Жизнь и труды Макиавелли

Никколо Макиавелли родился во Флоренции 3 мая 1469 г. Он происходил из старинного тосканского рода, который в прошлом добился высокого положения в обществе, хотя и не принадлежал к числу самых влиятельных семейств Флоренции, таких как Медичи или банкиры Пацци. К тому времени как на свет появился Никколо, в его семье наступили тяжелые времена.

Бернардо, отец Макиавелли, был юристом. Он поссорился со сборщиком налогов, и его объявили несостоятельным должником. Закон запрещал таким людям заниматься профессиональной деятельностью. Однако ни один юрист не понимает закон буквально. Бернардо практиковал нелегально, задешево помогая тем, кто оказался в таком же бедственном положении, как и он сам. Этот заработок оставался единственным источником дохода, если не считать маленького поместья, доставшегося ему в наследство, в одиннадцати километрах к югу от Флоренции по дороге в Сиену. Это было идиллическое место среди тосканских холмов, но виноградники и козий сыр не приносили достаточно дохода, чтобы содержать семью. Жизнь в доме Макиавелли была простой и суровой. Впоследствии Никколо заметил: «Я научился обходиться без чего-либо раньше, чем получать удовольствие». Бернардо не мог послать сына в школу. Время от времени к мальчику приглашали студентов, желающих заработать. Но Бернардо не всегда был юристом-неудачником. В доме имелась библиотека, и вскоре Никколо пристрастился к чтению; особенно ему нравились произведения классической литературы. Чудеса Древнего Рима будили воображение бледного, болезненного мальчика.

Лишенный друзей мальчик превратился в одинокого юношу с пытливыми прищуренными глазами, придававшими ему немного виноватый вид. Он начинал постигать окружающий мир, осознавать свое место в нем, сравнивать с тем, что написано в книгах. Даже одиночество не помешало ему понять, что он умнее других. Точно так же Макиавелли быстро усвоил новые гуманистические взгляды, проникавшие во все сферы жизни родного города. Флоренция просыпалась после интеллектуального оцепенения Средневековья, становилась оживленной, энергичной, уверенной в себе. Италия вела западную цивилизацию к эпохе Возрождения. И многие мечтали, что страна снова может стать единой, как во времена Римской империи. Проницательный Никколо начал замечать (и воображать) сходство между родным городом и Римом в эпоху наивысшего расцвета: Римом II в. н. э., каким он был во времена императора Марка Аврелия, стоика и полководца. Именно в этот период империя раскинулась на огромной территории, от Персидского залива до стены Адриана в Англии, с мнением Сената еще считались, а граждане Рима были счастливы и благополучны. Пьянящая картина для податливого ума молодого человека, отец которого никак не мог служить примером для подражания. Абстрактный идеал ему давала история.

Восприятие лучшей поры Римской империи у Макиавелли не было затуманено риторикой ученых преподавателей. Однако юноша посещал публичные лекции великих гуманистов, благодаря которым Флоренция превратилась в интеллектуальный центр Европы. Одним из ярких представителей этой группы был поэт и гуманист Полициано, протеже и близкий друг Лоренцо Великолепного. Полициано считался одним из лучших поэтов последантовской эпохи, а его стихи сочетали высокопарную напыщенность классических образцов с непосредственностью и живостью флорентийского просторечия. Ученые из Флорентийского университета быстро научились подражать этой изящной поэзии. Не подверженный интеллектуальной моде, Макиавелли начал вводить тот же самый флорентийский диалект в прозу, делая ее проще и понятнее, соединяя официальную речь с повседневной. Итальянский язык переживал пору младенчества. Он развился из флорентийского диалекта меньше двух веков назад, придя на смену латыни в качестве литературного языка. Тем не менее он уже породил величайшего из поэтов (Данте), а в лице Макиавелли скоро даст миру великолепного прозаика.

После публичных лекций юные студенты собирались на Пьяцца делла Синьория,

обменивались мнениями, последними новостями и слухами. Вскоре там обратили внимание на спокойного молодого человека с презрительным взглядом. Его язвительные замечания и остроты (особенно в отношении духовенства), а также удивительная интуиция – все это не осталось незамеченным. Именно этого и добивался Макиавелли. Никколо знал, что делает – он создавал себе репутацию. (И, не осознавая того, создавал самого себя.) Несмотря на скромное положение в обществе, он был умнее многих. Ирония служила удобной маской, чтобы скрывать высокомерие и тщеславие. Вскоре Макиавелли стал душой общества. Путь к успеху лежал через популярность. И лишь самые проницательные из его друзей заметили скрывающийся под маской холодный расчет. Как бы то ни было, Макиавелли сумел завоевать их расположение, возбуждая жалость, уважение или любопытство. Холодный расчет был редким явлением среди горячих юных сердец Флоренции эпохи Возрождения.

Но почему именно Флоренция, а не какой-то другой город, стала центром итальянского Возрождения? Не обладая военной или политической мощью, Флоренция добилась влияния, во много раз превосходившего ее провинциальный статус.

Самая очевидная причина – деньги. Флорентийские банкиры, такие как семейства Медичи, Пацци и Строцци, владели новейшей технологией той эпохи. В те времена торговые банки представляли собой революционное средство связи. Их бурное развитие на протяжении XV в. постепенно изменило торговлю и коммуникации по всей Европе. Теперь материальные средства в виде кредита или банковского чека перемещались с одного конца континента на другой, освобождая торговлю от таких оков, как бартерный обмен или наличные деньги. Шелка и пряности, прибывавшие из Китая в Бейрут, могли приобретаться посредством межбанковского перевода, а затем доставляться в Венецию.

Профессия посредника была одной из древнейших, и одно из неизменных правил передачи денег заключалось в том, что часть их обязательно прилипала к рукам, через которые проходила. Тюленьи шкуры и китовый жир, доставляемые из Гренландии в Брюгге, могли пойти на уплату папских податей, а деньги переводились в Ватикан посредством банковского чека. В этом-то и суть. Доходы поступали к папе от приходов, епархий и правителей всего христианского мира, который не знал границ между странами и протянулся от Португалии до Швеции и от Гренландии до Кипра. Только самые крупные банкирские дома с надежными отделениями вдоль торговых путей по всей Европе были способны справиться с переводом денег от такого большого количества источников по запутанным каналам конечному получателю. Естественно, в борьбе за такого выгодного клиента развернулась жестокая конкуренция с использованием всех обычных для банкиров того времени средств – политического крючкотворства, подкупа, двойной бухгалтерии и так далее. В 1414 г. схватку выиграли Медичи – они стали банкирами папы. Подобными средствами семейство Медичи добилось контроля и над якобы демократическим правительством Флорентийской республики. К 1434 г. Козимо Медичи не только стал одним из богатейших людей Европы, но и превратил Флоренцию в личное княжество – республикой город только назывался.

Флоренция расцвела как никогда прежде и приобрела международную известность.

Местная монета, флорин (по названию города), играла ту же роль, какую в наши дни играет доллар. В условиях хаоса европейской монетной системы (во многих странах зачастую имели хождение сразу несколько валют) флорин признавался международным денежным стандартом. И точно так же финансовые операции способствовали распространению флорентийского диалекта по всей Италии. Вскоре материальное богатство породило уверенность в себе, которая помогла отбросить традиционные средневековые представления и избавиться от навязываемых Церковью ограничений. Библейское порицание богатства («…удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царствие Божие» и т. д.) уступало место реалиям эпохи – бухгалтерские книги Медичи начинались с такого откровения: «Во имя Бога и прибыли».

Но величие Флоренции определялось не только деньгами. Все дело в том, как эти деньги тратились. Тесные связи Медичи с Церковью открывали семье доступ к тайнам этой процветающей коммерческой организации (даже у кардиналов имелись банковские счета, предназначенные только для расходов на любовниц). Но, расставшись с иллюзиями относительно Церкви, Медичи сохранили твердую веру. И все же факт остается фактом: в Библии содержится прямой и недвусмысленный запрет на одну из главных функций банка – ростовщичество («…серебра твоего не отдавай ему в рост», «…не налагай на него роста», и т. д. и т. п.).

Старея, Козимо Медичи становился все набожнее. Желая искупить свои грехи (и, возможно, сократить время пребывания в чистилище), он стал жертвовать огромные суммы на украшение церквей, на строительство новых и на создание лучших произведений религиозного искусства. Медичи стали крупнейшими частными покровителями искусства, которых когда-либо знал мир. Живопись, архитектура, литература, образование – все это расцветало благодаря щедрости Медичи.

Новая гуманистическая уверенность в себе и щедрое покровительство сочетались с возрождением (и поощрением) интереса к Древней Греции и Древнему Риму. Наступила эпоха Возрождения. В период Средневековья остатки классической культуры оказались погребенными под наслоениями схоластики, а оригинальные тексты искажались веками христианской «интерпретацией». Однако теперь в Европу начали попадать другие тексты, сохранившиеся на Ближнем Востоке. Их ясность и мудрость стали настоящим откровением. Философия, изящные искусства, архитектура, математика, литература – все изменилось благодаря возрождению древнего знания. Изменился и сам взгляд на мир. Жизнь перестала быть испытанием, подготавливающим к переходу в другой мир, а стала ареной для демонстрации умений и талантов. Юный Макиавелли быстро усвоил это. У него появился шанс. Он будет видеть жизнь такой, как она есть, а не какой должна быть.

Тем временем Флоренция привлекала к себе самых одаренных людей Италии, которая в то время была наиболее развитой в культурном отношении страной Европы. В конце XV в. во Флоренции работали Микеланджело, Рафаэль и Боттичелли. В город приезжали такие великие умы, как Леонардо. Да и сама Флоренция славилась выдающимися людьми: среди друзей Макиавелли был Америго Веспуччи, один из первых исследователей Нового Света (названного его именем). Никколо также дружил с будущим великим итальянским историком Франческо Гвиччардини, с которым они вместе посещали лекции крупнейшего философа эпохи Возрождения, блестящего Пико делла Мирандола, еще одного протеже Лоренцо Великолепного. Пико бросал вызов лучшим умам Европы, вызывая их на публичные диспуты, в двадцать три года был обвинен в ереси самим папой, а умер в возрасте тридцати одного года. Им восхищался не только Макиавелли; Микеланджело называл его «человеком почти божественным». Речи и трактаты Пико на такие темы, как человеческое достоинство, – высшее достижение мысли эпохи Возрождения. В них удачно сочетались христианское богословие, лучшие элементы классической философии и любопытные фрагменты герметического учения (алхимия, магия и некоторые положения каббалы). С другой стороны, его рассуждения зачастую носили строго научный характер. Его критика астрологии (хотя и с точки зрения религии) оказала влияние на жившего в XVII в. астронома Иоганна Кеплера, изучавшего движение планет.

Для философии того времени была характерна пестрая смесь христианского богословия, классических представлений, зачатков научного подхода и средневековой магии. Возрождение воплощало переход от Средневековья к «веку разума» – эпохе Просвещения. Оно принадлежало обеим эпохам, и лучшие умы того времени были связующим звеном между прошлым и будущим. Так, например, мир Шекспира пропитан пьянящей смесью гуманистического индивидуализма и средневековых предрассудков. (Не случайно вплоть до XIX в. во Франции его считали варваром.) А новая наука химия выросла из алхимических методов.

Макиавелли было суждено стать своего рода исключением. Возможно, благодаря самообразованию ему удалось сохранить самостоятельность мышления. Его произведения в большинстве своем свободны (неслыханное дело для тех времен) от иллюзий и предрассудков, хотя его письма указывают, что он разделял, возможно с некоторой долей иронии, астрологические воззрения и распространенные во Флоренции суеверия.

Наивысшего расцвета флорентийское Возрождение достигло при Лоренцо Великолепном, который правил городом с 1478 г. до того года, когда Колумб открыл Америку. Лоренцо Великолепный был внуком Козимо Медичи, и его называли pater patriae. Вне всякого сомнения, он заслужил этот почетный титул. Государственный деятель, покровитель искусств и поэт – достижения в любой из этих сфер позволяли ему занять достойное место в истории Италии. Граждане Флоренции ценили процветание и известность, которые он принес городу, а Лоренцо в свою очередь поддерживал атмосферу великолепия и веселья регулярными карнавалами, пышными процессиями и турнирами. Проницательный Гвиччардини называл Лоренцо «любезным тираном в конституционной республике».

Однако за внешним блеском флорентийского общества скрывалась темная сторона: коварные интриги и разврат. Непременным дополнением к ярким нарядам мужчин, состоявшим из шелковых панталон и бархатных камзолов, были мечи и кинжалы. Оружие было предметом хвастовства (так сказал бы Фрейд), однако служило не только украшением. Неожиданные и жестокие вспышки насилия были повсеместным явлением.

Сам Макиавелли, вне всякого сомнения, стал свидетелем одного из самых жестоких конфликтов того времени, так называемого «заговора Пацци». Это произошло в 1478 г., вскоре после того как семейству Пацци удалось стать банкирами папы. (Лоренцо тратил деньги с таким же размахом, с каким его дед их копил: даже самые преданные его сторонники признавали, что он не создан быть банкиром.) Завладев главным источником денег, Пацци вознамерились подчинить себе Флоренцию.

Семья Пацци разработала план убийства Лоренцо и его младшего брата Джулиано во время пасхального богослужения, а в это время их союзник, архиепископ Пизанский, должен был захватить Палаццо Веккьо, резиденцию

Синьории (выборного совета) и гонфалоньера (официально избранного главы Синьории и милиции – городского ополчения). Члены семей Медичи и Пацци возглавляли пасхальное шествие и вместе вошли в собор. По условному сигналу (вознесение даров) Пацци обнажили кинжалы. Джулиано закололи прямо перед алтарем; один из убийц напал на него с такой яростью, что проткнул кинжалом собственную ногу и уже не участвовал в дальнейших событиях. Лоренцо отчаянно отбивался мечом, пока на помощь ему не пришел Полициано. Вмешательство придворного поэта и друга спасло жизнь Лоренцо, который сумел ускользнуть в ризницу, отделавшись лишь царапиной на шее.

Тем временем неподалеку от церкви, в Палаццо Веккьо, заговорщики пытались осуществить вторую часть своего плана. Архиепископ Пизанский в парадном облачении и в сопровождении сторонников Пацци поднялся на второй этаж в зал совета. Там его встретил гонфалоньер и, заподозрив неладное, позвал стражу. Архиепископа схватили и допросили. Как только гонфалоньер понял, что происходит, он тут же приказал повесить заговорщиков. Архиепископа связали, надели ему на шею петлю и выбросили из окна – прямо в парадном облачении. Вскоре рядом с ним с веревкой на шее болтался один из главных сторонников Пацци. Улюлюкающая толпа смотрела, как двое связанных заговорщиков отчаянно цепляются друг за друга, пытаясь спасти себе жизнь. Издалека доносился рев толпы у собора – люди рвали остальных сторонников Пацци на части, устроив самосуд.

На юного Макиавелли эта сцена произвела неизгладимое впечатление. Он стал свидетелем того, как творится история, свидетелем события, которое никогда не забудут. Произошедшее отличалось быстротой, решительностью и жестокостью. Победа досталась тому, кто оказался более быстрым, решительным и жестоким. (Поступай с другими так, как они поступили бы с тобой, – только первым и без колебаний.) Так Макиавелли начал постигать основы политической науки.

Но в конце концов граждане Флоренции устали от таких роскошных развлечений. Медичи утратили популярность, чему способствовали неудачи во внешних делах. В 1494 г., всего через два года после смерти Лоренцо Великолепного, Медичи лишились власти и были вынуждены бежать из города. Этому предшествовало неслыханное унижение – вступление во Флоренцию французского короля Карла VIII и его победоносной армии. Несмотря на то что оккупация Флоренции Карлом VIII оказалась по большей части символичной и длилась лишь несколько дней, она положила начало новому этапу во флорентийской политике. Войны стали серьезными: город мог потерять независимость и попасть в подчинение иностранным правителям. Стоя среди молчаливой толпы, собравшейся посмотреть на триумфальное шествие Карла VIII, который с высоко поднятым копьем ехал по улицам города, Макиавелли испытывал глубочайший стыд. Он был унижен как флорентиец и как итальянец. Перед его глазами разворачивался еще один наглядный урок, который преподавала политика. (Только объединенная Италия может противостоять могуществу французов.)

После бегства Медичи Флоренция попала под влияние фанатичного священника Савонаролы, который обличал пороки папства (неисчерпаемый источник для проповедей о плотских искушениях). Подобно аятолле Хомейни в наше время, Савонарола стращал грешников адскими муками и проповедовал воздержание. Ушли в прошлое дни веселых праздников и эффектных покушений. Савонарола устраивал так называемые «костры тщеславия». Горожане бросали в огонь принадлежавшие им произведения искусства и нарядную одежду (хотя многие благоразумно сохранили самое дорогое до лучших времен).

Христианская республика Савонаролы просуществовала четыре года (1494–1498). Даже произведения Боттичелли с их магией весны претерпели поистине библейские муки. Затем пришла очередь Савонаролы взойти на костер, и он сам принял мучения – вполне заслуженные. Макиавелли стал свидетелем и этого печального события. Еще одна история, из которой следовало извлечь урок.

В 1498 г. гонфалоньером Флоренции становится умеренный политик Содерини, и Макиавелли впервые выходит из тени. Виллари, самый известный из итальянских биографов Макиавелли, описывает его как человека не очень приятной и довольно необычной наружности. Это был двадцатидевятилетний молодой человек, худощавый, с глазами-бусинками, черными волосами, маленькой головой, орлиным носом и плотно сжатыми губами. Однако «все в нем свидетельствовало о необыкновенной наблюдательности и остром уме, хотя он и не из тех, кто способен влиять на людей». Виллари отмечает «саркастическое выражение лица», «холодную и непостижимую расчетливость», «богатое воображение». Такой человек явно не вызывает теплых чувств. Тем не менее Макиавелли, по всей видимости, удалось произвести впечатление на влиятельных людей города. Еще до падения Савонаролы его кандидатуру предложили на должность секретаря второй канцелярии, своего рода министерства иностранных дел республики. Однако против него выступили члены фракции Савонаролы. Когда главой Флоренции стал Содерини, этот пост все же достался Макиавелли. Вскоре его избрали также секретарем Совета десяти, ведавшего военными делами. В последующие годы эти должности приобрели еще больший вес – видимо, расчетливый, умный и изворотливый Макиавелли чем-то привлекал Содерини.

Макиавелли производил впечатление хитреца, но на самом деле отличался необыкновенной преданностью. Это качество, как и холодный рассудок, было редкой добродетелью в обуреваемом страстями, ненадежном мире итальянской политики.

Вскоре Макиавелли стали отправлять с дипломатическими поручениями к правителям соседних городов-государств. Секретарь второй канцелярии выполнял поручения и вел переговоры, которые считались слишком незначительными для посла, возглавляющего официальную делегацию. Он учился разбираться в запутанных дипломатических интригах, отправляя домой ясные донесения с честными оценками. Избегая обычных для этого поприща ловушек и соблазнов, Макиавелли продемонстрировал свои таланты и завидную ловкость. Это была большая редкость – уклончивый партнер, которому можно доверять. Он действительно хранил верность, но только своим друзьям и своему городу. В остальных случаях внешность полностью отражала его сущность, что лишь усиливало желаемый эффект.

Через два года Макиавелли доверили первую важную миссию при дворе французского короля Карла VIII. Результат этой миссии был чрезвычайно важен для безопасности Флоренции. К концу XV в. разрозненным и постоянно ссорившимся между собой городам-государствам Центральной Италии опасность грозила с двух сторон. На севере им приходилось рассчитывать на милость Франции, которая стремилась отодвинуть свои границы вглубь итальянского полуострова. На юге аналогичные территориальные претензии имело могущественное Неаполитанское королевство, зависимое от испанской короны. Флоренции, чтобы выжить, приходилось балансировать между ними.

В 1500 г. Макиавелли провел пять месяцев во Франции и имел возможность лично наблюдать за политикой большого и сильного европейского государства, объединенного под властью одного правителя. Его миссия завершилась безрезультатно – то есть успешно. (Флоренция, условно говоря, осталась союзником Франции, которая не присоединила к себе город. До поры до времени.)

Макиавелли вернулся во Флоренцию в 1501 г. и женился на Мариетте ди Луиджи Корсини, которая происходила из семьи, стоявшей на той же ступени социальной лестницы, что и семья Макиавелли. (Правда, Корсини сумели накопить кое-какие деньги и дали за дочерью приличное приданое.) Это был брак по расчету – в соответствии с традициями той эпохи. Женитьба рассматривалась как договор, взаимовыгодный союз двух семей. К счастью, Никколо и Мариетта поладили и вскоре стали добрыми друзьями.

Макиавелли искренне полюбил жену, и у них родилось пятеро детей. Насколько мы можем судить по письмам Мариетты, жена отвечала ему взаимностью. Подобные браки по расчету часто становились основой для глубокой дружбы, предполагавшей взаимное уважение, которое обычно сгорает в пламени ожиданий романтической любви. Тем не менее обязательства в этом браке были односторонними – опять же в полном соответствии с традициями того времени. Уезжая на продолжительное время с дипломатической миссией в какой-нибудь чужеземный город, Макиавелли непременно заводил интрижку с незамужней дамой. Судя по письмам к друзьям, он испытывал к этим возлюбленным такую же нежную привязанность, как и они к нему. (В своих ответах друзья подтрунивают над ним по этому поводу.) Никаких писем, свидетельствующих о личной жизни Мариетты, не сохранилось. Но даже подозрения о существовании такого рода писем дорого бы обошлись Мариетте. (Гораздо дороже, чем ее адресату.) Итальянцы снисходительно относились к подобным связям, но лишь в отношении одной из сторон. Такой же циничный взгляд на взаимоотношения характерен и для политической философии Макиавелли. (С правителем не может быть равноправных отношений. Старший партнер устанавливает правила, но волен действовать в своих интересах.)

Флоренция оказалась перед лицом новой угрозы. Сын папы, скандально известный Чезаре Борджиа, использовал укрепленную французскими войсками папскую армию, чтобы отхватить для себя новые владения в центре Италии. Борджиа двинулся на север от Рима, завоевывая такие далекие области, как Римини и Адриатическое побережье, и весь регион был охвачен волнениями.

Содерини, прилагавший огромные усилия, чтобы сохранить владения Флоренции, был избран пожизненным гонфалоньером – беспрецедентное решение для города, который гордился республиканскими традициями. (Даже Медичи правили через избранных гонфалоньеров.)

Макиавелли поручили собрать сведения о восстаниях на флорентийских территориях, а затем направили послом в ставку армии Борджиа (фактически в качестве шпиона). За день до его прибытия Борджиа, нанеся стремительный удар, захватил стратегически важный город Урбино. Блестящая и безжалостная тактика герцога произвела на Макиавелли огромное впечатление.

Один из докладов, отправленных Макиавелли во Флоренцию, назывался «О том, как надлежит поступать с восставшими жителями Вальдикьяны». Уже здесь он дает ясно понять, что больше всего его занимает политическая философия. «Говорят, что история – наставница наших поступков, а более всего поступков князей, что мир всегда населен был людьми, подвластными одним и тем же страстям, что всегда были слуги и повелители, а среди слуг такие, кто служит поневоле и кто служит охотно, кто восстает на господина и терпит за это кару». Вряд ли эти слова можно назвать гениальной догадкой, но отсутствие у автора иллюзий налицо. С самого начала Макиавелли стремился сформулировать, как он полагал, универсальные законы истории. Из этих безупречных кирпичей знания он в итоге построит свою практически неприступную политическую крепость. Но для такой крепости нужен правитель. Примечательно, что даже в этой ранней работе Макиавелли называет папу и Чезаре Борджиа великими людьми и отмечает в них одну общую черту: «…Оба они большие мастера выбирать удобный случай и, как никто, умеют им пользоваться». (Ирония состоит в том, что интуиция Макиавелли в данном случае обострилась от понимания, что у Борджиа во Флоренции есть свои осведомители.)

Макиавелли был еще раз направлен к Борджиа с дипломатической миссией, которая длилась с октября 1502 г. по январь 1503 г. Теперь он стал свидетелем ужасной мести, которую Борджиа обрушил на взбунтовавшихся военачальников своей армии. Это происшествие легло в основу его небольшого эссе «Описание того, как избавился герцог Валентино от Вителлоццо Вителли, Оливеретто Да Фермо, синьора Паоло и герцога Гравина Орсини», в котором описывается то, что Макиавелли видел своими глазами.

Захватив Урбино, Борджиа укрепил свои позиции, причем, по мнению его военачальника Вителли и других командиров, слишком сильно. Опасаясь безжалостного герцога, они отделились от него и заключили союз с врагами. У Борджиа остались лишь жалкие остатки прежней армии. Он тотчас перешел к оборонительной тактике, пытаясь защитить свои завоевания и выиграть время. Воспользовавшись передышкой, Борджиа позаимствовал из папской казны огромную сумму, чтобы собрать новую армию, и предпринял дипломатические маневры, стараясь внести раскол в стан врага и поссорить Вителли и других заговорщиков с союзниками. Вителли вскоре понял, откуда ветер дует, и решил снова перейти на сторону Борджиа. Примирение должно было состояться в маленьком городке

Сенигаллия на Адриатическом побережье. Борджиа распустил свою французскую армию и прибыл в город лишь с небольшим отрядом, чтобы не вызывать подозрений у Вителли и остальных. Вителли и его командиров он «принял любезно», как добрых друзей. Все было устроено так, чтобы отделить заговорщиков от их войска, после чего Борджиа приказал схватить их и бросить в темницу. В ту же ночь их задушили, несмотря на то что «Вителлоццо просил дозволить ему вымолить у папы полное отпущение грехов, а Оливеретто с плачем сваливал на Вителлоццо вину за все козни против герцога».

Этот случай вдохновил Макиавелли. (Впоследствии он вошел в качестве примера в 7-ю главу «Государя» и упоминался в нескольких других работах.) И действительно, по словам Виллари, именно этот инцидент и три месяца, проведенные в обществе Чезаре Борджиа, подтолкнули Макиавелли к мысли, что наука управления государством никак не связана с соображениями морали. То, о чем Макиавелли рассказывал в эссе «Описание того, как избавился герцог Валентино от Вителлоццо Вителли, Оливеретто Да Фермо, синьора Паоло и герцога Гравина Орсини», было реальной политикой.

Как бы то ни было, не следует путать описание этой прагматичной политики с реальностью. Макиавелли был творческой личностью, убежденной в необходимости искусного воплощения своих идей. В действительности Борджиа не распустил свое французское войско, чтобы завоевать доверие Вителли, – армию неожиданно отозвали, оставив герцога практически беззащитным. У него не осталось выбора, кроме как хитростью осуществить свой план. (Флорентийская делегация сопровождала Борджиа в этой роковой поездке, и Макиавелли в своем докладе пишет, что уход французов вызвал при дворе герцога настоящий переполох. Таким же преувеличением был плач обреченных жертв и перекладывание вины друг на друга. В первоначальном докладе об этом нет ни слова. Макиавелли хотел возвысить личность Борджиа, придать ему глубины, чтобы его действия не выглядели как простой обман вследствие охватившей герцога паники.)

Эссе и описания Макиавелли ставят целью передать его политическую философию, которая только начинала формироваться. Многие из этих работ тесно связаны с идеей «универсальных законов истории». Однако его произведения по-прежнему изобилуют историческими примерами и яркими описаниями событий, от современных, свидетелями которых был он сам, до известных со времен Древнего Рима. Факты у него не просто подкрепляют теорию, а претворяют ее в жизнь. Политическая философия Макиавелли сама по себе обладает силой и убедительностью. Но какова суть этой теории?

До сих пор Макиавелли всего лишь намекал, какой она будет (некая наука, свободная от морали, как предполагает Виллари). Однако в его подсознании, похоже, эта теория уже начинала складываться. Пока она оставалась несформулированной, а методология представляла собой лишь крепнущую позицию, невысказанное убеждение. Макиавелли учился понимать свою философию, анализируя ее воплощения. В ту пору философией Макиавелли был Чезаре Борджиа.

Подобно многим интеллектуалам, жившим до и после него, Макиавелли был очарован человеком действия, не ведавшим жалости. Чезаре Борджиа – типичное чудовище, вызывающее невольное восхищение своим совершенством. В наше время – эпоху испуганных фюреров и геноцида угрюмых крестьян – подобные типы вышли из моды. Борджиа никак не назовешь заурядным «душегубом».

Семья Борджиа имела испанские корни. Один известный историк XIX в., изучавший эпоху Возрождения, именно этим объяснял их склонность к жестокости и безудержному разврату (он писал это в период, когда бурное развитие науки сочеталось с расизмом). В 1492 г. отец Чезаре Борджиа стал папой Александром VI, попросту купив себе титул. Возможно, это был первый, но уж точно не последний подобный случай. Темперамент нового папы не позволял соблюдать обет безбрачия, обязательный для его сана. Среди его многочисленных детей выделялись Чезаре, Джованни (любимый сын папы) и их сестра Лукреция, легендарная пленница и участница оргий в Ватикане. (Отцом незаконнорожденного сына Лукреции был либо ее отец, Александр VI, либо Чезаре – они сами не знали, кто именно.) Чезаре стал любимцем отца простым и эффективным способом – убив человека, которому это место принадлежало до него, своего брата Джованни. В результате он стал и главнокомандующим папской армией. Эту должность тоже занимал брат. Таким образом ему удалось развернуть военную кампанию, чтобы захватить в личное владение земли в Центральной Италии. И это было только начало.

Человек, за которым Макиавелли имел возможность наблюдать вблизи, казался гротеском, но гротеском опасным. «Красивейший мужчина Италии» умел очаровывать, обладал неукротимой энергией, мог воодушевлять своих подданных блестящей риторикой и пышностью речей, был гениальным военным тактиком и искуснейшим политиком. Однако этот ренессансный «князь света» одновременно был князем маниакально-депрессивной тьмы – скрытный, коварный, склонный к насилию и подверженный безудержным вспышкам гнева, временами впадавший в отчаяние, когда никто не осмеливался войти в его комнату, куда не проникал свет.

Макиавелли считал, что такой человек способен на все. Ничто не может его остановить, пока он не ослаб или не свернул с избранного пути, пока следовал науке добиваться успеха, не обращая внимания на жалость или мораль… Да, в его вдохновенном безумии была своя логика. И Борджиа знал, как ею пользоваться.

В 1503 г. умер Александр VI, а сменивший его папа был заклятым врагом семьи Борджиа. Чезаре Борджиа арестовали, бросили в темницу и выпустили только после того, как он отказался от всех своих завоеваний. Борджиа укрылся в Неаполе, но там его схватили, заковали в цепи и отвезли на корабле в Испанию, где он сбежал из превращенного в тюрьму замка в далекую Францию. Макиавелли наблюдал за низвержением с пьедестала статуи своего героя: гигант, возвышавшийся над людьми и презиравший мораль, превратился в обычного беглеца. Макиавелли был неприятно поражен и в то же время заинтригован. Очарованный школяр уступил место интеллектуалу, способному анализировать. Он объявил своего бывшего героя «человеком без сострадания, восставшим против Христа… заслуживающим самого ужасного конца». Другое дело – его методы. Это наука, причем абсолютно новая наука – политическая.

Тем временем итальянская политика по-прежнему представляла собой калейдоскоп союзов и предательств. Опасность для Флорентийской республики сохранялась, по крайней мере со стороны Медичи, которые начали собирать силы, чтобы вернуться в город в качестве хозяев. Несмотря на то что Макиавелли был секретарем военного Совета десяти, опыта ведения войны у него не было. (Флорентийцы давно приняли мудрое решение: вопросы войны и мира нельзя доверять военным.) Макиавелли дерзнул испробовать на практике одну из идей Борджиа. Он решил, что Флоренция должна сформировать милицию – собственное ополчение из граждан города, а также территорий, находящихся под властью республики. Борджиа уже пытался претворить эту идею в жизнь в Урбино, однако инициативу Макиавелли посчитали слишком экстравагантной и сомнительной. Давняя итальянская традиция использования наемников в междоусобных войнах стала рушиться с появлением регулярных армий, французской и испанской, которые сражались за свою страну. Наемники привыкли воевать друг с другом; сегодняшний защитник Милана в следующем году мог объединиться с противником для нападения на Флоренцию. Поэтому не имело смысла лишаться работы, нанося друг другу увечья или устраивая резню.

Все это Макиавелли видел лично в 1499 г., когда его отправили с поручением к флорентийским войскам, осаждавшим Пизу. Командир наемников просто отказался идти на приступ города, сославшись на то, что это опасно.

План Макиавелли по формированию милиции получил поддержку городских властей, и началась кампания по набору рекрутов. Новую армию обучали, и для управления милицией был образован новый совет, что свидетельствовало о признании ее важной роли. При поддержке Содерини Макиавелли был избран секретарем этого нового совета.

Теперь Макиавелли и Содерини работали рука об руку, чтобы обеспечить безопасность Флоренции. Но обстоятельства были против них. Пиза вновь восстала, отрезав Флоренцию от низовий реки Арно и моря. Новая милиция из местных жителей и пришлых бездельников еще не превратилась в боеспособную армию, которая могла взять город. Что же делать?

Макиавелли обратился к своему главному военному инженеру, белобородому мудрецу, который недавно перешел из армии Борджиа на службу Флоренции. (Выполняя порученную ему миссию, Макиавелли подружился с этим интересным человеком и провел несколько приятнейших вечеров за разговорами и кьянти, пока их хозяин строил свои коварные планы.) Военный инженер выдвинул неожиданную идею, необыкновенная оригинальность которой поразила воображение Макиавелли.

План состоял в том, чтобы изменить русло реки Арно, отвести ее в озеро, а затем ускоренными темпами прорыть канал к морскому побережью у Ливорно. Пиза мгновенно лишится воды, выхода к морю и власти над Флоренцией. Проект мог быть реализован силами всего двух тысяч человек за пятнадцать дней, «если у них будет достаточный стимул для усердной работы».

Макиавелли, а вслед за ним и Содерини были очарованы этим планом приглашенного мудреца по имени Леонардо да Винчи. Начались работы по осуществлению проекта, которые продолжались два месяца. Но тут вмешались доводы разума. Правящий совет Флоренции признал план «не более чем фантазией» и постановил прекратить работы.

В этом эпизоде проявилось еще одно свойство характера Макиавелли, которое сыграет важную роль в его политической философии. Расчетливый и наблюдательный интеллектуал, он не только восхищался выдающимися личностями (такими как Борджиа) – его неудержимо влекла к себе отвага самого действия. Он считал, что людей сковывают соображения морали и осторожность. Так ничего не добьешься. Для успеха необходима дерзость воображения, способность увидеть и осуществить грандиозный план. Увы, эта теория имела свои недостатки. Сгоряча можно упустить один жизненно важный элемент – вопрос реализуемости.

Что касается практической стороны проекта, то он окончился фарсом. (Сотни землекопов ковырялись в заполненном водой рве, а приезжий мудрец задумчиво поглаживал бороду.) Однако теория – в данном случае политическая теория Макиавелли – нисколько не пострадала. Теория всегда может оставаться вдохновляющим проектом. Именно в этом состоит необыкновенная привлекательность аморальной политической науки Макиавелли: неудачу нетрудно свалить на исполнителя. Его провал объясняется неправильным применением теории. Сама же теория остается неизменной. Другой вопрос – можно ли ее вообще правильно применить на практике. Однако осуществимость теории просто не обсуждается. (Это объясняет как недостатки, так и необыкновенную популярность многих политических теорий в истории человечества – от утилитаризма до марксизма. Их практические неудачи всегда можно свалить на неумелое или неправильное применение.)

Содерини благоразумно решил отправить Макиавелли из города с очередным поручением, на этот раз надолго. К тому времени на неспокойной сцене итальянской политики появился еще один сильный игрок. В конце 1507 г. император Священной Римской империи Максимилиан I собрался двинуть свою немецкую армию на север Италии. Там у него был могущественный союзник – соперничавший с Флоренцией Милан.

Макиавелли отправили по ту сторону Альп, ко двору Максимилиана. (Содерини больше не доверял флорентийскому послу при дворе императора.) Путешествие продолжалось шесть месяцев. В результате был написал доклад, продемонстрировавший глубокое понимание Макиавелли политических процессов. В своем «Описании событий, происходящих в Германии» Макиавелли характеризует немцев как серьезных, расчетливых людей, отличающихся также примитивностью и физической силой. Это сравнение было в пользу итальянцев. (Дипломатические депеши и по сей день в силу необходимости пишутся в таком же неполиткорректном и расистском тоне, только сегодня принимаются меры, чтобы их не публиковали в качестве литературных трудов.) Макиавелли с восхищением повествует о немецких городах-государствах, плативших небольшое жалованье и тем самым обеспечивавших превышение доходов над расходами. Это позволяло им содержать собственную хорошо вооруженную и подготовленную милицию, которую в минуты опасности можно было призвать на защиту государства. Он восторженно отзывается о силе Германии, изобилующей людьми, богатствами и оружием, но в то же время проницательно отмечает, что эта сила в большей степени определяется городами-государствами, чем правителями. Макиавелли также указывает на связанные с этим слабости. Города-государства были достаточно сильны, чтобы защитить себя, но практически не оказывали поддержки своему императору. Если император в своих честолюбивых стремлениях затевал поход в чужие земли, то прибытие войск городов-государств редко бывало скоординированным. «Города-государства понимают, что любые завоевания в других странах, таких как Италия, принесут пользу князю [императору], но не им самим».

Вернувшись из Германии, Макиавелли наконец получил возможность осуществить на практике свою идею о милиции. Несмотря на то что его знания в военном деле оставались чисто теоретическими (почерпнутыми из книг, из наблюдений за Борджиа и консультаций со знаменитым мудрецом, военным инженером, и т. д.), он оказался успешным гражданским руководителем отрядов милиции. Макиавелли сыграл главную роль в успешной осаде Пизы в 1509 г.

Тем временем над Италией продолжали сгущаться тучи. В 1511 г. Макиавелли отправили посланником ко французскому двору, который теперь находился в угрожающей близости, в Милане. Там он сделал все, что было в его силах, чтобы уговорить французов не начинать большую войну. В нее неизбежно были бы втянуты Священная лига (Максимилиан и папа), Испания, Франция, Милан, Венеция и, разумеется, Флоренция. Но французы не желали его слушать. «Они ничего не смыслят в управлении государством», – во всеуслышание жаловался Макиавелли. Однако очередной урок был им усвоен: тот, на чьей стороне сила, не нуждается в переговорах.

События развивались стремительно. Папа выступил против Флоренции, заявив, что желал бы возвращения Медичи в качестве правителей города. Войско Священной лиги перешло в наступление и окружило Флоренцию. Городская милиция отказалась сражаться с опытными испанскими солдатами, а жители города взбунтовались, поддерживая Медичи. Содерини был вынужден бежать, и Джулиано Медичи, брат папы, вошел в город.

Для Макиавелли все было кончено. Он был лишен должности (за поддержку Содерини) и гражданства (акт публичного унижения), наказан штрафом в тысячу золотых флоринов (что практически означало банкротство), изгнан из города и отправлен в ссылку в его маленькое поместье в одиннадцати километрах южнее городских стен. Ему всего сорок три года, а жизнь уже разрушена.

Но худшее было еще впереди. Четыре месяца спустя, в феврале 1513 г., во Флоренции раскрыли заговор с целью убийства Джулиано Медичи. У одного из заговорщиков нашли список из двадцати известных горожан, на которых можно было бы опереться после успешного осуществления плана. В списке фигурировала фамилия Макиавелли, и городские власти распорядились его арестовать.

Узнав об этом, Макиавелли немедленно явился к властям и заявил о своей невиновности. Его поместили в Барджелло, печально известную городскую тюрьму. Сидя в камере, он слышал молитвы священников, под звуки которых стенающие заговорщики шли на казнь. Дрожа всем телом, покрытый холодным потом, Макиавелли ждал, когда придут за ним. Но сначала его пытали на дыбе. Запястья жертвы связывали за спиной и привязывали к веревке, перекинутой через колоду. Затем несчастного поднимали над землей, так что вес тела приходился на вздернутые и связанные за спиной руки. Затем веревку резко отпускали, и человек падал почти до самой земли. Боль была невыносимой, к тому же нередко это приводило к вывиху плечевых суставов.

Макиавелли пытали четыре раза – это считалось обычным делом, необходимой частью системы наказания. Не очень молодой и не обладавший богатырским сложением Макиавелли тем не менее держался достойно и впоследствии с гордостью говорил, что стойко перенес пытки и уважает себя за это. Однако перенесенные мучения никак не повлияли на его образ мыслей. В своей политической теории он отводил важную роль пыткам. «Государь должен внушать страх», «страх же заключается в боязни наказания».

Боль и страх перед ней – вот что лежит в основе моральных оснований, законов и даже мирных договоров. Макиавелли знал, о чем говорит, – ему был знаком подобный страх. Он испытал на себе, что такое действие в его крайнем проявлении.

Макиавелли провел в Барджелло два месяца, после чего вернулся в свое поместье. Там он жил в ветхом доме среди прекрасных тосканских холмов, ухаживал за оливами и виноградом, пас небольшое стадо овец и коз. А после долгого и трудного дня, когда солнце садилось за горизонт, отправлялся в ближайшую таверну, чтобы выпить вина, поболтать с местным мясником или мельником, поиграть в карты. Однако такая жизнь была ему ненавистна. Он жаждал вернуться в высшее общество, в государственные комитеты, быть при королевских дворах, в средоточии власти и интриг. Прежде он был влиятельным человеком, а теперь стал никем.

Но как завоевать доверие Медичи? Как доказать, что он всегда действовал исключительно в интересах Флоренции, а не в интересах какой-либо политической фракции или во вред Медичи? Макиавелли был патриотом и не стремился к личной выгоде. Он сочинял жалобные письма, льстивые стихи, вежливые и бесстрастные советы относительно текущего положения дел. Все они оставались без ответа – вероятно, Макиавелли особенно и не надеялся, но это нисколько не смягчало горького разочарования.

Тем не менее у Макиавелли оставался один козырь. Он был человеком, искушенным в международных делах: возглавлял дипломатические миссии в разных городах Италии, во Франции и в Германии, его принимали папа, короли и императоры. От его искусства зависела судьба Флоренции. Он знал, что такое политика. Теперь пришло время упорядочить свои знания, привести их в систему. Пришло время открыть науку, которая, по его убеждению, лежала в основе повседневной политики. Макиавелли изложит неизменные законы этой науки в книге. А когда книга попадет в руки подходящего человека, ее могущественный читатель непременно поймет, как выгодно будет ему пригласить автора к себе на службу.

Каждый вечер Макиавелли возвращался из таверны в темноте и тишине под скрип своих стоптанных кожаных башмаков. Над черным силуэтом его дома в конце дороги в ночном небе блестели звезды. Вот что он сам писал в одном из писем: «С наступлением вечера я возвращаюсь домой и иду в свою рабочую комнату. У двери я сбрасываю крестьянское платье, все в грязи и слякоти, облачаюсь в царственную придворную одежду и, переодетый достойным образом, иду к античным дворам людей древности. Там, любезно ими принятый, я насыщаюсь пищей, единственно пригодной мне и для которой я рожден. Там я не стесняюсь разговаривать с ними и спрашивать о смысле их деяний, и они, по свойственной им человечности, отвечают мне. И на протяжении четырех часов я не чувствую никакой тоски, забываю все тревоги, не боюсь бедности, меня не пугает смерть, и я весь переношусь к ним».

В порыве вдохновения Макиавелли написал «Государя» за весну, лето и осень 1513 г. Все приобретенные им знания – из книг и на службе Флорентийской республики – были объединены в простую, но необыкновенно практичную философию. Горечь и отчаяние наконец избавили Макиавелли от всех иллюзий, и он впервые увидел безжалостную истину, лежащую в основе всей политической жизни. Его взгляд был ясным и бескомпромиссным: мир таков, каков он есть, и всегда был таким.

Книга «Государь» обращена к правителю и содержит советы, как наиболее эффективным способом сохранить власть. Эта эффективность и есть политическая наука Макиавелли. Сам Макиавелли прекрасно понимал, что в подобной науке нет места ни этике, ни состраданию. Она либо работает, либо не работает. Теперь он описывал механизм.

Макиавелли начинает с анализа разных типов государства и соответствующих им «способов управления». Он также советует, как правителю завоевать государство и как удержать власть над ним. Например, когда государь присоединяет владения в землях, где говорят на другом языке, он должен перенести туда свою столицу. Именно так Османская империя удержала под своей властью византийскую Грецию. Еще один способ – основать колонии, связующие новые земли с государством завоевателя. Так римляне укреплялись в различных провинциях своей империи.

Далее Макиавелли переходит к сравнению «способов управления». В качестве примера он берет Турцию и Францию той эпохи. Турецкой империей правит единоличный властелин, а все остальные являются его слугами. «Все царство разделено на санджаки, куда султан назначает управляющих и заменяет их, когда и как он того пожелает. Французский же король исстари окружен множеством господ, которые пользуются властью над своими подданными и их любовью; у них есть свои привилегии, на которые королю посягать небезопасно». Если сравнить эти два государства, то можно прийти к следующему выводу: Османскую империю трудно завоевать, но при завоевании легко удержать. И наоборот, французское королевство завоевать проще, но удержать завоеванное сложнее.

В главе под названием «О тех, кто добился власти злодеяниями» Макиавелли без колебаний советует прибегать к жестокости и объясняет, как это следует делать. «Жестокость применена хорошо в тех случаях – если позволительно дурное называть хорошим, – когда ее проявляют сразу и по соображениям безопасности». Обратите внимание на оговорку: Макиавелли придерживается определенных нравственных норм, хотя его совет абсолютно аморален. Это любопытное противоречие сохранить не проще, чем англичанам удержать французские земли, которые они часто завоевывали. Однако следует подчеркнуть одно обстоятельство, свидетельствующее в пользу Макиавелли, – очевидное, но часто незамечаемое (особенно заблуждающимися руководителями, которые пытаются найти в «Государе» советы, как преуспеть в бизнесе). Книга Макиавелли – рекомендации властителю по управлению государством. Это не руководство по соблюдению норм морали. Книга предназначена для узкого круга лиц и применима в определенных обстоятельствах. Нет нужды говорить, что на протяжении всех прошедших лет ее воспринимали иначе. Возможно, честолюбивые руководители, молодые офицеры и политики неверно поняли послание Макиавелли, но зато хорошо усвоили выводы из него (которые автор в гневе и отчаянии мог упустить). Макиавелли описывает качества руководителя. Да, качества настоящего руководителя могут быть именно такими, как указывает Макиавелли. Другой вопрос, применимы ли они на иных уровнях и в иных обстоятельствах. Неужели современные последователи Макиавелли хотят управлять структурой, похожей на город-государство эпохи Возрождения? Бертран Рассел был абсолютно прав, когда назвал «Государя» «руководством для гангстеров». И действительно, семьи мафии напоминают города-государства эпохи Возрождения – такими же примитивными политическими методами, но, увы, не высокой культурой или утонченным вкусом.

Вернемся, однако, к теоретическому кровопролитию. Макиавелли далее советует: «…Тот, кто овладевает государством, должен предусмотреть все обиды, чтобы покончить с ними разом, а не возобновлять изо дня в день; тогда люди понемногу успокоятся, и государь сможет, делая им добро, постепенно завоевать их расположение».

Возможно, этот совет рационален, однако истиной на все времена его никак не назовешь. Только во второй половине книги Макиавелли раскрывает свои истинные взгляды. Здесь он описывает достоинства, которыми должен обладать правитель, а также недостатки, которые ему следует преодолеть, чтобы сохранить власть. Именно в этом состоит главная задача государя: mantenere lo stato, причем как можно дольше.

Новый правитель должен позаботиться, чтобы его власть казалась прочной и постоянной. «Людей следует либо ласкать, либо изничтожать, ибо за малое зло человек может отомстить, а за большое – не может». Естественно, возникает вопрос: «Что лучше: чтобы государя любили или чтобы его боялись?» Поначалу Макиавелли отвечает уклончиво, но в конечном счете его выбор однозначен: «Тут возникает спорный вопрос: что предпочтительнее – быть любимым или внушать страх? Ответ таков, что желательно и то и другое, но, поскольку трудно соединять в себе оба этих свойства, гораздо надежнее внушать страх, чем любовь, если уж приходится выбирать одно из них». Его взгляд на человеческую природу в высшей степени прагматичен: «…Бóльшая часть людей довольна жизнью, пока не задеты их честь или имущество».

Макиавелли настаивает, что политический философ не должен описывать воображаемые государства или утопии – к такому приему ранее прибегали другие авторы для изложения своих идей. Данный жанр имеет богатую историю начиная с «Государства» Платона, хотя пересказ этого труда появился лишь в 1513 г., через три года после того, как Макиавелли закончил «Государя». Именно в это время Томас Мор придумал термин «утопия», что в переводе с греческого означает «несуществующее место». Жанр, избранный Макиавелли, – сборник советов правителю – тоже был популярен в эпоху Возрождения, особенно у кабинетных политиков, ищущих работу. Но Макиавелли отличался от них. Обстоятельства, которые он описывает в «Государе», вовсе не утопия, и его советы – не восторженные измышления литературного конъюнктурщика. Макиавелли настаивал, что речь должна идти о реальности – как люди себя ведут в действительности, а не как они должны себя вести.

К сожалению, реальностью для Макиавелли была политика городов-государств в один из самых беспокойных и аморальных периодов итальянской истории. Этим объясняется неослабный пессимизм и нигилизм его теории. Но какая нам разница, кто служит воплощением идеи политической реальности: Чезаре Борджиа, мэр города Айдахо Фолс или «говорильня» ООН? Макиавелли ведет речь об экстремальной ситуации. Ее можно рассматривать либо в качестве руководства к действию, либо как основу, на которой зиждется любая политика. Как относиться к книге «Государь»: как к притче или как к политическому подсознанию, скрывающемуся за рукопожатиями и вдохновенными речами?

Ответ на этот вопрос зависит от самого государя. Макиавелли считал, что поведение правителя зависит от его личных качеств. Так мы приходим к ключевому понятию добродетели, или доблести (virtù). Значение этого термина у Макиавелли отличается от привычного – эстетического или религиозного. Его доблесть (та, которую он приветствует у государя) не имеет ничего общего с христианской идеей добра. Она никак не связана с верой, надеждой или милосердием. И не имеет отношения к классическим добродетелям – справедливости, силе духа, умеренности, рассудительности и сдержанности. Макиавелли обращается к корням слова virtù: vir (мужчина) и vis (сила), в значении мужественности. Virtù понимается как могущество, власть – нечто близкое к ницшеанскому понятию «воли к власти». Такая доблесть выражает динамизм и силу, а также отвагу, которая требуется для того, чтобы воспользоваться благоприятным случаем и действовать решительно, без колебаний.

Здесь Макиавелли вновь отмечает, что разные обстоятельства требуют от государя по-разному применять свою силу. Чем труднее удерживать власть, тем больше virtù требуется от правителя.

По возможности новому государю не следует ничего менять. Вмешательство в традиционные институты должно быть минимальным: нужно поощрять древние традиции и позволить людям говорить на родном языке. Чем выше степень разрушения, тем выше вероятность, что разрушение будет продолжаться. Люди могут прийти к выводу, что если разрушение принесло им одного нового государя, то может принести и другого.

Но бывают и особые случаи, когда правителю, чтобы удержать власть, требуется полностью разрушить завоеванное им государство. Лучше дымящиеся руины и горстка запуганных выживших, чем вообще лишиться государства – таково мнение Макиавелли. Это очень важный момент: для удержания власти благополучие государства имеет второстепенное значение; для государя важнее не потерять власть. Разумеется, этот ограниченный эгоизм инфантилен. К сожалению, такого рода незрелость встречается весьма часто. Многие правители все так же решают свои детские проблемы. Гитлер, Сталин, Саддам Хусейн – примеры подобного своеволия можно каждый день наблюдать в детском саду.

Возможность того, что государь ведет мирную жизнь и не хватает все, что только может, даже не рассматривается. (Почему? Просто потому, что такое поведение было невозможно для итальянских городов-государств эпохи Возрождения. В данном случае Макиавелли снова проявляет себя реалистом в терминах своего времени.) Естественно, по мнению Макиавелли, завоевание государства путем его разрушения потребует гораздо большей virtù, хотя подобные подсчеты приводят к странному выводу. Наиболее добродетельный государь правит разоренной землей с разрушенными городами. (В таком случае самый добродетельный правитель – Чингисхан.)

Доблесть Макиавелли связана с двумя другими ключевыми понятиями, без которых государю не добиться успеха. Это fortuna и occasione.

Макиавелли полагает, что человек лишь наполовину властен над своей жизнью, а вторая половина определяется судьбой. Здесь, как и во всем остальном, Макиавелли стремится быть реалистом. Философы (и политики, и теоретики) придерживаются опасной тенденции – игнорировать роль судьбы. Но чем больше изучаешь историю, тем сильнее убеждаешься, что главную роль в ней играет случай. (Как выразился Паскаль, «Нос Клеопатры: будь он чуть покороче, весь облик земли был бы сегодня иным».) Достаточно изучить биографии Гитлера, Наполеона или Сталина, чтобы понять, как часто им помогала судьба. Именно к такому выводу и приходит Макиавелли. Occasione предоставляется fortuna. И государь должен увидеть эту возможность, предложенную судьбой, и не упустить своего шанса. Одновременно он должен приложить максимум усилий, чтобы лишить противника возможности нанести ему удар. Фортуну следует использовать с максимальной выгодой.

Стоическая покорность – последнее, что нужно правителю. Это еще один пример философской добродетели, которая пагубна для государя. И действительно, Макиавелли прямо указывает, что, «если как следует все рассмотреть, найдется нечто, что покажется добродетелью, но ведет к гибели, и нечто, что покажется пороком, но, следуя ему, можно достичь безопасности и благополучия». Правление – это не вопрос добра и зла, а непрерывная борьба между могущественной virtù и капризами фортуны. В традиции итальянского мышления (и самого итальянского языка) Макиавелли понимает добродетель как типично мужское качество, тогда как судьба представляется ему женщиной: «Натиск лучше, чем осторожность, ибо фортуна – женщина, и кто хочет с ней сладить, должен колотить ее и пинать». Чувства современных людей могут быть задеты таким доисторическим подходом, но этот типичный для комиксов стереотип не должен заслонять смысл высказывания Макиавелли. Позитивизм не ограничивается определенным полом. (А жесткая реальность власти в лучшем случае ограничивается пустыми словами о политкорректности.)

Судьба благоволит смелым. Однако «сохраняют благополучие те, чей образ действий отвечает особенностям времени». Это означает, что государь должен быть готов изменить свою политику в соответствии с обстоятельствами. Нежелание отступать от принципов ведет к краху. Правитель должен полагаться только на себя, на свою силу и добродетель, а не на друзей. «…Государю всегда следует спрашивать совета, но когда этого хочет он, а не другой». Макиавелли делает вывод: «Многие полагают, что кое-кто из государей, слывущих мудрыми, славой своей обязаны не себе самим, а добрым советам своих приближенных, но мнение это ошибочно. Ибо правило, не знающее исключений, гласит: государю, который сам не обладает мудростью, бесполезно давать благие советы, если только такой государь случайно не доверится мудрому советнику, который будет принимать за него все решения. Но хотя подобное положение и возможно, ему скоро пришел бы конец, ибо советник сам сделался бы государем».

Макиавелли не отступает от своего пессимистического взгляда на природу человека: «…о людях в целом можно сказать, что они неблагодарны и непостоянны, склонны к лицемерию и обману, что их отпугивает опасность и влечет нажива: пока ты делаешь добро, они твои всей душой, обещают ничего для тебя не щадить: ни крови, ни жизни, ни детей, ни имущества, но, когда у тебя явится в них нужда, они тотчас от тебя отвернутся». Макиавелли даже предлагает этому психологическое объяснение: «…так как желания человеческие ненасытны и так как природа наделила человека способностью все мочь и ко всему стремиться, а фортуна позволяет ему достигать лишь немногого, то следствием сего оказывается постоянная духовная неудовлетворенность и пресыщенность людей тем, чем они владеют».

Философы прошлого, от Платона до св. Августина, тоже приходили к неутешительным выводам относительно человеческой натуры. Но их пессимизм смягчался возможностью искупления грехов (посредством идеализма или христианства). Наблюдая за поведением папы и Церкви, Макиавелли отбросил подобные сантименты.

Государь никогда не должен терять бдительности, поскольку, как выразился Макиавелли, «все вооруженные пророки победили, а все безоружные погибли». Этот совет одновременно и метафора (то есть государь также должен быть вооружен разумом), и намек на судьбу Савонаролы. Отношение Макиавелли к Савонароле явно неоднозначное. Циник и иконоборец, он не одобрял пуританский теократический режим, установленный Савонаролой, но в то же время полагал, что о такого рода людях надлежит говорить с почтением. Савонаролу он считал духовным человеком, а не политиком. Несмотря на нигилизм политической философии Макиавелли, его вера в христианского Бога оставалась непоколебимой. Взгляды Макиавелли полностью совпадают с известным изречением Христа: «Кесарю кесарево, а Богу богово». (По-итальянски «кесарь» – «Чезаре»). Управление государством – дело кесаря.

Макиавелли и его политическая философия кажутся абсолютно безнравственными. Но вот что говорил человек, которого называют современным Макиавелли: «На протяжении веков Макиавелли считали воплощением цинизма. Однако сам он не считал себя лишенным моральных принципов. Он описывал мир таким, каким он его видел, а не таким, каким ему хотелось бы его видеть. В самом деле, он был убежден, что только сильный духом правитель может твердо соблюдать намеченный курс в условиях постоянных заговоров, от которых, к сожалению, зависит его жизнь». Если не принимать во внимание очевидный элемент самооправдания, Генри Киссинджер прав. Макиавелли не высказывал этой мысли прямо, но именно она лежит в основе его философии. К несчастью, мы склонны не замечать подобных допущений, если они не выражены явно.

Рассуждая о хитрости, Макиавелли прибегает к метафоре и советует правителю брать пример с животных. «Итак, из всех зверей пусть государь уподобится двум: льву и лисе. Лев боится капканов, а лиса – волков, следовательно, надо быть подобным лисе, чтобы уметь обойти капканы, и льву, чтобы отпугнуть волков».

Обладая львиной силой, правитель отразит все угрозы, как внутренние, так и внешние. А для того чтобы в наилучшем свете предстать перед собственным народом и внешним миром, он должен быть хитрым как лиса. «Дела, неугодные подданным, государи должны возлагать на других, а угодные – исполнять сами». Если это поможет поддержать его репутацию, государь должен казаться добрым, человечным и даже милосердным. Но страх перед ним должен незримо присутствовать всегда. Пышность и торжественность, поддерживающие дистанцию между правителем и подданными, помогут сохранить ореол благородства и добродетели. Приближенных государя, конечно, эта видимость не обманет, но они поймут тщетность попыток свергнуть того, кого так любит народ.

Однако в другом месте Макиавелли напоминает: «Кто полагается на народ, строит на песке». Непоследовательность? Однако мы уже видели, что непоследовательность признается Макиавелли одной из спасительных добродетелей государя. Другой вопрос, является ли это качество добродетелью для философа. Макиавелли заботила эффективность его советов, а не логичность или этичность его философии.

Далее мы вновь сталкиваемся с неявным допущением Макиавелли. В данном случае оно озадачивает еще больше. В «Государе» Макиавелли присутствует скрытая повестка дня, которая в конечном счете во всем своем блеске раскрывается в последней главе под названием «Воззвание к овладению Италией и освобождению ее из рук варваров». (Под варварами следует понимать иностранцев. Похоже, Макиавелли снова отдал предпочтение политическому реализму, а не корректности.) Но где же тут непоследовательность? В своей патриотической тираде Макиавелли убеждает государя сбросить иноземное ярмо и объединить Италию «с почетом для себя и на благо всех жителей» (то есть того самого народа, который сравнивают с песком). Тут же Макиавелли с восторгом вспоминает Древний Рим («доблесть духа итальянцев») и Чезаре Борджиа («…некто избран Богом для ее спасения, потом, однако, судьба отвергла его в самую решающую минуту»). О самом правителе он отзывается так: «Трудно выразить, с какой любовью был бы он встречен жителями тех областей, которые пострадали от нахлынувших захватчиков…» Это тот самый государь, которого научили, как завоевывать любовь народа. Недаром Муссолини лично написал предисловие к «Государю».

Патриотизм Макиавелли понятен, даже если его циничные манипуляции кажутся непростительными. Италия не объединялась под властью итальянского правителя более тысячи лет, со времен распада Римской империи. (И объединится вновь только через триста с лишним лет, после прихода Гарибальди.)

И вот пришла пора распределить роли в этом грандиозном спектакле. Кому достанется главная роль? Кто будет государем? Макиавелли посвятил свою книгу герцогу Джулиано Медичи, правителю Флоренции. Джулиано – именно тот человек, который спасет Италию. К сожалению, еще до того как Макиавелли закончил «Государя», Джулиано передал власть над Флоренцией своему двоюродному брату Лоренцо Медичи. Но это не имело значения. Не важно, кто именно станет во главе доблестных обманутых итальянцев в борьбе против «варварских обид и жестокостей». Главное – кто будет его политическим советником. По мнению Макиавелли, на эту роль годился только один человек. За книгу Макиавелли взялся в первую очередь для того, чтобы вернуть благосклонность правителя Флоренции. (Тот факт, что Макиавелли руководствовался несколькими мотивами, не обязательно умаляет значение одного из них, за исключением бескорыстия, единственной категории, отсутствующей в «Государе».)

Поэтому Макиавелли просто переписал посвящение своей книги и внес соответствующие изменения в текст. Теперь «спасителем Италии» был назван «il magnifico Lorenzo» (не путать с Лоренцо Великолепным, который умер более двадцати лет назад). Преодолев эти мелкие трудности с распределением ролей, Макиавелли благополучно закончил «Государя».

Теперь он столкнулся с не менее сложной задачей – как доставить книгу человеку, которому она посвящена. Макиавелли впал в немилость, и при дворе Медичи у него было много врагов. Добиться личной аудиенции у Лоренцо оказалось невозможным. Макиавелли прекрасно понимал, что, если его труд попадет в руки врагов, они либо уничтожат книгу, либо присвоят себе его идеи.

Стоит также отметить, что сама книга воплощает почти неразрешимую проблему, стоящую перед автором. По мнению Макиавелли, государю не следует показывать, что он воспользовался полезными советами других; правитель должен выдавать эти идеи за свои. Если бы Макиавелли удалось передать книгу тому, кому она была посвящена, то сегодня мы, возможно, читали бы «Государя» Лоренцо Медичи.

Но эта проблема, достойная Бэкона и Шекспира, оставалась гипотетической, по крайней мере пока. Макиавелли по-прежнему пребывал в немилости, а его усилия вернуться ко двору ни к чему не привели. Тем временем он написал еще несколько великолепных произведений, которые гарантировали ему место в ряду классиков итальянской литературы. Пьеса «Мандрагора» представляет собой фарс с банальным, как в оперном либретто, сюжетом (добродетельная красавица, старый муж, молодой повеса и т. д.). Это была сатира на распущенность общества, особенно духовенства. В пьесе Макиавелли использовал свой жизненный опыт.

«Рассуждения о первой декаде Тита Ливия» преподносятся как критика великого римского писателя Ливия и его истории раннего периода Римской империи. В действительности это еще один трактат по политической теории. Эта книга сочинялась не в порыве отчаяния, и многие считают, что в ней изложена более взвешенная политико-философская позиция, чем в «Государе», отражающая истинные взгляды Макиавелли. От «Государя» книга также отличается большей правдоподобностью, зрелостью и умеренностью – ничем не примечательные качества, не позволившие «Рассуждениям» затмить «Государя».

В «Рассуждениях» Макиавелли заявляет о своей вере в республиканскую форму правления, особенно ту, которая существовала в Римской республике. Теперь он становится на сторону граждан и дает им самые разные советы, особенно о том, как добиться свободы внутри государства. Макиавелли придерживается принципов, впервые сформулированных Аристотелем: личная свобода и самоуправление достижимы лишь в государстве, которое также свободно и самоуправляемо. Макиавелли верит в коллективизм (другими словами, обращаясь к людям, он верит в их силу). Удивительным в свете его взглядов, изложенных в «Государе», выглядит утверждение, что «народ постояннее и много рассудительнее всякого государя». В обеих работах присутствует еще один важный элемент, который остается за пределами практически всех политических теорий, – удача, или судьба. Макиавелли подчеркивает необходимость судьбы. Как и государю, народу также нужна virtù, хотя в данном случае этот ницшеанский, индивидуалистический и аморальный элемент уже уступает главенствующую роль гражданской добродетели, моральной стойкости и коллективизму.

В 1519 г. умер Лоренцо Медичи, и власть во Флоренции перешла к кардиналу Джулио Медичи. Наконец фортуна улыбнулась Макиавелли. Зная о прошлом дипломатическом опыте Макиавелли, Джулио отправляет его с мелким поручением в соседний город Лукка. Макиавелли успешно справляется с заданием и возвращается во Флоренцию, полный надежд. Продемонстрировав верность Медичи, он теперь уверен, что его таланты найдут применение на высокой должности. Однако Джулио назначил его официальным историком республики с жалованьем 57 золотых флоринов – по крайней мере, это обеспечивало постоянный доход. Макиавелли скрыл свое разочарование и приступил к исполнению официальных обязанностей: стал писать

«Историю Флоренции». На этом пути его поджидали немалые трудности. «Историю Флоренции» следовало составлять так, чтобы не обидеть Медичи, которые играли важную и отнюдь не самую невинную роль в истории города. Как говорил сам Макиавелли, давая совет одному из своих коллег чиновников: «Если иногда требуется скрыть факт с помощью слов, сделайте это так, чтобы этого не поняли. А в случае, если это станет ясным, вы должны быть в состоянии дать резкий отпор». К сожалению, его современник и друг, великий историк Гвиччардини, впоследствии раскрыл многие факты, о которых умолчал Макиавелли, но к тому времени самого Макиавелли уже не было в живых и он не мог дать «резкий отпор». К «Истории Флоренции» лучше относиться как к беллетристике.

В 1523 г. Джулио Медичи оставил Флоренцию и стал папой Климентом VII. Для Италии вновь наступили тяжелые времена. Два года спустя хрупкое равновесие сил на итальянском полуострове нарушилось. Карл V, король Испании и император Священной Римской империи, угрожал захватить весь полуостров. Макиавелли поручили укрепление Флоренции, а затем он вместе с флорентийским войском присоединился к папской армии, в которой в должности лейтенанта служил Гвиччардини.

Но все усилия оказались тщетными. В мае 1527 г. армия Карла V разграбила Рим. Одновременно до Макиавелли дошли вести, что граждане Флоренции восстали против власти Медичи и учредили новую республику. Теперь фортуна ему действительно улыбнулась. Макиавелли обеими руками ухватился за представившуюся возможность. Он поспешил во Флоренцию, не сомневаясь, что ему предложат высокий пост. Но его снова ждало разочарование. Теперь его обвинили в поддержке Медичи!

Этого удара он не пережил. Макиавелли заболел. Стесненный в средствах и охваченный отчаянием, он мог рассчитывать лишь на заботу немногих оставшихся у него друзей. Он потребовал к себе священника и причастился. Не проболев и месяца, Макиавелли умер 21 июня 1527 г. в возрасте пятидесяти восьми лет.