Глава 27

Отряд Стефана Блуаского продолжал стремительный марш к Уэльсу. Обширные пустоши и малоезжие леса, по которым шло его немногочисленное войско, слабо подходили для прокорма даже и его одного. Граница Уэльса была уже совсем близка, но голод и усталость валили с ног обессиленных латников, заставляя осунувшегося, но оттого не менее яростного принца Стефана подгонять людей грозными окриками, порою даже и ударами меча плашмя по спине.

Крестьяне, довольно быстро сообразившие, куда рвется кровожадный душегуб, от греха подальше норовили убраться из своих домов и, главное, угнать скот, полагаясь на Божью милость и собственное умение прятаться. Посланные графом Блуаским фуражиры всякий раз возвращались ни с чем. Однако в этот день удача довольно криво, но все же улыбнулась претенденту на английский престол.

Подобранные им по дороге наемники, демонстрируя воистину непревзойденное мародерское чутье, пригнали откуда-то целый воз, груженный солеными окороками и бочонками с дешевым вином для какого-то трактира.

Обрадованный трофеем, принц Стефан хотел было все же продолжать движение, но с началом сумерек тихий ропот в отряде перерос в открытое возмущение и скрепя сердце гордый внук Завоевателя был вынужден отдать приказ о привале, не дойдя какого-то десятка миль до границы с Уэльсом.

Спустя час лагерь радостно шумел, теснясь у костров и возбужденно обсуждая что, кто и в какой компании будет есть и пить очень скоро, когда принц Стефан наконец станет королем. Однако соленый окорок требовал залить жар в горле, а приправленное селитрой вино, хотя на краткий миг и горячило кровь, но валило с ног не хуже, чем удар палицы.

— Это была хорошая мысль, устроить пирушку для оголодавших стервятников, — глядя на бывшего торговца шерстью, ухмыльнулся Гринрой.

— Ну так ясное дело! Я уже сколько раз здесь езжу. Жрать тут нечего, хоть самому трактир открывай, да только и ездят тут кто-никто.

— О своих планах позже мне расскажешь, пока послушай о моих. Возле шатра императрицы пять человек стражи. Стефан велел их накормить, но вина не дал. Возьми парней, бочонок мальвазии и отправляйся к шатру. Если удастся, смени их, пусть себе идут пить со всеми. Ежели нет — напои там. А когда и это не получится — болтай с ними без умолку о чем угодно, только отвлеки их внимание, чтобы я мог поговорить с госпожой. Сможешь?

— Плох тот торговец, который не сможет всучить приговоренному висельнику хорошую пеньковую веревку по достойной цене!

Как и подозревал Гринрой, уйти с поста без приказа часовые, злые от неучастия в общем веселье, отказались. Ибо, сколь ни велико было кипевшее в их душах негодование на злую судьбу, доброго принца Стефана они боялись куда больше. Но отогнать самозваных компаньонов оказалось делом столь же трудным, как, отрицательно мотая головой, стряхнуть вцепившегося в горло мастиффа.

Очень скоро в торге участвовала вся стража, с нескрываемым вожделением глядящая на увесистый бочонок с дармовым вином. Гринрой с радостью бы еще полюбовался длившимся представлением, но времени было мало. Стараясь шуметь как можно меньше, он взрезал ткань шатра у самого пола и ползком, точно змея, проскользнул в образовавшуюся щель.

— Тихо! — шикнул он на служанок, заметивших в полутьме невесть откуда взявшегося мужчину. — Вы не куры, а я не хорек.

— Тихо! — величаво повторила Матильда, изучающим взглядом смерив гостя. — Я знаю этого человека.

— О, моя госпожа, я польщен, что вы помните недостойного слугу…

— Недостойного слугу недостойного господина, — тихо произнесла вдовствующая императрица. — Что привело тебя сюда, Гринрой?

— Ну вот, я прошел столько опасностей, чтобы найти вас…

— Я прошла не менее твоего. И отнюдь не по доброй воле.

— Да?! — не удержался от усмешки Гринрой. — А то я уж было подумал…

— Ты не ответил на мой вопрос.

— Мой господин, доблестнейший герцог Конрад, узнав о вашем бедственном положении, послал меня освободить вас.

— Послал тебя с горсткой наемников против армии Стефана Блуаского?

— Ну, на самом деле он послал одного меня.

Матильда смерила незваного гостя долгим изучающим взором, пытаясь догадаться, зачем же на самом деле Конрад Швабский прислал сюда своего прохвоста-оруженосца. После услышанного недавно о друге своего детства, она могла предположить самое худшее. Однако ловкий прощелыга, кажется, вовсе не думал предпринимать что-либо против нее. «Вероятно, это какая-то новая западня, — подумала Матильда, — какая-то хитрость, уразуметь которую мне пока не под силу».

— Моя госпожа! — между тем тихо проговорил Гринрой. — Сейчас лучшее время бежать. Впереди граница Уэльса, и если вы попадете туда, то, быть может, и войска не хватит, чтобы разыскать вас и освободить. Сейчас почти все в лагере перепились. Мы сможем тихо скрыться.

«Нет, это не может быть правдой, — думала Матильда, — это, конечно же, обман. Снова коварство и гнусные расчеты, в которых на меня смотрят как на деревянную фигуру, которой надлежит двигаться по клеткам доски определенным образом, выполняя прихоти игроков».

— Поторопитесь же, моя госпожа! Ночь безлунна, в лагере пьяны, но Стефан может вас хватиться в любую минуту.

— К чему торопиться? Я не пойду с тобой, Гринрой.

— Что? Я не ослышался? Вы желаете остаться в руках этого взбесившегося пса?

— Не забывайтесь. Он мой родственник, — нахмурилась императрица. — Нет, я вовсе не хочу находиться здесь, и уж конечно, не желаю служить планам Стефана Блуаского. Но изволь понять. Я не верю тебе, Гринрой, и не верю более твоему господину.

— Конраду? С чего это вдруг?

— Он предал меня.

— Господи! Он — предал? Да что вы такое говорите? Он влюблен в вас, как школяр в жену наставника! Оттого и пускается на всякие безумства!

— Он предал меня, и я ему не верю, — очень тихо и очень спокойно проговорила дочь Генриха Боклерка.

— Вы это серьезно? — осекся Гринрой. — Вот оно как бывает. И что ж вы мне прикажете делать по этому поводу?

— Я прикажу тебе незамедлительно вернуться к герцогу Конраду, рассказать ему о том, чему ты был свидетелем, и сказать, что я передаю судьбу свою в руки Господа. И что горше всех остальных терзаний, выпавших на мою долю, то низкое коварство, которое мне довелось испытать от человека, коего я с детских лет называла своим другом.

— И вот эти вот все слова я должен передать герцогу? — обескураженно переспросил лженаемник.

— Да. И чем скорее, тем лучше. А сейчас, Гринрой, покинь меня. Я намерена отойти ко сну.

— Государыня, скажите, что вы шутите!

— О нет, никоим образом. Ступай.

Не в силах еще прийти в себя от удивления, Гринрой скользнул в проделанный лаз, силясь хотя бы задним умом найти слова для увещевания императрицы. Столько трудностей, столько опасностей, столько ловкости и хитрости и… все зря?! Нет, этого просто не может быть! Ну, потому, что не может быть никогда!

— Ну что? — подскочил к нему один из соратников. — Где она? Кони наготове.

— Оставайтесь здесь, — чуть слышно скомандовал Гринрой. — Берегите ее, как зеницу ока. А я… Я постараюсь найти ее отца. Вот же ж упрямая порода!

Сжимая в руке засапожный нож, Михаил Аргир широкими гребками выталкивал свое мощное тело все ближе и ближе к барахтающейся у берега жертве. Он почти настиг ее, когда та как-то нелепо вдруг сразу исчезла из вида. «Так не тонут», — едва успел подумать Аргир, но внезапно почувствовал, как что-то, подобно железному обручу, смыкается вокруг его ног, обвивает тело по пояс и тащит за собой.

Он попытался вывернуться и полоснуть ножом по неведомой бестии, однако не тут-то было. Сквозь водную толщу на его локоть обрушился удар такой силы, что засапожник попросту вылетел из крепкой, будто тиски, руки ромея и камнем пошел на дно. Аргир напрягся, стараясь удержать в груди как можно больше остававшегося там воздуха, и снова дернул. Никакого результата.

Он уже видел темное, длинное, будто змеиное тело рядом с собой и приготовился вскоре увидеть огромную пасть, чтоб хоть напоследок ткнуть в нее кулаком или вцепиться зубами. Но пасть так и не показалась. Вместо этого лица топотирита палатинов коснулись длинные, непонятным образом сухие пальцы и с силой, будто пытаясь раздавить ему голову как орех, сжали подвернувшуюся добычу. Аргир мотнул головой, вырвался, выдохнул, попытался перехватить обидчику запястье, и только сейчас заметил, что дышит под водой. Пусть и с трудом, тяжело, точно втягивая воздух через забитый простудой нос, но дышит!

Змеиные кольца разжались, не отпуская окончательно, но теперь лишь направляя движения пленника. Он удивленно огляделся, пытаясь хоть как-то совместить то, что происходило вокруг, с тем, что он когда-либо видел или слышал. Ничего подобного ни наблюдать, ни хоть отдаленно представлять себе ему не доводилось.

Между тем диковинное плавание стремительно заканчивалось. Перед собою Аргир видел крепостные башни, такие, как ему уже доводилось встречать у попадавшихся на пути городов. Ворота в одной из башен были открыты, к ним вела дорога. Казалось, что она совершенно, то есть абсолютно сухая, как будто многие недели на нее не пролилось ни единой капли.

«Что за небывальщина?» — едва успел подумать ромей. В этот миг кольца мягко скользнули по нему, окончательно опадая, и длинный хвост неуловимо легким движением будто подтолкнул его на эту самую дорогу. Михаил Аргир почувствовал под ногами твердую почву, выпрямился в полный рост и, все еще не веря своим ощущениям, осознал, что может абсолютно спокойно ступать по мощенному гладким камнем тракту.

Он удивленно оглянулся. Длиннохвостые существа с отчетливо и недвусмысленно обозначенными руками и человеческой головой скользили в воде совсем рядом, не предпринимая ни малейшей попытки атаковать.

«Что здесь происходит? — недоуменно озираясь, подумал он, и вдруг его пронзила острая, точно раскаленная игла, мысль. — Сейчас ворота закроют, колдовство развеется, и вода затопит все и вся». Он попробовал было развернуться в ту сторону, где, по его предположению, находился берег, туда, куда вела мощеная дорога, но вдруг поймал на себе взгляд одного из плывущих рядом существ и с ужасом осознал, что не в силах повернуться. Ноги точно корнями вросли в камень.

«Они от меня чего-то хотят», — хмуро догадался Михаил Аргир и сделал шаг к воротам. Ноги вновь слушались, как и прежде, ничего не затрудняло его пружинистую львиную походку. «Колдовство!» — прошептал топотирит палатинов, но пошел, ускоряя шаг. Ворота закрылись за ним, точно лишь того и ожидая. Мимо проплывали, словно птицы по воздуху, змеехвостые существа, впереди толпились дружинники, над головой светлело серовато-голубое, или вернее голубовато-серое, небо.

Кажется, сейчас никто не обращал внимания на появление чужака. Стараясь не привлекать его и дальше, он приблизился к толпе воинов, заполнявшей площадь, должно быть, некогда служившую местом проведения ярмарки. Посреди нее парило одно из хвостатых исчадий и, довольно странно артикулируя, произносило что-то, занимавшее все без остатка внимание прочих, здесь присутствующих.

— …И вот, когда мы поверили его словам и весь город ушел под воду, спасаясь тем самым от злого врага и рождаясь для новой жизни…

«Что за нелепица?» — под нос себе пробормотал Аргир, но вдруг почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд, склонил голову и поспешил смешаться с толпой.

Джордж Баренс огляделся и с невольным удивлением осознал, что имеет возможность оглядеться. Это было немного, и все же, по сути, являлось единственной радостью в сложившейся, точно карточный домик, ситуации. Вокруг была темнота, и человеческий глаз не улавливал ровным счетом ничего.

Какое-то звериное чутье, почти атрофировавшееся у современного городского жителя, заставляло предполагать близость иного существа, ощущать движение и тяжесть чужого взгляда. Лорд Баренс ощупал себя, стараясь сделать это незаметно, хотя и не совсем осознавал, от кого он таится. Руки, ноги, голова были на месте, и, судя по ощущениям, он не спит.

— Где это я? — не ожидая ответа на вопрос, лишь желая развеять окружавшую его тишину, проговорил он вслух.

— Здесь, — коротко раздалось в ответ.

— С кем я разговариваю?

— С тем, с кем хотел говорить.

В темноте зажглись два ярко-желтых глаза с почти круглыми черными точками зрачков.

— О черт! — пробормотал Баренс.

— Я не черт, уж во всяком случае, не то, что вы под этим подразумеваете. Я Андай из рода Атримпов. А вот ты кто?

— Меня зовут Георгий Варнац. Я — монах из ромейской земли и оказался здесь не по своей воле.

— Оказался ты здесь по моей воле, это верно. Все остальное — ложь. Ты не монах, не ромей и даже не Георгий Варнац. Если бы вдруг у меня были сомнения по этому поводу, я бы все равно пришел к такому умозаключению, наблюдая за тобой мгновение назад.

— Это еще почему? — досадливо поинтересовался Баренс, по спокойному, уверенному тону говорившего догадавшись, что у Андая нет и тени сомнения в правоте своих слов.

— Очутившись в непроглядной тьме, монах стал бы призывать на помощь Господа, увидев же мои глаза — так и подавно рухнул бы на колени и стал сотрясать воздух своими дурацкими причитаниями-молитвами.

— В недавнем прошлом я был воином, — попробовал было выстроить линию защиты лорд Баренс.

— Вот это правда. Но ты был воином не здесь. А еще, бывший воин, ты и твои соратники искали меня. Вот я здесь. Говори же, что тебе нужно.

— Ты… Мимир?

— Я Андай. Из рода Атримпов, — вновь повторил хозяин положения. — Но то, что вы называли головой Мимира, — тоже я. Может, теперь, Джордж Баренс, ты назовешь свое имя?

— Джордж Баренс, — обескураженно повторил стационарный агент Института.

— Вот так-то лучше. А то складывается впечатление, что на мою искренность хотят ответить низкой ложью. Это глупо. Ни у тебя, ни у кого-либо другого это попросту не выйдет. И поверь, я вполне бы мог обойтись без твоего участия в нашей беседе. И уж если предлагаю тебе такую форму общения, то не столько для того, чтоб узнать твои мысли, сколько для того, чтоб передать тебе свои.

— Мне?

— Вам. Тебе и тем, кто стоит за тобой. Неужели это неясно? Итак, Джордж Баренс, или, если тебе удобней, Георгий Варнац, ты не числишься среди живых этого мира. Откуда ты?

— Из другого мира, — вздохнул лорд Баренс.

— Уже хорошо. Но ты и сейчас находишься в другом мире. Не совсем в том, из которого исчез.

— То есть как?

— У вас это, кажется, именуется четвертым измерением. То есть ты находишься не совсем там, где стоял, и уж точно совсем не тогда.

— Понятно, — вздохнул агент Института.

— Я очень на это надеялся. А теперь объясни мне, из какого мира пришел ты и для чего тебе понадобилась голова Мимира.

— Я — сотрудник Института экспериментальной истории, — стараясь не отводить взгляда от сияющих во тьме глаз, произнес Джордж Баренс. — Наша цивилизация ушла на десять веков вперед, и мы несколько корректируем ход истории в сопредельных мирах, чтобы не допустить энергетического коллапса и сопутствующих ему катастроф, возникающих при орбитемпоральных связях. Представляете? Это как в системе сообщающихся сосудов…

— Здесь аукнется, там откликнется, — прокомментировал Андай.

— Да, именно так. Видите ли, та негативная энергия, которая аккумулируется в этом мире или же каком-нибудь ином сопредельном, она легко попадает в соседние миры, вызывает там глобальные возмущения…

— И потому вы считаете себя вправе приходить к ним, в их дом, и навязывать им свои порядки?

— Мы не навязываем. Мы лишь чуть подправляем. К тому же мы делаем это таким образом, что живущие в этом мире не подозревают о нашем присутствии. Вы — исключение из правил.

— Да, — не мигая, подтвердил Андай. — Но мне не нравятся ваши правила. У этого мира — своя история. Хороша она или плоха, но такова, какова есть. И я не вижу оснований менять ее ради того, чтобы вам было спокойней.

— Если в городе неразумные дети, играя с огнем, рискуют поджечь свой дом, неужели же тот, кто понимает это и имеет такую возможность, не должен остановить шалунов-поджигателей?

— Это их дом. Их опыт. И если его не будет, дети вырастут и сожгут свое жилище.

— Но ведь пожар может охватить не только обиталище поджигателей, но и все окрестные дома.

— Пусть соседи держат песок и воду наготове, — отрезал Андай из рода Атримпов. — В любом случае, зачем вы, иномирцы, желали отыскать меня?

— Честно говоря, мы предполагали, что вы — тоже иномирец, — сознался лорд Баренс, — а потому хотели выяснить, что за планы вы строите, давая советы владыкам этого мира.

Джорджу Баренсу показалось, что существо, с которым он уже столь долго ведет беседу, впервые с ее начала усмехнулось.

— Забавно! — подтвердил его предположение собеседник. — Ну что ж, сейчас вы достигли своей цели. Вы знаете, что я — часть этого мира и живу, в отличие от вас, в своем доме. Если желаете, я могу ответить на ваши вопросы, но потом вам надлежит исчезнуть из нашего дома насколько можно быстро и передать тем у вас, кто принимает решения, что, если вы сюда вернетесь еще когда-либо, вам не будут рады.

— Но… как я могу узнать, что вы и впрямь часть этого мира?

— Что ж, это первый вопрос. Здесь надлежит поведать все по порядку. Ты знаешь, кто такие Атримпы?

— Если память мне не изменяет, так назывался бог рек, озер, морей и прочих водоемов у славян. Он имел диковинный вид — змея с человеческой головой…

— Верно, — с заметным удовольствием подтвердил представитель рода, и тьма, в которую был погружен собеседник до сего момента, в тот же миг начала рассеиваться, точно утренний туман, унесенный поднявшимся вдруг ветром.

— Матерь Божья! — прошептал Джордж Баренс, наблюдая, как проступает из темноты огромный змеиный хвост, плавно, без всяких конечностей переходящий в человеческую голову.

— В этом одно только не правильно. Я отнюдь не бог. И, чтобы сразу развеять ваши предположения, вовсе не дьявол, шайтан, или уж как вы там пожелаете назвать воплощение сил зла.

— А кто же?

Андай вздохнул, словно досадуя, что ему приходится в который раз пересказывать азбучные истины.

— У нас говорят, что когда Творец первоначальности создавал мир, он сам не ведал, какую часть его населить разумными существами — воздух, землю или же воду. И потому, желая посмотреть, как будет лучше, он населил все три части мира созданиями одного рода. Их звали Ангел, Ангдам и Ангус. Те, что обитали в небесах, могли летать, как птицы. Те, что жили на земле, — ходили, бегали, карабкались по деревьям и скалам. Мы же обитаем в воде и счастливы этим.

— Однако, насколько можно понять, человеку ваш Творец дал меньше всех. Уж во всяком случае, он не удосужился научить его перемещаться в четвертом измерении.

— Он не удосужился научить их летать и плавать, — резко проговорил Андай. — А вот с четвертым измерением у человека все было хорошо. Он сам отказался от него, считая чем-то опасным и, как это ни удивительно, богопротивным.

— Почему же удивительно?

— Потому что все людские пророки, все ясновидящие используют это самое четвертое измерение столь же естественно, как дышат. Впрочем, для справедливости должен заметить, что и все маги тоже его используют, на тех же самых основаниях. Но мы отвлеклись. Тебе, конечно же, известна легенда о том, что коварный змий в райском саду убедил праматерь и праотца рода человеческого отведать яблоко познания добра и зла, за что те были изгнаны и вынуждены в поте лица добывать себе пищу.

— Конечно, — кивнул Баренс.

— Ты, несомненно, понимаешь, что обычный змей шипением мог лишь испугать Еву, но уж никак не убедить.

— Да. Я думаю, да.

— В этой глупой байке не много правды. Она придумана нашими крылатыми собратьями совсем не для того, чтоб рассказать, как на самом деле все обстояло.

— Я полагал, что история с райским садом и яблоком — вообще плод фантазии.

— Непоследовательно для человека, выдающего себя за служителя наших крылатых собратьев. Но, впрочем, ты прав. Плод фантазии, пожалуй, единственный плод, который отведали ходящие по земле в тот день, когда мой предок, Атримп, явился перед ними.

Здесь сказалась разница, как бы так поточней выразиться, мироощущения. Крылатые восприняли сам факт парения над землей, как неоспоримый знак близости к Господу.

Никто и никогда не видел Предвечного Творца. Неведомо, существует ли он вообще в зримом образе, лично я полагаю, что это — кипящая пустота.

Но крылатые не утруждались осознанием неведомого, они создали нового бога, который вручил им этот мир и дал человека в качестве послушного, хотя и неразумного слуги. Мы же полагали совсем по-иному. Мы видели в людях собратьев, живущих на суше, и потому охотно делились своими познаниями.

Так уж вышло, что ходящие по земле, живя в том, что именовалось «райские кущи», не ведали отказа ни в чем и жили себе, положением своим мало чем отличаясь от диких зверей. Но они, впрочем, как и мы, как и крылатые, были любознательны. Крылатые понимали, что всякая крупица знания, полученная человеком, на эту самую крупицу приближает оного к детям света, как они себя изволили величать. Естественно, они не желали этого. И, естественно, вовсе не были рады тому, что мы стоим на их пути к власти над родом человеческим.

Но устраивать тот гнусный погром, который они стыдливо наименовали изгнанием человека из рая, никто не давал им права! Что же касается нас, то, если вы посмотрите легенды многих и многих народов, то сами увидите, что повсеместно кто-либо из моих родичей обучил людей математике, медицине, астрономии, ремеслам, искусствам и многому-многому другому. И как бы их ни звали: Энки, Номмо, Наги, Кекропс, Фуси и Нюйва, Сем — все они представители нашего рода.

Но так уж повелось среди людей, они быстро перестают ценить то, что у них есть, и всегда стремятся к тому, чего у них нет. Мы научили их плавать очень-очень давно. И они перестали считать это даром. Теперь люди смотрят в небо и мечтают взлететь. Но ангелы никогда не дадут им свои крылья. И потому навсегда останутся великими, таинственными и несущими откровения. Ибо почтение вызывает то, что непонятно.

— Именно поэтому вы придумали чудо с головой, дающей советы? — вопросительно глядя на Андая, поинтересовался Джордж Баренс.

— Ну да. Все именно так и было.

— Но зачем?

— Я и некая часть народа моего все еще сохраняем веру в то, что потомкам Ангуса, нашего прародителя, и Ангдама, прародителя живущих на земле, следует жить в мире и согласии. Только этот путь подобает нам всем.

К сожалению, даже в подводном мире так думают уже немногие. Но посудите сами, человеческая неблагодарность не знает предела. Мы не желаем быть воплощением зла, и мы не являемся таковыми!

Здесь, в водах Светлояр-озера, обитают внуки и правнуки тех, кто населял когда-то град Китеж. Здесь же будет теперь жить и Великий князь Владимир Мономах. И по человеческим меркам он будет жить практически вечно. Но если не показать людям как можно более убедительно, что такой мир возможен, род человеческий так и не поверит в столь очевидные истины. Надеюсь, Джордж Баренс, я ответил на твой вопрос.

— Да, — склонил голову агент.

— И ты донесешь мои слова до тех, кто послал тебя сюда?

— Обязательно, слово в слово.

— Вот и хорошо.

— Но я не могу обещать, что Институт не пришлет сюда новые группы.

— А вот это дурно. Нам здесь не нужны чужаки. И… вот еще. Покуда мы беседовали, я прочитал все, что хранится в твоей памяти, даже то, что ты сам давным-давно позабыл. Конечно, мне не нужно было знать, что на третьем курсе колледжа ты стащил шлем у полисмена, но там было много о том мире, из которого ты прибыл…

Так вот, покуда я буду жив, я не позволю вам подправлять нашу историю и давать нам советы!

Князь Святослав, прозванный Удалым, поднял тяжелые веки и уставился на окружающий мир грозными очами, судорожно пытаясь сообразить, где это он находится. Хмурый взгляд выхватил среди прочих соратников, ждущих пробуждения государя, осанистую фигуру кравчего.

— Ну, что стоишь как неживой? Квасу неси! Ковш. — Святослав задумчиво прислушался к ощущениям. — А то и два.

Когда обе емкости были осушены, князь утер белым платом усы и бороду и вновь поглядел на ожидающих его слова бояр и витязей.

— Ох и лютое вино у батюшки вечор подавали, — подпоясывая свежую рубаху, бросил Святослав. — С ног, что арканом, валит.

— Ох и лютое, — повторили в толпе, — что тот аркан.

— А вот знаете, други милые, какой сон мне приснился? — Князь обвел взглядом лица собравшихся. — Будто воды озерные сами собой расступились…

— Когда батюшка ваш в челне поплыл? — нерешительно поинтересовался один из бояр.

— Да! А ты откель знаешь?

— Тот сон нынче все, кто остался, видели.

— Постой! Да что ты такое городишь? Как так все один сон видели? В своем ли ты уме?

— Верно он говорит, надежа-князь. Как есть, все его видели. И как воды расступились, и как Мстислав, братец ваш любезный, в подводный град ушел. А в граде том живут вроде как люди, да только с хвостами змеиными.

— А приняли их там хорошо, — добавил еще кто-то из княжьих гридней, — точно званых гостей.

Святослав отпихнул слугу, протянувшего господину алый с золотой каймой по подолу плащ, и бросился к выходу из шатра.

— Не обессудь, князь-надежа, — удержал его у выхода старый годун, боярин Олег Харвикович, — нет там боле ни батюшки твоего, ни брата.

— Да что ж ты мелешь? — рявкнул Святослав Удалой.

— Хоть как на старика кричи, а нету. Видать, и впрямь в град Китеж ушли.

— Быть того не может!

— Может. Ибо есмь. Должно быть, вещий тот сон был, ангелами небесными посланный. Так что, как ни суди, а с нынешней полуночи ты, надежа-князь, всея Руси государь.

— О, Господи! — Святослав, пошатываясь, не ведая ни что сказать, ни что сделать, подошел к стоявшей у стены шатра лавке и без сил рухнул на нее.

— Ворочаться надо, княже, — присаживаясь рядом и обнимая выученика своего за плечи, проговорил боярин. — Здесь уж ничем не помочь. Божьей волею все без нас произошло. Тебя же Мономахов венец ждет. До Киева путь дальний, поспешать надо.

Святослав Удалой молча кивнул, вспоминая виденный во сне град Китеж и отца своего в окружении хвостатых нелюдей с человечьими руками и головой.

— Ангелам своим заповедаю охранять тебя на путях твоих, — прошептал он и стиснул зубы.

Воды озера расступились, и Мстислав, ведя в поводу коня, вышел на берег. Следом, храня походный строй, двигалась его дружина.

— Эх, холодна водица тут! — заметил кто-то, зачерпнув ладонью корабликом из озера. — Прям студеная!

— Да что вода! — оборвал разговор Мстислав. — Гляньте-ка, что кругом-то.

— Ишь ты, — оглядываясь в предрассветной дымке, заговорили дружинники. — Горы!

— Так ить не было!

— Целых пять штук!

— Не иначе марево!

— Точно, колдовство!

— Как есть чары!

— Это не чары, — послышался голос чуть в отдалении.

Мстислав резко обернулся и увидел саженях в десяти от себя монаха-василианина, печально сидящего на валуне.

— Сие не колдовство, — повторил он. — Вернее, горы — не колдовство. Это — не Светлояр-озеро. Это Сноудон. Вы в Уэльсе, доблестный княже. Совсем рядом с наследными землями матушки вашей.