Хомяк определенно был дохлым. Крохотный лохматый комок, рвано окрашенный в рыжее с белым, валялся ровно посередине аквариума, здрав кверху скрюченные когтистые лапки. Верхняя губа зверька упала, обнажая длинные желтые зубы, страшные и некрасивые. Предсмертный оскал маленького зловредного грызуна. Оставалась еще небольшая надежда, что если потыкать его какой-нибудь палочкой, он вдруг возьмет да оживет, но… Впрочем, какого черта? Не отрывая взгляда от окоченевшего тельца, где-то глубоко внутри надеясь, что хомяк вот-вот перевернется, зевнет и невозмутимо начнет заниматься своими хомячьими делами, я нащупал органайзер и наугад выудил из него первый попавшийся карандаш. Чувствуя себя живодером, я склонился над аквариумом и осторожно потыкал хомяка острым грифелем. Паршивец, естественно, не ожил, не заверещал и не кинулся прятаться в ворох газетных клочков, с любовью нарезанных Леськой.

– Плохо, – пробормотал я вслух.

В последнее время разговаривать с собой вошло у меня в привычку, отвязаться от которой не получалось. К счастью, пока еще я не вел длинные философские беседы с альтер эго, но довольно часто резюмировал некоторые очевидные выводы. Вот как сейчас, например. Сама по себе смерть грызуна не была трагедией, особенно для меня – человека взрослого, схоронившего за свои тридцать шесть лет четырех крыс, морскую свинку, пару волнистых попугайчиков и самого лучшего в мире пса. Но пятый хомяк за месяц, это, согласитесь, перебор. Слава богу, вчера Зинаида Сергеевна, моя теща и по совместительству Леськина бабушка, забрала внучку к себе на ночь. Еще оставалось время все поправить. Не то чтобы я умел оживлять хомяков… во всяком случае, не больше, чем остальные родители. Однако нельзя отрицать, что за последние тридцать дней я весьма поднаторел в этом вопросе.

С первым, черным пушистым толстяком с живыми и умными глазами, я, надо признать, лопухнулся по полной. С другой стороны, откуда мужику, в одиночку растящему одиннадцатилетнюю дочь, знать такие тонкости? За давностью лет как-то уже и забылось, как меня самого родители оберегали от смерти питомцев. Потому-то я сдуру, честно и искренне, попытался объяснить Леське, что хомячки долго не живут в принципе. Кончилось тем, что на руках у меня оказалась ревущая в голос дочка, а сам я неуверенно мямлил, что «все хомячки попадают в рай», безбожно перевирая цитату из старого английского мультфильма про собак.

Второго питомца, купленного для утешения дочери и скоропостижно скончавшегося через девять дней, мне удалось подменить похожим хомяком, в спешном порядке приобретенным в ближайшем зоомагазине. Вообще-то я был почти уверен, что Леська подмену заметит. У детей, в особенности у девочек, на такие вещи нюх – они ложь за версту чуют. Я даже заранее заготовил небольшое шитое белыми нитками оправдание, которое, при определенной удаче, должно было сойти за правду. Еще одна детская особенность – они верят в то, во что хотят верить. Однако обошлось. Операция прошла успешно. В лучших традициях «сколькитотам» друзей Оушена. Дочка игралась и сюсюкалась с новым любимцем, не подозревая, что он уже не просто новый, а новый-новый. Этот хомяк протянул неделю – и на том спасибо. Следующего хватило только на три дня. И вот, наконец, пятый, практически юбилейный хомяк, сдох через десять дней, когда я практически уверовал в окончание хомячкового мора.

В зоомагазине мы с продавцом поглядывали друг на друга с подозрением. В надежде уличить меня в скармливании маленьких пушистиков питону или еще какой пресмыкающейся гадине, продавец уже несколько раз настойчиво рекомендовал мне белых мышей, по двадцать рублей за штуку. Я же, в свою очередь, с возрастающим интересом смотрел в сторону «Книги жалоб и предложений» – ну не могут хомяки дохнуть с такой завидной регулярностью! Как говорится, один раз – случайность, два – совпадение, а три, извините меня, – закономерность! Пять – это уже конвейер какой-то.

Размышляя таким образом, я сходил на кухню за пластиковым пакетом. Используя его как перчатку, с омерзением подхватил трупик хомяка и скоренько замотал пакет скотчем. Что ни говорите, а есть в дохлых грызунах нечто особо отвратительное. Возможно, в этот момент во мне говорит кровь средневековых предков, с крайней серьезностью относившихся к такому слову, как «чума», но тут уж ничего не могу с собой поделать.

Я знаю, о чем вы сейчас думаете. Казалось бы, если уж хомяки так показательно не приживаются – ну брось ты это занятие! Но…

Каким-то непостижимым образом эти куски меха с ножками положительно влияли на Олеськино здоровье. С того самого дня, когда я принес домой круглый аквариум, по которому испуганно бегал самый первый хомяк, моя девочка буквально расцвела. И даже не говорите мне о положительном влиянии домашних питомцев на детей. Когда у девочки с гепатитом В+С вдруг ни с того ни с сего появляется вполне себе здоровый румянец, просыпается не менее здоровый аппетит, это дорогого стоит! Да что там! Даже врачи констатировали общее улучшение состояния, а в Леськином случае каждое улучшение, возможно, означало дополнительные месяцы жизни…

Вероятно, все это не более чем попытки ухватиться за соломинку… хотя, кого я обманываю? Да, я действительно хватаюсь за каждую соломинку. Когда нет опоры прочнее, сойдет и такая. Все ж не за воздух. И ведь знаю, сам все прекрасно знаю, – литеры «В+С» рядом со словом «гепатит», хроническое течение, означают смертный приговор. Отсроченный лет на пятнадцать-двадцать, но неизбежный и мучительный. Кому сказать, что я, взрослый, до мозга костей материалист, первый год бегал в церковь свечки ставить – не поверят! Если, конечно, этот кто-то не такой же отчаявшийся родитель.

Мы с дочерью не только объездили всех возможных врачей, но даже обошли местных «целительниц» и «белых магов». Правда, по большей части, стоило им узнать, что их клиент сотрудник прокуратуры, как тут же следовал вполне закономерный ответ – простите, ничем вам помочь не можем. Лишь одна седая узкоглазая бабулька, в газетном объявлении проходящая как «потомок бурятских шаманов», взялась посмотреть Леську. Долго щупала костлявыми морщинистыми пальцами воздух вокруг ее головы, шептала что-то на своем тарабарском, а в итоге расплакалась и сказала, что болезнь «слишком сильная». Не знаю, может, я опять себя обманываю, но после визита к ней Леська почти неделю нормально кушала и вообще вела себя как полноценный здоровый ребенок. Денег, что характерно, «шаманка» с нас не взяла. Но и в повторном сеансе отказала. Сказала, мол, смиритесь.

Смириться с тем, что обстоятельства сильнее тебя и ничего – ничегошеньки – нельзя сделать, это очень непросто. А когда речь идет о жизни собственного ребенка, так и вовсе невозможно. Именно поэтому, спустя два года, я все еще продолжал таскать Олесю по больницам, магам-шарлатанам, врачам-гомеопатам. Пусть хоть видимость действия – лишь бы не сидеть сложа руки, не признавать поражения. Иначе лучше сразу в петлю. Потому-то я так зацепился за этих хомяков. Играя с питомцем, дочка становилась другим человеком! Впервые за последние года три я слышал, как она смеется! Смеется, понимаете?!

Вообще-то, первый хомяк подвернулся совершенно случайно. Будучи в другом конце города, я искал аптеку, продающую очередное гомеопатическое чудо-средство, а забрел в зоомагазин. Как объяснила обаятельная девочка-продавец, помещение они заняли буквально на днях, а вывеску сменить еще не успели. Ну а крохотное, отпечатанное на принтере объявление на дверях я проигнорировал. На вопрос, куда переехала аптека, девочка лишь пожала плечами и ответила, что не знает. И тут же, без перехода, спросила:

– У вас дети есть?

– Что, простите? – не понял я.

– Кольцо. – Девчонка указала глазами на мою руку. – У вас с женой есть дети?

– Ах, это… Да, есть. Девочка. Одиннадцать лет.

Лихорадочно раздумывая, где мне теперь искать переехавшую аптеку, я отвечал односложно и рассеянно. Да и, честно говоря, объяснять случайной незнакомой девушке, что кольцо это – память о покойной супруге, совершенно не хотелось.

– А животных вы дома держите?

Копаясь в меню мобильного в поисках номера гомеопата, втюхавшего мне адрес несуществующей ныне аптеки, я на автомате помотал головой. К своим одиннадцати годам через Леськины руки прошли лишь рыбки-гуппи, впоследствии умершие от голода, когда мы в погоне за исцелением на две недели уехали на Алтай. Как-то не складывалось у нас с питомцами.

– Зря. У ребенка должен быть домашний любимец.

Оторвавшись от телефона, я раздраженно зыркнул на назойливую продавщицу и довольно резко спросил:

– Девушка, что вам от меня надо?!

Вообще-то, даже излишне резко. Однако девчонка нисколько не обиделась.

– Купите зверька? – Она улыбнулась мне открыто и искренне, так, что все мое раздражение моментально ушло, подобно воде в ванной, из которой выдернули пробку.

– Зверька? – Не улыбнуться ей в ответ было решительно невозможно.

– Да. У нас даже шиншиллы есть.

– Ну, шиншилла это, пожалуй, перебор…

– Крыску возьмите! Только парой… они поодиночке грустят сильно.

– Не думаю, что моя Леся будет в восторге от… эммм… крыски.

– Тогда свинку! Или хомячка!

– Вообще-то она у меня уже довольно взрослая… – все еще пытался сопротивляться я. Выходило вяло и невнятно.

– Одиннадцать лет – это еще не взрослая! – авторитетно заявила продавщица. – И потом, девочки в любом возрасте любят пушистиков! Моя мама кролика держит, ангорского! А ей, между прочим, пятьдесят три!

И тогда словно что-то в мозгу у меня щелкнуло – какого черта? – возьму!

– А давайте! – по-гусарски лихо ответил я.

– Кролика?! – с надеждой спросила продавщица.

– Не… Хомячка давайте. Но только чтобы самого пушистого!

Словно только того и ждала, девушка нырнула за прилавок. Вернулась она уже с непоседливым черным комком шерсти, старательно пытающимся выбраться из ее узких ладошек.

– Вот, держите! Вы его так понесете или вам его в коробочку положить?

Черный хомяк недовольно глядел на меня сквозь решетку из тонких пальцев. Судя по его физиономии, он явно точил на меня зуб. Видимо, уже тогда понимал, что ничего хорошего из нашего знакомства не выйдет.

– Простите, а у вас клетка какая-нибудь…

– Ой, клетки нам только на следующей неделе завезут! – перебив меня, радостно защебетала девочка. – А вообще, вы лучше аквариум возьмите, это гораздо лучше! И видно, и не сбежит, и доставать удобнее!

Вот так и получилось, что при выходе из магазина у меня в руках обнаружился пакет, забитый кормом для грызунов, а также круглый аквариум на десять литров, в котором уже беззастенчиво гадил первый питомец моей дочери. И только сгружая покупки на пассажирское сиденье своего старенького «Патриота», я вдруг осознал, как же ловко мне всучили бесполезную мохнатую крысу.

– Теряешь хватку, Вадим Андреевич, – сказал я своему отражению в зеркале заднего вида.

Усталое небритое отражение не ответило, но всем своим усталым и небритым видом дало понять, что полностью со мной согласно. Однако дома, глядя на радостно пищащую Леську, ни на секунду не отходящую от аквариума, в голову ко мне забралась совсем другая мысль – пусть даже меня развели, как последнего лоха, плевать! Это того стоило. И если бы я знал, какие проблемы это принесет мне в будущем…

…все равно это того стоило.

Звонок от Лизы застал меня на полпути к мусоропроводу. Ощущая себя незадачливым преступником, застигнутым в пикантный момент избавления от тела, я заметался, пытаясь вынуть мобильный из чехла, действуя всего одной рукой. Пришлось, борясь с отвращением, засунуть пакет под мышку.

– Вадюнчик, лапушка, привет! – неведомой заморской птицей защебетала Лиза.

– Лиз, ну я же просил! – Я страдальчески скривился. Терпеть не могу, когда мое имя так коверкают.

– Вадюнчик! Вадюнчик, Вадюнчик! Вадюнчик-писюнчик!

– Детский сад, бляха… – в сторону пробормотал я.

Вообще-то, Лиза пришлась как нельзя кстати. Отчего-то мне казалось, что продавец из зоомагазина скорее умрет, чем продаст мне, извергу, хотя бы еще одного хомяка. А Лизе – продаст. Да не просто продаст, а еще ленточкой перевяжет да поможет до дому донести. Потому что невозможно отказать этим глазам и той детской доверчивости, с которой они на тебя смотрят. Ну и этим ногам, само собой…

– Так, цыц там! – прерывая поток бесконечных «вадюнчиков», скомандовал я. – Слушай, ты прямо очень удачно позвонила. Нужно, чтобы ты кое-что сделала…

Будучи в курсе «хомячьей проблемы», Лиза все поняла с полуслова. Я не видел ее, но точно знал – она кивает в такт моим словам.

– А ты подумал, как я буду цвет подбирать? Это эскимосы отличают сто оттенков снега, но я-то не эскимос!

– При чем здесь эскимосы? – опешил я.

Лиза тяжело вздохнула. Готов спорить на что угодно, в этот момент она закатила глаза в потолок, в духе «ох-уж-эти-мужчины!».

– Ну, я как-то не умею различать сто оттенков хомячков, чтобы подобрать тебе нужного!

– Будем надеяться, что Леська тоже не эскимос… – Восхищения по поводу женской логики пришлось оставить при себе. – В принципе, после такого количества хомяков, можно заявлять об этом авторитетно. Иначе бы уже давно обнаружила подмену. Только все же смотри, чтобы хоть отдаленно был похож, ладно?

– Не волнуйся лапушка! – пропел из трубки Лизин голос. – Все будет в лучшем виде!

Уже тогда мне следовало догадаться, что наши с ней «лучшие виды», слегка отличаются друг от друга.

– Это что?

Точно поняв, что разговор ведется о нем, хомяк прекратил «намыливать» морду. Задрав кверху розовый нос, он несколько раз втянул им воздух. Стойка при этом у него была почти человеческая: прямая спинка, горделиво вздернутая голова, лапки, в свойственной толстякам манере сложенные на черном брюхе. Да-да, именно на черном!

– Хомяк, – еще не понимая, где она «накосячила», Лиза чувствовала это хребтом и потому отвечала робко, неуверенно.

– Вижу, что хомяк, – с трудом сдерживаясь, чтобы не заорать, кивнул я. – Почему он черный?

Вместо ответа – хлопанье огромных пушистых ресниц. Частое-частое, почти испуганное. Видимо, тщательно сдерживаемая ярость, подобно ядовитым отходам, разъедающим контейнер, нашла-таки щели, просочившись сквозь мое окаменевшее лицо.

– Рокки же черный был, разве нет?

– Черный. Вот только Рокки мы похоронили. А Маус у нас бело-рыжий… и все последующие Маусы тоже.

Чем мягче я старался говорить, тем хуже у меня получалось. Хотелось рвать и метать. Хотелось схватить девушку за плечи и как следует встряхнуть, чтобы ее васильковые глазки перестали наконец глупо моргать.

– Вадик, – Лиза виновато отвела взгляд, – я забыла…

По тому, как надулись пухлые губки и влажно заблестели глаза, можно было с уверенностью сказать, что расстроилась она по-настоящему, искренне. В любое другое время этого мне с лихвой хватило бы для того, чтобы безоговорочно простить ее… Но, вашу ж мать! Через полчаса бабушка приведет Леську домой, а у меня в аквариуме черный хомяк!

– Кто бы удивлялся! Доверь блондинке серьезное дело…

Я прикусил язык еще до того, как фраза была произнесена целиком и повисла в воздухе. Глазки-васильки брызнули слезами прежде, чем мне в голову пришла мысль об извинениях. Откинув голову назад, чтобы не потекла тушь, Лиза выскочила из комнаты, а я остался стоять возле аквариума с черным хомяком. Как дурак. Секунду спустя хлопнула входная дверь, и я скорее домыслил, чем услышал, как по коридору лошадиными подковками зацокали ее шпильки. Я ощущал себя проколотым воздушным шариком. Злость улетучилась, словно гелий. Будто и не было ее вовсе. Будто это какой-то другой человек наговорил гадости Лизе, которая искренне хотела мне помочь. Освободившееся место злости-гелия быстро заполнял более плотный и тяжелый стыд. Обидеть Лизу – это все равно что обидеть ребенка. В двадцать пять лет люди редко остаются таким открытыми и доверчивыми, но именно эту черту я ценил в ней больше всего. Да, именно эту, а вовсе не ноги и грудь, как думало подавляющее большинство моих друзей. Мне бы сейчас броситься следом, догнать – далеко ли она убежит на шпильках-то? Но в коридоре натужно закряхтел лифт, двери с лязгом разъехались на нашем этаже, и я понял, что примирение придется отложить… Моя дочь возвращалась домой.

Пока звенели ключи в замочной скважине, пока открывалась тяжелая стальная дверь, мне нужно было успеть исправить положение. Думай, Вадим Андреевич, думай! Впрочем, руки уже все решили за меня. Проворно цапнув черного грызуна поперек пуза, они слегка замешкались, но все же приняли окончательное решение и затолкали хомяка в карман брюк. Только после этого мозг придумал обоснование таким действиям: главное не дать Леське увидеть черного хомяка. Тогда раскроется подлог, слез с истериками будет не избежать. Сейчас главное убрать «черныша» с глаз долой, тихонько вынеся его на улицу, пока Леся с бабушкой возится на кухне, выкладывая и разогревая приготовленные тещей пирожки да блинчики.

– Вадик, мы вернулись! – Тактичная Зинаида Сергеевна всегда громогласно возвещала о своем приходе, боясь застукать нас с Лизой в неурочный момент.

– Папка, мы вернулись! – радостно продублировала Леська.

По линолеуму, в сторону кухни, прошлепали ее босоножки. Хомяк недовольно возился в кармане, сквозь ткань впиваясь острыми коготками мне в бедро. Думай, Вадим Андреевич! Куда делся Маус?! Что соврать Леське?!

– Олеся, а ну-ка быстро сними обувь! – строго отчитала внучку Зинаида Андреевна. – Это что за дела? Лизонька полы моет, моет, а ты тут…

Точно! Лиза! Все-таки она мне поможет, даст необходимую отсрочку! Значит, так, Мауса взяла Лиза, чтобы… чтобы… чтобы… Безымянный «черныш» упрямо выцарапывал себе свободу, мешая думать. Приходилось зажимать край кармана пальцами. Значит, Лиза взяла Мауса, потому что… потому… Да! Потому что Лиза купила себе хомяка-девочку и взяла Мауса на пару дней, чтобы они сделали маленьких хомячат! Будучи в курсе вопроса «откуда берутся дети», Олеська наверняка проглотит такую версию. Так, оправдание готово, осталось только…

Быстро просканировав аквариум на предмет жизнедеятельности «черныша», я тут же заметил совершенно ненужные улики. Приличный клок черной шерсти валялся между забросанным рваными газетами блюдечком с водой и пластиковой крышкой из-под майонеза, доверху забитой сухим кормом. Когда этот паршивец успел столько начесать, ума не приложу! Все еще придерживая одной рукой карман с отчаянно царапающимся хомяком, другую руку я запустил в аквариум. Для того чтобы объяснить, что произошло дальше, понадобится некоторое время.

Вас когда-нибудь било током? Хотя бы обычные 220 вольт? Наверняка било! Помните этот момент странной беспомощности… эту сотую долю секунды, когда вы были не в состоянии управлять собственным телом? Долгое время после удара током вы с повышенной осторожностью поглядываете на розетки и плохо заизолированные провода и ни в коем случае не включаете электроприборы, предварительно не вытерев мокрые руки до сухого скрипа. Вероятно, вам кажется, что это электричество вас так напугало. Что вы просто опасаетесь той боли, которую оно может вам причинить. На самом же деле вы боитесь вовсе не самого электричества. Вы до дрожи боитесь того самого мгновения, когда ваше тело вас не слушалось. Той едва уловимой доли секунды, когда с вашим телом происходило нечто смертельно неприятное, а вы ничего, совершенно ничего не могли с этим поделать.

Нет, меня не ударило током. Не было никаких искр или вспышек. Но ощущение беспомощности было один в один. Тело вдруг перестало меня слушаться. Точно в кошмарном сне, когда отчетливо понимаешь, что вот-вот произойдет нечто непоправимое, пытаешься как-то избежать этого, но события все равно идут своим чередом, вопреки всем усилиям. Меня странным образом передернуло, и я ощутил, да, каждой клеточкой прочувствовал, как собираясь со всего тела, из каждой самой дальней клеточки, каждого самого маленького синапса, через пальцы, в аквариум потекла моя жизнь. В этом-то и заключалось сходство с ощущением, которое испытывает человек, схватившийся за оголенные провода, силящийся отцепиться от них, но не могущий разжать пальцы. Вынужденный слушать, как скрипят и крошатся его зубы. Как, точно хорошо прожаренный попкорн, лопаются его глаза.

Кухня тем временем жила собственной жизнью, переполненная звуками и движением. С хлопаньем закрывал дверцы холодильник. Шумел горячей водой кран в мойке. Гремели кастрюлями полки шкафчиков. Над всем этим звонким колокольчиком носился Леськин смех, да еще где-то на периферии привычно бубнила нравоучения Зинаида Сергеевна. А всего в четырех метрах по прямой от них, за двумя не слишком толстыми стенами из рыжего кирпича и штукатурки, нечто высасывало мою жизнь, как какой-то молочный коктейль. Скажу вам откровенно – это безумно страшно, когда ты ощущаешь себя не человеком, а всего лишь стремительно пустеющей тарой. Наверное, схожие ощущения испытывают еще и вскрывшие вены самоубийцы, но тут не могу утверждать со стопроцентной уверенностью.

Лишь когда по коленям растеклась тупая боль, я понял, что больше не стою на ногах. Оставалась слабая надежда, что, обессилев окончательно, я упаду и рука сама выскользнет из аквариума… Но интуиция подсказывала, что ловушка отпустит меня не раньше, чем выкачает всю жизненную силу до последней крупицы. Пальцы прилипли ко дну аквариума, так и не успев ухватить злосчастный кусочек черной шерсти. Оторвать их не было никакой возможности. Да я и не пытался. Пользуясь моей беспомощностью, безымянный грызун совершил дерзкий побег из кармана и теперь с хозяйским видом сновал возле моих ног. Какой-то частью сознания, крохотной и незначительной, я следил за ним, завидуя его свободе передвижения. Сам же я продолжал опустошаться с невероятной скоростью. Пугающей скоростью. Однако то, что произошло следом, напугало меня куда как больше. Настолько, что я даже не сразу сообразил, что едва-едва избежал смерти. Только ночью, перед самым сном, внезапно сложив все впечатления и воспоминания, полученные от этого жутковатого случая, в единую картину, я понял, насколько близко к пропасти проскочил экипаж моей жизни. Едва осознав это, я едва успел добежать до ванной, где тут же изверг из себя не переваренный ужин, состоявший преимущественно из вкуснейших пирожков Зинаиды Сергеевны. Но это было ночью, а сейчас…

– Глупый, глупый папка! – прозвучало над ухом.

Голос казался приглушенным, как будто словам приходилось преодолевать некий фильтр или звукопоглощающее покрытие. Даже в таком искаженном виде я без труда узнал голос дочери. Именно с этими усталыми, чуть раздраженными нотками она объясняла мне прописные девчоночьи истины: почему к розовому платью совершенно необходимы розовые же туфельки или почему эта кукла лучше той, хотя с виду они совершенно идентичны. Взрослый папка не понимает таких простых вещей! Глупый папка!

– Глупый папка! Зачем ты-то сюда полез?

Каким-то чудовищным усилием воли мне удалось повернуть голову к источнику голоса. Если бы я мог кричать, именно сейчас я бы закричал во всю силу легких. Потому что вместо ожидаемой Олеськи в поле зрения вползла морщинистая старушечья голова, чьи бескровные губы, почти не отличимые по цвету от остальной кожи, шептали сейчас мантру о глупом папке, попавшем в ловушку. Я смотрел и не мог связать между собой разрозненные детали. Платье. Олеськино любимое белое платьице в цветочек, из которого торчит тонкая морщинистая шея гауфовской ведьмы. И босоножки тоже Олеськины. Так и не сняла… Но торчавшие из босоножек ступни, кривые пальцы которых венчали желтые скрученные ногти, не могли принадлежать одиннадцатилетней девочке. Я не решался посмотреть в ее глаза, страшась того, что могу там увидеть. Мне хватало того, что на уровне сморщенной шеи вместо белокурых локонов болталась выцветшая седая пакля грязно-пепельного цвета. В этот момент я даже не знал, что страшнее, умереть, будучи досуха высосанным каким-то дурацким аквариумом, или заглянуть в глаза существу, по какой-то причине одетому в платье моей дочери. Заглянуть, чтобы понять – оно и есть моя дочь. На какой-то момент даже мысли о скорой гибели отошли на второй план, померкли перед новым, по-настоящему чудовищным ужасом. Тогда-то ко мне, стоящему перед аквариумом на коленях, точно какой-то дикарь, впервые увидевший прозрачную стекляшку, наклонилась седая карликовая ведьма, занявшая место моей Олеськи. Худенькое тельце просто заслонило мне обзор, давая возможность как следует рассмотреть все цветочки на платье, складывающиеся в траурный венок. Присев передо мной на корточки, существо совсем по-детски растопырило в стороны исцарапанные коленки. Оно еще раз прошептало что-то про «глупого папку, который лезет куда не надо», а затем ловко сцапало ползавшего по полу «черныша».

Недовольно пискнув, хомяк по короткой дуге полетел прямо в аквариум, точно смятая бумага в мусорную корзину. Едва лишь мохнатый комок приземлился среди вороха газет, я почувствовал, что тело наконец-то начинает меня слушаться. Но, даже несмотря на это, руку мне пришлось буквально вырывать обратно. Как будто аквариум был доверху наполнен невидимой цементной смесью, которая уже практически застыла. Отчасти это было даже хорошо, насколько вообще что-то может быть хорошим в такой ситуации. Сосредоточенный на спасении, я постарался выбросить из головы то, что увидел в тот короткий миг, когда маленькая седая ведьма присела рядом со мной. Нет, мы не встретились глазами, Бог миловал. Но того краешка ее взгляда, что я все же зацепил, мне хватило по самое горло. Потому что в маленьких девочках нет и не может быть такой усталой мудрости… и та расчетливая уверенность, с которой она бросила хомячка в стеклянную ловушку… Сказать, что это меня напугало, – значит ничего не сказать.

Рука освободилась с резкостью вылетевшей из бутылки шампанского пробки. Мне даже показалось, что где-то на самой грани слышимости раздался оглушительный хлопок. По инерции я откинулся назад, болезненно приземлившись на собственные ноги, и тут же схватился за сердце. Неосознанно, на каких-то рефлексах. Люди часто так делают, когда понимают, что чудом избежали смерти. В нелепой позе сидя на полу детской, я массировал грудь, судорожно глотая воздух. Медленно осознавая, что мне только что невероятно повезло. Хомяку, к примеру, повезло гораздо меньше. Даже не глядя на аквариум я мог с уверенностью сказать – «черныш» умирает. Из аквариума доносились какие-то хрипы и жалостливый писк. Еле слышно царапали стекло тонкие, почти прозрачные коготки. Не было никакого желания глядеть на мучения обреченного существа, но какая-то часть меня, движимая болезненным любопытством, просто жаждала этого. Мечтала увидеть, что же должно было произойти со мной, не вмешайся Леська.

Я поднял глаза как раз вовремя, чтобы увидеть печальный финал подменыша. В первую секунду у меня возникло ощущение, будто хомяк состарился. Лоснящаяся чернотой шубка свалялась, кожа на мордочке стянулась, обнажив длинные тупые зубы, глазницы провалились внутрь. «Черныша» мотыляло из стороны в сторону. Заплетались тонкие лапы, подрагивала, точно под ударами тока, слипшаяся шкурка. Хомяк пищал не переставая, но его протесты с каждой секундой становились все тише. Судя по всему, умирать было больно. Но не это поразило меня до глубины души, не это погнало полчища мурашек по всему позвоночнику, от копчика до затылка. А бесстрастно наблюдающая за смертью питомца Леська.

До самого конца, пока хомяк не завалился на бок и не затих, дернув напоследок лапками, трогательно сжатыми в «кулачки» от постоянных судорог, моя дочь пристально вглядывалась в умирающего зверька. Момент, когда она подошла ко мне и плюхнулась рядышком на пол, я прозевал. Просто внезапно в плечо мне уперлась белокурая Леськина головка, и тонкие ручки с какой-то невыразимой нежностью обняли мое предплечье. Я смотрел на дочь и даже не удивлялся, видя, как проступает румянец на обычно бледных щеках. Больше не было ощущения, что девочку подменили, подсунув вместо нее карликовую старуху-колдунью. Кожа зарозовела, волосы блеснули естественным здоровьем. Из-под пружинистых локонов торчало оттопыренное крохотное ушко, украшенное простеньким «гвоздиком» из хирургического серебра. Очень хотелось заглянуть ей в лицо, но… я все еще боялся того, что могу прочесть в этих недетских глазах.

– Глупый папка, – уткнувшись мне в плечо, прошептала Леська. – Говоришь мне, чтобы я руки куда попало не совала, а сам… Как маленький, честное слово…

– Леся. – Странно, но изо рта куда-то подевалась вся влага. Глотка напоминал пересохший колодец, а голос – эхо, идущее из этого колодца. – Леся, доченька… Что это было?

Глупый вопрос. И ответ на него тоже должен был быть глупым. Да только Олеся вдруг сама посмотрела мне в лицо. Слава богу, глаза ее оказались самыми обыкновенными – детскими, доверчивыми… и лишь чуть-чуть более взрослыми, чем должны быть. Самую малость.

– Я думала, ты знаешь. – Кажется, своим неведением я удивил ее не меньше, чем она меня своей осведомленностью. – Ты же сам мне ее подарил… Это Сфера.

Прежде чем я успел осмыслить сказанное, с кухни донесся зычный голос Зинаиды Сергеевны:

– Олесенька, Вадик! Пирожки готовы, идите чай пить! А то я сейчас без вас есть начну!

– Теперь она будет поглощать больше… Намного больше, – глядя куда-то в сторону, пробормотала Леська. И наложившиеся друг на друга фразы тещи и дочки вдруг заставили меня рассмеяться. Истерично, испуганно и затравленно.

На дне стеклянной Сферы в последней судороге дернулись лапы умирающего хомяка, и бумага, служившая ему подстилкой, зашуршала, точно рвущийся саван.

Мыши горели, как спички. Не в смысле, что я занимался живодерскими опытами, поджигая лабораторных зверенышей, просто лучшего сравнения мне не подобрать. Стоило четырехлапой закуске для питонов оказаться в аквариуме… В общем, да… как спички. Вот уже полчаса я, за неимением лучшего слова скажу – экспериментировал со Сферой. Четыре скрюченных тельца рядком лежали на подоконнике, на заблаговременно расстеленном пакете. Еще одна мышь в данный момент стремительно умирала, пытаясь из последних сил вскарабкаться по скользким, загнутым вовнутрь стенам. На это я тратил свой законный отгул, который выбил себе вчера вечером, сославшись на здоровье. Почти не соврал, кстати говоря. Определенная польза от таких естествоиспытаний была. Так, бросив в Сферу сразу пару мышей, я узнал, что погибает из них только одна. Не знаю, с чем это связано, но покуда я с опаской не поднял наружу первую околевшую мышь, вторая чувствовала себя более чем великолепно. Что характерно – в этот момент мне также совершенно ничего не грозило.

Еще примерно с десяток белых тушек, красными глазами напоминающие вампиров-альбиносов, в ожидании своей участи носились по небольшому пластиковому контейнеру, зарываясь в опилки, топчась по спинам и головам друг друга. Не могу сказать точно, обычная ли это мышиная суетливость, или все же каким-то животным чутьем несостоявшиеся питомцы чувствовали приближение скорой кончины. Сегодня утром отправив Леську в школу, я, опасливо завернув злополучный аквариум в старое покрывало, решил во что бы то ни стало выяснить, что ж это за фирма поставляет такие изделия. Искать тот самый зоомагазин пришлось по памяти, – бумажка с адресом давным-давно затерялась где-то в недрах мусорного ведра. Честно говоря, я был готов к тому, что по прибытии на место не застану там искомого, а все местные, буде я обращусь к ним с расспросами, станут в один голос утверждать, что никакого зоомагазина здесь никогда не было. Ну, я имею в виду, ведь именно так все это и происходит, да? Незадачливый герой получает в руки могучий старинный артефакт, купив его в лавке древностей, внезапно возникшей ниоткуда в темном тупичке. После чего, выполнив свою миссию, магазинчик бесследно исчезает, оставив героя самостоятельно разбираться с последствиями необдуманного приобретения.

Однако моя «лавка древностей» оказалась на месте. Более того, со времен моего последнего и единственного визита магазин обзавелся большой красивой вывеской с изображением собак, кошек, попугаев и даже одной черепахи. Все животные излучали невероятное счастье, и даже сморщенная морда рептилии светилась чистейшим позитивом, насколько это вообще было возможно при таких внешних данных. На месте оказалась и моя случайная знакомая – жизнерадостная хиппушка, любительница «пушистиков». Девушка не узнала меня и потому действовала по старой схеме. Я даже пережил острый приступ дежавю, когда вновь услышал:

– У вас есть дети? У ребенка должен быть домашний любимец!

Эти два факта – естественное поведение девочки продавца и полная реальность самого магазина – вогнали меня в ступор. Оказалось, что к такому повороту событий я готов не был. Нет, ну подумайте сами! Подходит к вам заросший, всклокоченный мужик и говорит: «Ваш аквариум пытался меня убить! Оформите возврат, пожалуйста…» Бред! Так и получилось, что из магазина я в очередной раз вышел с покупкой.

– Для дочки, – сказал я. Но по заговорщическому подмигиванию продавщицы я понял, что она ни на секунду не поверила в эту версию, и, скорее всего, тоже считает меня владельцем крупной змеюки. Действительно, мало какой отец вдруг решит подарить своей крохе сразу полтора десятка белых мышей.

А сейчас я с маниакальным упорством по очереди засовывал мышей в Сферу. И мыши горели, как спички. Или… Я мысленно поставил себе плюс за более удачное сравнение – разряжались. Да, именно разряжались, как дешевые щелочные батарейки, по пять рублей штука. Таких в избытке можно найти на любом рынке. Никогда не понимал, что заставляет людей экономить столь странным образом. Дешевые пальчиковые батарейки хороши разве что для телепульта – при минимальном расходе они даже могут прослужить довольно долго. Но засуньте их в плеер, и уже через пятнадцать ми…

…стоп.

Вот оно.

Понимание происходящего оказалось похожим на детскую головоломку «Найди индейца». Помните эти путаные переплетенные линии то ли тропических джунглей, то ли сибирской тайги, в которых нужно было отыскать зловредных краснокожих? Нужно было всего лишь по-особому взглянуть на рисунок, и искомые дикари с перьями в волосах тут же становились как на ладони. Просто отсеки все лишнее. Сосредоточься на главном. Именно это и случилось, когда я нашел нужное сравнение. К чертовой матери отсек лишнее. С первого раза очень непросто не обращать внимания на аквариум, высасывающий энергию у живых существ. Но стоит только отбросить всю эту мистику и чертовщину, как появляются индейцы.

Сдуру бросившись искать «таинственную лавку», я поступил не очень умно. Нет, правда, какой мне толк с поисков истоков? Гораздо важнее, что обладание Сферой дает мне здесь и сейчас! Беспокойное соседство, опасностью своей могущее соперничать с неразорвавшейся миной? Да, безусловно. Но в первую очередь – здоровую и смеющуюся Олеську. И за одно лишь это я готов жить на минном поле. После случившегося не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять – не в хомяках и мышках кроется причина ее здоровья. Аквариум – большой аккумулятор. Капкан, собирающий жизненную силу попавших в него существ. Как, почему, зачем – это все линии запутанных джунглей. Равно как и то, откуда он взялся, как попал ко мне и почему он закачивает собранную энергию в Леську. А вот понимание того, по какому принципу строится его работа, – это уже индейцы. Леся – организм гораздо более сложный и большой, чем хомячок. Другими словами, она не пульт от телевизора. И даже не плеер. Моя наивная попытка подзарядить аквариум мышами так же смешна, как холодильник или стиральная машина, работающая от пальчиковых щелочных батареек с рынка!

Что это понимание мне давало, я пока еще не слишком понимал. Требовалось время, чтобы как-то упорядочить бег мыслей, сосредоточиться. Бережно держа очередную красноглазую мышь за хвост, я осторожно опустил ее на дно аквариума. Так же аккуратно, точно обезвреживающий мину сапер, я удалил оттуда ее дохлую предшественницу. Назовите меня живодером, но куда мне еще деть полтора десятка белых мышей? К тому же наблюдение за бренностью жизни помогает сосредоточиться, как ничто другое.

Идея пришла в считаные секунды и столь же быстро оформилась в план. После уроков у Леси еще факультатив по риторике и танцы. На танцы, кстати, она записалась как раз в самом начале эпопеи с хомяками. Это значит, что в запасе у меня есть целых два с половиной часа – чертова прорва времени! Я успею? Конечно же успею! И при этом еще и вовремя заберу Леську из танцевальной секции. Оставалось только решиться…

И я решился.

Мне нравится водить машину. Считается, что лошади очень хорошо снимают стресс. Всего одна конная прогулка дарит городскому человеку столько положительных эмоций, сколько он не всегда получает за целый год. Люди знающие говорят, дескать, это от общения с живым существом, более сильным и выносливым, нежели человек, но при этом кротким и послушным. Не знаю, как там насчет самоутверждения над братьями нашими меньшими, а мне схожие эмоции дарила едва ли не каждая автомобильная поездка. Может, все дело в том, что водить я начал чуть больше двух лет назад, когда понял, что невозможно дальше таскать ребенка по врачам на общественном транспорте, но мне действительно нравилось, что я, обычный мужчина, с легкостью управляю своим четырехколесным монстром одним лишь поворотом руля или нажатием педали. Да, мне определенно нравится водить машину. Но не сегодня. Очень сложно получать удовольствие, когда голова забита черт его знает чем.

Во-первых, я заметил, что Олеська вновь стала хуже выглядеть. Всю жизнерадостность последних недель, к которой я только-только начал привыкать, точно корова языком слизала. Ей на смену явилась более привычная, но куда как менее приятная меланхолия. Дочь стала хуже выглядеть, а преподаватель танцев отметила, что Леся сегодня была очень вялой. Все возвращалось на круги своя, и мне это было как ножом по сердцу. Во-вторых, я все еще не мог отойти от последствий своего решения. Знаете, как говорят: одно дело решить, и совсем другое – сделать. Это действительно так. Ну и в-третьих, мне постоянно приходилось разрываться между дорогой и разговором с дочерью. В тот вечер ни один из нас не заводил разговор о Сфере. Мы с Олеськой поглощали бабушкину стряпню, премило беседуя с Зинаидой Сергеевной о погоде и ценах на хлеб, вполглаза наблюдали за скачущим в телеэкране ведущим какого-то сверхпопулярного шоу. В общем, вели себя на редкость обыденно и естественно. Даже когда теща ушла домой, а я зашел пожелать Олесе сладких снов, даже тогда, в присутствии объекта нашего внимания, в котором все еще валялся окоченевший хомяк, мы ни словом не обмолвились о произошедшем. Вероятно, я бы мог молчать и дальше, ожидая, когда Олеся сама расскажет мне все, что знает (а я был уверен, что знает она лишь немногим больше моего). Однако после того, что я сделал в тот короткий промежуток между принятием решения и выездом из дома, молчать было выше моих сил.

– Лисичка, ты ничего мне не хочешь рассказать? – аккуратно перестраиваясь в крайний правый ряд, спросил я.

Сидящая на заднем сиденье, крест-накрест перечеркнутая ремнями безопасности, Олеська отрицательно мотнула головой, даже не потрудившись удостовериться, что я разглядел жест. Происходящее за окном занимало ее гораздо больше. Видя, как с каждой секундой Леся все больше становится похожей на себя прежнюю, душа моя сжималась коллапсирующей звездой. Сейчас дочь меньше всего напоминала Лисичку. Гораздо больше ей бы подошло сравнение с цветком, погибающим без солнца. Вялым, бледным растением, обреченным на суррогат жизни.

– Олеся, это не шутки. Я хочу понять, что происходит?

Говорить с дочерью строгим голосом было сложно, да и не получилось у меня. За одиннадцать лет не выработал соответствующих интонаций, так откуда ж им теперь взяться? Но я хотя бы попытался. Впрочем, не тот это тон. Сейчас, по крайней мере, – точно не тот. Спокойнее надо, Вадим Андреевич. Педагогичнее.

– Лисичка, помоги мне, – как можно мягче попросил я. – Подскажи, что с нами произошло. Мне без тебя не разобраться…

Вообще-то я думал, что на данный момент знаю все, что можно было узнать. Всего лишь хотел уточнить, прав ли я в своих догадках. Леся контактировала со Сферой гораздо дольше меня, к тому же испытывала на себе ее положительное влияние. Она могла знать нечто, до чего не доехать на одних умозаключениях. Олеся, вполне ожидаемо, со вздохом отвернулась от окна. Голосом тусклым и безжизненным говорила она со мной, а я слушал и холодел, цепляясь пальцами за изгибы руля. Все оказалось не совсем таким, как виделось изначально. Или даже совсем не.

– Сфера пыталась тебя выкачать. Ты вынул из нее использованную «батарейку» и вставил новую. Себя. Надо было на нее табличку наклеить «Не влезай, убьет!», но я же не думала, что ты туда полезешь! Мне казалось, что вопрос о личных вещах мы уже давно решили…

Та-ак. В определениях мы оказались почти стопроцентно схожи. Но Леся так уверенно об этом говорит, что…

– Ты знаешь, как эта штука работает?

– Догадываюсь, – покачала головкой Олеся, и свитые пружинками кудряшки мотнулись из стороны в сторону. – Она как аккумулятор. Только он накапливает не электрическую, а жизненную энергию. А все живое для нее – источники питания. Как-то так.

– Но почему тогда…

– Почему меня лечит, а всех калечит? – угадала вопрос Леся. – Не знаю… Мне кажется, это потому, что с меня и взять-то нечего.

Она грустно улыбнулась, и я едва не взвыл от отчаяния. Ничего, Лисичка, ничего. Мы приедем домой, и там тебя будет ждать сюрприз.

– Знаешь, – дочка задумчиво провела пальцем по стеклу, издав неприятный скрип, – я даже сначала думала, что ты волшебник… как в книжках или мультиках…

Вот дела. Моя дочь-подросток, которая лет с пяти перестала верить в Деда Мороза, считает меня волшебником. Прости, Лисичка, я не волшебник. И даже не «только учусь». Я просто глупый папка, который лезет куда не следует.

– Она ведь для этого создана – лечить. Нет, не то… продлять жизнь – так вернее.

– Кем? Кем создана?

– Вот этого не знаю. Я вообще не так уж много знаю, если честно. Когда Сфера меня подпитывает, она… как бы это сказать… Раскрывается, понимаешь? Не сильно, как ракушка. Так она дает информацию о себе. Что-то вроде инструкции к микроволновке или пылесосу.

Очередной перекресток весело подмигнул зеленым и тут же подозрительно вытаращился на нас багровым бычьим глазом. Воспользовавшись паузой в движении, я повернулся к дочери.

– И что же написано в этой инструкции?

– Я тебе уже почти все сказала. Сфера работает, как аккумулятор. Выкачивает жизненную энергию из одних существ и передает другим, более слабым. Мне кажется, что тот, кто ее сделал, был или очень больным, или очень старым.

– Собственно, я так и думал. Скажи мне, я правильно понял: мы можем запихивать в аквариум различную живность, и благодаря этому ты будешь оставаться здоровой, так? И чем больше… эммм… животное, тем дольше эффект, верно?

Я был настолько уверен в своей правоте, что не сразу понял Леськин ответ.

– Не совсем.

– То есть? – Вот тут мои пальцы впервые похолодели.

– Второе верно. Чем больше животное, тем больше энергии. А вот первое… Тут все сложно. Чтобы Сфера срабатывала как нужно, я должна… – Она замялась, подыскивая нужные слова. – Мне нужно хоть что-то испытывать к этому существу.

– На любви, вот как она работает, – глухо сказала Олеся наконец. – Рокки мне очень нравился. И Маус – тоже. Это я сейчас понимаю, что ты их менял, а тогда очень удивлялась, что он такой стойкий. Я с ним разговаривала, говорила ему, какой он молодец, как он меня лечит… А это, оказывается, даже не он был…

Сидя в удобном водительском кресле, упираясь подошвами туфель в педали управления, я в то же время ощущал, как земля уходит у меня из-под ног. Странное и противоречивое чувство.

– Но Леся, радость моя… Я же видел, как вчера… ты же знала, что это не твой хомяк, но ведь сработало, да?! Его энергия…

– Это не его, а твоя энергия! – со слезами в голосе выкрикнула Леся. – Твоя, понимаешь?!

Такой гаммы чувств, какая промелькнула на ее лице, мне не доводилось видеть никогда в жизни. Злость, обида, растерянность, испуг… и самое невероятное – желание защитить меня, глупого папку. Видимо, что-то в этот момент отразилось и на моем лице, потому что Леся обличающим тоном прокурора спросила:

– Ты что, кого-то туда запихал, да?

Не в силах даже соврать, я просто кивнул.

– Кого ты туда засунул!? Попугайчика? Кошку? Собачку какую-нибудь мелкую? Кого?!

Не дождавшись ответа, Леся успокоилась так же внезапно, как взорвалась.

– Не делай так больше… – еле слышно попросила она. – Толку чуть, а животных жалко. Не делай. Не надо.

Боль в ее уставших глазах, яркая, неподдельная, на секунду выбила меня из колеи. Я пришел в себя от раздраженного гудка, раздавшегося из стоящей за нами «Мазды». Поспешно тронув автомобиль с места, я миновал перекресток и только тогда ответил:

– Хорошо, Лисичка. Не буду.

На улице пошел мелкий моросящий дождик. И хотя видимость была практически идеальной, я все же максимально придвинулся к окну, едва не улегшись на руль грудью. Еще не хватало, чтобы в зеркале заднего вида Леська увидела, как ее отец плачет. Со всеми этими поисками «индейцев» мне даже не пришло в голову, что для детей всякая жизнь – свята. Для меня домашние питомцы были расходным материалом, меховыми источниками энергии. А для Леськи они были крохотными бессловесными друзьями, за чей счет она жила. Кем же должен чувствовать себя мой ребенок?! Каким чудовищем она себя считает? Мне очень хотелось схватить ее прямо сейчас, прижать к груди и крепко стиснуть, чтобы она поняла, на тактильном уровне прочувствовала, что все будет хорошо. Но в плотном потоке спешащих домой автовладельцев я не смог бросить руль.

Поздним вечером, почистив зубы и надев ночнушку, лежа в своей кровати, до подбородка натянув одеяло, Олеся спросила меня:

– Пап… а куда ты ее дел?

– Кого? – Сфера была на месте, и я не сразу понял, о чем меня спрашивают.

– Ну… собачку. Это ведь собачка была, да?

Взяв ее худенькое личико в ладони, я большими пальцами вытер влагу, собравшуюся в уголках доверчивых детских глаз. После чего мягко поцеловал дочь в щеку и уверенно соврал:

– Это была крыса. Злобная облезлая подвальная крыса. Я ее уже выбросил. Не бери в голову, о ней никто не будет плакать.

В кухне я достал из шкафчика давно не вынимаемую початую бутылку «Немирова» и за каких-то десять минут прикончил ее без закуски, прямо из горла. Убитая «крыса» не давала мне покоя.

Говорят, спонтанные идеи самые верные и правильные. Какой бы безумной и нереальной ни казалась первая мысль, стоит довериться ей. Мы еще колеблемся, а наше подсознание уже все просчитало и приняло самое грамотное решение. Не исключаю, что так оно и есть. Все ж таки люди делают такие выводы не на пустом месте. Однако мое решение – спонтанное, безумное, совершенное на полном доверии подсознанию, оказалось в корне неверным. Черт его знает, быть может, обрадованный обнаружением первого «индейца», я подзабыл, что краснокожих должна быть целая банда. Стоило учесть уйму фактов, прежде чем сломя голову кидаться в безрассудную авантюру. Но понял я это только после разговора с Олеськой. Животных действительно жалко. Они же ни в чем не виноваты. «Крыса» тоже была ни в чем не виновата. Вероятно, следовало все же подумать дважды, найти кого-то более подходящего. Какого-нибудь маргинала, бомжа или спившегося уголовника, но получилось так, как получилось. В конце концов, Резеда немногим лучше. Я хотел сказать – была немногим лучше.

Резеда – тощая, грязная алкоголичка, жила прямо под нашей квартирой. Точного возраста этой вечно опухшей от пьянства и побоев сожителей тетки не знал никто. С равным успехом ей могло быть и тридцать и пятьдесят – алкоголь бережно хранил самую заветную женскую тайну. В редкие дни вынужденной трезвости Резеда иногда общалась с соседями на человеческом языке. Так я узнал, что в прошлом она работала то ли учительницей, то ли библиотекарем. Чем соседка промышляла сейчас, оставалось лишь догадываться. Несмотря на статус безработной, деньги на выпивку у нее находились исправно. Жизнь рядом с такой особой, доложу вам, – то еще удовольствие.

Почему мой выбор пал именно на нее, объяснить затруднительно. Возможно, мной двигало желание одновременно проверить свою теорию, а заодно избавиться от нежелательной соседки. Возможно, никого более подходящего в ближайшей досягаемости не нашлось. Я просто не знал более никчемного человека, чем Резеда, и был твердо уверен, что без нее мир вздохнет с облегчением. По крайней мере – мой мир.

Проще простого спуститься на третий этаж и предложить опухшей спросонья соседке подзаработать. Наверное, сам по себе предлог был донельзя глупым – я в общем-то не уверен, нуждаются ли аквариумы в полировке. Однако вкупе с краешком пятисотрублевой купюры, которую я посулил Резеде, уловка сработала как нужно.

Я даже не стал подниматься домой. Просто постоял в подъезде минут пять, искренне сожалея, что не курю, – время тянулось немилосердно. Потом толкнул вечно незапертую дверь и вошел внутрь. Резеда обнаружилась на кухне. Стараясь не глядеть на тело, я осторожно вытряхнул ее ссохшуюся руку из аквариума, сунул его под мышку и поспешно ретировался домой.

Просто идеальное преступление, блин. А вечером, после разговора с Леськой, я узнал, что это еще и никому на хрен не нужное преступление. Вот такие пироги.

Резеду увезли глубокой ночью, когда Олеся уже крепко спала. Я лежал в своей комнате, с благодарностью ощущая, как начинает воздействовать на мозг ударная доза алкоголя. Голову слегка «вертолетило», глаза слипались, но самое главное – водка сумела разбавить чувство вины, частично растворив его в себе. Слушая через стену, как бригада «Скорой помощи» ужасается внешнему виду моей «крысы», я почти ничего не ощущал.

Почти.

Постепенно жизнь вернулась в обычное русло. Сфера еще какое-то время постояла в Олеськиной комнате, а затем переехала на самый верх двухкамерного холодильника на кухне. Там в нее гарантированно никто не мог забраться. Изредка я запускал в нее какую-нибудь четвероногую живность. Очередной живой источник энергии для садящихся аккумуляторов моей дочери. Крохотная батарейка, которой едва ли хватит на пару дней. Или часов? И то, только если она успеет к нему привязаться. А поскольку случалось это все реже и реже, вскорости я прекратил и эти эксперименты.

Наверное, год или два спустя вся эта чертовщина забылась бы напрочь, как забываются все неприятные моменты наших жизней. Особенности психики, что вы хотите?! Вот только память регулярно подпитывалась кошмарами, приходящими ко мне стабильно, пять-шесть раз в месяц. В них я раз за разом толкал незапертую дверь, входя в квартиру соседки, проходил на кухню, а уже там… Каждый раз Резеда появлялась по-разному. Сначала она высушенной мумией лежала посреди комнаты, медленно поднимаясь при моем появлении. Потом, когда я попривык и притерпелся, стала выпрыгивать из ниоткуда, точно маньяк в низкобюджетном триллере. Мертвая Резеда шла ко мне, вспарывая воздух неуверенными движениями скрюченных пальцев, бешено вращая глазами. Именно глаза были самой страшной деталью ее облика. Налитые кровью, пополам с ненавистью. Безумные. Гиперподвижные. Живые глаза на мертвом лице. Встретившись с ней взглядом, я всегда просыпался. Иногда с воплем, иногда просто в холодном поту, сотрясаемый жутким ознобом. Мертвая соседка стала моим персональным призраком. Но я готов был терпеть это, готов был не обращать внимания, если бы не Олеся.

День ото дня дочери становилось все хуже. Лекарства, от которых и так было мало толку, перестали оказывать даже видимость помощи. Леська предельно отощала и пожелтела. Прогрессирующая худоба словно втягивала ее внутрь собственного тела, в некую точку, за которой не останется совершенно ничего. Я никогда не думал, что детское лицо может быть настолько костлявым. Натянувшаяся кожа плотно прижалась к каждой мало-мальски заметной косточке, каждому хрящику, угрожая порваться при неловком движении. В провалившихся глазницах уже нельзя было различить цвет радужки. Глаза казались черными, искусно ограненными кусочками агата, вставленными в оправу из кожи и костей. Руки, и без того тощие, превратились в ссохшиеся птичьи лапки, такие же морщинистые и грубые. Я не слишком часто смотрел хроники Великой Отечественной, но сейчас мне казалось, что на фоне угасающей Олеськи некоторые жертвы Освенцима выглядели сытыми и откормленными.

Раньше я считал, что невозможность предотвратить смерть близкого человека – самое худшее. Теперь я понял, что худшее – это знать, что панацея есть, но воспользоваться ею ты не можешь. У меня появилась скверная привычка: вечерами, сидя на кухне, я медленно напивался, глядя на Сферу. В шкафчике, где раньше подолгу могла стоять одна-единственная бутылка водки, появился солидный запас крепких напитков, который пополнялся столь же регулярно, сколь исчезал. Я старался держать себя в рамках, но получалось не всегда, и пару раз из кухни в спальню меня уводила проснувшаяся Олеська, растрепанная, босоногая, в длиннополой ночнушке похожая на привидение. Привидение куда более жуткое, чем являющаяся мне во снах покойница Резеда.

Вы не поверите, но это был первый раз, когда у меня действительно опустились руки. Появилось осознание, насколько смешны и бессмысленны были все мои ранние попытки противодействовать медленной Леськиной смерти. Я перестал искать новые «чудодейственные средства». У меня было одно – самое чудодейственное, к чему мне шарлатанские таблетки и примочки? Я забросил поиски и проверку новых «целителей», «знахарей» и «врачевателей». Для чего, если сейчас у меня на руках было нечто, способное совершить настоящее чудо?! Не важно, каким законам подчинялась эта штука – магическим, мистическим или алхимическим. Пускай она шла вразрез со всей официальной наукой. Главное, что она работала, по-настоящему работала, понимаете?! И невозможность использовать этот артефакт сводила меня с ума.

Поэтому, когда бабушка Зина предложила свозить Олеську на недельку на море, я с радостью ухватился за возможность немного передохнуть и разобраться в себе. На время отсутствия дочери Лиза переехала ко мне. Оказывается, мое планомерное саморазрушение не осталось незамеченным и для нее. Лишь позже, когда теща, обняв меня на прощанье, быстро шепнула:

– Давай, Вадим, приводи себя в порядок… и с выпивкой – завязывай. Понял?

…Лишь тогда мне стало ясно, что все это – от внезапной поездки Зинаиды Сергеевны в Сочи до спонтанного переезда Лизы ко мне, – все это частички плана, по вытаскиванию меня из кризиса. И я мысленно поблагодарил Бога за то, что меня окружают такие мудрые женщины.

Но это было позже. А пока мы сидели в прихожей «на дорожку». Без этого ритуала Зинаида Сергеевна, по-моему, не выдвигалась даже в магазин за хлебом.

– Ну, с Богом! – тяжело поднявшись, скомандовала теща.

Я помог дочери накинуть на плечи компактный рюкзачок с принтом «Ранеток» и отошел в сторону, давая возможность им с Лизой попрощаться. Упершись ладонями в коленки, Лиза наклонилась вперед, заглядывая в Олеськины запавшие глаза.

– Люблю тебя, Лисенок. – Она мягко ткнулась своим носом в Леськин. Эскимосский поцелуй. – Не волнуйся за папу, я за ним присмотрю. О’кей?

Молча кивнув, Олеся обвила ее шею ручонками и звонко чмокнула Лизу в щеку.

– Я тебя тоже люблю…

От этих слов у меня в голове словно что-то взорвалось. Озарение, по силе своей не идущее ни в какое сравнение с «индейцами», ярчайшей вспышкой осветило весь мой мозг, каждый самый укромный его уголок. Теперь все действительно стало понятным. До жути, до ужаса простым. Вот только слово «ужас» здесь отнюдь не метафора. Осознание истинного предназначения Сферы нагнало на меня какой-то животный страх, заставив оцепенеть. Мне едва хватило силы воли, чтобы попрощаться с тещей (и услышать прощальное напутствие) и ответить на объятия дочери.

– Пока, конфетка. – Я чмокнул Леську в макушку. – Слушайся бабушку Зину.

Остаток дня я ходил придавленный открывшейся мне истиной. Лиза оставалась у меня не часто, раз или два в месяц, на пару дней максимум. Чаще на ночь и до обеда. Так что нашим совместным временем я дорожил особо. Это были мои настоящие выходные. Редкие часы, когда все проблемы отваливались, как засохшая грязь. Когда можно было подумать о себе и о ком-то еще кроме Леськи. О еще одном человеке, которого я… любил? Не знаю. Как минимум, был очень привязан.

Лиза тоже по-особому относилась к таким дням, готовилась, красилась, надевала какое-то умопомрачительное белье. Не то чтобы мы все это время не вылезали из кровати, уже не подростки, как-никак. Мы могли целый день заниматься какой-нибудь ерундой – валяться на кровати, щелкая пультом в поисках интересного фильма, болтать обо всем и ни о чем, принимать вместе душ или делать массаж друг другу. Но секс в эти дни всегда был особенно нежный и чувственный. И сейчас Лиза недоумевала, отчего я хожу как в воду опущенный. А мне хотелось напиться. К счастью, коньяка в заветном шкафчике осталось на самом донышке. Пришлось вынужденно ограничиться половинкой рюмки за ужином.

Ни о чем не спрашивая, Лиза все же внимательно наблюдала за мной остаток вечера. Природное женское чутье подсказывало ей – с любимым мужчиной творится что-то неладное. А природный женский такт советовал подождать еще немного, пока мужчина сам решит рассказать о своих проблемах. Лишь к ночи, постелив свежее, благоухающее ромашковым отбеливателем белье, она не утерпела и осторожно поинтересовалась:

– Вадик, у тебя все хорошо? Ты весь день где-то не со мной.

Я зажмурился, сжав пальцами переносицу возле самых глазниц. Оказывается, я даже не представлял, насколько устал за последнее время.

– Прости, радость моя. – А что мне еще оставалось ответить? – На работе завал, все никак из головы не выкину.

Как только у нее это получается? Не успел я моргнуть, как оказался на кровати, утопая в мягком, ромашковом, затылком ощущая упругость Лизиного бедра, а щекой – шелк кружевной комбинации. Нежные пальцы перебирали мои волосы, массировали кожу головы, скребли затылок ноготками – все как мне нравится.

– Трудяга ты мой, – шептала она. – Ты себя загонишь, Вадька. А загнанных лошадей – что?

– …Пристреливают, не правда ли, – закончил я.

– Вот, сам все знаешь… Ты хотя бы на сегодня выброси все это из головы, ладно? Побудь со мной… Побудь моим…

Когда ее рука успела забраться ко мне под рубашку? Ты же самые пальцы, что секунду назад игрались с моими волосами, теперь гладили мою грудь, игриво царапая кожу. Чувствуя, что еще немного, и моя решимость растает, я перехватил ее запястье. Так нельзя. С моей стороны это будет слишком уж цинично.

– Лиз, давай не сегодня? Как-то я без настроения совсем… Только не обижайся, хорошо?

Я перевернулся, сел на кровати и поцеловал девушку в открытую ладошку, в уголок губ и в висок.

– Ложись без меня, ладно?

– А ты? – Кажется, Лиза все же обиделась.

– А я… я на кухне посижу, посмотрю чего-нибудь.

Недоуменно пожав плечами, дескать, ну как знаешь, Лиза нырнула под одеяло. Тут же привычно практически все его намотала на себя, так, что снаружи осталась только белокурая головка. Перед тем как уйти на кухню, я наклонился, чтобы поцеловать Лизу в губы, но она ловко увернулась, подставив мне щеку. Все-таки обиделась.

Поскольку спиртное отсутствовало, пришлось глушить чай. Вливая в себя кружку за кружкой, я порой даже не замечал вкуса, иногда забывая положить лимон, иногда сахар. Один раз даже забыл налить заварки и выпил почти кружку пустого кипятка. Странно, но в туалет не хотелось вовсе. Точно внутри меня образовалась бездонная черная дыра, поглощающая все, что в нее попадает. Вода в чайнике заканчивалась или остывала, приходилось наполнять и греть по новой. На самом деле мне просто нужно было чем-то занять руки, чтобы не наложить их на себя. Я методично уничтожил все сладости, что стояли в хрустальной вазочке на столе. Я даже съел какие-то немыслимо старые конфеты, окаменевшие и слипшиеся на самом дне. Мне просто нужно было чем-то занять зубы, чтобы не перегрызть себе вены от безысходности. На экране Брюс Уиллис бодро распечатывал физиономии плохим парням, переворачивались машины, взрывались вертолеты, рушились здания. Яркими, бессмысленными вставками врывались в фильм рекламные блоки, похожие на экзотических птиц, попавших на Северный полюс. Мне нужно было чем-то занять глаза, чтобы они не возвращались ежесекундно к стоящей на холодильнике Сфере.

Только разум ничем не получалось занять. Для манипуляций с чайником хватало мышечной памяти, а сюжет фильма проходил мимо. В голове крутилось собственное кино. Этакий мистический триллер с элементами фэнтези. Иногда главным героем был седой старец, иногда – молодой инвалид или ребенок-калека. Не знаю, почему воображение нарисовало того, кто придумал Сферу именно мужчиной, но Леся была права – он определенно был или старым, или больным. Словно наяву я видел его отчаяние, его боль и обиду на несправедливую Вселенную, заставляющую его умирать в самом расцвете лет. Ведь по существу, давайте не будем кривляться, – кто из нас, сколько бы лет ему ни было, скажет: «Да, пришло мое время! Достаточно я пожил в этом мире!» – и добровольно уйдет вслед за тощей старухой, что вечно прячет лицо за капюшоном?

В мыслях я прокручивал несуществующую кинопленку жизни создателя Сферы, проживая вместе с ним его радость от создания артефакта… его боль от создания артефакта… его ужас от создания артефакта. Все как у меня. Впрочем, это единственный возможный сценарий, даже если считать, что я всего лишь проецировал собственные впечатления.

Ты радуешься, что Бог, или, быть может, Дьявол, или всемогущий Рок дал тебе еще один шанс. Дал реальную возможность отыграться у Костлявой. Сдал отличную карту вместо мелочи, что попадается тебе в последнее время. В этот момент тебе еще не ясно, что обыграть смерть невозможно по одной простой причине – игра всегда идет по ее правилам и играете вы в то, во что захочет она. Ты чувствуешь себя донельзя глупо, сидя с флэш-роялем на руках, когда перед тобой недоигранная партия в шахматы. Только тогда ты осознаешь, что эта Высшая сила имеет довольно своеобразное чувство юмора и за твой успех платить придется тем, кого ты любишь… И тогда ты испытываешь боль, обиду и смятение. Ты не понимаешь, почему после всех бед, выпавших на твою долю, судьба продолжает преподносить тебе такие сюрпризы. Когда спасение так близко… видит око, да зуб не имеет. Нет, только не такой ценой, думаешь ты. И вот тогда…

…тогда ты понимаешь, что готов заплатить любую цену. Ты с готовностью платишь ее. Раскошеливаешься, как перебравший гуляка в кабаке, решивший внезапно угостить всех за свой счет, не думая о последствиях столь широкого жеста. Ты платишь. А утром, придя в себя, приходишь в ужас от содеянного.

Чтобы снять Сферу с холодильника, пришлось встать на цыпочки. Выпуклые стеклянные бока удобно легли в ладони, словно только того и ждали. Внутри уже давно не бывало ничего живого, кроме мелких насекомых. Шейные суставы скрипнули, когда я опасно приблизил лицо к горловине аквариума, чтобы выдуть оттуда скопившуюся пыль. Половицы тоже скрипели, когда я наступал на них, направляясь в спальню. Странно, никогда не скрипели, а тут – прямо тревожная сигнализация. Еще не хватало, чтобы заскрипели дверные петли.

Петли скрипнули. Протяжно, заунывно, как ржавые ворота древнего замка с привидениями. Все вокруг вдруг стало невероятно шумным и громким. Сердце грохотало барабаном, выстукивая ритм нервный, но ровный. Воздух покидал легкие со звуком работающей вытяжки. Даже взмах ресниц поднимал такой шум, что слышно было, вероятно, на другом краю земли. Однако Лиза продолжала спать.

Безмятежное, но при этом какое-то очень сосредоточенное лицо. Губы, приоткрытые ровно настолько, чтобы виднелись ровные белоснежные зубки. Кокон из одеяла, сбившийся в ноги, да там и застрявший. Левая рука, заброшенная за голову, острым локотком прицелилась в окошко. Правая…

Присев на корточки перед спящей Лизой, я некоторое время, стараясь не дышать слишком громко, смотрел, как размеренно вздымается ее грудь, спрятанная в чашечках кружевного бюстика. Не знаю, каким образом ее пальцы оказались в моей руке. Я поцеловал их все до одного, надолго прикладываясь губами к каждому суставу. А потом осторожно опустил ее кисть прямо в жадное горло Сферы.

Я ожидал, что Лиза выгнется дугой, забьется в конвульсиях, как та девочка из «Экзорциста». Но Сфера, в очередной раз не оправдала моих ожиданий. С безвольно повисших пальцев на дно аквариума полилось слабое сияние. Почти как фосфорное свечение над свежей могилой, только голубоватое. Лиза продолжала лежать неподвижно. Однако теперь – это чувствовалось как-то особенно отчетливо – это уже не была неподвижность спящего тела. Лиза была похожа на Спящую Принцессу из сказки.

– Гроб качается хрустальный… – прошептал я.

Выйдя из комнаты, я тихонько прикрыл дверь. По внезапно переставшим скрипеть половицам ноги вернули меня в кухню, к остывшему чаю, черствым баранкам и Брюсу Уиллису. Мне нужно было вновь чем-то занять глаза, руки и зубы, которые уже почти крошились, со скрипом стираясь друг о друга. Кажется, престарелый лысый супергерой вновь всех победил. Впрочем, разве могло быть иначе? Я хочу сказать, ведь для того кино и создано, верно? Чтобы показывать торжество добра над злом, прекрасного над уродливым… жизни над смертью. Ведь в реальном мире так получается далеко не всегда. Более того, в нашем мире это скорее исключение, чем правило. Сегодня у нас с Олесей получилось, пусть даже она об этом не догадывается. Да и то, мы ведь одержали локальную победу, всего лишь отсрочили неизбежное. Сколько еще продержится наша маленькая армия при столь ограниченных поставках боеприпасов и продовольствия? Да, у нас есть еще бабушка Зина. И тетя Лида, сестра моей покойной супруги. И еще тот мальчик из Леськиного класса, который ей нравится… Илья, что ли? Ничего-о-о… Как-нибудь протянем первое время.

В конце концов, есть еще я, верно? И я тоже тебя люблю. Сильнее, чем кто бы то ни было.