Глава 22

Фитц-Алан чуть приоткрыл дверь и осторожно заглянул в образовавшуюся щель. В последние дни его господин был сильно не в духе. Он вопреки обыкновению сделался немногословен и мрачен, что было куда страшнее, чем обычно клокочущая в Генрихе Боклерке ярость. Об этом могли бы рассказать все те, чьи выставленные на копьях головы недвусмысленно указывали путь от Лондона в сторону шотландской границы.

Все, кто был лишь заподозрен в сочувствии, не говоря уже о приязни к Стефану Блуаскому, без лишних разговоров становились жутким украшением над воротами встречных городов и замков. Король глядел на провинившихся не мигая, точно пытаясь взглядом прожечь дыру во лбу очередного мятежника. Затем указывал на того пальцем и проводил ладонью вдоль горла. Дальнейших объяснений не требовалось. Стоит ли говорить, что все, кому по долгу и происхождению было положено становиться под знамена короля конно и оружно, спешили выступить навстречу государю, не ожидая призыва и опасаясь навлечь на себя подозрения самым кратчайшим промедлением.

Сегодня у королевского секретаря было чем порадовать сюзерена, и потому, убедившись, что тот молчаливо разглядывает украшающий стену гобелен, он тихо втиснулся в залу и негромко кашлянул, оповещая о своем присутствии.

— Что у тебя, Фитц-Алан? — жестко отрезал король, метнув тяжелый взгляд на вошедшего.

— Только что прибыл барон Фатлмоунт, посланный вами с отрядом на Криксвордскую дорогу.

— Чертов болтун! — процедил король в пространство с нескрываемым раздражением. — Я знаю, куда посылал этого данского волкодава. На чьей шее он на этот раз повис?

— Там на дороге, — опасаясь вызвать у монарха очередную вспышку гнева, продолжил Фитц-Алан, — барон нагнал отряд рыцарей, шедший на помощь графу Пембруку.

— Судя по тому, что Фатлмоунт вернулся, Пембрук может ожидать помощи до Люциферова венчания?

Фитц-Алан тихо скривился, радуясь, что государь не видит его лица. Ему, с младых ногтей готовившему себя к служению Господу, было тягостно слышать богохульные речи господина. Каждый раз, выходя из королевских покоев, он заново решал для себя, на счастье или на беду он, тогда еще юный богослов повстречал на приеме у архиепископа Кентерберийского столь же юного принца Генриха.

— Вы правы, мой лорд. Изменники уничтожены. Вернее, почти все уничтожены, как вы и велели, барон не брал пленных… Кроме одного.

— Что еще за нежности? — Генрих Боклерк нахмурился и резко повернулся к секретарю. — Сыновья барона вместе с ним, кто там еще — отец, брат? Хотя нет, отец уже лет пять как в могиле.

— Это сэр Роберт Клиффорд, знаменщик принца Стефана.

— Что-о? — Генрих Боклерк оскалился. — Клиффорд? Он может разговаривать?

— Барон доставил его в целости.

— Волоки сюда эту паскуду! — прорычал король, резво шагнув к стоявшему навытяжку Фитц-Алану. — Давай, пошел!

Королевский секретарь торопливо кивнул, машинально прикладывая руку к шелковому бурнусу, по новой моде прикрывавшему высокое чело государственного мужа, и стремглав выскочил за дверь.

Король сжал кулаки, желая что-то еще крикнуть вслед расторопному слуге, но вдруг почувствовал, как перехватывает дыхание и к глазам невесть откуда подкатывают слезы. Он сцепил зубы до хруста, резко отвернулся и издал такой утробный рык, что дежурившие у дверей стражники сочли за лучшее вжаться в стену. Но когда закованный в кандалы Роберт Клиффорд предстал пред грозные королевские очи, перед ним был холодный, бесчувственный, точно крепостная башня, грозный монарх.

— Где твой господин, ублюдочный выродок? — глухо спросил Генрих Боклерк.

— Мне это неведомо, — цепенея под леденящим взглядом обычно щедрого на эмоции короля, негромко произнес пленный рыцарь.

— Ты думаешь, я с тобой играю, — хватая за ухо знаменщика принца Стефана, сквозь зубы процедил король. — Думаешь, я начну умиляться, какой ты храбрец. Так вот. Я не буду умиляться. Я зарою тебя живьем. Или утоплю в навозной куче. Ты будешь умирать долго и мучительно. И если не сейчас, то через пару часов или завтра утром все равно скажешь, где этот мерзавец.

Роберт Клиффорд с отчаянием глядел на короля. Ему вовсе не хотелось умирать, но к этому он был готов, как и всякий, избравший войну своим ремеслом. Понятное дело, смерть в бою представлялась ему куда предпочтительней, нежели те перспективы, которые нынче сулил ему король. Но из верности сюзерену он бы, возможно, пошел и на это.

Когда б не одно маленькое «но». В силу ли врожденных качеств или же из-за «дурного воспитания» Роберт Клиффорд был человеком не только храбрым, но и честным. Он искренне считал благом для Англии видеть королем принца Стефана, а уж никак не слабую женщину, да еще и проведшую столько лет при чужом дворе. Он искренне верил, что, если порождение святотатственного блуда, Матильда, взойдет на английский престол, королевство ждет неминуемая Божья кара.

Но то, что произошло в контрабандистской гавани неподалеку от Бродвелла, наполнило душу его тревогой и недоумением. Посланный своим господином на север к Перси и Пембруку, Клиффорд не пропускал ни одного аббатства на своем пути, чтобы не отслужить там мессу и не попросить Господа очистить его душу.

Он живо представлял себе, как предстанет перед мятежными вельможами и оповестит их, что принца Стефана, ради которого они взялись за оружие, ждать не стоит, — он не придет никогда, потому что никогда и не собирался сюда идти.

Роберт Клиффорд не любил Генриха Боклерка, да что там не любил — на дух не выносил, как на дух не выносят овчарки бешеных волков. Но по сути своей разве злодейское похищение вдовствующей императрицы чем-то лучше, нежели выходки короля? Об этом знаменщик Стефана Блуаского размышлял все последние дни. И выводы, к которым он приходил, удручали его не менее, чем предстоящая гибель.

— Ты что же, отрыжка пьяного мула, решил играть со мной в молчанку?! Если тебе не нужен язык, кивни — я тебе его вырву. Сам. Собственноручно. Раскаленными щипцами.

— Я не знаю, где Стефан, — коротко выдохнул пленник.

— Так! — зарычал Генрих Боклерк. — Эй, Фитц-Алан, сходи-ка распорядись, чтобы весь имеющийся в лагере навоз сгребли в одну кучу. Да, и попроси кузнеца, чтобы он приготовил мне молот. Я растрощу этому недоумочному хорьку все кости в его никчемном теле.

Побледнев, королевский секретарь бегом направился к двери.

— Я не знаю, где Стефан, — повторил Роберт Клиффорд. — Он отправил меня на север, сам же на корабле отплыл на юг.

— На юг? — после долгой паузы выдавил король Англии. — Ты сказал «на юг»?

— Это чистая правда, — глядя поверх головы монарха, четко проговорил рыцарь.

— Господи, Господи! — Король сжал кулаками виски, пытаясь удержать колотившую в них кровь. Больше всего в этот миг ему хотелось, чтобы вместо короны его лоб и затылок сковали железным обручем, точно винную бочку. — Я старый дурак. Этот чертов щенок, этот паскудный гаденыш обвел меня вокруг пальца! Каков выродок! Я клюнул на приманку. Как голодная крыса на кусок сыра. Дурак! Старый дурак.

Фитц-Алан, замерший было у приоткрытой двери королевских апартаментов, поскорее отпрянул и поспешил оказаться подальше от этого недоброго места. Генрих Боклерк нечасто признавал свои ошибки, совсем уже редко именовал себя дураком, и никому из подданных не рекомендовалось в этот миг находиться подле государя. Ибо свидетелям подобного ждать пощады не приходилось.

Передать распоряжение господина было делом минутным. Однако возвращаться к впавшему в самобичевание королю Фитц-Алан не торопился. Если бы ему вручили сейчас в руки лопату и заставили лично сгребать навоз, и в этом случае он бы, пожалуй, предпочел столь безрадостный удел перспективе вновь лицезреть Боклерка. Но желающих предложить лопату королевскому секретарю во всем лагере не сыскалось, и потому тот шел между шатрами, свысока глядя на чистящих коней оруженосцев, рыцарей, скрупулезно проверяющих заклепки на кольчугах и шлемах, и лучников, флегматично вощивших древки стрел.

Между шатров временами встречались монахи, без особой надежды смиренно внушавшие грубым воякам постулаты божеского отношения к противнику. Признавая в Фитц-Алане своего, монахи смиренно приветствовали королевского секретаря и уступали ему дорогу.

— Pax vobiscum! — услышал докладчик государя откуда-то чуть сбоку. Он повернулся, чтобы ответить, да так и замер с приоткрытым ртом.

— Не делай такое дурацкое лицо, будто тебе в пиво опять налили чернил! — послышалось из-под капюшона, и Фитц-Алан увидел, как губы, явно не привыкшие шептать молитвы, сложились в самодовольную улыбку. — Это точно я, Блэк Боб Мак-Леод.

Когда бы из-под сутаны бенедиктинца сейчас выглянул призрак самого Вильгельма Завоевателя, пожалуй, Фитц-Алан вряд ли бы удивился больше. Лет тридцать тому назад Боб Мак-Леод и сам нынешний королевский секретарь протирали штаны в епископской школе Дарема. Отец Боба пророчил своему пятому сыну аббатскую шапку. Но, судя по замашкам неуемного, бойкого на язык и кулак скотта, к церковной кафедре его нельзя было подпускать на выстрел из ростового лука.

Вот уже четверть века Фитц-Алан не видел своего бывшего однокашника, но слышать о нем иногда доводилось. То рассказывали, как он вместе с королем Александром Свирепым верхом в броне форсировал пролив, чтобы задать жару мятежным вассалам. То он вдруг оказывался в Париже, близ короля Людовика Толстого, то возвращался из Иерусалима с богатыми трофеями…

— Фитц, ну что ты стал, как виселичный столб? Можешь меня потрогать, только чур не щипаться. Это будет выглядеть непристойно. Идем, и позволь бедному монаху развлечь тебя беседой.

— Ты прибыл шпионить? — благостно улыбаясь, кивнул Фитц-Алан, понимая, что если его догадка верна, то при малейшей попытке закричать и позвать на помощь Блэк Боб не замедлит ткнуть его под ребра кинжалом.

— Фитц, дорогой мой, не будь остолопом! Если бы я прибыл сюда, чтобы пересчитать ноги ваших коней, я уж как-нибудь удержался бы, чтобы не броситься в объятия школьного дружка!

— Что же тебе надо, несчастный?

— Странный вопрос! Быть счастливым! Ну и тебе по старой дружбе уделить чуток.

— Говори толком.

— Я прибыл от короля Дэвида.

— А почему в таком виде и тайно?

— Потому что мне значительно больше нравится ходить по земле, чем висеть над ней. Фитц, если мы обо всем договоримся, завтра я могу прибыть со свитой, как и подобает лорду-маршалу.

— Хорошо, я слушаю тебя.

— Король Дэвид не желает войны. Он готов предоставить любые доказательства того, что мы не помогаем мятежникам и не укрываем их. Мой государь напоминает, что его любимая сестра Мод, увы, ныне покойная, долгие годы была не менее любимой супругой Генриха Боклерка.

Он готов поклясться на мощах святого Коломбана, что всецело на стороне своего дражайшего родственника. И уж точно тем, кто посягает на жизнь, честь и свободу любимой племянницы короля Дэвида, не следует искать помощи в наших горах и равнинах.

Король Дэвид рад был бы помочь своему родичу против мятежников. И чтобы доказать свою неизменную дружбу и самые добрые чувства к любезному королю Генриху, он готов предоставить ему или же названным им вельможам ряд достойных замков и поместий в Скоттии, дабы оттуда сии благородные мужи могли лично наблюдать за тем, насколько искренни слова моего государя.

Лично тебе, Фитц, скажу по секрету, король желал подарить замок Киркинейл со всеми угодьями, пашнями и правами охоты.

— Ты не шутишь? — Оторопело глядя на бывшего одноклассника, решился уточнить Фитц-Алан. О богатстве Киркинейла он слышал еще в детские годы. Но тогда он и в самых радужных мечтах подумать не смел, что когда-то это поместье сможет принадлежать ему.

— Фитц, вдохни и выдохни! Неужели ты думаешь, что я пришел сюда, чтобы пошутить над старым приятелем? Сегодня ты уговариваешь Боклерка, завтра я приезжаю к нему во главе королевского посольства, послезавтра ты становишься лордом Киркинейлом.

— Хорошо, Боб. Я сделаю, что смогу, — кивнул Фитц-Алан. — Как дать тебе знать, если все удастся?

— В полночь пусть на колокольне ударят лишний раз в колокол. Да будет с вами благословение Господа! — тошнотворно-умилительными тоном добавил Мак-Леод и, крестя Фитц-Алана, замер на месте, позволяя королевскому секретарю продолжать свой путь.

Когда обескураженный встречей сановник наконец предстал пред неистовым королем, тот уже вновь носился по комнате, подобный разъяренному льву. Клиффорда в зале не было. У Фитц-Алана нехорошо заныло сердце.

— Где тебя носит, чертов писарь? — с порога заорал король. — Ты, что же, уже в Лондоне побывал?

— Как вы и велели, мой государь, я распорядился сгрести навоз и приготовить вам кувалду.

— Навоз, ослиная башка? Ну так сожри его теперь!

Фитц-Алан промолчал, не спеша, впрочем, отправляться выполнять королевский приказ.

— Садись и пиши.

— Я готов, мой король, — снимая с пояса чернильницу и тубус с остро отточенными перьями, негромко проговорил секретарь.

— Я желаю отписать графам Перси и Пембруку о том, как мило поступил с ними мой дорогой племянник. И, поскольку это порождение блудливой собаки выставил обоих графов баранами для королевской трапезы, то я готов их помиловать, если завтра они сложат оружие, и наградить, если встанут под мои знамена, чтобы покарать своего обидчика. Напиши это в самых изящных выражениях, и уж конечно, не зови их болванами, хотя, по сути, даже столь гордого имени они не заслуживают.

— Приступлю сейчас же, — смиренно ответил Фитц-Алан. — Кого же мой государь желает послать с письмом к мятежникам?

— Ты что, остолоп, ума лишился? Впрочем, чего там было лишаться, когда между ушами ветер завывает, точно в каминной трубе. Конечно же, Роберта Клиффорда! Кто лучше него расскажет о милой выходке моего распрекрасного племянника?

И вот еще что. Когда закончишь это письмо, надо будет составить еще одно, очень важное. Королю Дэвиду. Не хватало еще, чтобы он, увидев наши спины, решил от щедрот разукрасить их стрелами!

Отпиши ему, что, памятуя наше близкое родство и давние приятнейшие отношения, которые всегда связывали меня с его старшим братом, королем Александром, а уж тем паче с его сестрой, моей незабвенной Мод, я бы желал видеть в короле Дэвиде верного друга и соратника. А если еще он пришлет мне на подмогу своих голоногих лайрдов, я готов в знак дружбы подарить ему и тем, кто снискает воинскую славу на поле боя, замки и поместья в своем королевстве.

— На поле боя? — переспросил Фитц-Алан, разворачивая пергамент.

— Ты, что же, еще и глуховат стал вдобавок к тупости? — взрыкнул король. И добавил, успокаиваясь: — Поместья, конечно же, в Британии, а не на поле боя! Вернее всего, Стефан объявится в Уэльсе. Он для того и кинул нам эту кость, чтобы ударить в спину. Ничего, мы еще потягаемся. А ты давай, пиши! — прикрикнул он. — Да так, чтобы сердца у тех, кто прочтет твою писанину, растаяли, а глаза покраснели от слез умиления. Уразумел?

— Да, мой государь. — Фитц-Алан склонил голову, чтобы скрыть невольную улыбку.

«Ибо никогда, — прошептал он себе под нос, — столь великое не достигалось столь малым».

Владимир Мономах угрюмо вышагивал по двору, точно обходя его напоследок перед дальней дорогой. Амбары, овины, конюшни… Он шел, не замечая поклонов челяди, думая горькую думу и, вопреки собственному намерению, не решаясь предстать пред всезнающей головой.

Открывшаяся поутру ситуация печалила Великого князя и зудела, словно застрявшая в седалище заноза. «Если то, о чем поведал фряжский разбойник-душегубец, правда, то след бросить лукавых гостей в острог, дабы прочим неповадно было злоумышлять против Великого князя и ближних его. А если это — черный поклеп, не ладное дело ближних людей девицы из дома самого василевса казнить да ущемлять.

У ромеев сила великая и богатства неисчислимые. Сколько лет они половцам злато-серебро давали, чтоб те набегами по Руси ходили. Любить их, ясное дело, не за что, но и в драку лезть попусту — дурная затея. Оно бы и хорошо дедовское наследие вернуть, да на этакий кус, пожалуй, рта не хватит.

А вот коли братья меж собою ладно все порешат, то тут в самый раз с ромеями все может выйти. Тогда-то родство с Комнинами пригодится. А стало быть, как ни крути, севасту обижать не след. Ее надо холить и лелеять. Так что ж, на людей ее рукой махнуть? А вдруг они и впрямь злоумышляют…»

Думы Великого князя были прерваны самым бесцеремонным образом.

— Ай, держи его!.. На, получи!.. Ой, да он кусается!

Владимир Мономах поднял глаза. На сеновале близ конюшни трое подростков пытались навесить тумаков четвертому, по одежде судя, не здешнему.

Один из отроков, самый крупный, быстро выкинул правый кулак, стараясь попасть бедолаге в голову. Но тот ушел, да что там, перетек по-змеиному под руку обидчика и быстро, хотя и легко, ткнул крепыша сложенными в жало пальцами куда-то в плечо. Парень взвыл, хватаясь за руку, а чужеземец, будто змей, обвивающийся вокруг ствола, оказался вдруг у него за спиной и подсек ноги.

— Ужо я вас! А ну стойте, неслухи! — рявкнул Владимир Мономах, невольно радуясь возможности переключить внимание с кесарской брани на детскую перебранку. — Почто втроем на одного кидаетесь?

— Так он не по-честному дерется! — поднимаясь с земли, пожаловался заводила. — А то б я ему враз кулаками всю рожу раскровянил бы.

— Если бы, да кабы, во рту выросли б грибы. Стой уж, вахлак. — Великий князь махнул рукой. — А тебя как звать, малец?

— Во святом крещении Федором, — опасливо глядя на государя русов, проговорил отрок, — а по прозванию — Кочедыжник, потому как я в день святого Ивана Купалы родился.

— Ишь ты, огнецвет. — Мономах покачал головой. — А драться этак ловко где выучился?

— Отец выучил. А его — дед. Почитай, все у нас Влесовым ратоборством супостата бивали.

— Влесово? — нахмурил брови князь. — Змеево, что ли?

— Точно-точно, батюшка, Великий князь! Федорка тот все змиев нахваливал, — затараторил обвалянный в сене противник Кочедыжника. — А еще молвил, что глава, та, что для устрашения ворогов на колу средь двора поставлена, вовсе даже и не змия лютого, что в Днепре обитал да крещеный люд жрал, а невесть чья. Оттого-то я и не стерпел поругания.

— И мы не стерпели! — подтвердили скорбным тоном понурившиеся юнцы. — Почто он главу хулил?

— Правду бают? — Мономах строго глянул на Федюню.

— Правду, — исподлобья зыркнув на князя, ответил тот.

— Это с чего ж ты такую дурь взял?

— Не змиева эта голова.

— Как не змиева? Змиева, а то чья же!

— То мне неведомо. А только не его. Да и то сказать, кто глаза змиевы хоть раз узрит, тот их ни с чем не спутает. А тут не глаза, а тьфу! Буркала какие-то.

— А точно, — всполошился один из отроков, — были там глаза. Я их сам видел! Что ни на есть, воочию. Ух, какие там глаза были! Такие, что просто… Ух!..

Мономах еще более нахмурился.

— Экую несусветицу плетете! А ну, вон подите! Да впредь рукам волю не давайте. А когда узнаю, что ослушались, велю на конюшне вожжами отстегать. Уразумели?

— Уразумели, батюшка! — поясно склонились юнцы.

— И коли языком начнете рожь молоть, тоже отлупцевать велю. А теперь ступайте. Вздуть бы вас хорошенько, да недосуг мне!

Дверь особливой молеленки Великого князя затворилась на хорошо смазанных петлях без малейшего скрипа. Владимир Мономах аккуратно приладил засов на место и вздохнул тяжело, предчувствуя неприятную беседу.

— Отчего против слов моих идешь? — послышалось за его спиной, и в сумраке, подобно маячным огням, вспыхнули два немигающих глаза. — Или я когда дурное тебе посоветовал, или солгал когда?

— Не обессудь, — с поклоном ответил Мономах, — не сростно было ехать. Из ромейских земель от самого василевса посольство в Киев прибыло. Не мог я пред носом у таких-то гостей дверью хлопнуть.

— Отчего ж не мог? Очень даже мог. И должен был. Да и посольство, о коем ты речь ведешь, по сути, и не посольство вовсе. Так, клубок хитростей да гнездовище обмана.

— Как раз о том с тобой совет держать хотел. Мне о них один лихой человек сказал, что все там, как есть, соглядатаи и душегубцы.

— Правду сказывал, — не спуская с Великого князя леденящего взгляда, ответил едва различимый в темноте лик собеседника. — Но в правде той лжи через край.

— Как то понимать?

— Как есть, так и понимай. Неужто мне следует Великому князю все разжевать да в рот положить? Одно тебе скажу: пойдешь тут с плеча рубить — и на своих плечах головы недосчитаешься.

— Ишь ты! — досадливо отозвался Мономах. — Ты, демон, вон уже, гляжу, недосчитался. А кстати, об иной главе сегодня пустое болтали.

— О чем ты?

— Да нынче малец один во дворе языком трепал, что башка, которую Мстислав у змия речного снес, и не змиева вовсе, а невесть чья.

— Малец трепался? — Горящие в темноте глаза, казалось, увеличились в два раза. — Как звать?

— Кочедыжником.

— Вот, значит, как. — Княжий советник понизил голос. — Ну что ж, это меняет дело. Ты вопрошал, как тебе со злыднями ромейскими поступить.

— Думал только спросить.

— Сие не важно. С собою бери.

— Так ведь…

Глаза собеседника внезапно погасли, знаменуя окончание разговора.

— Тьфу ты, демон! — под нос себе пробормотал Владимир Мономах. — Ну, с собой, так с собой.

Шериф графства Дорсет с тоской глядел на пожаловавшего к нему официала, переводя взгляд с него на королевский указ с печатью на красном воске. Его глубоко уязвляло, что государь доверял каким-то заморским наемникам давать указания таким верным и преданным подданным, как он. Но королевская воля есть королевская воля.

— Мой государь, — через переводчика надменно вещал иноземец, — велел передать вам, что негодяй, устраивающий на ваших землях убийства и поджоги, не кто иной, как граф Стефан Блуаский. С ним отряд неизвестной, но, вероятно, сравнительно небольшой численности.

Этот мятежник ведет свое войско в Уэльс, где сможет заручиться поддержкой куда более сильной армии. Мне надлежало его разыскать, вам — надлежит изловить. Я требую, чтоб вы немедленно приняли все меры для этого. И помните, куда легче затушить костер в лесу, нежели потом бороться с пожаром, охватившим всю округу.

Шериф Дорсета сглотнул невесть откуда взявшийся в горле комок. Ему представилось, как этот заносчивый брабассон станет докладывать королю о бездействии хранителя графства.

— Я непременно сделаю все, что в моих силах, — выдавил шериф, — но извольте понять. Король Генрих забрал к северной границе едва ли не всех, кто может носить оружие. Даже если я нынче велю созвать арьербан, на сборы уйдет слишком много времени! Все, что я могу вам сейчас предоставить, — один рыцарь и пяток лучников.

— Я не удивлюсь, если король Генрих заподозрит вас в измене, — резко отчеканил официал.

— Увы, сэр, я тоже не удивлюсь, если так произойдет, — горестно вздохнул шериф, — но поверьте — это неправда!

Не говоря более ни слова, королевский посланец развернулся и зашагал к выходу.

«Господи, что же будет?» — глядя ему вслед, думал шериф. В тот миг ему и в голову не могло прийти, насколько был бы ошеломлен Генрих Боклерк, узнай он о снаряжаемой его именем погоне. Ибо никогда в жизни он и в глаза не видел Йогана Гринроя и тем более не подписывал грамоты на его имя, повелевающей шерифам, баронам, комендантам, бальи et cetera оказывать предъявителю сего максимальное содействие.

По своему обыкновению, бывший оруженосец Конрада Швабского не стал утруждать себя формальностями. Найдя в одной из лондонских таверн какого-то полупьяного служителя королевского архива, он довел забулдыгу-писца до состояния полного счастья и уже на следующий день держал в руках свежевыскобленный пергамент с королевской печатью и подписью. Все остальное и вовсе было делом получаса. Благо, читать и писать на высокой латыни выросший под монастырской сенью Йоган Гринрой умел сызмальства.

Но всего этого шериф не знал, и потому, глядя вслед удаляющемуся рыцарю надкушенного яблока, шептал: «Miserere mea!».

Никогда за годы странствий из варяг в греки и обратно купец Ставр не принимал на свой корабль столь негодящего слуги. Силищи тот, конечно, был неимоверной, да только Ставру его сила была поперек горла, точно рыбья кость. Сколь ни пытался купец выучить принятого на борт человека ворочать тяжелым веслом, да все впустую. Тот лишь срывал брызги с речной глади, дергал лопасть, словно удочку, а стоило молвить ему слово поперек, так глядел исподлобья, что невольно в груди начинало колоть. Если и была польза от него, так и то лишь от коней на волоке.

Как-то было решились иные гребцы проучить дармоеда, да он, не моргнув глазом, двоих лбами стукнул так, что они чуть жизни не лишились. Еще двоих с кулака попотчевал. А ведь стояли пред ним не хлипкие мозгляки, а мужи крепости отменной. Даже ночью, стоило лишь приблизиться к спящему злыдню, тот вмиг открывал глаза и пятерня его тут же смыкалась на рукояти лежащего в изголовье меча.

Едва увидев вдали купола Софии Киевской, Ставр вздохнул облегченно, перекрестился и списал громилу-дармоеда на берег. И тут же на сердце у него стало радостно, и колокольный звон, висевший над Днепром, наполнил душу его счастливой благостью.

— Отчего звонят? — спросил он какого-то мальца, хлопочущего на пирсе.

— Так ить ясное дело — Великий князь с сынами Мстиславом и Святославом в поход на Светлояр-озеро отбывают.

— Эх, чуток бы ранее поспеть, — огорченно вздохнул Ставр, — то ж сколько всего продать можно было бы.

Он с негодованием кинул взгляд на удаляющегося громилу-тунеядца, ведущего в поводу андалузских скакунов.

— Вот же ж напасть! Как есть из-за этой дубины стоеросовой не поспели!