Валентин Орлов
Принцип талиона
Кто убьёт скотину, должен заплатить за неё; а кто убьёт человека, того должно предать смерти.
Один суд должен быть у вас, как для пришельца, так и для туземца.
Библия, Ветхий Завет, «Левит»
«Я никогда не писал тебе. Ты можешь удивиться, получив это послание. Ты можешь даже рассердиться, но прошу – дочитай до конца. Это очень важно для меня. Возможно, самое важное».
Юкка вошла в кабинет. На щеках девушки проступал сигнальный румянец.
– Я опоздала, – сообщила она убитым голосом, – будильник сработал, но я отключила его и продолжила спать.
Юкка мне нравилась. Я тут же ударил её по лицу. Это самая быстрая расплата за проступок. И, если подумать, самая безобидная.
– Доброе утро, Джеро, – милая улыбка в мою сторону.
Между её большим и указательным пальцем ещё мигал красный огонёк, но меня это нисколько не смущало. Я – трансплантолог «Бумеранга» и знаю, что вторичная индикация всегда запаздывает. Пока ток крови разнесёт нанитов по телу, пока обновится информация. Да плюс шоковый период. Промедления заставляют понервничать. Но вот индикатор позеленел, а значит, Юкка не будет мучиться угрызениями совести из-за опоздания. Всё в порядке.
– Ну что, пойдем? Оби уже заждался.
Идти далеко не пришлось. Психолог занимал соседний кабинет, если так можно назвать бетонные кубики, из которых состояла больница. Простейшие термосистемы да светочувствительные стёкла – вот и все удобства. Впрочем, стоит ли жаловаться? Вся деревня жила в подобных загонах для скота. Африка. Закрытый сектор.
Когда мы вошли, психолог радостно улыбнулся и сделал широкий жест, демонстрируя нас молодой темнокожей женщине:
– А вот и доктор! Доктор, это Айна, она собирается стать матерью, верно? И планирует поставить ребёнку нравственный психокорректор…
– Куача! Вовсе я не разрешала вставлять эту штуку!
– Разумеется, не разрешали! Я намеренно преувеличил, – немедленно сознался Оби. – Мне очень хочется, чтобы вы приняли верное решение, и я тороплюсь с выводами. Ни в коей мере не собирался вводить в заблуждение ни вас, ни уважаемого доктора. Никто не в обиде, верно?
Пожимая руку Оби, я отметил безупречную зелень его индикатора. Что-что, а держать свою совесть чистой психолог умел.
– Джеро, у Айны возникли вопросы по первичной установке, и я подумал, кому ещё на них отвечать, если не тебе? Такой опытный специалист. К тому же, в случае согласия, именно ты будешь проводить операцию. Верно? А я же могу что-то напутать, не так сказать…
– Какие вопросы? – отрезал я.
Женщина провела рукой по ещё не округлившемуся животу:
– Эту штуку – паука буибуи – вставят прямо в голову?
– Штукой вы, очевидно, называете индивидуальный нравственный психокорректор?
– Чего?
– Бумеранг? Вы имели в виду бумеранг? Если не трудно, называйте аппарат хотя бы так. Но не пауком.
– А, да! Точно, прости.
Беда с этими местными. С виду люди как люди, а чуть копнёшь… Даже язык – почти как наш, но все эти «прости-извини» до сих пор в ходу. Кто вообще помнит, что это значит? Хоть со словарем ходи.
– Не стоит волноваться. Бумеранг очень маленькое устройство, для его установки не нужно ничего… гм… сверлить. У новорождённых есть мягкое место на темечке – вот туда мы и введём прибор. Через крохотный прокол.
– О! Но ребёнок тоже маленький! Разве не опасно?
Им будто раздают брошюрки с вопросами для «Доктора».
– Нет, не опасно. У меня десять лет практики в открытой зоне и полгода в вашей деревне. Все детишки, которым установлен психо… Бумеранг, живы и здоровы. А когда подрастут, станут полноправными гражданами мира. Вы, конечно, понимаете, что без Бумеранга вашего сына не выпустят из этого сектора? Хотя бы из соображений безопасности.
– Какой такой безопасности?
– Общественной. Как можно доверять человеку с бесконтрольной совестью?
Женщина что-то осмысливала, морща лоб, наконец выдала:
– Что же получается, доктор, бумеранг управляет совестью? Но как?
Это был коварный вопрос. Я раз попался и начал объяснять, каким образом контроллер считывает информацию. Ерунда – никто ничего не понял. На самом деле молодая мамочка хотела знать – как бумеранг «наказывает» за плохие, бессовестные поступки.
– В древности существовал такой способ лечения – ставили иголки в специальные точки.
– Да, понимаю, – обрадовалась Айна.
– Здесь похожий метод. Маленькие роботы формируют белковые иголки внутри тела и воздействуют на определённые зоны. Организм будет реагировать точно так же, как если бы человек испытывал сильную вину за преступление. За маленькое преступление – маленькую вину, за большое – большую.
– А за убийство?
– Ну, ваш сын же не станет никого убивать? Поверьте, если с детства контролировать совесть, такое и в голову не придёт.
– А вдруг всё-таки! – не сдавалась мать потенциального убийцы.
– Если это всё-таки произойдёт, вина будет мучить его так сильно, что он сам не захочет жить…
– И, разумеется, побежит сдаваться следственному комитету! – влез в разговор Оби. – Там всё выяснят, определят степень наказания, а Бумеранг вынут и обнулят. Но, поверьте, в нашем обществе справедливого возмездия преднамеренные убийства очень, очень большая редкость!
– И вам ещё сделают прививки бесплатно, – вставила Юкки.
– Да, конечно, ещё и прививки! А также произведут первичную настройку и, если выявятся какие-то отклонения, тут же исправят.
– Какие ещё отклонения? – испуганно и в точности по сценарию спросила Айна.
– Бумеранг, знаете ли, сложная… штука. Чтобы контролировать, какие поступки совершает человек, он собирает разную информацию. И может обнаружить некоторые заболевания, связанные с неправильной работой мозга. – Я для наглядности постучал себя по голове. – Сейчас диагностика и лечение лишь дополнительный эффект от установки. Но изначально бумеранг и создавался для пациентов с диссоциальным расстройством личности. Вы зовёте их вазиму – безумные.
Восемьдесят лет назад Готфрид Беккер называл их просто – психопатами. Этот учёный, работавший с преступниками-рецидивистами, первым обнаружил области мозга, реагирующие на дурные и хорошие поступки. Он назвал своё открытие доказательством гипотезы справедливого мира.
Участки-контроллеры обнаружились у всех людей, вне зависимости от личных качеств, и работали совершенно одинаково. У самого безжалостного убийцы происходили те же процессы, что и у праведника. Совершив дурной поступок, человек бессознательно стремится причинить себе боль. Но тело, не желая получать наказание, вырабатывает иммунитет к совести. У психопатов он оказался абсолютным.
Необходимо было помочь мозгу наказывать тело за проступки. С этим отлично могли справиться ДНК-нанороботы, если бы кто-то рискнул поставить такой эксперимент. И Готфрид решился.
Несмотря на истерию, нагнетаемую вокруг свободы совести, опыт прошёл не просто хорошо – блестяще! Участники, из числа заключённых, оказались полностью социально адаптированы. Они всё еще могли врать, воровать, но не хотели. Просто не хотели! Наоборот, осознали прелесть хороших поступков. Шустрые наниты, воспринимая команду из Бумеранга, имитировали все синдромы «мук совести» и «социального поглаживания», становясь естественной частью личности. Число повторных арестов стремительно снижалось, и все – все! – они были по добровольным признаниям.
Тогда же доработали систему «возврата» провинности. Общественное или индивидуальное возмездие, снимающее чувство вины.
Когда усовершенствованный Бумеранг начали устанавливать первым гражданским, люди неохотно шли на процедуру трепанации – и это понятно, но зато каким доверием пользовался человек с искусственной совестью! Кто откажется нанять сотрудника, который работает вовсе не за страх? А уж в политике… Только представьте, какой поддержкой будет пользоваться кандидат в президенты, который не даёт пустых обещаний! Тогда же ввели вторичные индикаторы – чтобы издали было заметно.
– В общем, как ни посмотри, а без Бумеранга теперь никуда.
– А если у него будет заячья губа? – Айна не дала себя сбить с толку.
– Зашьём, – сухо ответил я.
– Ну а…
– Если вы ставите ребенку Бумеранг, то, что бы ни случилось при родах, мы будем лечить его, как своего собственного, – проникновенно сказал психиатр, – то есть если бы наш ребёнок родился в вашей деревне. Не наш общий, конечно…
Юкка хмыкнула, и в этот момент распахнулась дверь. В кабинет ворвалась ночная сиделка из местных. Чепец, каким-то образом приколотый к облаку её кудряшек, бессмысленно болтался сбоку.
– Доктор! Там мальчик… ему совсем худо. Я за вами! Надо бежать, доктор!
Я не сразу понял, о чём речь. Местные с какими только болячками не обращались, хотя стандартный медцентр в округе имелся. В конце концов мы смирились – вакцины у нас были, почему бы не помочь населению? Доброе дело.
– Что там такое? С чем пришёл твой мальчик?
– Доктор, да младенчик же! Вчерашний. Скорее, доктор! Он синий весь и…
Не дослушав, я вскочил и бросился в реанимацию.
Накануне была десятая установка на ребёнке, и делал я её, считай, в одиночку. Второй хирург – Саманья – подхватил местную лихорадку, но я не стал откладывать трансплантацию.
Отголосок вчерашней эйфории ещё щекотал где-то в груди. Я сделал хорошее дело, и мой Бумеранг не скупился на удовольствие. Ради этого я и пошёл на риск. А теперь из-за моей самонадеянности умирает ребёнок…
Нет-нет, всё могло быть не так страшно – местные склонны к панике. И то, что я решился оперировать в одиночку, ничего не меняет! Я ведь никогда не совершал ошибок. Вчера же всё прошло хорошо. Может, что-то случилось в реанимации? Могло произойти что угодно, тысячи объяснений, сотни причин!
Но я уже чувствовал, как у меня горят щёки.
Через два часа всё закончилось. Юкка прекратила реанимацию и собирала аппаратуру, не глядя в мою сторону. Мальчик умер.
Ничего особенного я ещё не чувствовал. Чем сильнее проступок, тем дольше шоковый период. И потом, где доказательства моей вины?!
– Может, врождённые отклонения? – эхом отозвалась Юкка. – Надо бы послать в институт на подтверждение.
– Да-да…
– И вам бы следовало поехать самому. Пусть на месте и заменят Бумеранг.
– Да, конечно…
Я смотрел на миниатюрного, почти незаметного паучка, извлеченного из головы мальчика. Такой крошечный, он бывает только сразу после установки. С годами наниты надстраивают Бумеранг. Интересно, какого размера мой собственный?
– Может, попался бракованный? Вам стоит его с собой взять. Как доказательство.
– Да, конечно.
Конечно, мог попасться бракованный Бумеранг. А ещё возможно это злой дух Вулу не позволил чужеродному аппарату захватить власть над мозгом маленького, чёрненького, как уголёк, мальчика. Юкка быстро накрыла тело стерильной пелёнкой. После чего с размаху лягнула меня по коленке. Ужасно больно, но я всё-таки улыбнулся:
– Юкка, это бесполезно.
– Знаю, босс. Просто… хоть немного лучше будет.
Она права, маленькая Юкка. Искупить персональное преступление можно только полноценной местью со стороны потерпевшего. Но облегчить муки совести возможно. Почему же мне кажется, что ей просто хотелось меня ударить – за ту утреннюю оплеуху? Какая глупость в голову лезет. И как не вовремя.
– Ты умница. Я свяжусь с институтом – пусть высылают вертолёт. Приберёшься тут? Я хотел сказать…
– Тело упакуют и приготовят к перевозке. Прибор тоже.
– Да, да, именно. Молодец…
Казалось, нужно ещё что-то сказать или сделать. Но я не придумал что и, прихрамывая, побрёл в кабинет.
«…понимаю тебя. Я, как и ты, родился и вырос в мире, где каждый человек сам виноват в своих муках. Но разве имеет значение, насколько справедливым было возмездие, если пострадал твой любимый? Если пострадал ты сам?»
Разгоревшийся на щеках пожар спустился на шею, а потом и на грудь. Ручной индикатор ритмично вспыхивал алым, но, несмотря на это, меня сковывала какая-то апатия. Точно всё происходило не со мной. Потянуло прилечь…
Да что происходит-то? Какая беспечность! Скоро начнутся первые приступы, а ещё столько нужно сделать. Встряхнувшись, я быстро отправил в институт все документы и отчёты по вчерашней операции, одновременно дозвонившись до куратора. Выслушав мой сбивчивый рассказ, Нео Векеса подытожил:
– Кажется, тебе требуется помощь.
– Разумеется, требуется!
– Ну что ж. Я отправлю твоё дело в следственный комитет. Об этом не беспокойся. Но пока всё выяснится, пока ты доберешься сюда… как ты себя чувствуешь?
– Как? – Я чуть не засмеялся. – Будто слон на грудь наступил!
– Ну, это всё цветочки. В общем, чтобы ты продержался, я тебя увольняю. Без отчислений, ясно?
У меня перехватило дыхание.
– Эй, ты чего молчишь? Слышал меня?
– Да, – давление в груди чуть ослабло, – да, всё хорошо.
– Тогда до встречи. Если что-то ещё случится – звони. Я буду держать тебя в курсе. – Нео помолчал и вдруг ни с того ни с сего добавил: – Помнишь, как ты Хамази на последнем курсе завалил? Как же я тогда на тебя злился…
– Так то сколько лет назад было?
– Пять. Пять лет. Ну ладно, до связи.
– До связи.
Я отключил доисторический аппарат. Вроде бы всё устроилось, остаётся только ждать.
Хамази… сын куратора. Его дрожащая рука над билетами была залита ярким розовым светом наручного индикатора. Не знаю, что он там натворил, но я-то действовал по справедливости. И почему Нео об этом вспомнил? Неважно.
Что ещё нужно сделать? Я огляделся – бетонный коробок для защиты от непогоды, совершенно не похожий на мой городской кабинет с солнечными панорамными окнами. Ну почему, почему я не остался в уютном мирке из стекла и пластика, тёплом, почти стерильном. Там нет лихорадки и второй хирург всегда рядом. Любой проступок сразу делится на всю клинику, и не нужно получать увольнение, чтобы продержаться до суда. Мама всегда говорила, что я не ценю то, что имею. Также она говорила, что я плохо кончу. Как сейчас вижу её лицо, когда оказывалось, что я вляпался в неприятности, – удовольствие от осознания собственной правоты боролось с раздражением. И часто побеждало. Наказание – первая справедливость, которую познают дети. Я почти уверен, что какая-то часть мамы получала удовольствие от этого процесса. После переезда в общежитие я почти не общался с ней. Стоит ли теперь начинать.
Итак, звонить мне больше некому, а попытки вспомнить прошедшую операцию и что в ней пошло не так, отзываются тошнотой.
Страшная вещь – всё, что я испытываю сейчас, – это скука. Тоскливая, ноющая, как на пресловутых экзаменах, когда сидишь в очереди и не знаешь, чем себя занять.
Я открыл бар и тут же закрыл – алкоголь способен исказить информацию о моём состоянии. Нестандартной работы Бумеранга мне только не хватало.
Скучно. Мутит. Интересно, это психокорректор или мои собственные нервы? Я стал выдвигать и вновь с грохотом возвращать на место бесчисленные ящики рабочего стола. В четвертом или пятом из них лежал предмет, который с первого взгляда показался мне незнакомым. Две чёрные пересечённые ленты и странной формы чехол. Вытащив всё это, я усмехнулся. Неудивительно, что я его не опознал. Даже фильмы с таким оружием уже не показывают.
Когда на третий день работы мне притащили револьвер, я испугался, что в деревне идут войны группировок. Перед отъездом нас стращали сказками про диких людей из джунглей. Но оказалось, то был раритет, бережно хранимый трофей и единственное, чем семья могла возместить мне лечение их дочки. Отказаться почему-то не пришло в голову.
Разглядывая подарок, я не сразу обратил внимание на робкий стук в дверь. Но он повторился, и гораздо настойчивей, а потом раздался такой грохот, что я чуть не выронил оружие.
– Да что такое-то? – Я открыл дверь, которую, оказывается, успел запереть.
На пороге стояла раскрасневшаяся Юкки:
– Я думала, вы спите, потом решила, что не спите… Но дело очень важное, и даже если бы спали, стоило бы разбудить. Хотя вам и нужно поспать, но…
– Да что б тебя! Говори уже!
– Там тело! Мальчик умер…
– Ещё один?! – ужаснулся я.
– Нет, всё тот же, он… в общем, я сказала сиделке, чтобы она предупредила родителей и что тело мы возьмём в город. Я уже подготовила мальчика, а потом пошла за подходящим контейнером для Бумеранга на склад. Наши кончились, хотя я и говорила, что нужно принести. Но эти аборигены вообще будто глухие! Им хоть сто раз повторяй. Я вот сколько просила убирать волосы под шапочку?
– Юкки, я умоляю тебя!
– Да-да, так вот я вернулась, а… а мальчика и нет.
Девушка развела руками, и я заметил, что она всё ещё сжимает баночку для Бумеранга.
– Как нет?
– Нету. Украли. Родственники или сама сиделка. Я сразу к вам прибежала! – И смотрит, будто ждёт, что её похвалят.
А у самой индикатор зелёный-зелёный.
«…Знаешь, я ведь не злой человек. Мне говорили – не злой. Обычный. И мне вовсе не доставляет удовольствия постоянно вспоминать свои обиды. Так бы взять и забыть их, но вот не забываются никак, понимаешь? Может, память у меня хорошая? А у других?»
Первым делом я проверил помещение. Глупая трата времени. Тело ребёнка не та вещь, которую можно случайно убрать на полку и забыть. Но всё равно, как дурак, я вбежал в реанимацию и тупо уставился на кровать, где ещё вчера лежал мальчик после успешно проведённой операции.
Успешной ли?
Я зажмурился и потряс головой.
– С тобой всё в порядке, доктор?
Открыв глаза, я заметил пожилую женщину. Язык не поворачивался назвать её старушкой – как назвать тридцатиметровый бамбук травой. Её брат – такой же древний, но ещё полный жизни – сорвался с крыши и неудачно приземлился на каменное крыльцо. Вообще-то к послеоперационному уходу за больными родственники не допускаются, но в деревне свои законы, и мне ещё ни разу не удавалось их обойти. Со мной никто не спорил, но поступали по-своему. Да и что можно сделать, когда половину персонала составляют местные жители?
– Доктор, – она подошла ближе и заглянула мне в лицо, – о нет, ты не в порядке. Совсем не в порядке.
Я вздрогнул и отвернулся. Меня смущала эта привычка местных – ловить взгляд и подолгу смотреть в глаза собеседнику. Я не замечал раньше, но, кажется, это присуще только бессовестным.
– Доктору плохо? Я могу помочь?
– Нет, не думаю. Всё…
– Доктор спас брата, – не слушая меня, продолжала женщина, сосредоточенно щурясь, – Значит, и я должна спасти Доктора. Так ведь?
Забавно. Наказание и поощрение – такая сложная система. Социум, выполняющий роль внешнего карающего органа, и совесть – ещё более страшное наказание, но уже изнутри. Поддержание всего этого в равновесии до сих пор является сложной, ювелирной точности работой. А тут такая наивная простота «ты мне – я тебе».
– Спасти… Но я не могу спасти.
– Да уж понятное дело.
– Помолчи! Я не могу, но знаю, кто может. Я знаю, кто спасёт тебя, доктор. Но нужно поторопиться…
– Куда?
– На гору Вафу, конечно! Куда же ещё?
– Да, точно. И как я сам не догадался, – невесело усмехнулся я. – Бегу-бегу.
На все проблемы у местных было одно решение – «разговор с духами» на горе, а точнее, на холме сразу за деревушкой. Не знаю уж, почему духи так полюбили это место. Может, там акустика лучше?
Уже на выходе меня догнали слова старухи:
– Спеши! На закате они предадут тело огню.
Гора Вафу. Место, где будет проведена церемония. Нет, я не заслужил такого подарка. Бумеранг сразу определил, что не заслужил, и боль в груди нарастала с новой силой, но я не обращал внимания – потом расплачусь. Если будет потом.
Первой мыслью было сообщить в следственный комитет, но когда ещё они прибудут? Позвать кого-нибудь на помощь? Но я, опять же, не имею на это права. Когда индикатор наливается бордовым, лучшее, что можно сделать, – никому не сообщать о своих планах. Так я и поступил.
Наведался в кабинет, переоделся, прихватил кое-что и решительно вышел из больницы. Со мной никто не попрощался. Даже Юкка.
Стало больно, но почему-то эта боль не принесла облегчения.
«Нерукопожатные. Люди с красным огоньком индикатора. В лучшем случае мы их не замечаем. Никому и в голову не придёт помогать им. Мне, во всяком случае, не приходило. Стыдно? Вряд ли. Я ведь даже не помню их».
Конечно, деревня не была похожа на старую Африку – дома не строились из камня и тростника, а дороги оставались таковыми и в сезон дождей. Зато транспорт будто сошел с картин позапрошлого века. Мини-байки, на которых передвигались местные лихачи, наводили на меня ужас, я даже не пытался на них ездить. И вот теперь не представлял, как буду добираться до горы Вафу. У похитителей где-то полчаса форы, и кто знает, как долго длятся все эти обряды, после которых единственное доказательство моей невиновности будет предано огню.
Я попытался бежать, но быстро выдохся. Мешала тяжесть в груди. Молодец, Бумеранг, очень вовремя!
На перекрёстке меня окликнул какой-то парень на мини-байке:
– Доктор, подвезти?
– Нет-нет, мне нельзя… – забормотал я в ответ и будто очнулся: – То есть да! Пожалуйста, до горы Вафу. Млима Вафу – мне туда!
– О’кей, доктор, залазь.
Суетясь и не понимая, куда сесть, я чуть не свалился в канаву. Поймав меня, парень вдруг уставился на мой индикатор. Ну всё, мне конец…
– Ничего себе.
Я отскочил от байка, будто меня застали на месте преступления. Да я так себя и чувствовал! Наивный мошенник, решивший обмануть справедливость. Разве в деревне не знают, что красный означает преступника? Мы ведь каждый день рассказываем этим ребятам про Бумеранг, про общество справедливого возмездия. Почему я не надел перчатки?
– Я никогда не видел, чтобы он так светился, – продолжал меж тем парень. – Ты убил кого?
– Нет… нет, думаю, нет.
И тут он рассмеялся! Честное слово – он стал хихикать и тыкать пальцем в меня:
– Мне никто не поверит! У доктора – красные руки! Вот это да!
– Почему не поверят?
– Так ты же доктор! – сказал он, будто это что-то объясняло. – Хорошо, пусть так. Садись, Красные Руки, садись и держись крепче!
Страшная машина рванула и понеслась сквозь джунгли. Все слова и мысли вылетели из головы. Остался только животный ужас. Только бы Бумеранг не усилил воздействие, только бы не приступ, только бы не упасть. Успеть.
Может, именно страх помешал работе психокорректора, но я спустился на землю и даже удержался на ногах. Дорога оканчивалась у подножия холма, и я бросился вверх, туда, где виднелась кучка людей.
– Удачи! – крикнул парень.
И, хотя у меня не было времени, я вернулся и крепко обнял этого грязного и непонятного мне человека:
– Спасибо, – прошептал я чужое, почти забытое, – спасибо тебе.
Он похлопал меня по спине:
– Пожалуйста, Красные Руки. Давай, беги-беги! Чоп-чоп.
И я побежал.
Это был тяжёлый подъём. Сердце билось о грудную клетку так, что я почти мог это видеть. Ноги и руки немели, отказываясь двигаться, не подчинялись захваченному пауком мозгу. Я бы закричал, но в груди не осталось места на полноценный вдох. Переставлять ноги и оставаться на месте – это бывает не только во сне. Но я всё же добрался до вершины. А когда поднял голову, понял, что все смотрят на меня. Они ждали.
Ждали убийцу и преступника.
– Но я не виноват. – Слишком слабо и сипло – наверняка ничего не услышали… – Не виноват! Я не виноват!
Вперед выступил мужчина.
– Ты пришел проститься? – спросил он.
Вопрос не успел пробиться к сознанию, потому что я увидел за его спиной то, зачем пришёл. Носилки с телом. А ещё дальше сложенные в куб сухие ветви. Этого оказалось достаточно, чтобы вдребезги расколоть все мои намерения цивилизованно поговорить. И я выхватил револьвер.
– Отдайте, – одышка мешала, но я справился, – отдайте мне тело. Я докажу, что не виноват.
Мужчина с удивлением поглядел на оружие. Он вовсе не казался испуганным. Может, не верил, что чистенький белый доктор, который столько говорил про закон, способен на преступление?
– Выстрелю! Мне уже всё равно, я смогу! Только попробуйте мне помешать!
Я ткнул дулом в стоявшего ближе всех. Он отпрыгнул, и это придало мне решимости:
– Дайте мне забрать тело! Отдайте тело, и всё будет хорошо…
– Что будет хорошо?
Из толпы вышла женщина в белом покрывале. Она не имела возраста и была не темнокожей – черной. Да, я вспомнил её. Номуса. Вспомнил на первом приёме, на операционном столе и утром в палате, когда она, серьёзная и уставшая, впервые кормила того, кого я… убил?
В эту минуту меня накрыл приступ.
Церемонию я не видел. Кажется, меня отнесли в сторону. Вряд ли я отошёл сам. Был занят попыткой отгрызть себе пальцы. В учебнике это называют «предупредительный коллапс» – чтобы преступник осознал, в каком состоянии ему придется жить, если немедленно не покается и не понесёт наказания. Понятное дело, никто не станет в этом состоянии жить. Так или иначе…
Окончательно пришёл в себя я оттого, что начался дождь. Люди разошлись. Всё было кончено. Оставалось спуститься к дороге и добраться до деревни, но вместо этого я подошёл к пеплу. Уже чёрный, не серый, он расползался жидкой грязью, вытекал из отведённых ему границ и скрывался в траве. Всё, что могло меня спасти. И зачем куда-то идти? Теперь-то зачем? Кто докажет, что я не виноват в этой смерти? И сам – разве сам я могу теперь быть хоть в чём-то уверен?
Мои мысли не могли пересечь заколдованный круг и упорно возвращались к маленькому мальчику. Мальчик… Я даже имени не знаю – не спросил перед операцией. А после я всё чаще называл его телом. А теперь ничего нет. Ни мальчика, ни тела. Только наручный огонёк сияет красным маяком.
Я протянул руку, зачерпнул жидкой сажи и вылил себе на голову.
А утром пришла она, встала рядом. Белые одежды намокли и облепили крепкие молодые ноги. Ей было всего семнадцать.
Кричали птицы, а над деревней поднимался дым.
– Его звали Готто.
– Готто, – повторил я.
Стало хуже. Что-то терзало меня, желая вырваться, быть произнесённым вслух. Я не виноват? Я не хотел, мне жалко, что так вышло. Не то, всё не то. Я сказал:
– Номуса, мне плохо.
А она ответила:
– Я прощаю тебя.
Тогда я обнял её колени и смог заплакать.
«…Мне всё казалось, они ведут себя странно. Несправедливо, неправильно. Но, может, это мы ведём себя не по-человечески?
Разве нормально жить, как мы с тобой? Что мешало мне хотя бы попытаться понять тебя? Почему я сохранил в сердце самое плохое, самое обидное, даже не сомневаясь, что всё было именно так, как мне казалось тридцать лет назад? Почему не сумел забыть?
Мне сейчас так легко, так хорошо, как никогда не было раньше. Юкка смеётся и плачет. Она говорит, что я вазиму. Психопат. Человек без совести. Возможно ли, чтобы какое-то устаревшее милосердие разрушило всю систему справедливого мира? Ха! Тогда это действительно страшное оружие! Как думаешь? Мне бы хотелось верить. И не только потому, что от этого зависит моя жизнь.
А теперь самое главное. Не знаю, поймёшь ли ты меня, ведь это слово давно исчезло из языка, – как и «спасибо», оно потеряло смысл в нашем лучшем из миров. Но всё-таки…
Прости меня, мама».
