Книга: Настоящая фантастика – 2015 (сборник)

Назад: Игорь Вереснев Задача нулевого приоритета

Почти как нелюди

Андрей Дашков
Машинка внутри

Если люди и цивилизация несовместимы – что в любом случае всем нам известно, – ничего не поделаешь: старайтесь извлечь максимум при плохой игре.

Норман Мейлер

Если хочешь сделать что-то по-настоящему правильное и честное, делай это в одиночку.

Ричард Йейтс

1

Она сидела на камне в десяти метрах от дороги и плакала. Проезжая мимо, Геннадий Цветков ощутил какое-то неудобство, вроде того, которое испытывают здоровые, навещая больных, счастливчики в присутствии несчастных, выжившие при встрече с мертвыми. Он знал, что от этого никуда не деться, пока ты окончательно не превратился в камень, но в то же время не мог же он сочувствовать всем. Шесть миллиардов больных или несчастных, еще больше мертвецов. Не хватит никаких сожалений, никакого сердца, никаких слез. Надо сцепить зубы и ехать дальше. Кто знает, не настанет ли вскоре время жалеть себя? На жалость со стороны других рассчитывать не приходилось – официально гражданина Цветкова попросту не существовало.

И он поехал дальше. Но был один нюанс, чертов половой вопрос. Он забыл бы плачущую старуху, плачущего мужика и даже – назовите его лицемерным чудовищем – плачущего ребенка. Красивую молодую женщину он не забыл. Проклятие Адама лежало и на нем. Оно ослепляло. Оно притупляло нюх. Оно заставляло пренебрегать постоянной опасностью. Совсем как в тот раз, в «Армагеддоне», когда он наткнулся на шлюху с бритвой. Отрезанный палец побаливал до сих пор. Но это был, к счастью, всего лишь мизинец на левой руке, а не член (как говорится, почувствуйте разницу), и, оставшись мужчиной, он не всегда помнил, чего мог лишиться.

Сейчас, после четырехмесячного воздержания, с его памятью было особенно легко договориться.

Цветков затормозил, остановился и сдал назад. Можно сказать, купился на женские слезы. А заодно услышал, как самодовольно заурчало мужское «я» в предвкушении возможного угощения. Но прежде всего он купился на женские слезы.

Не он первый. Не он последний.

* * *

Собственно говоря, то, что женщина молодая и красивая, он увидел не сразу. Интуиция? Какая там, к дьяволу, интуиция. Уже потом напомнила о себе лишенная эмоций и либидо механическая машинка внутри его мозга, которая всегда, что бы ни творилось снаружи, продолжала просчитывать варианты, не подавая до поры до времени сигналов тревоги. И машинка вычислила: уродливую они не подсадили бы. Потрошители тоже кое в чем разбирались и знали, как заставить потенциального донора выйти из машины.

Когда он оказался прямо против нее, она продолжала сидеть со склоненной головой и утирать слезы. Даже не взглянула на «спасителя». Ее горе могло бы сойти за искреннее. Она не искала первое встречное плечо. А может, он столкнулся с еще более изощренной игрой?

Через пару секунд выяснилось, что его воздержание продлено на неопределенный срок. Потрошители появились бесшумно. Их было трое, не считая приманки, которая сразу перестала рыдать и ощерилась, показав настоящее лицо. Действительно, красивое. Будет немного жаль ее убивать…

Цветков зевнул и выдохнул остатки утреннего тумана, затем поправил жилет со вставками из арамидного волокна, неплохо защищавший грудь и живот. Наивный, собирался расслабиться, но, похоже, ему никуда не деться от привычной работы. В последнее время он не искал ее, она сама его находила. Чем не торжество правосудия без лишней волокиты, как любит выражаться действительный советник Набоков, возглавляющий шестнадцатое отделение «Химеры». Но как же хорошо, когда наводки слепого (по идее) правосудия совпадают с собственными желаниями.

Потрошители взяли его в кольцо – во всяком случае, так им казалось. Правда, у него было преимущество – они не могли позволить себе повредить жизненно важные органы. Его органы. У него же никаких проблем с их органами не было. Наоборот. У него была четкая инструкция относительно того, как поступать с телами «во избежание их дальнейшего использования». А Геннадий считался одним из лучших в «Химере» – в немалой степени благодаря тому, что неукоснительно следовал инструкциям.

Красотку он убил выстрелом в лоб. Все, что она успела, это удивиться. Они всегда немного удивлялись, когда напоследок вдруг осознавали, что собирается сделать с ними с виду неповоротливый и уже немолодой мужчинка. Красотка свалилась с камня и осталась лежать с открытыми глазами.

Он занялся другими потрошителями – в порядке убывания опасности, которую они представляли. Первым был щенок с парализатором, не успевший приблизиться на расстояние эффективного применения. Цветков выстрелил ему в живот, чтобы помучился. В сочившемся с востока тусклом сереньком свете он опознал потрошителя – в разыскной сводке тот проходил как особо опасный. Из молодых, да ранних. За ним тянулся кровавый след – около десятка незаконно изъятых органов. Почки. Печень. Два детских сердца. И так далее.

Выстрела в живот было явно маловато.

Следующий. Интеллигентского вида очкарик средних лет. В одной руке – контейнер, в другой – кейс с инструментом. Геннадий не удивился бы, окажись этот черным хирургом. В группе потрошителей, вышедших на охоту, обычно имелся один сведущий в том, как грамотно обращаться со скальпелем. Если же нет, то донора можно усыпить, а позже всегда найдется свободный художник на подхвате, работающий по вызову. Этими «Химера» интересовалась особо – из-за связей. Так что сегодня Цветкову, можно сказать, повезло. В полном согласии с инструкцией, он не стал убивать очкарика сразу. Двумя выстрелами навсегда избавил его от коленных чашечек и от желания самостоятельно передвигаться.

Третий, получивший фору, не сумел этим воспользоваться. Он обнаружил зачатки благоразумия и пытался сбежать. Цветков увидел его лицо, прежде чем тот повернулся задом. Новичок. Непрофессионал. Почти пенсионер вдобавок. Как видно, захотел срубить легких деньжат. Слезливую фразу «не хватает на жизнь» Геннадий ненавидел и ни в коем случае не принимал в качестве оправдания. Тебе не хватает на жизнь, сука? Тогда не живи.

Примерно это он и прошептал, стреляя «пенсионеру» в затылок. Пуля снесла часть черепа, и на землю незадачливый потрошитель рухнул, избавленный от пары сотен граммов бесполезного серого вещества.

Геннадий огляделся. Вокруг все было неподвижно. Пасмурным утром мир будто восставал из пепла. Ни одной машины, ни одного свидетеля. Чистая работа.

Щенок стонал, ковыряя пальцами землю. Цветков приблизился, подобрал парализатор. Подпольно изготовленная многорежимная модель. Розовая мечта любого палача. Что ж, иногда мечты сбываются.

Стоны перешли в визг. Он слушал эти звуки не без удовольствия, пока сопляк не сдох. Процедура заняла минут пятнадцать. Слишком мало для справедливого наказания, но зато слишком много для мародеров. Биомаяки убитых замолчали, а за их телами никто не явился. Для гарантии Цветков подождал еще пятнадцать минут. Раз уж утро началось с работы, то почему бы не выполнить ее на совесть?

Убедившись в отсутствии других желающих умереть, он занялся хирургом. Обнаружил у того в кейсе стандартный набор инструментов и несколько ампул «девяти жизней» – проклятой штуковины, предотвращающей отторжение тканей, после появления которой на черном рынке охота за органами приобрела пугающие размеры. Слишком многим хотелось продлить существование. У многих были на это деньги. А деньги решали все в мире, где, по идее, все должна была решать любовь.

Он уничтожил ампулы. Контейнер оказался пустым. Значит, сегодня это была их первая охота. И последняя. Хирург пребывал в сознании и следил за Цветковым, поскуливая от боли и ужаса. Догадывался, что его ожидает.

Глядя на холодно поблескивающие инструменты, Геннадий испытал нешуточное искушение. В конце концов, очкарик виноват ничуть не меньше, чем щенок, отключавший намеченных жертв. Но этот еще был нужен живым, а преодолевать искушение Цветкову было не впервой.

Он ограничился небольшими надрезами у очкарика во рту и еще кое-где, после чего связал потрошителя и затолкал на заднее сиденье. Вложил в приоткрытый рот красотки ничем не примечательный жетон – не более чем дань вежливости «Химеры» по отношению к полиции. На этой неделе жетоном служила черная сотенная фишка казино «Каир». Затем Геннадий Цветков продолжил путь в контору после двенадцатичасовой ночной смены. Его юбилейной трехтысячной смены. Он их не считал – за него это сделал регистратор на выезде.

Ну что ж, юбилей он отметил достойно.

2

Иногда он чувствовал себя слишком старым для всего этого. Не видать конца кровавой работе, а с каждым месяцем он все хуже помнил, с чего же начинал. Размышляя о жизни в свое так называемое свободное время, нелегко было отыскать в ней смысл, но потом, когда он, выезжая на очередное задание, находил тела с вырезанными сердцами или, наоборот, провожал домой живых, спасенных, избежавших благодаря ему страшной участи, – смысл появлялся словно бы из ниоткуда. И, само собой, возникали неразрешимые вопросы: до какой мерзости может дойти род человеческий и не лучше ли ему вообще не существовать? Впрочем, та самая бездушная машинка внутри знала ответ – и он звучал как приговор, не подлежащий обжалованию.

Но было кое-что, вернее, кое-кто. Напоминание из прошлой жизни. Ребенок. Слабое место в любой философии, даже неопровержимо убедительной. И еще одно. Мария – так звали его шестнадцатилетнюю дочь – была единственной причиной, по которой Геннадий Цветков молился. Это случалось редко, когда совсем припекало, но случалось. И тогда он, засунув подальше здравый смысл, совершенно серьезно просил Главного Хирурга, который создал этот ублюдочный мир и зверинец для двуногих, чтобы никто из его обитателей не добрался до Марии.

* * *

Вернувшись в контору, он сдал полудохлого потрошителя следователям, после чего ощутил непреодолимое желание принять душ и выпить. Необязательно в таком порядке. Неплохо бы также и поспать, но пить и мыться во сне он еще не научился, поэтому кровать могла подождать.

Разбросанные по городу отделения «Химеры» в полном соответствии с названием не стремились обнаруживать свое существование и были замаскированы под ничем не примечательные организации, большей частью общественные и благотворительные. Геннадий Цветков был приписан к шестнадцатому отделению, которое располагалось в подвале здания с вывеской «Фонд помощи жертвам программ отложенной смерти». В глаза не бросается; по коридорам фонда в основном бродят люди, которых бесполезно о чем-либо расспрашивать, а десятком тачек на стоянке никого не удивишь. Душ тут имелся – что касается телесного и душевного комфорта сотрудников, контора не скупилась. Правда, выпивка не входила в перечень доступных средств – до сих пределов здоровый цинизм руководства, к немалому сожалению низших чинов, не простирался. Но это не было неразрешимой проблемой.

Смыв с себя налет минувшей ночи, Цветков переоделся в чистый костюм и отправился домой пешком. По пути он зашел в кафе «Южный крест», открытое круглосуточно, взял коньяк, кофе и решил посидеть на террасе под навесом.

Накрапывал дождик. Город пробуждался. После пары глотков сонливость и у Геннадия как рукой сняло. Вроде бы все нормально, но едва заметно дрожали пальцы. Это было что-то новенькое. Очередное напоминание о возрасте. Он понимал, что однажды может оказаться недостаточно быстрым для работы «на свежем воздухе». А для работы в подвале он не чувствовал в себе призвания. Каждому свое. Но что делать, когда все «твое» уплывает от тебя, будто в дурном сне, убегает с мелькающими мимо днями и ночами, неудержимо соскальзывает в пропасть прошлого, а впереди ничего, кроме перспективы одинокой старости и любезно предоставляемого дежурного утешения в виде новой личности и пенсии? На этот вопрос не знала ответа даже машинка внутри. Машинка предпочитала иметь дело с настоящим временем. Может, в этом и заключалась единственная доступная человеку мудрость.

Цветков допил коньяк и кофе, заказал еще, полистал принесенную официантом утреннюю газету. На развороте была большая статья какого-то «аналитика» о способах борьбы с нелегальной торговлей органами. Тема номер один вот уже несколько лет, но мало что изменилось, а если изменилось, то к худшему. «Химера» упоминалась лишь вскользь, да и то как полумифическая контора. Благодаря стараниям лоббистов в парламенте подконтрольная пресса предпочитала болтать в основном о «законодательных инициативах». Когда Цветков слышал эту фразу, его рука тянулась к кобуре. Вообще-то сотрудникам «Химеры» не разрешалось носить оружие во внеслужебное время – во избежание «несанкционированных действий и побочных осложнений». Но Геннадий почти не расставался с пушкой и был уверен, что ему ничего не грозит. Насчет этого между его конторой и полицией существовало что-то вроде негласных договоренностей. Еще бы: «Химера» взвалила на себя самую грязную и самую неблагодарную работу. Если, конечно, не считать награды, предположительно ожидавшей особо отличившихся на том свете. Но, как ни странно, туда никто не торопился, а Цветков, к своему стыду, еще и слабо верил в посмертное воздаяние. Во всяком случае, рассматривал прерогативу воздать каждому по заслугам, не отходя от кассы, как часть своих служебных обязанностей. Возможно, он много на себя брал. Если так, он был готов понести наказание.

Около девяти он решил, что Мария, наверное, уже проснулась. В отличие от него, встававшего обычно ни свет ни заря, дочь, как и бывшая жена, любила поваляться в кровати. Сейчас, во время каникул, – почти наверняка. Но у Геннадия возникло какое-то странное предчувствие, не объяснимая рационально необходимость услышать голос дочери. И только машинка внутри тихо озвучила: «А вдруг этот, который любит пошутить, решил, что ты вполне сгодишься?..»

Он достал телефон и нажал кнопку вызова Марии. Когда после энного гудка произошел сброс, он набрал еще раз. С тем же результатом. В пустом желудке обнаружилось и заворочалось что-то свинцово-тяжелое, и кишки сдавило этим прессом. Геннадию ничего не оставалось, кроме как набрать номер своей бывшей.

Когда он услышал ее почти нормальный голос, у него немного отлегло от сердца. Совсем нормальным голос не мог быть по определению – она видела, от кого звонок. Правда, и сонным этот голос он не назвал бы, так что успокаиваться рано.

– Мария дома? – спросил он, поздоровавшись.

– Да.

Коротко и ясно. Стало быть, ложная тревога?

– Она спит?

– Нет.

– А почему не берет трубку?

Пауза. Бывшая благоверная, видимо, решала, пускать ли его дальше в свою жизнь. В их с Марией жизнь. Он слегка надавил:

– Что-то случилось?

– Да так… – Наконец, нехотя: – Ее допрашивают.

– Кто? – Вопрос, безусловно, не являлся образцом проницательности.

– Ну кто? Твои друзья полицейские.

Он пропустил яд мимо ушей.

– По какому поводу?

– Убили какого-то ее знакомого.

– Я сейчас приеду.

Вяло:

– Не уверена, что ты здесь нужен.

Он не стал ждать, пока ее уверенность дозреет. Дал отбой, расплатился и поймал такси. До бывшего семейного гнездышка добрался минут за двадцать. Полицейская машина стояла чуть поодаль. Даже до этих тупоголовых дошло, что не всегда надо мозолить глаза.

Перед дверью позвонил. Открыла мамочка. Вид у нее был слегка растерянный, как будто она недавно узнала что-то такое, к чему еще не успела привыкнуть. Возможно, к тому, что ее дочери уже шестнадцать, у «ребенка» появились какие-то тайны и, не дай бог, личная жизнь.

Он-то думал, что готов к этому. Во всяком случае, приучал себя к мысли, что однажды узнает о существовании ее «друга». И он узнал. Похоже, кое-кто все-таки сегодня находился в шутливом настроении.

Полицейских было двое, и прежде Цветкову не доводилось с ними встречаться. Один – молодой крупный блондин, хмурый и ко всему безразличный. Второй – постарше, среднего телосложения, – выражением лица напоминал кобелька, готового ввязаться в любую разборку. «Беседа» с Марией как раз закончилась. При появлении Геннадия Кобелек слегка оживился, а после того, как тот сделал звонок по специальному номеру, откровенно обрадовался, понадеясь, что удастся спихнуть потрошиловку «химерам». Дальнейший разговор его слегка разочаровал, но принцип «рука руку моет» работал, сколько Цветков себя помнил, и вскоре он знал о начавшемся расследовании немного больше, чем положено знать отцу несовершеннолетней, проходящей пока как свидетель по делу о незаконном изъятии органов в составе преступной группы.

При общении наедине, за закрытой дверью, Кобелек показал Геннадию несколько фотографий. Красотка с открывшимся третьим глазом и черной фишкой во рту, пенсионер со скворечником в черепе, юнец. Последний лежал, прижимая руки к развороченному животу. Из сплетения кишок торчала рукоять парализатора.

– Узнаете его? – спросил полицейский, пытливо заглядывая в глаза.

– Наш клиент, – подтвердил Цветков равнодушно.

– Очень жаль, но у вашей дочери была с ним связь.

Геннадий не стал уточнять, что имеется в виду под словом «связь». Да, шутка получилась что надо.

– Я ничего не знал. – Как будто если бы знал, что-то изменилось бы.

– Эта молодежь… – посочувствовал Кобелек – возможно, даже искренне.

– Уверен, что она была не в курсе его похождений. – Заканчивая фразу, Цветков понял: Кобелек уже что-то нарыл. Не по тройному убийству, нет, – там все было чисто, а если не совсем чисто, то контора его прикроет. Нежелательная информация касалась Марии.

– А я не уверен, – сказал Кобелек и снова не слишком убедительно изобразил сочувствие. – При ее-то болезни…

Цветкова будто ударили под дых рессорой.

– Какой болезни?

– А вы и об этом не знали? – Кобелек воззрился на него со странным выражением, словно слегка осуждал за то, что «коллега» оказался плохим папочкой.

– О чем, черт подери?!

– О том, что ей требуется пересадка почки.

* * *

Иногда его охватывала уверенность, что привычная упорядоченная жизнь похожа на стену, возведенную из плохо подогнанных камней и без цемента. Стоит выдернуть один камень – и все полетит к хренам собачьим. До поры до времени спасает только то, что таких стен несколько. Но однажды начнет рушиться последняя, и тогда конец.

Геннадий Цветков пережил нечто подобное уже трижды. В результате очутился – кто бы мог подумать, когда он был молодым! – на специфической службе, без семьи, без матери и отца, без друзей и даже без дома, который хоть в малейшей степени вызывал бы ощущение уюта. Безликая служебная квартира не в счет – не более чем гостиничный номер на пути к смерти, и это еще в лучшем случае. Как бы не сделаться бродягой…

Понятное дело, начальству подобные расклады нравились. Он был почти идеальным воплощением их представлений об исполнителях для «непрозрачных операций». Личная история стерта, в общедоступных и труднодоступных базах данных отсутствует, не отягощен сколько-нибудь заметным имуществом, не замечен ни в чем предосудительном и как будто не имеет мотивов чересчур сильно цепляться за бренное существование. Семья и дети? Ну, это в прошлом, а если отчасти и в настоящем, то отношения эпизодические и прохладные. Лучше бы, конечно, их вообще не было, но нельзя же требовать, чтобы живые (пока) оперативные работники превратились в химер в буквальном смысле слова.

Да и не совсем он исполнитель, а в силу специфики работы «в поле» просто обязан проявлять изрядную самостоятельность в действиях и принятии решений. Тяжелая у него работа, нервная. Не для впечатлительных. Но крайне нужная. На самых, можно сказать, передовых позициях в сражении с новыми вызовами. Под конец времен прогресс подсовывал роду людскому очередное искушение. И праведником быть необязательно, лучше даже наоборот. Полезнее для здоровья… Много ли таких, что устоят? Оказалось, не много. И с каждым днем все меньше – по мере того как снижаются показатели продолжительности жизни на отравленной старушке Земле, а подпольная хирургия расцветает пышным цветом. Не говоря уже о вкладе «продвинутых» стран, целиком отдавшихся прогрессу и узаконивших трансплантацию. Но прогресс оказался любовником, склонным к садо-мазо…

* * *

Не о том он думал. Совсем не о том. Но машинка внутри догадывалась, по какой причине. Он пытался вытеснить из памяти последний разговор с бывшей женой. Тщетно.

– Почему ты мне не сказала?

– А зачем?

– Затем, что я ее отец.

– Последние пятнадцать лет ты об этом редко вспоминал!

– Не вспоминал, потому что ты была против!

– А, так это я виновата? Вот и катись!

– Сейчас разговор не о нас, а о Марии. Помощь нужна ей.

– И чем же ты можешь помочь, долбаный лузер? Явишься под утро, чтобы сказать ей «спокойной ночи»?

– Не хами. У меня работа. Получше твоей… Деньги нужны?

– Ха-ха. Засунь их себе в задницу, лузер! Они там как раз поместятся. Даже мелкими купюрами.

– На старости лет меньше яда у гадюки не становится.

– Да пошел ты!..

От разговора с эскулапом было немногим больше пользы. Тот подтвердил диагноз. На вопрос об операции криво ухмыльнулся: «Вы же понимаете… Очередь на год вперед. И это обойдется в сто пятьдесят штук». Он так и сказал: «штук». Цветков не доверял людям, которые не уважали деньги. Это означало, что они им слишком легко достаются. Однако в цене коновал не ошибся, можно быть уверенным. Разве что в меньшую сторону.

После больницы Геннадий вернулся к себе домой, но заснуть так и не удалось. Он с трудом дождался вечера, разрываясь между желанием напиться, попытаться еще раз увидеть дочь и пониманием, что лучше всего сейчас не делать ни того ни другого, а заняться чем-нибудь опустошающим душу и голову. Работой, чем же еще.

В результате он позвонил в отделение и попросил переставить его на ближайшую ночную смену. Дежурный побулькал что-то насчет перегрузок, правил и медкомиссии, но оба знали, что это всего лишь обязательная программа. А была еще и произвольная.

В двадцать один ноль-ноль Геннадий Цветков заступил на ночное патрулирование. Перед этим он долго и внимательно изучал ориентировки на подозреваемых в охоте за органами. Их лица отпечатались у него в мозгу, словно всаженные в каждую извилину лазерным принтером. Тем вечером Цветков был далек от сомнений касательно своего ремесла и жаждал встречи с потрошителями, ибо, как ему тогда казалось, нет ничего хуже для него, чем спокойное дежурство.

Оно и не было спокойным.

3

В десять он встретился со своим осведомителем. Тот бывал в таких местах, куда «химеры» и полицейские попадали только мертвыми и не всегда одним куском. Порой Цветков задавал себе вопрос, не сидит ли этот человек одной задницей на двух стульях. Той ночью он особенно хотел бы знать ответ.

Встреча состоялась в почти полной темноте. Сидя в машине, Геннадий различал только силуэт стоявшего рядом мужчины. Разговаривали сквозь щель над слегка опущенным боковым стеклом. Дождь заглушал голоса. Осведомитель предпочитал, чтобы его называли «Эй, ты», а лучше вообще никак не называли. И это можно было понять. Оперативники «Химеры» довольно часто доживали до пенсии; люди, сливавшие им информацию о потрошителях, – почти никогда. Причина была все та же – деньги. За черными трансплантологами стояли такие деньги, что «химерам» и не снились. Поэтому, отстегнув информатору некоторую сумму из специального фонда, Цветков задумался, что же он сейчас купил – сеанс трудотерапии на ближайшую ночь или собственную смерть.

Смерти он не боялся, но теперь, после того, что он узнал, она сделалась несвоевременной и неуместной. Слишком напоминала бегство от проблемы туда, где либо никаких проблем нет, либо они совсем другие. Неважно, что скажет по этому поводу благоверная сучка, важно, что некому будет помочь Марии. А кстати, как он собирается ей помочь? Плохой вопрос. Абсолютно неудобный. Машинка внутри уже подсчитала: сто пятьдесят тысяч он заработает за тридцать лет – и то если не потратит на себя ни цента. Прекрасный результат. У него был шанс прожить еще тридцать лет, если поберечься. Но у его дочери, похоже, не было. Кроме того, к ста пятидесяти тысячам следовало добавить еще кое-что: стоимость «девяти жизней». Вспомнив о раздавленных шести ампулах из хирургического кейса и о как минимум одной жизни, безвозвратно впитавшейся в землю, Геннадий заскрипел зубами.

Впервые за все время службы в «Химере» он пожалел о содеянном. Это было плохим признаком. Его последняя стена начала рушиться.

* * *

Погода была чрезвычайно мерзкой и неподходящей для прогулок, но также – что имело особое значение – для вертолетной доставки. Поэтому Цветков ждал конвоя на боковой дороге неподалеку от трассы, соединявшей неотложку с трансплантационным центром. В неприметном служебном «Форде» имелось все необходимое, чтобы отслеживать передвижения спецтранспорта, а место Геннадий выбрал исходя из полученной от осведомителя информации, которая, впрочем, вполне совпадала с его собственными тактическими соображениями. Здесь, на S-образном участке трассы, благоразумная скорость не превышала пятидесяти километров в час, а в ливень – тридцати. Цветков не сомневался, что водитель фургона будет чрезвычайно благоразумен. Наличие конвоя означало, что какой-то высоко сидящий старпер нуждался в поправке здоровья.

Слава богу, долго ждать не пришлось, иначе мысли о Марии снова повергли бы Геннадия в ступор. Увидев на мониторе, что конвой приближается, он взял «канарейку» и вылез из машины. Стихия обрушилась на него ледяным ливнем и порывами злобного ветра. Плюс: можно было не волноваться насчет того, что его шаги услышат раньше времени. Минус: арамид терял прочность под воздействием воды, а его модифицированный жилет непромокаемым не был.

Поначалу тьма казалась непроглядной. Потом он начал кое-что различать. Двинулся в ту сторону, где потрошители устроили засаду. По скромным прикидкам, их, вероятно, было не меньше десятка. Шагая в пронзаемой водяными струями темноте, Цветков поймал себя на том, что чуть ли не впервые в жизни нарушил инструкцию. Строго говоря, при таком количестве потрошителей ему полагалось вызвать подкрепление. Но у него даже мысли не возникло сделать это. Какого дьявола? Трасса входила в его зону патрулирования. Если бы не осведомитель, он ничего не знал бы о готовящемся перехвате. Значит, нарвался случайно. Этой версии он и решил придерживаться в дальнейшем. Машинка внутри с ним согласилась.

Появившиеся вскоре проблески фар напоминали глаза крадущегося зверя. Цветков остановился. Теперь надо дождаться, когда потрошители себя обнаружат. Если, конечно, информация не окажется ложной. Иногда случалось и такое, но деньги все равно оставались у осведомителя.

Лучи фар метнулись влево-вправо. Донеслись приглушенные расстоянием хлопки пробитых камер. Завизжали тормоза. Затем темноту разорвали вспышки первых выстрелов.

С виражом Цветков не угадал: думал, они засядут на ближнем, оказалось, на дальнем. Ему, в общем-то, было без разницы. Пройти лишних сто метров не проблема, хотя и по колено в мокрой траве и грязи. Дурацкие мысли, типа кое у кого наверху сегодня понос, воспринимались с одобрением, как часть психологической подготовки. Заодно он доказывал самому себе, что не является фанатиком. А то кем только не называли «химер» в этом гребаном Интернете! И фашистами, и зверствующими инквизиторами, и бешеными псами свихнувшейся власти. Это в цензурном варианте. Ничего, собака лает, караван идет. Для сетевых шавок у Цветкова был готов ответ: посмотрим, что ты запоешь, когда черные хирурги доберутся до тебя. А ведь доберутся – рано или поздно…

Он медленно приближался с тыла к потрошителям, засевшим по эту сторону дороги. Была вероятность нарваться на шальную пулю, но пока не настолько большая, чтобы ползти. Вскоре Цветков уже видел стоявший на дороге фургон спецдоставки и два внедорожника сопровождения. Те охранники, что еще оставались в живых, вели ответный огонь, однако с каждой секундой его интенсивность падала. За спиной у них находилось еще несколько потрошителей, поэтому шансов не было. Хотя как сказать. Цветков снял «канарейку» с предохранителя и передернул затвор. Пора было приниматься за то, ради чего он сюда приехал.

Двоих он убил, пока все лежали и пока никто не успел ничего понять. Каждому – два выстрела в спину. Нимало не переживая по этому поводу. Благородство по отношению к мерзавцам, разделывавшим людей, в конторе, мягко говоря, не приветствовалось. Еще двое успели развернуться в сторону Цветкова. Один оказался совсем близко, на расстоянии трех шагов. И опять это туповатое недоумение в глазах: неужели «химера» подкралась? откуда? Оттуда. Цветков распилил его очередью, после чего занялся вторым. Тот успел выстрелить, и даже не один раз.

Геннадий ощутил удар в нагрудную часть жилета. Неслабое напоминание о возрасте. Если бы не арамид, остался бы без ключицы. Хорошо, что броня пока держала. Вторая пуля взвизгнула возле уха. Казалось, струи дождя вдруг вскипели.

Да, такого раньше с ним не случалось. Чтобы целых два выстрела на опережение! Правда, и в одиночку на десятерых он никогда не ходил. Не было повода и настроения (и опять же – инструкции запрещали). Но сегодня все было как по заказу: повод более чем основательный, настроение хуже некуда, а на инструкции он положил.

Поэтому четвертому клиенту не повезло. Цветков разозлился на себя. Обычно это возвращало его рефлексы на десять лет назад. Сегодня – на пятнадцать. В общем, два выстрела в «химеру» были последним, что сделал потрошитель в своей жизни. Геннадий не пожалел для него остатка патронов, после чего залег и поменял магазин.

Тем временем перестрелка на дороге прекратилась. Либо находившиеся на другой стороне потрошители сообразили, что что-то не так, либо последний охранник отдал концы. Теперь Цветков ждал, пока они примутся за фургон. Это напоминало игру на нервах. Жирная приманка торчала посреди трассы, подсвеченная фарами заднего внедорожника. Все четыре колеса были пробиты «кактусом». Геннадию это понравилось. Значит, ни за кем не придется гоняться. Автомобильные гонки он недолюбливал, тем более в ливень. Не его специализация. Да и подвеска «Форда» не внушала оптимизма. В общем, разобраться с потрошителями он предпочел бы на месте.

Как выяснилось, их желания совпадали.

* * *

Идиотов, которые напрямик полезли бы к фургону, не нашлось. Потрошители решили для начала его окружить. Геннадий их не видел, но чуял, что так и есть. Когда десяток лет подряд отлавливаешь подобных ублюдков, чутье вырабатывается само собой. Он не стал ждать, пока его возьмут в кольцо, и сделал то, что в его положении выглядело чистым блефом: сам направился к фургону, стараясь по возможности оставаться в темноте. Учитывая погоду и время суток, это могло сработать. На последних метрах пути он выстрелами погасил фары внедорожника. В него пока не стреляли – то ли принимали за своего, то ли (что гораздо вероятнее) опасались повредить груз.

Машинка внутри сообщила, что он немного зарывается, тем не менее, Цветков заглянул в кабину через распахнутую водительскую дверцу. Внутри никого не было. Посреди лобового стекла покачивалась интерактивная иконка – призрачная подсветка отбрасывала зеленоватые блики, словно новогодняя игрушка. На этом фоне не разглядеть какой святой беззвучно шевелил губами.

Геннадий хмыкнул и двинулся вдоль левого борта фургона, чувствуя себя живой мишенью, пришпиленной к призовому куску мяса стоимостью в несколько сотен тысяч. Трудноописуемое ощущение, особенно если учесть, что лично ему этот кусок на хрен не нужен. Разве что… Против его воли в мозгу нарисовалась картинка: плавающий в каком-то дерьме человеческий орган. Почка. Просто почка. Ничейная. Без хозяина.

Он отогнал видение, перешагнул через мертвеца, привалившегося к заднему колесу, и взял из его руки пистолет. Стандартная полицейская модель, почти полная обойма. Пригодится. Цветков открыл одну из створок задней двери, прикрываясь ею на тот случай, если кто-нибудь из потрошителей возомнит себя ночным снайпером. Погрузился в расцвеченный мониторами сумрак. Тут было сухо, и тут его ждал сюрприз. Осталось выяснить – приятный или не очень.

Вместо куска мяса внутри находился целый донор, подключенный к системе жизнеобеспечения, и при этом в сознании. Сопровождавший его врач забился в угол и явно больше всего на свете мечтал сделаться невидимым. Цветков подал ему знак, мол, расслабься, мочить не буду. Затем решил взглянуть на донора поближе. Что-то показалось ему знакомым – то ли перебинтованные ноги, то ли косившие в его сторону близорукие глазки, в которых запечатлелся смертельный испуг.

Не многовато ли совпадений, спросил себя Геннадий, и машинка внутри компетентно подтвердила: многовато. Значит, никакое это не совпадение, а часть единого плана… Бывший черный хирург, сам теперь ставший донором, отчаянно задергался, когда Цветков навис над ним. Аппаратура отреагировала паническим писком. Ничего удивительного – к тому моменту Геннадий промок до нитки, с ног до головы пропитался жидкой грязью и выглядел, наверное, как исчадие ада. Но человек с раздробленными коленями, которого везли на разделку, и так находился в преддверии преисподней, поэтому никакие шансы не казались ему смехотворными.

Он начал с двадцати штук за то, чтобы его вытащили отсюда живым. Геннадий сделал по меньшей мере один вывод из услышанного: засада была организована не с целью освобождения этого ублюдка. Прежде у него никак не получалось побеседовать по душам с черными хирургами (те умирали раньше), и сейчас он даже испытывал некоторый интерес к разговору, слегка замутненный только присутствием снаружи нескольких вооруженных потрошителей. Вспомнив о посторонних ушах, он велел врачу вылезти из фургона и вручил ему пушку, чтобы тот хотя бы предупредил о приближении нападавших.

Далее он слушал с удвоенным вниманием. В своей щедрости бывший хирург дошел до пятидесяти штук, потом до семидесяти. Больше восьмидесяти он не предлагал, несмотря на то что Цветков слегка поковырял стволом там, где вместо правого колена осталось месиво из обломков костей и сухожилий.

После того как вопли улеглись, а два монитора почему-то сдохли, Геннадий огорчил собеседника известием о том, что восьмидесяти штук явно недостаточно и проще будет взять натурой. Хирург сделался особенно разговорчивым. У Цветкова сложилось впечатление, что потрошитель готов вывернуть на него даже то, что услышал под наркозом. Можно было отнестись к этому проще – чего не скажешь, лишь бы спасти свою шкуру и потроха, – однако кое-что заставляло задуматься.

Машинка внутри задала резонный вопрос: «Откуда он может знать об этом?»

Цветков спросил вслух.

Бывший хирург ответил:

– Думаешь, в твоей конторе никто не сливает черным?

Честно говоря, Цветков так и думал. Ох уж эта его непробиваемая наивность, незамутненная чистота помыслов. И это при том, что прожил на свете уже сорок пять лет…

– Кто?

– Не знаю.

Геннадий поднес ствол «канарейки» к остаткам второго колена.

– Мамой клянусь, не знаю! Кто-то наверху. До меня доходили только слухи. Поспрашивай среди своих насчет «Лазаря»…

«Не вздумай спрашивать, – шепнула машинка внутри. – Если это деза для черных, останешься в дураках и без пенсии. Если нет – кончишь, как донор, в таком же фургоне».

На самом интересном месте бывший хирург начал отключаться. Пару секунд Цветков взвешивал, что с ним делать, но на вопрос, долго ли он продержится, таская на себе инвалида, существовал вполне определенный ответ. В любом случае время поджимало и его, и потрошителей. Передвижение конвоя отслеживал не он один, а до прибытия полиции надо было закончить свою часть работы.

Он вылез из фургона и оценил обстановку. Врач прятался за трупом, не поднимая головы. Польза что от одного, что от другого была одинаковая – нулевая. Цветков пнул доктора носком ботинка и показал на внедорожник – давай, мол, туда. Сам он рванул следом.

Раздались выстрелы – потрошители были совсем близко. Молитва оказалась бы совсем не лишней, но за те несколько секунд, пока Геннадий пересекал простреливаемый с обеих сторон участок, он успел произнести про себя только несколько слов, и не все они были цензурными. Тем не менее он добрался до внедорожника без единой дырки в голове или туловище, не предусмотренной природой. Врач тоже пока был цел и прижался к заднему правому колесу.

Теперь Цветков мог, оставаясь под прикрытием, контролировать подступы к фургону, который был как на ладони. Открытые створки задней двери приглашали заглянуть внутрь и убедиться, что ценный груз все еще на месте. Правда, его ценность падала с каждой секундой. Цветкова разобрало любопытство касательно услышанного. «Лазарь»? Какой еще, к дьяволу, Лазарь? Кто это или что это? Кто-то, кто воскрес или должен воскреснуть?

Не занимайся фигней, посоветовала машинка внутри. Совет оказался своевременным: двое огибали фургон слева и справа. На этот раз Геннадий выбрал пистолет. Все было почти как в тире, если не считать ливня и темноты. Двумя выстрелами он снял обе мишени и поменял позицию на случай, если его засекли со стороны придорожного пустыря.

Теперь он ждал появления остальных. На их месте он отказался бы от своих намерений. Хотя, если кому-то позарез нужны восемьдесят тысяч или донорский орган… Да, в ту минуту случилось невероятное: Цветков, уже десяток лет уничтожавший этих тварей, представил себя в шкуре одной из них. Что бы он делал? Возможно, то же самое, что делали они. Это вышибло еще один опорный камень из его качающейся стены. На большее пока не хватило времени.

Свет фар и шум двигателя. Приближалось что-то тяжелое – то ли случайный грузовик, то ли автобус с личным составом ближайшего отделения полиции. Оба варианта сегодня не устраивали Цветкова. О третьем он подумать не успел, машинка внутри – тоже. Так что на этот раз его спас чистейший случай, а может, какое-то совсем уж мудреное проявление инстинкта.

К тому времени «кактуса» на дороге уже не было – потрошители редко бросали инвентарь для принудительной остановки транспорта, – и грузовик врезался во внедорожник на скорости, превышавшей благоразумную раза в полтора. Он проходил вираж с заносом и ударил стоявший автомобиль задней частью кузова. Не повезло врачу. Его протащило по дороге вместе с внедорожником и окончательно раздавило, когда сцепившиеся машины врезались в фургон.

Груда мокрого железа пронеслась в нескольких сантиметрах от Цветкова, который не получил ни царапины, но потом все-таки скатился в кювет. Фургон смяло, как жестяной домик, груз полностью обесценился, а Геннадий стал беднее на восемьдесят штук. Как минимум.

Над машинами взметнулось пламя, и было непохоже, что ливень скоро его укротит. Поле боя оказалось освещенным лучше, чем хотелось бы потрошителям. Если грузовик принадлежал им и предназначался для отхода, то за рулем сидел круглый идиот. Обычно это и губит – один идиот в команде.

Больше не видя никаких причин для ведения аккуратных боевых действий, Цветков встал на правое колено и выстрелил по потрошителям из подствольного гранатомета «канарейки». Трое оказались на земле; двое уцелевших, утратив мотивацию, решили отступить. Поздновато. Взрыв второй гранаты прикончил одного, другой еще пытался ползти. Цветков направился к нему за разъяснениями.

* * *

Беседа состоялась на границе освещенного пространства. Тут не слишком досаждали дым и вонь пожара. Геннадий догнал раненого, обезоружил, раздробил ему пальцы на руках, после чего перевернул на спину.

– Чего уставился, Цветок? – прохрипел Алексей Мятов, человек из «Химеры». – Будь ты п-п-проклят, сука!

Цветкова не однажды проклинали перед смертью, на это ему было плевать. Машинка внутри переваривала информацию. В последний раз он видел Мятова больше года назад. Тот считался одним из лучших оперативников в шестнадцатом отделении. Говорили, что он пошел на повышение. По другим сведениям – был отправлен в длительную заграничную командировку. В любом случае все связи с ним оборвались, как будто речь шла о глубокой конспирации. С тех пор – ни слуху ни духу. М-да, вот и встретились.

– Кончай меня, урод, или вали на хрен.

Цветков счел такой разговор непродуктивным. Пока машинка внутри что-то там вычисляла и прикидывала, он занялся сломанными пальцами Мятова. После нескольких немелодичных завываний тот наконец задал правильный вопрос:

– Что тебе надо, п-п-падла?

– Кто такой Лазарь?

– Никто.

Еще немного жесткого массажа. Отстонав, Мятов прохаркал:

– Если я скажу… мне п-п-пипец.

– А тебе и так пипец, – сообщил Цветков очевидную вещь. – Ты уже ничем не рискуешь. Но предварительно можешь помучиться.

Для иллюстрации он вытащил нож и сунул его в одну из осколочных ран где-то в области мятовской печенки. Для торговцев органами она уже явно не представляла интереса.

«Осторожнее, – предупредила машинка внутри. – Если и этот вырубится или сдохнет раньше времени, ты так ничего и не узнаешь. А вообще, пора заканчивать. Полиция близко».

Цветков на время спрятал нож и сделал раненому инъекцию кеторолака из своей нарукавной аптечки. На протяжении следующих четырех минут он слушал сбивчивый и хриплый шепот умирающего. Соединив обрывки в единое целое, отфильтровав бред и матерные словечки, машинка внутри выдала более-менее связный результат: «Лазарем» назывался глубоко законспирированный отдел, созданный внутри «Химеры» для особых операций, радикально противоречивших официальной позиции властей. Отдел возглавлял советник Кулаков, который напрямую подчинялся начальнику «Химеры». Как догадался Цветков, сегодняшняя, проваленная благодаря его вмешательству, операция по захвату донора была одной из нескольких, проведенных «лазарями» под видом потрошителей.

«Во что я влез?» – спросил себя Геннадий.

Машинка внутри ответила: «В дерьмо». И подвела итоги: «Поздравляю. Сегодня ты оставил кого-то из твоих начальников без новых потрохов».

4

Как ни странно, спустя неделю он был еще жив. Пользовался некоторой свободой передвижения, сохранил относительное здоровье, мог наслаждаться избытком досуга на одном из лучших курортов страны. Он по-прежнему числился оперативником «Химеры», хотя находился в бессрочном отпуске. На самом деле Цветков теперь не знал, на кого работает.

Для начала из него извлекли биомаяк. Позже, предоставленный самому себе, он это проверил – стандартный детектор не узрел его среди живых. Через день после учиненной им бойни он удостоился аудиенции у советника Кулакова, в течение которой последний сильно брызгал слюной и тряс ручонками в опасной близости от цветковской физиономии. Но это были еще… ну да, цветочки.

Затем он побывал в неизвестном ему месте, куда его доставили со скованными за спиной руками, завязанными глазами и мешком на голове. Провели гулкими помещениями и после нескольких поворотов подтолкнули вперед. Меряя шагами каменный пол, он думал, что пришла его последняя минута. Вот и все, чем он закончит: темнота, тишина и пуля в голову, которую выпустит неведомый ему палач. Геннадий предпочел бы, чтобы у его смерти было лицо.

Но он еще долго не видел лиц. Мучительное ожидание тянулось бесконечно. Кто-нибудь другой, более впечатлительный или религиозный, на месте Цветкова уже решил бы, что угодил в чистилище. Утрачивая чувство времени и ориентацию в пространстве, он по-прежнему осознавал главное: если они его не убили, значит, он им зачем-то нужен. А если нужен, пусть они тоже заплатят.

Наконец раздался голос – совсем близко, возле самого уха. Казалось невероятным, чтобы живой человек двигался настолько бесшумно. И при этом не дышал. Голос был незнакомым, бесполым и почти бесплотным, лишенным какого-либо выражения. На свое счастье, Геннадий Цветков не страдал от избытка фантазии. Единственное, с чем голос ассоциировался у него, пребывавшего в состоянии острого информационного дефицита, это с образом Дьявола из старого фильма «The Passion of the Christ», который он смотрел еще со своей благоверной, в счастливую и теперь уже казавшуюся ему нереальной пору их молодости, любви и взаимопонимания.

В полном соответствии со сценарием, сочиняемым параллельно неугомонной машинкой внутри, мертвенный голос произнес:

– Ты готов и дальше служить нашему делу?

– Всем, чем смогу… – Разговаривать с мешком на голове было все равно что в заколоченном гробу, так что терять было нечего. И он добавил: – Если моей дочери сделают пересадку.

– Назначаешь цену за свою лояльность? Не по адресу. А как насчет твоих органов?

«Блефует. Твое мясо они возьмут даром, в любой момент», – прокомментировала машинка из внутренней темноты, уже неотличимой от наружной.

Цветков слово в слово повторил то, что сказал несколько секунд назад. После этого он услышал:

– Мы подумаем, в каком качестве ты будешь наиболее полезен. Ступай и не сомневайся: спасенные тобой жизни оправдывают твои ошибки. В том числе те, которые ты еще не успел совершить.

Так вместо пули в затылок он получил отсрочку. В том неизвестном месте, где неизвестные ему люди принимали решение о его дальнейшей судьбе, он все-таки всучил им свою душу, причем изъяли ее заранее, до того как перестало функционировать его тело. В любом случае цена не казалась ему ни смехотворно низкой, ни непомерно высокой.

Ровно такой, чтобы избавить его от бессмысленных сожалений.

5

В отличие от многих, он пережил очередное стирание.

Похоже, его накачали какой-то дрянью, от которой частично отшибло память. Приходя в себя, он чувствовал себя утопленником, пролежавшим на дне пару лет, почему-то не съеденным рыбами, не всплывшим и не разложившимся. Будто сквозь толщу воды, возвращались звуки, запахи, свет. Постепенно сложилась картинка: потолок, лампы дневного света, решетка вентиляционного отверстия, объектив видеокамеры. Он повернул голову. Длинное помещение, похожее на раздевалку. Ряд металлических шкафчиков без опознавательных знаков. Серые стены и такой же серый пол.

Геннадий Цветков – по крайней мере, он знал, кто он («или ты думаешь, что знаешь», – поправила машинка внутри), – приподнялся на локтях. Он лежал на каталке с застопоренными колесами. Голый и сухой. Не утопленник, но и не жилец, судя по… Ни по чему не судя. Просто ему так казалось. В ногах была сложена одежда, тоже ничем не примечательная. Униформа для живых покойников, чья личность и запросы уже никого не интересуют. Но как насчет самого себя?

Невнятное сомнение не оставляло его. Зачем-то он принялся тщательно осматривать свое тело – грудь, живот, пенис, ноги. Обнаружил несколько шрамов – два пулевых и три ножевых. Старые, затянувшиеся. Почему-то это успокаивало. Цветков слез с каталки и огляделся в поисках зеркала. Ему хотелось бы осмотреть себя и со спины. Зеркала не было, и пришлось ограничиться ощупыванием тех мест, до которых он мог дотянуться. Череп цел, и на том спасибо, задница не так важна, хотя как сказать. Руки еще плохо слушались, под кожей была резина вместо мышц. Однако чем больше он двигался, тем лучше себя чувствовал. Положительная динамика. Где и от кого он слышал это выражение, Геннадий не помнил. Кто-то весьма избирательно прополол огородик его памяти.

Поверх аккуратно сложенной одежды лежали пять плаков для покера с эмблемой казино «Пирамида». Цветков не понимал, что это означает (разве что повод поиграть на халяву), но у него возникло смутное подозрение, что ставки возросли. А еще он обнаружил, что машинка внутри пребывает в растерянности. По крайней мере, она избежала стирания, хотя тоже подверглась изрядному опустошению. Как раз про нее-то он помнил и даже не прикладывал усилий вспоминания, словно она была неуничтожимой, глубоко спрятанной частью его существа. Иногда она раздражала. Иногда кое-что проясняла. Кое-что важное… Но не сейчас.

Рядом с каталкой стояли новые ботинки. Цветков оделся и обулся. Все пришлось как раз впору. Здешний интендант снял с него точную мерку. Или, может, не интендант, а гробовщик. Откуда эти мысли, черт бы их побрал?

Он проверил карманы. Ни личных документов, ни денег. Во внутреннем кармане пиджака лежало предписание для Департамента свободы совести («…направляется для дальнейшего прохождения службы…») и запечатанный конверт с надписью «Действительному советнику Шевринскому лично в руки». Начальство не доверяло компьютерам и современной связи. Цветков тоже не доверял. В эпоху информационного беспредела это было бы преступной глупостью.

Он выпрямился. На всякий случай сунул плаки в карман. Чего-то не хватало. Одетый, он по-прежнему чувствовал себя голым. Точнее, беззащитным. Собравшись с мыслями, он понял: не хватало оружия. Он поискал в шкафчиках, хотя это, конечно, было наивно. Везде пусто, как у него в голове. Лакуны в памяти он ощущал почти физически. Казалось, если бы не череп, мог бы сунуть в них руку и нащупать эту ужасающую зеркальную гладкость опустевших ящичков, где раньше хранились его воспоминания и кое-какие знания.

Ну да ладно. Подолгу страдать было не в его привычках. Кстати, что там насчет привычек, вредных или полезных? По ходу разберемся, что-нибудь да всплывет.

Он направился к двери. За секунду до того, как он прикоснулся к ручке, щелкнул замок. Цветков вышел в коридор. Навстречу ему шагал молодой человек, похожий на студента. Улыбался. Этакий позитивный симпатяшка в консервативном костюме. Цветков пошарил взглядом по сторонам. Двери без надписей и номеров, тот же безжизненный свет и разные оттенки серого.

– Господин Цветков! – сказал «студент». – Советник ждет вас.

Со словом «советник» у Геннадия проблем не возникло. Оно обозначало кого-то из тех, кто руководил им. Скорее всего, не Кулакова – тот уже сказал все, что хотел. Цветков отлично запомнил не только слова, но и слюну на его губах. Очень многое, связанное со службой, осталось в неприкосновенности. «Химера», черные торговцы органами, десять лет оперативной работы и последняя, проваленная операция. Правда, проваленной она была с чужих слов.

Он кивнул и двинулся вслед за смазливым «студентом». Два поворота спустя, не встретив ни одного человека, они оказались в подземном гараже. Красавчик направился к темной «Ауди» с обычными номерами, открыл дверь для Цветкова.

– Как тебя зовут? – спросил Геннадий на правах старшего оперативника. Или уже бывшего оперативника? Хотя он не помнил, чтобы его уведомляли об увольнении.

– Анатолий.

– Должность?

– Секретарь. Стажируюсь в Депсвосо.

«Они прислали за тобой стажера», – прорезался наконец привычный сарказм машинки внутри. Сейчас она заговорила голосом Ганнибала Лектера (яркие фильмы его блеклого детства – оказывается, он неплохо их помнил). Цветков велел машинке заткнуться, не рассчитывая, конечно, что она обратит внимание на приказ.

«Ауди» выехала из подземелья. Снаружи была осень – дождь, слякоть и голые деревья. Анатолий включил то, что для его поколения с успехом заменяло музыку. Пронизывающий бампинг-саунд хорошенько промассировал уши Цветкова и окончательно вернул его к реальности. Настолько окончательно, что, глядя на проплывающий за стеклом город, он неожиданно вспомнил разговор, который, как ему представлялось, предшествовал последнему и самому вопиющему провалу в памяти.

* * *

– Мне очень жаль, – сказал ему на прощание руководивший «Химерой» действительный советник Летягин (маленькое, пухленькое, добрейшее на вид существо) во время неофициальной короткой встречи. – Вы были самым… – начальство поискало подходящее слово, – эффективным. Но там, – оно ткнуло вверх пальцем, как будто имело в виду небеса, – вами очень недовольны. Голубчик, вы, как говорится, наломали дров. Поймите правильно, ничего личного, только политика. В общем, они хотят вашу голову на блюде… в переносном смысле, конечно! Но у меня тоже есть кое-какие связи и кое-какое влияние. – Действительный советник сделал несколько быстрых движений своими белыми, почти детскими ручками, то ли показывая, как одна другую моет, то ли умывая их, будто Понтий Пилат. – Мне удалось выторговать для вас ссылку. Если вы будете хорошо себя вести, ссылка может оказаться временной. Вы уж постарайтесь, голубчик, не подведите. А потом мы за вас похлопочем.

Кажется, Цветков дал слово постараться и не подвести. Определенно дал. Даже машинка внутри это подтвердила.

* * *

Он вдруг ощутил зверский голод. Попросил Анатолия остановиться возле какого-нибудь кафе. Сказал, что желает перекусить, но у него нет денег. Услышал в ответ: «Контора платит». Неплохое начало. Стажер привез его в ресторан «Амбер». Шикарное место. Цветков не позволял себе раньше ничего подобного, а юный секретарь явно был здесь завсегдатаем.

Может, Геннадий и выглядел сейчас малость не от мира сего, но от его цепкого взгляда не ускользнуло, что стажер перемигнулся с каким-то хлыщом, сидевшим за соседним столиком. Потом Анатолий извинился и, сославшись на срочный звонок, вышел из зала. Спустя пару минут хлыщ направился вслед за ним.

Цветков жадно доел жареную картошку, запил апельсиновым соком и решил посетить туалет, хотя соответствующих физиологических потребностей пока не испытывал.

«Оно тебе надо?» – спросила по дороге машинка внутри.

«Да ладно, всего лишь проверка».

«А кого проверяем?»

Этот вопрос остался без ответа. Он прошел через холл между рестораном и баром и дальше, по коридору, в туалет. Здесь было красиво, чисто и даже ароматно. Тихая музыка заглушала прочие тихие звуки.

Он нарушил идиллию и начал методично, слева направо, вышибать ногами двери кабинок. Совершенно упустил из виду, что дал советнику обещание хорошо себя вести. Из третьей по счету кабинки на него вызверился большой мужчина, пообещавший оторвать ему член и голову. Судя по ударившему в ноздри запаху, у Цветкова еще оставалось несколько минут жизни.

В пятой кабинке он застал любовничков. Хлыщ судорожно застегивал штаны. Стажер ничего не застегивал. Судя по всему, его рабочая зона была на виду.

– Пошел отсюда, – бросил Цветков хлыщу, а когда тот пытался проскользнуть мимо, нанес ему короткий удар в причинное место. Красавчик Анатолий еще сильнее вжался в настенную плитку, сделавшись примерно такого же оттенка.

– Контора платит, – сказал Цветков и вышиб ему передние зубы. – Твоим друзьям должно понравиться, когда ты будешь им отсасывать.

Он вышвырнул окровавленного юнца из кабинки, после чего с удовольствием помочился. Большой мужик к тому времени уже облегчился, но, взглянув на двух корчившихся на полу клиентов, передумал наказывать Цветкова и тихо удалился. Геннадий подошел к умывальнику и уставился на себя в зеркало.

И опять что-то было не так. Что-то на грани фола. Самое неприятное, он не мог уловить этого ускользающего штришка, сделавшего его портрет немного странным. «А если по частям?» – посоветовала машинка внутри. Он исследовал рот, нос, глаза (радужку – особенно тщательно), уши, лоб, волосы, подбородок, скулы. Без сомнения, это лицо принадлежало ему и не подвергалось пластическим операциям. Так в чем же дело?

Тут его осенило: лицо было лет на пять-семь моложе того, которое он считал своим. Чудесное открытие, не правда ли? Любая женщина была бы в восторге. Геннадий Цветков ни малейшей радости не испытывал. Он был озадачен – еще одна нестыковка, и пока никаких шансов прояснить ситуацию. Разве что действительный советник Шевринский расставит все по своим местам.

Он за воротник поднял с пола стажера и приволок к умывальнику. Чуть ли не насильно окунул мордой в холодную воду. Подождал, пока стажер придет в себя и утрется. Убедившись, что секретарь самостоятельно держится на ногах, Цветков бросил: «Жду в машине», – и направился к выходу.

* * *

В отличие от «Химеры» Департамент свободы совести не стеснялся обнаруживать свое существование и официально владел добротным особняком, расположенным в тихом центре города, с соответствующими регалиями на колоннах въездных ворот и на самом здании. Когда Цветков, выбравшись из машины, восходил к тяжелым дверям с бронзовыми ручками, побитый песик Анатолий с особым трепетом глядел ему вслед. А Геннадий за весь путь от ресторана сюда лишь на миг задумался о том, кого он только что приобрел: врага, способного нагадить по мелочам, а может, и по-крупному, или безобидную шавку, которую можно будет держать на поводке столько, сколько потребуется.

Действительный советник Шевринский рассматривал прибывшего долго и скептически, словно иначе представлял себе человека, вроде бы сосланного в его контору и в то же время имевшего при себе засекреченные рекомендации Особой комиссии Министерства внутренних дел. Шевринский знал, что означают такого рода «рекомендации». Стоит отнестись к ним с недостаточным пониманием и неправильно прочесть между строк, и ощутишь на себе последствия того, что туманно называлось «разделенной ответственностью».

Когда советник наконец заговорил, Цветкову стало ясно: для этого самое главное – не совершить ошибку. Тяжело будет работать… если вообще возможно.

– Наслышан о ваших подвигах. Не одобряю. Предупреждаю сразу: если вздумаете действовать такими же методами, вылетите отсюда в тот же день. И тогда вам ничего не поможет. («Знал бы он, что ты сделал со стажером», – хихикнула машинка внутри.) Усвойте: никакого оружия, никаких физических воздействий, если речь не идет о самообороне. Почаще шевелите мозгами. Знаю я вас, молодчиков из «Химеры», привыкли чуть что хвататься за пистолет. – В тоне Шевринского Цветкову послышалось превосходство интеллектуала и сожаление о старых добрых временах, когда проблемы решались без применения оружия, при помощи телефонных звонков из соответствующего кабинета… и денег, конечно.

Геннадий слушал с кислым видом. Подтверждались его худшие опасения.

– Что думаете о департаменте?

Прямой вопрос не обязательно требовал прямого ответа, но Цветков не был искушен в аппаратных играх.

– Я плохо знаю, чем занимаются ваши люди.

– Другими словами, плохо представляете себе свои служебные обязанности.

– Пока да. Но я надеялся…

– Не надо надеяться. Для начала точно выполняйте приказы. Говорите ровно столько, сколько нужно для дела. Больше слушайте. Аналитическая группа к вашим услугам. Докладывать будете мне лично. Ваше первое задание – Хиромант. – Шевринский чуть ли не брезгливо, кончиками пальцев, подтолкнул к Цветкову тонкую папочку досье. – Ознакомьтесь здесь. С памятью все в порядке?

Что было – хорошо рассчитанная издевка или простое совпадение?

– Все отлично, – сказал Цветков, гадая, можно ли считать его ответ ложью во благо. А если можно, то во благо кому? А если нельзя, то не запутался ли он в тенетах лжи?

Через десять минут он положил досье на стол.

– Как думаете действовать?

– Встретиться с ним под видом клиента. Разумеется, без аппаратуры. Далее – по обстоятельствам.

– Вот это меня и настораживает. От чего будут зависеть «обстоятельства»?

– От того, что он увидит на моей руке.

– Что бы он ни увидел, вы спокойно выслушаете его и удалитесь, не оставляя после себя трупов.

* * *

Настоящих документов он так и не получил. Это означало, что и для Департамента свободы совести его официально не существует. Знать такое было неутешительно, но он очень сильно провинился, перебив «лазарей», которые участвовали в той операции по захвату донора… Ну да ладно, сейчас-то он уже приписан к другому подразделению и бывшим коллегам на него плевать – в лучшем случае. В худшем они попытаются ему отомстить.

А как насчет родственников? Вспомнить бы, есть ли у него родственники, семья, дети… Что-то забрезжило в его памяти. Женщины. Он знал нескольких женщин, молодых и не очень. Но некоторые лишились лиц, превратились в безмолвные и бесплотные тени, блуждавшие внутри него подобно тревожащим снам. Он решил предоставить их темноте ночи, где им самое место, а наяву подумать о насущном – о полученном задании и о том, чтобы выжить.

Наличные и кредитки в дорогом портмоне приятно утяжелили карман. Костюм, обувь, часы, гаджеты – Цветков выглядел примерно так, как должен выглядеть бизнесмен средней руки. В этом ему помогла бойкая девица – сотрудник аналитической группы, совершив с ним двухчасовой шопинг. Девица была из светских и, кажется, не прочь проверить на прочность его добродетель в гостиничном номере, но машинка внутри заподозрила в ней информатора нового начальства. Сославшись на усталость, Геннадий вернулся в номер один.

Он действительно чувствовал себя разбитым, хотя и не физически. Это был информационный токсикоз на фоне частичной амнезии. Запершись, он принял душ, зашторил окна и некоторое время лежал в темноте. Сон не шел. Тени скользили в вакууме, в непригодных для обитания стерильных сумерках.

Он включил телевизор. Все как всегда: плохие новости на любой вкус, ток-шоу для лоботомированных, музыка для элоев. Он послушал городские новости. Четырнадцать жертв черных хирургов за минувшие сутки. Две группы охотников за органами ликвидировано. Четверо арестованных. Социальный банк органов пополнен за счет конфискованных у нелегалов «биологических материалов». Начальник городской полиции сетовал на недостаточное финансирование и низкую эффективность «профилактических мер». Контрабанда «Девяти жизней» по-прежнему цвела пышным цветом…

Геннадий Цветков лежал, стиснув зубы и остро ощущая свою никчемность. Вместо реального зла его новой целью был какой-то вшивый аферист, практикующий, мать его, хиромант, который заинтересовал департамент только потому, что, предсказывая состоятельным клиентам дату смерти, еще ни разу не ошибся. Тридцать два мертвеца за десять лет. Стопроцентная точность прогноза. Ну и что? А тут четырнадцать только за одни сутки. Даже если Хиромант был членом преступной группировки, зачем-то отправлявшей придурков на тот свет в соответствии с предсказаниями, то все это выглядело мышиной возней. Или, как выразился один из аналитиков, собиравших информацию, «попыткой подменить Божью волю». М-да, если они все так мыслят в этом Депсвосо, то он здесь долго не протянет. Детский сад какой-то…

Сон навалился на него, будто разочарование. Полустертые тени прошлого почуяли, что наступает их время. Они скользили сквозь сновидение, уповая на воплощение. В многомерности сна обретали значимость, которая наяву им даже не снилась. Он встречал их и провожал неузнанными. Возможно, они взывали к нему, но их отделяла стеклянная стена, не пропускавшая ни единого звука, ни единого имени.

Потом было более четкое видение – девочка лет двенадцати, лежавшая на операционном столе. Ее уже усыпили, но именно поэтому она сумела встретиться с ним, блуждая в своем наркотическом сне. Неожиданно открыла глаза. Вместо зрачков он увидел удвоенное пульсирующее нечто – кровавое, рыхлое, распадающееся на куски…

Боль он почувствовал позже, когда осознал, что уже не спит. В отличие от видения боль была совершенно понятной – страдание и сожаление человека, у которого отняли часть его жизни. Но кто сказал, что об этом стоит сожалеть? Может, это спасло его от чего-то невыносимого. И в таком случае следует благодарить и молиться, молиться и благодарить…

Не получалось. Наверное, он плохой оперативник. Бывший эффективный опер-«химера» хорошим быть и не может. По определению. А раз так, то какого черта он сбежал от девицы? Сейчас она не помешала бы. Отвлекла бы, что ли…

Испытывая возбуждение, он направился в душ. Долго стоял под секущими, словно плети, холодными струями, упираясь членом в стену. Тот мстил ему за испорченную ночь и множество других испорченных ночей. Цветков всерьез рассмотрел вопрос, не кастрировать ли себя, чтобы окончательно освободиться. Пока ему есть что терять, он уязвим и не свободен. «Да хватит, – вмешалась машинка внутри. – Тебя и так обкорнали, хочешь им помочь?»

Нет, он не хотел. Он помог себе правой рукой, потом вернулся в постель и наконец заснул глубоким сном без сновидений.

6

Сидя в отдельном кабинете ресторана «Альгамбра», за столом, который ломился от экзотической жратвы и хорошей выпивки, Геннадий Цветков потянул виски и спросил себя, насколько вреден такой образ жизни для души и тела. Насчет тела сомнений не было – он уже с тоской думал о своей прежней подвижной работе на свежем воздухе. Ну а что касательно души… Об этом лучше вообще не задумываться. Тем более что происходящее вокруг все чаще наводило на мысли о другом – конце двадцатого века, том времени, которое называли в учебниках «дикими девяностыми».

Человек, сидевший напротив, был немолод и наверняка помнил те события. Цветков сомневался, что Хироманта волновали проблемы цивилизации вообще и страны в частности. Судя по всему, в запутанном и опасном лабиринте современной жизни он давно уже нашел и облюбовал уютный уголок, в котором чувствовал себя хозяином, потому что мало кто знал код доступа, зашифрованный в линиях на ладонях. Геннадий честно пытался выполнять указания советника: смотреть, слушать, говорить только то, что необходимо. Пока ему неплохо удавалось играть роль человека с деньгами, недалекого, поддающегося влиянию, не слишком здорового и вдобавок переживающего кризис среднего возраста.

Хиромант представился господином Чичиковым. Похоже, половина здешнего контингента либо работала на него, либо получила указание всячески способствовать. Охранники, которые предварительно обыскали потенциального клиента с применением детекторов, занимали ближайший к кабинету столик. Цветков знал, что здесь за ним тоже наблюдают, а Чичиков полагал, что ничем не рискует, оставаясь с ним наедине. Это было, конечно, заблуждение, но Геннадий твердо намеревался до конца следовать полученным инструкциям.

Пока они выпивали, закусывали и болтали, Цветков сделал вывод, что Чичикову скучно и он пытается развлечься, раскачивая лодку. Обычная проблема человека с недюжинными талантами в обществе, которое может предложить ему только место в системе или бегство от действительности. Людям с мозгами оставалось либо глумиться над этой самой действительностью, либо раскачивать лодку. Каждый выбирал свое в зависимости от темперамента.

Цветков был не дурак (даже после резекции памяти) и понимал: система очень не хочет пропустить что-нибудь этакое, невинное с виду, от чего лодка начнет зачерпывать воду, а то и пойдет ко дну. Он служил системе, и его это не смущало. Да, она была плоха, но все же лучше, чем ничего. На кровавые плоды анархии он насмотрелся, когда эвакуировал остатки христианской миссии из Сьерра-Леоне.

– Кушайте, кушайте, – любезно поощрял его Чичиков. – Не знаю, как вы, а я ненавижу узнавать плохие новости на пустой желудок.

– Почему обязательно плохие?

– Видите ли, рано или поздно все умирают, а мы с вами в таком возрасте, когда иллюзии становятся опасными. Вы ведь не из тех, кто предпочитает утешительную ложь?

– Нет.

– Прекрасно. Потому что, в отличие от дешевой гадалки, я вас не пощажу.

– А вы никогда не ошибались, гм… в другую сторону?

– Еще никто не жаловался.

Конечно. О жалобах с того света Цветкову слышать не приходилось, если не брать в расчет фильмы категории «В».

Официант принес кофе. Смакуя каждую секунду, Чичиков закурил, потом спросил:

– Волнуетесь?

– Я должен волноваться?

– Ну, как-никак, скоро вы потеряете невинность неведения, а я в некотором роде сыграю роль Евы в райских кущах.

– По-моему, тут далеко не рай.

– Смотря с чем сравнивать.

– Вы уже сравнивали?

– У Евы другая роль.

– Почему у Евы, а не у Змия?

– Змий – это неумолимый закон судьбы, который вырезает знаки на ваших ладонях. Не хочу брать на себя больше, чем могу унести. Я всего лишь один из тех немногих, кто умеет читать знаки.

– Меня всегда интересовало… Знаки собственной судьбы вы читаете с такой же легкостью?

– Разумеется. Именно поэтому я все еще здесь и, как видите, неплохо себя чувствую.

В бытность свою оперативным работником «Химеры» Цветков уже заставил бы собеседника убедиться в том, что кое-какие знаки он все-таки проглядел, но сейчас вынужден был выслушивать эту высокопарную чушь, проявляя чудеса долготерпения.

– Ну что же, приступим. – Чичиков отставил чашечку, загасил сигарету и извлек из кармана старинную лупу в латунной оправе.

Цветков положил руки на стол ладонями вверх. Некоторое время Хиромант рассматривал их на расстоянии, словно хотел видеть картину в целом, затем принялся изучать более пристально. Пару минут спустя Геннадию показалось, что Чичиков пребывает в некотором замешательстве. Сам он не испытывал ни малейшего любопытства, как будто вместе с памятью о прошлом лишился интереса к будущему, а заодно и страха перед ним. Однако роль свою он помнил: клиент, который платит за информацию.

– Что скажете? Сколько мне осталось?

Хиромант поднял на него подозрительный взгляд:

– Если я хоть что-нибудь понимаю в этом, то вас здесь быть не должно.

– В каком смысле «здесь»?

– В том смысле, что вы уже давно мертвы.

7

…Он взбирался на холм, с трудом продираясь сквозь багровую мглу. Шел кровавый дождь. Камни под ногами были скользкими и, возможно, были не совсем камнями, потому что двигались, словно умирающие звери, с которых содрали шкуру. Едва удерживая равновесие, помогая себе руками, карабкаясь на четвереньках, он одолевал подъем, крутизна которого все время менялась. Склон раскачивался под ним, то превращаясь в плато – и тогда из щелей выступала выдавленная тяготением кровь, то становясь вертикалью, – и тогда ему оставалось лишь прилипнуть к этой шевелящейся стене и молиться, чтобы не сорваться вниз. Вдобавок дул ветер – всегда в одном направлении, ему в лицо. Ветер нес с собой ошметки плоти и сгустки внутренностей с омерзительным запахом, иногда завязанные в узлы. Цветков мог только гадать, что происходит на вершине холма, куда он так отчаянно стремился. Но он даже не гадал; он просто полз, не помня зачем и почему. Не исключено, что в этом слепом движении состояла вся его жизнь: сквозь тьму и кровь – к вершине холма, которой, вполне вероятно, вообще нельзя достичь.

Однако он достиг, зная откуда-то, что это не награда и что лучше от этого не будет. Теперь стала видна рана в небесах по другую сторону холма, противоположный склон которого стекал в бесконечность, унося страдающие, агонизирующие, умирающие камни в пропасть мрака, откуда нет возврата. Иначе и быть не могло, потому что камни оказались свидетелями страдания и агонии распятого на кресте.

Инстинкт привел Цветкова к подножию этого креста. Здесь капли кровавого дождя разъедали кожу, жалили в глаза, сжигали волосы. Здесь можно было опереться и лечь на нескончаемую замедленную ударную волну, что расходилась от эпицентра растянувшейся на тысячелетия смерти, открыть рот и принять в себя, как облатки, куски взорвавшейся плоти. Но Геннадий не лег и не принял зловещее причастие. Он продолжал пробираться туда, где инстинкт уравнивался знанием и мог обернуться противоположностью.

Ползти, чтобы наглотаться яда… Что это, если не глупость? Что это, если не проклятие? Но тогда кто проклял его? Уж не тот ли, чье имя Милосердие, не тот ли, который висел на кресте и хотел только одного – умереть в одиночестве, без соглядатаев, без тех, кто станет рвать его на части и затем торговать в розницу его плотью и кровью? Цветков не знал. Он полз для того, чтобы узнать.

Полуослепший, он коснулся головой креста. Здесь было невыносимо. Здесь смерть фонтаном била из-под земли, и этот фонтан давно смыл с трясущихся небес звезды. Здесь уже все было покрыто неостывшей кровью и пронизано судорогами адской боли, которая, словно в насмешку над молитвой о пощаде, длилась, длилась и длилась… С каждым вздохом Геннадий вбирал в себя эту боль, ставшую сутью существования, вырванную из клетки плоти, но не нашедшую себе иного пристанища и теперь призраком ужаса настигшую еще одного Адамова отпрыска.

Стоя на коленях, корчась в кривом зеркале окружающего пространства, он поднял голову и подставил лицо под багровый дождь. Прежде чем кислота этой пылающей крови успела сжечь его зрачки, он увидел картину, оставшуюся в его памяти до самого конца. Тело Распятого, наполовину поглощенное небом, достигало немыслимой высоты и светилось, словно было сложено из тлеющих углей. Руки, прибитые к перекладине креста, казались сожженными крыльями Феникса, которые объяли – конец и начало – всю обреченную вселенную.

А еще Геннадий обнаружил, что он не единственный, кто взобрался на холм, но если им двигала неутолимая жажда разгадать последнюю тайну, то другие явились не за этим. Распятый обещал им жизнь вечную взамен жалких прозябаний, и они пришли за обещанным. И принесли с собой инструменты.

Все померкло. Ослепший Цветков завыл от бессилия. У него больше не было глаз. У него не было оружия, чтобы убить себя. У него не было даже копья, как у того центуриона. Поднявшись с колен, он сделался игрушкой ревущей багровой стихии. Его смело дыханием отчаяния и понесло в небытие. Последнее, что он услышал перед исчезновением, это издевательский голос господина Чичикова, который, забавляясь, произнес: «Хотел бы я взглянуть на ладони воскресшего Христа…»

* * *

Цветков проснулся, учащенно дыша, будто и впрямь взобрался на кровавый холм, а потом сорвался с него в пустоту. Он не сразу понял, где находится. Окутывавший его сумрак был спокойным и уютным – в отличие от багровой мглы схлынувшего кошмара. Даже слишком спокойным. Понадобилось несколько секунд, чтобы поверить: это не уловка с целью устроить еще более жестокую пытку. Если только уловкой не была вся так называемая реальная жизнь… Но эти мысли могли завести слишком далеко и оставить в лабиринте, из которого уже не выберешься. Цветков предпочел бросить их первым.

Итак, для начала: где он? Определенно не в своем гостиничном номере и не в бывшей ведомственной квартире. Откуда-то падал нарезанный квадратами свет… Может быть, он в камере? Нет, это все-таки квартира, но чужая. Чья? Той, что лежит рядом.

Оказывается, все объяснялось просто. И теперь казалось удивительным, что он так долго не мог включиться. Наверное, причиной был этот жуткий сон о бесконечном умирании Христа. И как-то сам собой снова всплыл вопрос о линиях жизни после воскрешения.

Цветков ни секунды не верил в то, что вопрос задавал кто-то извне, а не его подсознание. «Вот до чего доводит общение с хиромантами», – ядовито вставила машинка внутри, которая ни в коей мере к подсознанию не относилась. И ничего не возразишь – женщина по имени Регина, лежавшая рядом, была хиромантом. Еще одним на его голову.

Теперь он вспомнил все. Он сам выбрал ее наугад из списка. И отправился на прием, чтобы кое-что проверить. Как он и предполагал, имело место некоторое различие в интерпретациях, но по большому счету она подтвердила «диагноз», поставленный Чичиковым. А вот чего Цветков предположить не мог, это того, что печать смерти на его руке окажет специфическое воздействие на хироманта. Настолько специфическое, что спустя сорок минут он очутился в ее постели. На этот раз он не пытался отвертеться – мертвецу терять нечего.

Все происходившее на прохладных простынях как будто убеждало в том, что телесно он еще вполне. Не помешали девственная чистота памяти и длительное воздержание. Цветков ударно потрудился в постели и к полуночи был выжат досуха. Потом заснул сном праведника, и явился ему кошмар с кровавым дождем и Распятым на холме… Что он означал? Возможно, ничего, а возможно, таким образом давала знать о себе нечистая совесть. Сейчас, на рассвете, который серел сквозь зарешеченное окно, он чувствовал лишь телесную слабость и опустошенность. Так что те, кто решил навестить его, все рассчитали верно.

Он так и не узнал, как они проникли в квартиру. Услышав посторонний звук, Геннадий успел вскочить с кровати и понять, что бежать поздно, да и некуда. В следующую секунду в спальню ворвались трое в масках с прорезями для глаз. Они двигались предельно целесообразно. Один навалился на Регину, расплющив ее на матрасе; та спросонья взвизгнула, но напавший зажал ей рот. Двое занялись Цветковым, сопротивление которого закончилось, как только его пнули ботинком в обнаженный пах. По сравнению с этим два-три профилактических удара по другим частям тела казались легким массажем. Корчась от взрыва между ногами, он осознал, что ему заломили руки. За спиной щелкнули наручники. Чья-то лапа залепила лентой кровоточащий рот. Цветков едва не задохнулся, пока не сумел втянуть в себя воздух через заложенный нос.

По мере того как отступала боль, нарастали ярость и злоба, обращенные главным образом против себя. Каким же идиотом он оказался! Регина, которой тоже связали руки и заклеили рот, была вроде ни при чем, но он уже и в это не верил. Когда яичница в мошонке немного остыла, он задал себе вопрос: что дальше? Если эти мордовороты – люди Чичикова и явились, чтобы устранить досадное несоответствие, то он, Цветков, уже покойник, а следующий вопрос – какая им от этого выгода? – превращался для него в чистейшую абстракцию. Но, по крайней мере, была надежда, что он умрет быстро. Если же его выследили люди из «Лазаря», тогда еще придется помучиться.

Трое так и не представились (ха-ха). Они усадили Цветкова на пол, спиной к стене, после чего замерли в неподвижности и безмолвии, будто истуканы. Кого-то ждали. От этого становилось страшнее, как от любой хорошо продуманной прелюдии казни. Тишину нарушало только раздававшееся время от времени мычание Регины, перевернутой на живот. Ее неприкрытая нагота напомнила Геннадию, что и сам он совершенно гол. Следовало беспокоиться о своей жизни, но Цветкова накрыл глупейший стыд, и он ничего не мог с этим поделать. Он был беспомощен, беззащитен и жалок, как никогда. Вдобавок ему внезапно захотелось в сортир. Жжение в паху очень скоро сделалось невыносимым. Не слишком приятно валяться в луже собственной мочи, но Цветков не собирался преждевременно подыхать от разрыва мочевого пузыря. Перед Региной придется извиниться – потом, если они доживут до извинений.

Пока он мочился, боль в распухшем члене вытеснила прочие ощущения. Запах показался лишь незначительным довеском к уже имеющимся проблемам. Почуяв его, мордовороты только переглянулись. Лужа медленно растекалась; на краю ковровой дорожки появилось темное пятно. Цветков пытался вспомнить, как он реагировал, когда кто-нибудь из подопечных обделывался в его присутствии, а такое случалось. Ни с того ни с сего ему стало смешно.

Когда он захихикал, даже Регина перестала стонать. Во взгляде одного из терпеливых здоровяков он прочел отвращение, во взглядах других – чуть ли не жалость к убогому. Вот и хорошо. Пусть принимают его хоть за идиота, страдающего недержанием, лишь бы это помогло ему уцелеть.

Так он пережидал невыносимые минуты. Геннадий не мог бы сказать, сколько их было. Ему показалось – очень много, но пока сидишь голой задницей в луже мочи, время становится чем-то вроде надувного шарика в мозгу. И этот шарик уже едва не лопался внутри черепа, когда в спальне наконец появился хорошо одетый старик. Впрочем, при близком рассмотрении уже не совсем старик. Имелась в этом незваном госте некая странность. На Цветкова он поначалу произвел впечатление молодого актера, тщательно загримированного под старца, только в данном случае ни о каком гриме речи, разумеется, не было. Где-то Геннадий уже видел нечто подобное, только не мог вспомнить, где именно. Слова «Фонд помощи жертвам программ отсроченной смерти» всплыли сами собой. Понять бы еще, что они означают… Он присмотрелся к «гостю» повнимательнее – насколько позволяла унизительная позиция. Морщины на его лице казались трещинами, словно оно могло рассыпаться в любой момент, обнаружив под собой… что? Нет, время для догадок явно было неподходящее.

Помимо отлично сидящего костюма и пары перстней незнакомец имел при себе старомодную трость с серебряной рукоятью в виде головы пуделя. Цветков сильно подозревал, что трость скрывает в себе гораздо более опасный колющий предмет. Во всяком случае, в третьей ноге «старик» явно не нуждался.

Он задержался возле кровати и возложил длань на затылок Регины, которая снова начала стонать при его появлении. Через несколько секунд она замолчала, а ее дыхание сделалось тихим и размеренным. Не иначе, она заснула, причем так крепко, что не проснулась, когда незнакомец снисходительно прошелся тростью по ее ягодицам.

– Хорошая задница, – одобрил он и подмигнул Цветкову. – Надеюсь, хотя бы получил удовольствие? Извини, если мальчики слегка перестарались. Ба, а это что такое?

Он вступил в лужу, но, по-видимому, не испытывал неудобства. Возвышаясь над Цветковым, он уперся тому в подбородок концом трости.

– Мне известны твои подвиги, так что с этим (он явно имел в виду лужу) ты перестарался.

– Может, перейдем к делу? – хмуро осведомился Геннадий.

– Прекрасное намерение, – кивнул незнакомец. – Хочу тебя нанять.

– У меня уже есть работа.

– Так ведь то работа за деньги, а я предлагаю кое-что другое.

– Что именно?

– Я верну тебе тех, кого ты потерял. Для начала.

– Во-первых, я никого не терял. Во-вторых, если ты имеешь в виду мертвых, то это дерьмо собачье.

– Если ты служил в «Химере», это не значит, что стал экспертом по мертвецам. Возможно, ты просто не в курсе последних достижений программы. Но нам ли не знать, что подобные достижения не афишируются, не правда ли? Да и по первому пункту я бы на твоем месте не был так уверен.

«Старик» сделал элегантное движение тростью, и через мгновение голова пуделя уже упиралась Цветкову в лоб. После чего он что-то почувствовал. Что-то совершенно неописуемое.

– А они изрядно выпотрошили твою память, – донесся до него голос незнакомца. – Хм, оказывается, даже эти ветеринары из спецслужб способны кое-чему научиться, если припечет… Как насчет небольшой экскурсии в прошлое? Я имею в виду твое подлинное прошлое.

– Откуда ты взялся? – Цветков чувствовал смертельную усталость. – Чичиков навел?

– Чичиков? Так он назвался? Ах, безобразник. Что ж, у него, по крайней мере, есть чувство юмора. Ты хоть знаешь, кто такой этот Чичиков? Чем славен? Нет? Видно, не тому вас учат…

– С удовольствием поболтаю с тобой, если снимешь наручники.

– Еще рано. Рассматривай это как знак уважения. Тем самым я отдаю должное твоей способности выбираться из самых сложных ситуаций. Пока я буду пытаться тебя переубедить, ты останешься прикованным к батарее. Если мне не удастся – а я это узнаю, что бы ты ни скрывал здесь (легкое постукивание тростью по цветковскому черепу), – мы избавимся от нее (плавный жест в сторону спящей Регины) и от тебя. Поскольку я тоже человек с чувством юмора, хоть и особого свойства, я продам вас обоих черным трансплантологам. Думаю, они давно мечтают побеседовать с тобой по душам.

Это было исчерпывающе. Теперь Цветков знал (или думал, что знает), откуда ноги растут. Его охватила сильнейшая ностальгия по тем временам, когда он служил в «Химере» и спал, держа палец на спусковом крючке. Не чувствовал бы сейчас жопой и сердцем омерзительную холодеющую лужу…

– Приступим, – сказал человек с тростью, правильно истолковав его молчание.

Цветкову ничего не оставалось, кроме как встретиться с «дерьмом собачьим» лицом к лицу. По выражению незнакомца, «для начала» все попахивало банальным гипнозом. Он поводил рукоятью трости из стороны в сторону, проклятый пуделек закачался примитивным поблескивающим маятником и, невзирая на критический взгляд Цветкова, десятки раз успешно проходившего тесты на невосприимчивость к психическим воздействиям, таки ожил, раззявил пасть, оказавшуюся черной-пречерной, и монотонно затявкал, затяв… затя… затягивая Геннадия в ватный космос противоестественного сна.

А спустя какое-то неизмеримое время не осталось и ничего противоестественного. Только свинцовая легкость, просветленная тьма и парение бескрылых душ.

* * *

Он находился там, где все имело зачаточную форму и, тем не менее, было легко узнаваемым. Ощущение номер один: он сам в каком-то смысле участвовал в творении. Лепил в своем воображении то, до чего у Создателя не дошли руки. Окружавшие его округлые горбы, без сомнения, были могилами. Безымянными, не обязательно содержащими тлен и прах, но все же могилами. При желании на них могли появиться надгробные камни, кресты, ангелы и надписи. Но машинка внутри посоветовала Цветкову не тратить память на имена, которые ему все равно ничего не скажут. А те, что смогут говорить, явятся сами.

И они явились.

Из-за темного обелиска выступила женская фигура, медленно двинулась навстречу. Когда Геннадий увидел ее лицо, он чуть не заплакал. Мама – такая, какой она была лет в сорок. Моложе, чем он сейчас…

– Что ты здесь делаешь, сынок? – спросила она печально и протянула руку, чтобы погладить его по голове. Он ощутил что-то вроде дуновения ветра, разметавшего волосы. С усилием вспомнил, что он здесь делает.

– Мне обещали вернуть тех, кого я потерял.

– Кто обещал?

– Какой-то дерьмовый фокусник. Прости, мама. Но, кажется, у него получается.

Она тоскливо улыбнулась:

– Меня ты не потерял, это я тебя потеряла, давным-давно. Не верь никому, когда вернешься.

– А ты? Почему ты не возвращаешься?

Она покачала головой, больше не делая бессмысленных попыток прикоснуться к нему. Он тоже не пытался дотронуться до нее.

– Давай прогуляемся немного, – предложила она. – Это наша последняя прогулка. Я тебя провожу.

– Куда?

– К тем, кого ты действительно потерял.

– Но почему ты?

– Не знаю. Возможно, потому, что я первой появилась и осталась в твоей памяти.

Они шли сквозь пространство, которое вскоре перестало напоминать кладбище. Клубящееся нечто по сторонам вполне могло быть зародышем парка или леса, а впереди наметилось какое-то образование, постепенно принимавшее вид старого дома со стенами, увитыми диким виноградом.

– Что это? – спросил Цветков, почему-то считая, что маме можно задавать глупые вопросы.

– Дом, которого у тебя не было и никогда не будет. Но здесь ты, возможно, найдешь тех, кого потерял. – Она остановилась. – Дальше я не пойду.

– Почему?

– Я из другого времени, из другого места. Мне нельзя встречаться с теми, кто там, – она показала на дом, – иначе ты сойдешь с ума. Прощай, сынок. Помни, что я тебе сказала. Я тебя люблю.

– Я тебя лю… – начал он, но рядом уже никого не было. Только ветер бился в черную ветхую дверь. Ветру она пока не поддавалась, зато, когда Цветков взялся за бронзовую ручку в виде головы пуделя и потянул на себя, дверь легко открылась. За ней был коридор, освещенный тусклыми мерцающими лампами. На пороге Геннадий оглянулся. Позади остался хаос, что-то вроде потерявшего образ и ускользавшего из памяти пейзажа. Цветков вошел в дом.

Коридор оказался слишком длинным даже для гипнотического сна. Однообразный, как жизнь без любви и ненависти, он тянулся замкнутой с четырех сторон пустыней, а мерцание ламп напоминало многократно ускоренное чередование дней и ночей. Но вот Цветков увидел на полу какой-то предмет. Это была кукла в длинном белом платье. Когда он поднял ее, кукла открыла рот и сказала: «Папа».

Несколько секунд он ошеломленно смотрел на нее. Спрашивал себя, как он мог забыть. С машинки внутри был особый спрос, но сейчас она хотя бы помалкивала… Он обернулся. Отсюда коридор казался не таким уж длинным – дверь, через которую он вошел, находилась в десятке шагов. А впереди появилась еще одна. Выбор невелик. Он двинулся к той двери, за которой еще не был, распахнул ее и попал в комнату своей дочери, потерявшей куклу.

Самой Марии здесь не было, но он узнал ее комнату по нескольким приметам. Например, по фотографии, на которой молодой Цветков стоял в обнимку с женой. Просторная комната, светлая и высокая. За окнами шумел весенний сад. Призрак матери его не обманул: точь-в-точь комната в доме, которого не было и уже никогда не будет. Но то, что комната пуста, было зловещим признаком. Все выглядело так, как в старых сентиментальных фильмах: кто-то пытался сохранить обстановку нетронутой в тщетной надежде, что когда-нибудь ее обитательница сюда вернется.

Чем дольше он тут оставался, тем больше ему делалось не по себе. Дверь в комнате дочери была одна. Он вышел через нее, но попал в другой коридор, в конце которого находилась дверь спальни его бывшей жены. На этой двери висела мишень, утыканная дротиками. Мишень имела некруглую форму и необычную раскраску. Подойдя ближе, Цветков увидел, что она представляет собой плоское изображение головного мозга, вид сверху, с обозначением его долей и частей.

Открывая дверь, Геннадий почти догадывался, что увидит за ней, – ведь он все еще соучаствовал в творении своего тихого кошмара. Потом кошмар перестал быть тихим. Спальня больше напоминала палату в психушке. Через узкое оконце под потолком проникал тусклый свет. На казенной кровати кто-то заворочался. Цветков с трудом узнал свою бывшую жену – та превратилась в безумную старуху.

Когда он подошел к ней и остановился на расстоянии двух шагов, она увидела куклу в его руке и захохотала. Передних зубов у нее не было. Ее длинная ночная рубашка пропиталась кровью ниже груди. Рубашка была разрезана, как у беременной, и Цветков увидел под ней распоротый живот.

Жена сунула в рану руку, вырвала что-то из своей брюшины и швырнула в него. Окровавленное мясо облепило лицо. Цветков попытался сорвать с себя жуткую маску, но чужая плоть прилипла намертво, лишив его способности дышать. Через несколько секунд начались спазмы. Последнее, что он слышал, прежде чем его прибрало багровое удушье, был хохот сумасшедшей.

* * *

Он очнулся, и возвращение было немногим лучше дурного сна: запах мочи, собственное посиневшее от холода тело и фальшивый старикашка со своей волшебной палочкой. А на душе так погано, словно Цветкову сообщили худшую из новостей – правду.

– Ну как, – спросил незнакомец, – ты не передумал?

– Что с моей дочерью?

– Прими мои соболезнования.

– Когда?

– Несколько дней назад.

– Неудачная операция?

– Операции не было. Слишком дорогое удовольствие. Твое начальство решило не тратиться.

Цветков вспомнил слова матери: «Не верь никому, когда вернешься». По идее, это должно было оставить ему надежду, но он не находил в себе даже ее призрака.

– Ладно, – сказал Геннадий. – Что нужно делать?

«Старик» прикоснулся к его голове тростью и удовлетворенно кивнул:

– Я был уверен, что мы найдем общий язык. А делать нужно то, что ты умеешь лучше всего. – Он повернулся к истуканам. – Снимите с него наручники.

8

Цветкову приходилось видеть, как двуногие волки превращаются в псов. Вроде невелика разница. Хороший слуга любит своего хозяина, хороший пес тоже. Пес будет драться за хозяина и готов на самопожертвование, слуга – не всегда. Единственное существенное отличие, похоже, состоит в том, что слуга обладает свободой воли.

И вот сейчас Геннадий, помимо бесплодного опустошающего жара внутри, чувствовал, что свободы ему почти не оставили. Ну разве что он мог удавиться назло тем, кто хотел использовать его в качестве орудия. Однако он был как никогда далек от мысли о запасном выходе. Возможно, это означало, что он вплотную приблизился к статусу пса. Вот только чьего? Ведь собаки не бродят сами по себе…

Зависнув между сознательным и бессознательным, он даже испытал облегчение: незначительные мелочи можно было доверить рассудку, важные вещи совершались сами собой, по указке инстинкта.

Именно это случилось на подземной парковке. Он спустился туда после того, как смыл с себя следы своего позора. «Работодатель» позаботился о нем. Одеваясь, Геннадий обнаружил в кармане ключи от машины с парковочным брелоком, пачку денег и дисконтную карту аптечной сети. Когда он покидал квартиру, Регина все еще спала. Он не стал ее будить. И предпочел бы больше никогда ее не видеть.

В небольшой сумке под передним сиденьем неброского «Рено» он обнаружил кобуру с «ТТ» без серийных номеров, термос и жратву из «Макдоналдса» (как трогательно). Он не успел усесться за руль, как услышал вкрадчивый шорох шин и приглушенный рокот мощного двигателя остановившейся позади него машины. Все еще согнувшись и прикрывая корпусом то, что делали руки (на обойму и предохранитель ушло две-три секунды), он справился с опасным мгновением, чреватым столбняком, когда ожидаешь выстрелов в спину и реакция рептильного мозга напоминает, что ты все еще животное в гораздо большей степени, чем тебе казалось…

Судя по двойному щелчку, из машины, перегородившей выезд, выбрались двое. Цветков развернулся и дважды выстрелил по силуэтам, темневшим в конусах света от фар. Несмотря на оружие, еще не ставшее своим, он оба раза попал. Да и трудно было не попасть, с его-то опытом, – он стрелял практически в упор. Откуда-то появилась мысль, что он действовал по инструкции, но тут же Геннадий вспомнил, что руководствоваться инструкцией для оперативных работников «Химеры» в его положении просто смешно.

А тем двоим, опрокинутым на бетон, похоже, было не до смеха. Цветков обошел лежащих и убедился, что в руках у них пусто. Один еще корчился. Цветков заглянул в их машину, оказавшуюся «Мерседесом» S-класса. Внутри никого. Видеорегистратора не было. Геннадий обвел взглядом плохо освещенное подземелье. Все тихо, но не исключено, что, услышав выстрелы, кто-нибудь затаился в дальнем углу. И видеокамеры в таких местах не редкость. Это имело значение лишь в том смысле, что преждевременное появление загонщиков могло помешать Цветкову действовать. Больше его жизнь ничего не стоила. Он не думал также о двух жертвах – возможно, невинных, – будто в мозгу отключился этический блок. Хотя, как наверняка сказал бы Адам, изгнанный из рая лишь за то, что плохо присматривал за своей женщиной: невинных не бывает; есть те, кто хорошо спрятался.

Цветков вернулся к умирающему. Примерно его возраста, ухоженное лицо, дорогой костюм. Прикрывает рану ладонью, из-под которой по рубашке расползается темное пятно. В свете фар блеснула запонка на рукаве. Увидев перед собой Геннадия, незнакомец прошептал: «Дерьмо», – и умер.

Цветков присел и обыскал карманы мертвеца. Не обнаружил ничего интересного. Судя по визиткам, убитого звали Евгением Песковым и был он председателем правления некоего акционерного банка. Подчиняясь безотчетному порыву, Геннадий вытащил из кармана плак для покера и сунул его застреленному банкиру в рот. «Вот молодец, – одобрила машинка внутри. – Все правильно, оставил пирамидку для фараонов». Далеко не впервые он не понял в точности, о чем это она, но по-прежнему доверял ей безоговорочно.

Второй мертвец оказался помоложе и покрупнее. Возможно, водитель и телохранитель в одном лице. У этого была пушка в наплечной кобуре. Цветков не стал ее трогать.

Итак, он сделался убийцей «добропорядочных граждан». В глазах тех, кто теперь будет его преследовать, – не просто псом, а бешеной собакой, которую проще уничтожить, чем поймать. Как ни странно, так проще и для него. Что могло быть хуже пожизненного заточения в одиночке или в спецпсихушке? Только ад, где он сегодня, похоже, забронировал себе место.

Послышались чьи-то шаги. Человек шел не скрываясь и при этом был слишком близко, чтобы допустить, будто он появился в подземелье после выстрелов. Цветков отодвинулся в глубокую тень четырехгранной колонны, держа ствол наготове.

– Спокойнее, дружище, – раздался знакомый голос, по-прежнему уверенный и не лишенный ноток превосходства. – Не подстрелите меня, я всего лишь хотел убедиться в том, что не ошибся.

– Убедился?

– Вполне.

Цветков высунулся из-за колонны. Чичиков (или как там его) остановился над Песковым.

– Мой клиент, – сказал он без намека на скорбь. – Должен был умереть сегодня. Я его предупреждал. А теперь скажите, разве знаки не заслуживают доверия?

Он улыбался так, что Цветкову захотелось выпустить остаток обоймы ему в рожу, но на данный момент с мертвецами и без того выходил явный перебор.

– И часто?

– Что часто?

– Часто ты следишь за клиентами?

– В первый раз. Этот с самого начала нехорошо себя повел. А под конец зачем-то искал встречи с вами. Вы, случайно, не знаете зачем?

– Не имею понятия.

– Вот и я в недоумении. Кстати, если вас утешит, через банк этого господина проходило столько грязных денег, что трупами несло даже от той мелочи, что прилипала к его рукам. В общем, как ни крути, вы явились орудием провидения. Поздравляю.

Цветков поморщился и приставил ствол ко лбу вальяжного оракула:

– Возможно, провидению угодно, чтобы и ты отправился на тот свет.

Чичиков остался невозмутим. Он медленно поднял руки, показав Геннадию обе ладони:

– Этого здесь нет. Я же сказал, что всего лишь читаю знаки. Мой час умирать еще не наступил.

Цветков испытывал сильнейшее желание его разочаровать. Прямо сейчас. А заодно реализовать остатки своей свободы воли. Но, видно, и впрямь время еще не пришло. А может, свободы воли у него не осталось вовсе.

Он опустил пушку.

– Правильное решение, – одобрил Чичиков. – Теперь отправляйтесь по своим делам. Об этом, – он показал на трупы, – не беспокойтесь. Мои ребятки все приберут.

– Ничего не трогать. Мои приберут, – вырвалось у Цветкова, прежде чем он осознал, что произнес это. Хотя и не осознал до конца, кто такие «мои».

Зато до него дошло, что, вероятно, все это время он находился под прицелом. Оставалось удивляться выдержке Хироманта и того, кто держал палец на спуске.

Он прикинул, что сможет развернуться, чтобы объехать «Мерседес», – место справа было свободно.

– А все-таки жаль, – сказал Чичиков, когда Цветков усаживался в «Рено». Геннадию никого не было жаль, за исключением мертвой дочери, поэтому он только пожал плечами.

– Жаль, что мы так и не узнаем, о чем он хотел с вами побеседовать.

– О дерьме, – сказал Цветков и захлопнул дверцу.

9

Город казался черно-белым, несмотря на резавшую глаз рекламу. Цвета вытекли из него, как кровь из тела, и осталась бледно-серая каменная плоть, которая еще долго не обратится в прах. Все вокруг – только серое, черное, грязновато-белое. «Еще один собачий симптом», – констатировала машинка внутри. Ее голос пробился сквозь боль, от которой раскалывалась голова.

Цветков остановил машину на первом попавшемся свободном месте и открыл термос. Наглотался горячего черного кофе. Сделалось немного легче. Он вспомнил о дисконтной карточке аптечной сети. Вряд ли ему подбросили ее для того, чтобы он немного сэкономил на лекарствах. Он достал кусок пластика и рассмотрел его повнимательнее. Один из указанных на обороте адресов был обведен красным.

Вдруг – будто вспышка. Слишком кратковременная, чтобы разглядеть руку, державшую красный маркер, но достаточную для уверенности: он сам обвел эту надпись на карточке. И значит, отправил послание самому себе, точно лунатик, заранее знающий, что потеряет в наступающей ночи…

Цветков беззвучно выругался. Он ненавидел загадки, даже пребывая в самом благодушном состоянии, а сейчас тем более. Но деваться некуда – надо с чего-то начинать. Откровений, полученных во время гипнотического сеанса, явно не хватало – если это вообще были откровения, а не игры помутившегося рассудка, запутавшие его еще сильнее. В любом случае головная боль не унималась, и заглянуть в аптеку не помешало бы.

Он развернулся и отправился по обведенному адресу. Вскоре он уже открывал дверь под мигающим красным крестом. Других посетителей в аптеке не было. За Г-образной витриной стояла провизор. Красивое лицо портил шрам через всю щеку. Хотя «портил» – не совсем подходящее слово. Лицо со шрамом и ледяными серыми глазами, способными выстудить тлеющий внутренний ад, производило странное впечатление. Цветкову отчего-то подумалось, что под прилавком у этой женщины лежат не только лекарства, но и ствол. На всякий случай. Судя по вывеске, аптека работала круглосуточно.

Он бросил взгляд на бэдж: Ирина. Провизор смотрела на него со спокойным ожиданием. Поначалу он хотел взять что-нибудь от головной боли, но зиявшие в его прошлом дупла тревожили гораздо сильнее.

– У меня проблемы с памятью.

– Вы хотите вспомнить или забыть?

«Чертовски хороший вопрос», – сказал себе Цветков. И понял, что не знает ответа. Вспомнить все было бы неплохо. Но, возможно, куда лучше было бы все забыть. Он уставился на обладательницу глухого голоса, пытаясь определить, что кроется за этим вопросом – профессиональное уточнение или история человека, который столкнулся с той же дилеммой: вспомнить или забыть. Судя по шраму, перед ним был второй случай.

«Может, хватит, долбаный психолог? – встряла машинка внутри. – У тебя есть дела поважнее».

– Вспомнить, – сказал он. – А потом забыть. Но это вряд ли получится.

Краешек ее рта тронула улыбка, которая не согревала ни на градус. Наоборот, она выражала беспощадность и обещание: нет, не получится.

Ирина начала монотонно перечислять препараты, словно догадывалась, что на самом деле он явился не за этим. После пятого или шестого названия он вздохнул и выложил на прилавок дисконтную карточку, которая могла быть чем-то вроде пропуска. А могла не быть.

Провизор взяла карту и поднесла к глазам. Возможно, значение имел номер. Во всяком случае, продолжение последовало. Ирина вышла из-за прилавка, прикрыла жалюзи на окне, заперла дверь и повернула табличку надписью «закрыто» к улице. Выключила освещение. В аптеке сделалось сумеречно. Узкие клинья дневного света, проникавшего снаружи сквозь оставшиеся щели, нарезали тьму на лоскуты. А заодно лицо и фигуру провизора.

Головная боль усилилась, стала ритмичной, будто эффект полосатости вызывал ее равномерные вспышки. Ирина открыла дверь в глубине помещения. Цветков направился туда без лишних слов.

* * *

…Что хорошего можно сказать о мире, в котором все, кого любишь, рано или поздно умирают? Ну, для начала: в нем хотя бы есть любовь и существуют те, кого можно любить. Слабый аргумент. Это все равно что продавать голодным отравленную еду. Или надежду отчаявшемуся. Попользовался? Отдай, когда вернешься с кладбища.

Цветкова до сих пор не покидало ощущение, что несколько часов назад, очнувшись в квартире Регины после «гипнотического сеанса», он вернулся с кладбища, на котором похоронил всех своих близких, все свое прошлое и даже себя, – вот только теперь он по-прежнему не мог вспомнить ни одного имени на надгробной плите и не мог бы самостоятельно найти туда дорогу, чтобы окончательно кое в чем убедиться. Помощь неведомых «благодетелей» пришлась как нельзя кстати. О том, чего это будет ему стоить, он не задумывался – с мертвеца взятки гладки.

Вслед за провизором Цветков вошел в небольшую темную комнату без окон, которая в каком-нибудь техпаспорте наверняка именовалась подсобкой. Здесь действительно стояли холодильники и шкафы с препаратами. Ирина нажала скрытую кнопку, и один из шкафов отодвинулся в сторону, открыв доступ к металлическому люку в полу.

– Дальше вы сами, – сказала провизор.

– Вы уверены?

– У меня нет доступа.

Значит, у него есть? Провизор вышла из подсобки и закрыла за собой дверь. Он очутился в полной темноте, однако, как ни странно, ему стало легче. Темнота не пугала – что хуже смерти могло притаиться в ней? А смерть хотя бы освободит его от всего этого… Но под тяжелыми, вязкими, непроницаемыми наслоениями безразличия, смирения, усталости, амнезии, превратившими его в ходячий механизм, уже зашевелилась неистребимая тень того, кем он был когда-то, или, вероятно, того, кем еще станет снова.

Еще не надежда, но уже не безнадежность. И тревога, которая сопровождает мысли о возможной подмене.

«Это программа, – подсказала машинка внутри. – И значит, тебе не о чем беспокоиться. Беспокоиться нужно мне».

Он нащупал ручку, утопленную в плоскость люка, вытащил ее и открыл вход в подземелье. Спустился на несколько ступеней вниз. Ступил в узкий туннель. Своим неистребимым нюхом хорошей ищейки он чуял не только сырость и холод, но и специфический запах законспирированного подполья. Не того, где плохие поэты и неудовлетворенные женщины играют в революционеров, а другого, гораздо более глубокого, не поддающегося физическому уничтожению. Это было подполье промытого мозга, бомбоубежище сознания, защищенного стиранием и, следовательно, инакомыслием в его первоначальном значении. От любого, имеющего доступ сюда, ничего нельзя было добиться дубинкой, пытками или сывороткой правды. Цветков знал это по себе.

Двигаясь по туннелю, он все сильнее ощущал чье-то присутствие. Улавливал звуки на пределе слышимости – однако им явно не хватало ритма дыхания. Наконец до него дошло, что здесь нет никого, кроме него, а услышать нужно себя, не только машинку, но и другие голоса внутри, а если их стерли, то услышать эхо, которое еще блуждает по нейронной сети.

Он остановился, замер… и услышал.

Потом снова двинулся вперед сквозь абсолютный мрак – идеальный полигон его ослепшей памяти. По мере того как Цветков шел, доверившись инстинкту, он обретал уверенность в том, что уже проходил здесь однажды – тоже в темноте, с мешком на голове, так что разницы никакой. Этот подземный коридор был квинтэссенцией поиска и возвращения, черной радугой, переброшенной через пустоту, высосавшую рассудок, к химерам, которые одна за другой сбрасывали ложные личины, превращаясь в породившие их истинные воспоминания.

Впереди разлилось зеленоватое призрачное свечение. Стал виден контур двери в конце туннеля. Источник света имел очертания прямоугольника, который находился на стене справа от двери. Посередине него темнел пятипалый силуэт. Знакомая штука. Цветков задался вопросом, будет ли ультразвуковой сканер озадачен так же, как Хиромант, узревший на его ладони смертный приговор, уже приведенный в исполнение? Он приложил руку к силуэту. Сканер оказался реалистом. Дверь сдвинулась в сторону, открыв доступ в кабину лифта.

Цветков вошел внутрь и повернулся на сто восемьдесят градусов. Увидел исчезающий во мраке коридор своего стертого прошлого. К нему стремительно возвращалась память. Машинка внутри сказала: «Кажется, они решили, в каком качестве ты наиболее полезен». Он и сам уже догадывался. Геннадий криво улыбнулся, оценив партию, сыгранную теми, кто стоял за этим. Тем более что теперь он стал одним из них. Комбинация была простой и изящной. Она перевернула все с ног на голову и тем не менее устранила все проблемы. В том числе, как это ни чудовищно, – проблему его больной дочери. И ему придется смириться с этим. Жить с этим. Умереть. Возродиться благодаря программе отложенной смерти. Подвергнуться очередному стиранию. Или убрать тех, кого он сочтет виновными. Впервые за много лет у него появился такой богатый выбор. Будто после двухнедельного голодания открываешь забитый продуктами холодильник. Слишком богатый выбор, чтобы принимать решение сразу. У него было время как следует подумать над этим – в своем кабинете.

Он нажал кнопку третьего подземного уровня, на котором находилась штаб-квартира «Лазаря». Пока кабина двигалась, он смотрел на свое отражение в тусклом металле панели. Идеально мутное. Только силуэт, вместо лица – пятно, безликое и неузнаваемое. Каким и должно быть лицо настоящей власти. Незримой, безымянной, неуязвимой, самовоспроизводящейся.

Он собирался воспользоваться ею в полной мере. В личных целях, это прежде всего.

Машинка внутри подскажет, что делать. Надо многое успеть.

До следующего стирания.

Назад: Игорь Вереснев Задача нулевого приоритета

Дальше: Олег Кожин Сфера

Почти как нелюди

Андрей Дашков Машинка внутри

1

* * *

2

* * *

* * *

* * *

3

* * *

* * *

* * *

4

5

* * *

* * *

* * *

* * *

6

7

* * *

* * *

* * *

8

9

* * *

Андрей Дашков
Машинка внутри