешь, что за дьявольские силы промчались над миром?
Сэр Мишель помог отцу Колумбану подняться, заботливо очистил его одежду от налипших травинок и цветочных лепестков и, с трудом скрывая гордость, сказал:
– И не дьявольские вовсе это силы были, святой отец, но молнии Господа. Они разогнали нечестивцев и поразили христианина, ступившего на греховный путь. А оружие, изрыгающее молнии сии, принадлежит мне. То есть моему оруженосцу.
– Может ли такое быть? – Отец Колумбан недоверчиво взглянул на баронета.
– Может! – уверенно тряхнул засаленными волосьями сэр Мишель. – Пойдемте, святой отец, я познакомлю вас с Джонни – так зовут моего оруженосца. К тому же он желает исповедаться.
– Прекрасно, дитя мое! – оживился отец Колумбан. – Я с радостью выслушаю его, отпущу грехи и, если он не откажется, расспрошу о чудесном оружии.
Опершись на руку сэра Мишеля, отец Колумбан засеменил к той самой березе, возле которой у него состоялся столь неприятный разговор со странным сэром Понтием. Подойдя к Гунтеру, сэр Мишель представил отцу Ко-лумбану своего оруженосца, назвав его Джонни. Тот не стал возражать, к тому же все равно надо было привыкать к новому имени. Гунтером он теперь останется только в разговорах с самим собой и в воспоминаниях.
– Вот, Джонни, отец Колумбан готов принять твою исповедь! – радостно сообщил сэр Мишель.
"Ага, теперь самое время исповедаться, – с раздражением подумал Гунтер. – Я, простите, хочу как следует поесть и отоспаться. Желательно в постели, а не под деревом".
– Да, конечно, после заката, когда я завершу свои дела, приходите в мой дом и примите мое благословение. Кстати, а куда вы идете?
– Вообще-то я иду домой, – почесывая в затылке, сказал сэр Мишель. – Одного боюсь – папенька начнет кричать и выставит нас взашей. Святой отец, может быть, вы с нами сходите? Все-таки барон вас уважает…
– Уважает, – хмыкнул отшельник. – Я тебе не рассказывал, что монсеньор Александр после твоего ухода из дому имел со мной беседу? Нет? Хорошая была беседа, длинная.
– И о чем? – подозрительно скосился на старца Фармер-младший.
– "Ты позволил моему наследнику начитаться бестолковых книжек!" – явно передразнивая голос барона, продекламировал отец Колумбан. – "И этот балбес возомнил себя кем-то наподобие Ланцелота!"
– И вам досталось, – вздохнул рыцарь. – А книжки все равно были хорошие. Правда, теперь я уяснил, что в наши времена все по-другому.
– Зато набрался жизненного опыта, – махнул рукой святой отшельник. – Это тоже полезно. Не убили, не покалечили – и слава Богу. Ладно, я согласен. Поговорю с бароном Александром. Идемте в замок.
Мишель, обрадовавшись покладистости монаха, грохнулся на колени и полез целовать ему руку. Выглядело это не столько благочестиво, сколько шутовски.
"Рембрандт. Возвращение блудного сына, – умиленно подумал Гунтер, вставая и разминая затекшие ноги. – Только туфли упавшей не хватает".
Он вспомнил, как поздней осенью 1939-го он был с военной миссией "Люфтваффе" в России. Их долго и утомительно возили по разным аэродромам, демонстрировали последние достижения русских авиаконструкторов, а в конце поездки в качестве "культурного отдыха", как выразился на дурном немецком гид с насквозь продувной рожей полицейского агента, их отвезли в Петербург, который большевики переименовали годах в двадцатых в честь своего первого фюрера. И там он, отстав от спотыкающегося на каждом слове экскурсовода, долго смотрел на картину Рембрандта, виденную им до сих пор только на репродукциях. Странное было ощущение – будто картина потускнела, съежилась от тоски, одиночества, непонимания в чужой холодной стране. А может быть, просто показалось: в огромном музее со множеством уникальных произведений искусства было на редкость дурное освещение.
Отец Колумбан, который знал окрестные пущи как свои пять пальцев, предложил не выходить обратно на Алансонскую дорогу, а пройти к замку напрямик через лес. Поначалу Гунтер думал, что пустынник будет всю дорогу готовить сэра Мишеля ко встрече с бароном Александром, читая ему наставления, но вместо этого отец Колумбан начал рассказывать разные забавные и порой неосторожные истории из жизни святых, причем смеялся над ними громче сэра Мишеля с Гунтером, будто только что придумал их сам.
– А вы не слышали историю о святой Касильде и ее розах? – сказал он, отсмеявшись своим кудахтающим хохотком над очередной сказочкой. – Да, впрочем, это неинтересно. Вот послушайте-ка лучше житие блаженного Целестина Вадхеймского, в землях норманнских просиявшего!
– Это как? – нахмурился сэр Мишель, припоминая святцы и не находя в жизнеописании одного из первых Святых Пап название Вадхейм. И отчего, интересно знать, Папа Целестин Первый мог просиять в каком-то Вадхейме? Или это другой святой с таким же именем? Название-то вроде норманнское, больше принадлежащее стране Норэгр, далекой северной родине…
– Сейчас расскажу, – с готовностью отозвался отец Колумбам. Далее последовала длительная и крайне запутанная история о житии некоего бенедиктинского монаха, именем Целестин, изгнавшего злопакостных языческих богов, смущавших души людские премного, с земель Севера и обратившего в веру истинную норвежцев-язычников. Впрочем, отец Колумбан и сам до конца эту легенду не знал, часто путался и, по мнению Гунтера, слишком уж привирал. Сэр Мишель слушал речи отшельника с благоговением.
– …И вот тогда, – вещал святой Колумбан, – взял отец Целестин святую чашу, именуемую язычниками Трудхеймом, в рыцарских же христианских сказаниях – Грааль, и, преклонив колени пред алтарем, вознес к престолу Всевышнего слезные молитвы свои с просьбою избавить предков твоих, милый мой Мишель, от гнуснейших и богопротивных верований. И тогда же явился святому Целестину Вадхеймскому в Граале лик… м-м… – Тут Колумбан запнулся, видимо, выдумывая продолжение, а Гунтер, воспользовавшись неожиданной паузой в напыщенных и не совсем понятных ему речах старца, постарался перевести разговор на другую, более нейтральную тему.
– Отец мой, я в этих краях человек новый, многое мне здесь неизвестно…
Сэр Мишель и отец Колумбан одновременно кинули на германца укоризненные взгляды, и святой отшельник проговорил несколько обиженным тоном, нарочито обращаясь к одному сэру Мишелю:
– Ладно, Мишель, удивительную и поучительную историю о блаженном Целестине Вадхеймском я доскажу тебе после, Откуда же твой оруженосец пришел в нормандские земли?
Сэр Мишель открыл было рот, явно надеясь порадовать отца Колумбана предивным известием о нежданном пришествии его нового оруженосца вкупе с драконом по имени Люфтваффе из далеких германских земель (и то будущих через семь с лишним столетий), но Гунтер ткнул рыцаря локтем и бок и бросил красноречивый взгляд – не лезь, сам скажу!
– Я… – Гунтер судорожно подыскивал слова, прекрасно понимая, что старик со своей проницательностью мгновенно отличит ложь от правды. – Я из Германии.
Позволь мне подробнее рассказать о себе позже, на исповеди. Это очень долгая и… – Гунтер подавил истерический смешок, – очень печальная история, мне самому не совсем понятная…
– Из Германии так из Германии, – сказал отец Колумбан, никогда не позволявший себе выпытывать из людей слова, которые они по каким-либо причинам не желают говорить. Рано или поздно все тайное становится явным. – Так что же тебя интересует?
– Далеко ли идти до замка? – выговорил Гунтер первый пришедший на ум вопрос.
Отец Колумбан, не без вставок сэра Мишеля, подробно рассказал Гунтеру несколько возможных путей к замку, доказав, что выбранная им дорога через лес наиболее краткая, но подходящая более для одиноких путников, нежели обозов с продовольствием или воинских отрядов. Про последних сэр Мишель с гордостью сообщил, что наведываются они к барону крайне редко, благо замок является неприступным, да и сам барон Александр не ссорится, будто петух, со всеми соседями подряд, а пытается решить споры разумным словом.
– Вот-вот, не мешало бы тебе поучиться добродетели у папеньки, – заметил Гунтер. Сэр Мишель хмуро промолчал, прекрасно понимая справедливость слов оруженосца, но недовольный тем, что Джонни, что называется, наступил на любимую мозоль. И вообще, с какой стати он указывает благородному рыцарю? Надо будет потом заняться его воспитанием.
– А как ты думаешь, отец Колумбан, пустит ли барон Александр нас хотя бы… мнэ-э… в подсобное помещение? – задал Гунтер давно мучавший его вопрос.
– Для того я и отправился с вами, дорогой Джонни, к сожалению, не знаю вашего титула… – успокоил его отец Колумбан, – чтобы уладить все возможные неприятности. Я знаю барона Александра с тех пор, как он мальцом резвился во дворе с борзыми щенками, и, можно сказать, был его наставником, потому что дед Мишеля, Фридрих, основавший манор Фармер еще во времена короля Вильгельма Второго, сына покорителя саксов, мало интересовался воспитанием своего отпрыска. Полагаю, он воспримет мои речи, убедится, что Мишель решил взяться за ум, и с радостью пустит вас в замок.
Гунтер, не слушая ответ святого отца, задумался о своем титуле: "Поместье родовое имеется, значит, можно и благородным заделаться. Хотя нет, надо, чтоб в рыцари посвятили… Впрочем, судя по всему, это дело наживное – если таких оболтусов, вроде моего рыцаря, посвящают, то я вполне приличная кандидатура". Составив в уме фразу на норманно-французском, Гунтер выговорил:
– До того, как попасть сюда, я жил в своем родовом маноре Райхерт. Значит, меня должно именовать фон Райхерт или по-здешнему – де Райхерт.
– Джонни де Райхерт, – нараспев произнес сэр Мишель, словно пробуя на вкус имя своего оруженосца.
"Кошмар! – едва не вслух ужаснулся Гунтер. – Нет, со временем заставлю этого молодчика вернуть мое собственное имя…"
– Ну, вот мы почти у цели, скоро окажемся в замке! Еще немного – и сядем за гостеприимный стол сэра Александра. Господин барон поесть любит и угостит на славу, – обнадеживающе сообщил отец Колумбан.
Сэр Мишель облизнулся и вздохнул. Ведь прошло немало времени с тех пор, как они отужинали в трактире "Серебряный щит", и голод неоднократно давал о себе знать посасыванием под ложечкой и громким урчанием в животе. Он пытался обмануть голод, срывая сочную ежевику, но сладкие водянистые ягоды только еще больше разжигали аппетит. Все чаще вспоминалось любимое блюдо – бараньи ребрышки с сочными кусками мяса, щедро политые душистым соусом (папенька, побывав на Востоке, не признавал теперь пищи без пряностей, пусть и стоили они безумных денег), уложенные розанчиком на ржаном круглом каравае и украшенные всевозможной пряной зеленью. Зелень сэр Мишель не любил и аккуратно складывал на стол, а косточки доставались собакам, нетерпеливо поскуливавшим под его локтями в ожидании подачки, только после того, как он тщательно обгладывал мясо до последнего волоконца и выковыривал узким кинжалом костный мозг.
А сейчас бедный сэр Мишель только и успевал подтирать слюни. И до замка вроде бы недалеко уже, но за стол его посадят лишь после серьезного разговора.
Гунтера тоже мучили гастрономические фантазии, разве что более изысканные. Больше всего ему сейчас хотелось отведать айсбайн с цветной капустой. Его отлично умел готовить повар в поместье Райхерт из собственных выхоленных, лоснящихся поросят, но Гунтер иногда заказывал его себе и друзьям, когда они, отмечая чей-то день рождения, помолвку или просто хороший солнечный день, устраивались в одном из милых маленьких ресторанчиков на окраине Кобленца. Вспомнился один забавный случай, когда он привел в такой вот ресторанчик очередную подружку, заказал любимый айсбайн, а девица, узнав, что это свинина, раскапризничалась насчет своей фигуры, будто она растолстеет так, что в дверь не пройдет, если съест хоть кусочек жирного мяса. Гунтер попытался утешить ее, сказав, что особенно не расстроится, если она чуть пополнеет (девица та чересчур увлекалась всевозможными диетами и сильно смахивала на ходячий скелет), а подружка, восприняв его слова как страшное оскорбление, пулей вылетела из зала. Гунтер молча дожевал свою порцию, запил пивом и отправился домой. Больше они не встречались.
Наконец путники выбрались из леса на луг, пересеченный неширокой дорогой. Впереди высился неровный обрывистый холм, на вершине которого стоял замок барона де Фармер.
Гунтер приостановился, залюбовавшись открывшимся зрелищем. Снова появилось ощущение нереальности увиденного, будто он смотрит на красочную картинку из детской книжки про рыцарей или на декорации, оформлявшие его любимую полку в магазине игрушек.
На самом краю обрыва стояла башня-донжон, невысокая стена с широкими зубцами охватывала ее, тянулась по кромке и закруглялась в лесу, подступившем к самому замку. Вокруг холма росли высокие сосны и ели, и издали казалось, будто подходов к замку нет. Гунтер сперва удивился, почему крепостная стена настолько низкая, но после догадался: для того чтобы проникнуть в замок, следовало для начала преодолеть крутой каменистый обрыв, а это, учитывая современный уровень техники, практически невозможно. Кроме того, осаждаемым легче и быстрее взбираться на стену, забрасывать нападающих камнями и поливать всякой дрянью – кипящей смолой, расплавленным воском, свинцом. Да уж, сэр Мишель прав был –мало кто решится взять с боем такую цитадель.
– Впечатляет, однако, – пробормотал Гунтер. – Красиво.
– Век бы мне этой красоты не видеть, – буркнул сэр Мишель, исподлобья оглядывая приземистую, широкую, сложенную из необработанного камня башню донжона. – Как есть прогонят нас. И пожрать не дадут. И проклятый Уилл наверняка нажаловаться успел. Ему-то по дороге да на коне добираться всего ничего.
– На что это нажаловаться? – Отшельник строго посмотрел на рыцаря, мигом смешавшегося под его взглядом. – Чем ты обидел нашего славного сакса? Он, между прочим, человек добрый и богобоязненный, как все англичане…
На этот раз Гунтер не успел вмешаться. Он продолжал оглядывать мрачноватые стены Фармера и совершенно не обратил внимания на то, как сэр Мишель полушепотом, косясь на Гунтера и изредка осеняя себя крестом, принялся излагать отцу Колумбану события минувшей ночи. Отшельник слушал затаив дыхание.
Наконец до германца стал доходить смысл долетавших обрывочных фраз рыцаря, и он похолодел. Господи Иисусе и Пресвятая Дева, нашел кому растрепать! Все, теперь старый монах немедля побежит в ближайший монастырь, а то и к епископу с жалобой на неизвестного иноземца, толковавшего с дьяволом! И инквизиция появится на сотню лет раньше. Специально для Джонни де Райхерта… Интересно, на костре умираешь сразу от удушья, или все-таки придется поджариться живьем? Ничего, скоро выяснится…
Гунтер напряженно ждал реакции отшельника на повесть сэра Мишеля – краткую и скупую на детали, но все ясе четко проясняющую суть произошедшего. Святой отец хмурился, качал головой, вздыхал украдкой, несколько раз бросал на оруженосца сэра Мишеля многозначительные взгляды, в которых, впрочем, не сквозила враждебность, и пока молчал. Уже когда до ворот Фармера оставалось не больше пятидесяти шагов, отец Колумбан вдруг протянул руку, взял Гунтера за плечо (тот аж вздрогнул) и, приостановившись, раздельно и тихо произнес:
– Боишься?
– Чего? – округлил глаза Гунтер. Он и вправду боялся.
– Тебе совершенно не следует беспокоиться. Я никому не скажу. А ты приходи как-нибудь вечерком – поговорим, побеседуем. Приходите вдвоем.
Гунтер внимательно посмотрел в глаза старого священника. Одна доброта и ничего больше. Еще, может быть, сострадание. Нет, отец Колумбан не продаст… Костер пока отменяется.
– Придем, – кивнул Тунтер. – сэр Мишель-то дорогу знает?
– Зна-ает, – махнул рукой отшельник. – Да тут у любого спроси – сразу укажут. Отец Колумбан наклонился к уху германца, неожиданно подмигнул и хрипло прошептал:
– Ты первым делом одежку-то поменяй. А то вырядился не по-нашему совсем. Меньше замечать будут.
Отшельник потрепал Гунтера по плечу, ухмыльнулся в бороду и, крепко взяв за локоть настороженно-мрачного сэра Мишеля, повел его по огибающей холм дороге к южной части замка, к воротам. Гунтер, вздохнув, поплелся вслед. У него осталось странное впечатление, что отец Колумбан не слишком-то удивился и ужаснулся рассказу сэра Мишеля о явлении Лорда и беседе с ним. Впрочем, если судить по поведению рыцаря, то и он не слишком растерян – за все утро, начиная от купания в лесном овражке, рыцарь ни словом не обмолвился о ночном госте, хотя Гунтер предполагал, что насквозь пропитанное суеверием сознание человека из двенадцатого столетия должно быть серьезно травмировано подобным событием. Или сэр Мишель просто предпочитает не поминать всуе имя Князя Ночи?
Гунтер по себе знал, что неприятные, а то и попросту страшные мысли легче отогнать, заместить их другими, избежать. Наверняка ведь сэр Мишель до сих пор насмерть перепуган.
Но вот старый священник… Подозрение о том, что отец Колумбан или немного знает о случившемся вчера Событии, или догадывается, что Гунтер не просто "нездешний", а вообще не должен существовать, германца не оставляло. Шестое, так сказать, чувство…
Гунтер тотчас поймал себя на мысли, что был не прав, сравнив замок Фармер с фобом. Да, мрачноват, да, тяжел – впечатление тяжести особенно усиливалось, когда проходили возле каменистого откоса холма, из гребня которого вырастали темные серо-коричневые стены, – нависла над тобой эдакая громадина, и мнится, будто камень вот-вот обрушится, покатится с обрыва неостановимой лавиной, придавит трех беззащитных перед такой мощью людей. А замок-то на самом деле совсем небольшой: Гунтер на глаз прикинул размеры и счел, что каждая сторона квадратной стены не больше семидесяти метров, а единственная башня, встроенная в северную стену, поднимается от основания до оконечья крыши всего метров на пятнадцать. Архитектурных излишеств, конечно, никаких. Все просто, грубовато, но добротно и крепко. Очень напоминает квадратную шляпную картонку, разве что очень большую и сделанную из булыжников. Вот интересно, внутри там каково? Посмотрим, посмотрим… Если, правда, барон де Фармер не прикажет тотчас гнать нежданных гостей в шею.
Дорога резко повернула налево и начала подниматься на холм. На этой стороне склона деревья были когда-то вырублены, и образовалась довольно обширная лужайка. Сейчас здесь бродило полтора десятка овец, за которыми никто не присматривал, кроме, разве что, громадного серого пса с обрезанными ушами, возлежавшего в позе сфинкса у самого края колеи, в запыленной траве. Пес проводил прохожих серьезным взглядом, чуть пригнув шею к траве, но не шелохнулся – люди вели себя тихо, на овец не покушались. Однако Гунтер расслышал, как в необъятной груди волкодава родился и моментально затих низкий грозный рык. Связываться с собачкой точно не стоило…
"Если папенька моего рыцаря прикажет спустить на нас свору таких мопсиков, – мелькнула идиотская мысль, – пожалуй, даже автоматом не отобьешься".
Но сэр Мишель, видимо, поняв – чему быть того не миновать, с вызывающим и одновременно смущенным выражением лица топал к воротам вслед за святым отцом. Холщовая ряса отшельника развевалась под ветерком, а сам он лукаво улыбался, надо полагать, в предвкушении беседы с бароном Александром.
Сперва Гунтер решил, что ворота не охраняются. Одна из створок была закрыта, вторая же лишь слегка отворена, но проход был достаточно широк для того, чтобы человек мог войти внутрь. Ворота были невысоки, так, что всаднику следовало бы пригибать голову, чтобы не расшибиться о камень арки. Гунтер со знанием дела отметил, что держать оборону ворот в случае нападения будет непросто. Ни тебе бойниц рядом со створками, ни надвратных башенок, удобных для лучников и стрельбы из арбалета. Просто стена с корявыми неровными зубцами.
Когда подошли совсем близко, стало видно, что над самой аркой прибит потускневший от времени, ветра и дождей деревянный раскрашенный щит с гербом барона – красно-сине-желтыми косыми полосами. Больше никаких изображений на щите не было. Гунтер хотел было спросить рыцаря, отчего герб настолько прост, но отец Колумбан уже стукнул пару раз кулаком в окованную проржавелыми железными полосами створку и громко воззвал:
– Рах vobiscam! Есть ли кто живой, чтобы встретить мирного служителя Господа и его благородных спутников? .
Сэр Мишель насупился, а Гунтер неизвестно зачем перебросил автомат на грудь. Как ни странно, но ощущение холодного железа под пальцами придавало ему больше уверенности.
Некоторое время за воротами слышалась возня, потом в щель меж створками выскочила грязно-белая курица, и сразу раздался хриплый мужской голос:
– И тебе мир, святой отец, рад тебя видеть! А хозяин и подавно счастлив будет. Ворота приоткрылись чуть шире, и наружу вышел невысокий светловолосый человек лет тридцати пяти, чем-то похожий на сэра Мишеля. Только у привратника волосы были коротко обрезаны, а густейшим желтоватым усам мог позавидовать самый отпетый щеголь. Кольчуги и прочих военных атрибутов на нем не было, одежда проста, кожаная и потертая, лишь у пояса здоровенный тесак в ножнах. Светлые глаза стража смотрели серьезно, но без настороженности – отшельника в Фармере знали все, лишь когда взгляд скользнул по сэру Мишелю и его спутнику, привратник слегка нахмурился, но не позволил себе выказать удивление или недовольство.
– Здравствуй, Эрик, – сказал сэр Мишель, – поди доложи батюшке о нашем приходе. Страж по имени Эрик сдвинул брови еще сильнее, так, что они сошлись в единую дугу над переносицей, и вопросительно посмотрел на отца Колумбана.
– Иди, иди! – ободрил его отшельник, махнув рукой. Эрик не говоря ни слова развернулся и исчез за воротами.
– Хам какой, – пробормотал сэр Мишель, – даже не поздоровался. Распустились тут без меня…
– Нам пока подождать? – с надеждой спросил Гунтер у отца Колумбана, но отшельник помотал головой и категорично произнес:
– Еще чего! Чтобы мне, старому человеку, вместе со старшим сыном барона, которому принадлежит этот дом, ждать под дверью, подобно нищим бродягам, выпрашивающим милостыню? Идемте, дорогие мои.
Сэр Мишель издал невнятный звук, который Гунтер расценил как стон, и шагнул вслед за отцом Колумбаном.
Германец счел, что ему сейчас лучше прикрывать тылы, и оттого держался за спиной рыцаря. Видение оскаленных пастей сторожевых псов барона Фармера по-прежнему не оставляло его.
Это было сильное место. Наверняка сами обитатели замка Фармер не замечали того, что живут они в таком замечательной точке. Лишь снаружи замок казался враждебным, угрюмо склоняющимся над непрошеными гостями, как бы спрашивая их – уверены ли они, что здесь их ждут, и стоит ли им входить за стены? Так и некоторые люди: мрачны, неприветливы с виду, охраняя сокровища своей души от бесцеремонных вторжений, но, поверив в чистоту твоих намерений, сбрасывают хмурую маску, приглашая тебя в свой мир.
Гунтеру казалось, что замок пристально изучает его – зачем пришел, с какими помыслами, и мысленно проговаривал про себя: я не причиню тебе зла, я просто гость и ничего больше.
В стенах замка Фармер было светло и просторно. Казалось, целая деревня расположилась под защитой башни, стоявшей на северной стороне, согласно старому поверью норманнов, говорившему о том, что зло всегда приходит с севера. Ко ,h(abk, стенам донжона прилепилось множество пристроек – кухня, откуда доносились мучительные запахи, какие-то кладовки, "подсобные помещения", как окрестил их Гунтер. В противоположном конце двора лепилось несколько домиков, где жила прислуга, с крошечными огородиками, сараями, курятниками. Вдоль стены тянулись конюшни, рядом с ними – кузня. Посредине двора был виден огромный колодец, выложенный грубо отесанным камнем. Ближе к воротам располагалась псарня, там слышалось ленивое басовитое потявкивание каких-то огромных, судя по голосу, собак. Рядом торчал еще один маленький домик – кречатня.
Жизнь в замке кипела. Из кузницы сквозь щели в дверях просачивался сизый дым и слышен был перезвон молотков, возле колодца толпились женщины с кожаными ведрами, повсюду расхаживали куры, бегали дворовые собаки вместе с румяными грязными детишками в холщовых рубашонках, мычали коровы, блеяли овцы – деревня деревней… Все необходимое для нормального существования обитателей замка было заключено в его стенах и жило слаженной, непрерывной жизнью, как организм человека. Гунтер мог только восхищаться. Вот оно – натуральное хозяйство в расцвете, прямо как в учебнике истории. Правда, там еще говорилось что-то о грубых и заносчивых феодалах и забитых ими крестьянах.
Отец Колумбан бодро направился к башне, приветливо здороваясь едва ли не с каждой курицей, сопровождаемый мрачным сэром Мишелем и Гунтером, который вертел головой во все стороны и даже пару раз споткнулся, вызвав хихиканье каких-то девиц, неотступно следовавших за ними на почтенном расстоянии. Хоть и старались они щебетать между собой вполголоса. Гунтер все-таки уловил неоднократно промелькнувшее в их болтовне имя сэра Мишеля. "Подружки детства скорее всего, – решил он и, усмехнувшись, добавил: – И юности… Весело ему тут жилось!"
Они вошли в небольшую пристройку через низкую полукруглую дверь, миновали темный узкий коридор, в котором пахло сушеными травами, сеном и свежевыделанной кожей, и оказались в широком круглом зале внутри башни. Гунтер поднял голову, оглядел сильно закопченный деревянный потолок, державшийся на косых балках, покрытых бугристым налетом сажи. Под самыми досками в камне были проделаны круглые отверстия – отдушины, выходящие в целях обороны только во двор, сквозь них пробивались полосы солнечных лучей, в которых густо клубилась пыль.
Чей-то влажный холодный нос коснулся ладони германца, и он увидел несколько мохнатых поджарых гончих, крутящихся у ног сэра Мишеля и с восторгом заглядывающих ему в лицо. Собаки явно были несказанно рады встрече с ним, да и сам сэр Мишель немного повеселел оттого, что первым делом встретился со своими старыми верными друзьями, которые не забыли его и, вопреки остальным домочадцам, довольны, что он вернулся.
Земляной пол зала был посыпан сеном, наполнявшим воздух терпким запахом, кроме того, ощущался легкий дух то ли сырости, то ли псины. Впереди виднелся огромный очаг, напоминавший камин, который был в поместье Райхерт, разве что был он намного больше и попроще да похуже устроен – в зале изрядно попахивало дымом, но это лишь добавляло колорита.
Через весь зал тянулся длинный широкий стол в виде буквы "т". Часть стола, расположенная поперек зала, была покрыта протершейся на углах красной скатертью, остальная – некогда остругана, а потом за многие годы гладко отполирована локтями. По обе стороны тянулись деревянные скамьи, застеленные звериными шкурами. Перед главным столом, стоящим на небольшом помосте, стояли два дубовых резных кресла, предназначавшихся для хозяина и хозяйки, – узкие, с высокими спинками, без подлокотников, – и крепкие стулья для прочих членов хозяйской семьи, также покрытые шкурами.
Стены были увешаны выцветшими гобеленами, изображение на них было почти неразличимо из-за старости полотнищ и зеленовато-бурых пятен, образовавшихся от сырости, но кое-где угадывались рисунки, имевшие, несомненно, религиозные сюжеты, казавшиеся по-детски нелепыми. На многочисленных крючьях, вбитых в камни .прямо через ветхую ткань, висело разнообразное оружие: мечи, многие из которых были очень старыми, со сбитыми лезвиями и сточенными оконечьями, несколько продранных ржавых кольчуг, сохранявшихся как память о предках, множество сарацинского оружия, видимо, привезенного господином бароном из Святой Земли; щиты разнообразной формы и рисунков, помятые, погнутые, одним словом, заслуженные, особенно выделялись три больших каплевидных щита с красно-белыми крестами, оставшиеся еще со времен Вильгельма Завоевателя.
Гунтер так увлекся изучением зала, что не заметил, как на лестнице, ведущей вдоль стены на второй этаж, показался высокий широкоплечий человек в кожаной проклепанной безрукавке, надетой поверх полотняной рубахи, крашеной луковым отваром, потертых кожаных штанах, таких же, как у сэра Мишеля, и высоких сапогах до колен. Собаки с лаем кинулись к нему, покружились у ног, затем кубарем скатились с лестницы и завертелись возле сэра Мишеля, будто говоря: "Смотри, кто пришел!"
Спустившись на несколько ступенек и увидев ожидавшую у широких скамеек троицу, он остановился и упер кулаки в широкий пояс, туго охватывающий его могучий торс. – Ну? – коротко обронил он, глядя из-под черных бровей на сэра Мишеля. – Явился… – снова заговорил барон Александр и медленно потер тыльной стороной ладони темную густую бороду. – Учти, денег не дам. Эй, а где ты потерял меч?
От удивления при виде нежданно-негаданно заявившегося сыночка барон забыл поздороваться со святым отцом и не заметил скромно стоявшего позади всех Гунтера.
"Да-а, плохо дело, – тоскливо подумал германец, с уважением оглядывая внушительную фигуру хозяина замка – он был не только сильным и высокорослым, а просто большим, – встречаются люди, которые выглядят гораздо более крупными, нежели все прочие. – Сейчас он возьмет да вышвырнет Мишеля без лишних разговоров и меня в придачу…"
Наконец отец Колумбан решил вмешаться, как и обещал, прошел к лестнице и, приняв запоздалые приветствия, тихо проговорил:
– Сын мой, позволь мне перемолвиться с тобой парой слов наедине.
– Хорошо, – после некоторого раздумья согласился барон Александр, бросив на Мишеля тяжелый взгляд. Пропустив отца Колумбана вперед, он поднялся вслед за ним наверх. Заскрипели потолочные доски, стукнула дверь.
Некоторое время сэр Мишель и Гунтер молча стояли посреди зала, в окружении вальяжно расположившихся на полу собак, потом Гунтер осторожно спросил:
– Думаешь, у него получится?
– Наверное, получится. Святой Колумбан его уговорит, – самоуверенно сказал сэр Мишель и опустился на скамью.
Гунтер вздохнул, отошел к стене и принялся разглядывать гобелены, пытаясь угадать, что же на них было вышито изначально. Обойдя по периметру весь зал, он посмотрел на часы – прошло уже полчаса с тех пор, как барон Александр удалился с отшельником.
Между тем в зале шли приготовления к обеденной трапезе. Сновали слуги, вежливо, но с некотором холодцом кланялись сэру Мишелю, мигом принявшему до отвращения спесивый вид. Стол протерли влажной тряпкой, поставили глиняные кувшины с вином, серебряные кубки, широкие блюда со стертой чеканкой, круглые караваи хлеба.
"Если так дальше будет продолжаться, – подумал Гунтер, с ужасом ожидая выноса жаркого, – то я скончаюсь тут в муках голода… Ну, сколько можно…"
Наконец наверху вновь хлопнула дверь, проскрипели доски, и на верхней ступени всхода возник улыбающийся отец Колумбан. Сэр Мишель вскочил и, увидев его сияющую физиономию, вопросительно поднял брови.
– Подойди сюда, дитя мое! – возгласил отшельник таким радостным голосом, что слуги недоуменно обернулись. – Господин барон желает говорить с тобой.
На нетвердых ногах сэр Мишель поплелся к лестнице. Когда он проходил мимо Гунтера, тот с ехидцей шепнул рыцарю:
– Бить будет…
Прошло еще минут двадцать, за это время отец Колумбан, приметив, что Гунтер едва не валится без сознания, прогулялся на кухню и, притащив ему блюдо с копченым мясом, усадил за главный стол, слева от хозяйских кресел. Осмелевший от дружеской заботы святого отшельника германец, ни у кого не спросив, выбил затычку из первого же кувшина с вином и до краев наполнил кубок, до которого сумел дотянуться.
– Надеюсь, барон не убьет свое дитя? – с набитым ртом осведомился Гунтер у отшельника.
– Ешь-ешь, не отвлекайся, – поморщился пустынник. – Ничего с твоим Мишелем не сделается. Покричат друг на друга, потом младший начнет хвастаться своими липовыми подвигами, а барон станет жаловаться на неустроенность хозяйства. Эта мистерия знакома мне до отвращения, честно признаться. Второй год наблюдаю. Гунтер, опростав сосуд, налил по новой, позабыв предложить вина отцу Колумбану. Да тот, впрочем, и не настаивал, Вино, между прочим, было молодым, оттого кислым да вдобавок отдавало корицей.
– Хорошо быть святым, – вздохнул германец, опьяневший мгновенно – длительное воздержание от хорошей пищи давало себя знать. – Любого барона уломать можно. Вы, патер, часом, не пробовали королей… тем же манером?
Отец Колумбан снисходительно улыбнулся, глядя на мечтательно уставившегося в потолок Гунтера, чьи глаза уже не могли толком остановиться на одной точке, и спокойным тоном произнес:
– Так на то мы, святые, и нужны. В сущности, какой я святой? Так, скрипим помаленьку… А у тебя время будет – заходи, есть что обсудить.
– Зайду, – пьяно буркнул Гунтер, размашисто кивнув. Набив желудок до отказа и осушив второй кубок (каждый не менее полулитра, как показалось), германец начал было задремывать, совершенно позабыв, где находится, кто здесь хозяин и что сталось с его собственным рыцарем. Тогда-то за спиной послышались тяжелые шаги барона Александра. Чуть позади шел сэр Мишель, утирая нос, как обычно, рукавом снизу вверх.
Гунтер обернулся, резко вскочил, едва не повалившись на спину, но его опять –таки не заметили. Лишь отец Колумбан, ударив ладонью по плечу, безмолвно приказал сидеть и не рыпаться.
Барон Александр остановился возле своего кресла, обернулся на сэра Мишеля, помолчал немного, оглядывая сына с ног до головы слегка насмешливо – дескать, свинья свиньей, а не баронский отпрыск, – и, наконец, произнес:
– Ступай омойся. В бочке. Как следует. И переодеться не забудь, а то несет от тебя, как от козла… Раньше за стол не сядешь. Отец Колумбан, налейте-ка себе и мне вина.
