Глава восьмая
Алек сидел в кузнице своего отца, перед ним была большая железная наковальня, щербатая после многих лет использования. Он поднял свой молоток и ударил по сверкающей раскаленной стали меча, только что вынутой из пламени. Удрученный молодой человек вспотел, когда попытался излить свою ярость. Только что достигнув шестнадцати лет, он был ниже большинства парней его возраста, тем не менее, он также был сильнее, чем они, обладал широкими плечами, его тело уже покрывали мышцы, и спутанными вьющимися черными волосами, которые падали ему на глаза. Алек был не из тех, кто легко сдается. Его жизнь была закаленной, как это железо и, когда он сидел возле пламени, постоянно убирая волосы с глаз тыльной стороной ладони, он размышлял, обдумывая новость, которую он только что получил. Он никогда еще не испытывал такого отчаяния. Алек снова и снова стучал молотком и, пока пот стекал по его лбу и шипел на мече, он хотел прогнать прочь все свои заботы.
Всю свою жизнь Алек был в состоянии контролировать вещи, работать, несмотря на то, как тяжело приходилось трудиться, чтобы добиться нужного результата. Но сейчас, впервые в своей жизни, молодой человек вынужден был сидеть сложа руки и наблюдать за явившейся в его город, в его семью несправедливостью – и он ничего не мог с этим поделать.
Алек снова и снова бил молотком, в его ушах раздавался звон металла, пот обжигал его глаза, но ему было все равно. Он хотел бить это железо, пока от него ничего не останется и, пока стучал, то думал не о мече, а о Пандезии. Он бы убил их всех, если бы мог – этих захватчиков, которые явились, чтобы увести его брата. Алек ударил меч, представляя, что это их головы, желая взять судьбу в свои руки и слепить ее согласно своей воли, желая быть достаточно сильным для того, чтобы самому противостоять Пандезии.
Сегодняшний день Зимней Луны был самым ненавистным днем. Это был день, когда Пандезия прочесывала все деревни по всему Эскалону и вербовала всех пригодных молодых людей на службу в Пламени. Алек, которого от этой участи разделяли два года, по-прежнему был в безопасности. Чего не скажешь о его брате Эштоне, которому в прошлый сезон урожая исполнилось восемнадцать лет. Алек спрашивал себя, почему из всех людей именно Эштон? Брат был его героем. Несмотря на то, что он родился с хромой ступней, Эштон всегда улыбался, всегда пребывал в прекрасном расположении духа – он был более жизнерадостным, чем Алек и всегда делал из жизни лучшее. Он был противоположностью Алека, который глубоко чувствовал вещи, который всегда был охвачен бурей эмоций. Независимо от того, как усердно он пытался быть счастливым, подобно своему брату, Алек не мог контролировать свои страсти, и часто ловил себя на то, что снова погрузился в свои мысли. Ему говорили, что он относится к жизни слишком серьезно, что ему следует быть проще. Но для него жизнь была сложным, серьезным делом, и он просто не знал, как это сделать.
Эштон же, наоборот, был спокойным, уравновешенным и счастливым, несмотря на свое положение в жизни. Он также был прекрасным кузнецом, как и их отец, и теперь являлся единственным источником дохода для их семьи, особенно после болезни их отца. Если Эштона увезут, их семья обречена на бедность. Что хуже всего, Алек будет раздавлен, потому что он слышал истории и знал, что жизнь наемника означает смерть для его брата. Учитывая хромую ступню Эштона, со стороны Пандезии будет жестоко и несправедливо увозить его. Но Пандезия не славилась своим состраданием, и у Алека было дурное предчувствие, что сегодняшний день может стать последним, когда его брат ночует дома.
Их семья не была богатой, и они не жили в зажиточной деревне. Их дом был достаточно простым – небольшой одноэтажный дом с примыкающей к нему кузницей, в краях Солиса, в однодневном пути на север столицы и в однодневном пути на юг Уайтвуда. Это была закрытая, мирная деревня в холмистой местности, вдали от многих вещей – место, которое большинство людей не замечали по пути в Андрос. В их семье было как раз достаточно хлеба для того, чтобы продержаться каждый день – не больше, ни меньше – и большего они не желали. Они использовали свои умения, чтобы привозить железо на рынок, и этого было как раз достаточно, чтобы обеспечить их всем необходимым.
Алек немного хотел от жизни, но он жаждал справедливости. Его передернуло при мысли о том, что его брата вырвут отсюда, чтобы служить Пандезии. Он слышал слишком много историй о том, каково это быть призывником, служить в караульной службе в Пламени, которое горело дни и ночи напролет, стать Смотрителем. Алек слышал, что пандезианские рабы, населяющие Пламя, были тяжелыми людьми – рабы со всего мира, наемники, преступники и худшие солдаты Пандезии. Большинство из них не представляли собой ни благородных воинов Эскалона, ни благородных Смотрителей Волиса. До Алека доходили слухи, что самой большой опасностью в Пламени были не тролли, а твой товарищ Смотритель. Он знал, что Эштон будет не способен защитить себя – он был отличным кузнецом, но не бойцом.
«АЛЕК!»
Пронзительный крик его матери разрезал воздух, заглушая даже стук молота.
Алек положил свой молот, тяжело дыша, не осознавая, сколько он проработал, и вытер свой лоб тыльной стороной ладони. Обернувшись, он увидел, что его мать неодобрительно просунула голову в дверной проем.
«Я зову тебя уже десять минут!» – резко сказала она. – «Ужин готов! У нас мало времени до того, как они приедут. Мы все тебя ждем! Приходи немедленно!»
Алек отвлекся от своих размышлений, положил свой молот, неохотно поднялся и направился через тесную мастерскую. Он больше не мог откладывать неизбежное.
Молодой человек вошел в дом через открытую дверь, прошел мимо рассерженной матери и, остановившись, окинул взглядом их обеденный стол, на котором стояло все лучшее, что у них было, хотя этого было немного. Перед ним был простой кусок древесины, четыре деревянных стула и один серебряный кубок в центре стола, единственная красивая вещь, которой владела его семья.
За столом, глядя на него, сидели его брат и отец, перед которыми стояли миски с тушеным мясом.
Эштон был высоким, худым, с темными чертами, в то время как сидящий рядом с ним отец был крупным мужчиной, вдвое шире Алека, с растущим животом, низким лбом, густыми бровями и мозолистыми руками кузнеца. Они были похожи друг на друга и отличались от Алека, который, как ему говорили, с его непослушными кудрявыми волосами и сверкающими зелеными глазами был похож на свою мать.
Алек посмотрел на них и тут же заметил страх на лице своего брата, тревогу в глазах отца. Они оба выглядели так, словно находились у постели умирающего. У него засосало под ложечкой, когда он вошел в комнату. Перед каждым из них стояла миска с тушеным мясом и, когда Алек сел напротив отца, мать поставил миску перед ним, после чего и сама села со своей.
Даже несмотря на то, что это был поздний обед и к этому времени Алек, как правило, умирал от голода, сейчас, когда он только уловил аромат, его желудок запротестовал.
«Я не голоден», – пробормотал Алек, нарушая тишину.
Мать одарила его острым взглядом.
«Меня это не волнует», – отрезала она. – «Ты будешь есть то, что тебе дали. Это может быть наш последний семейный обед, не проявляй неуважения к своему брату».
Алек повернулся к своей матери, к некрасивой женщине пятидесяти лет, чье лицо было испещрено морщинами от тяжелой жизни, и увидел решимость в ее зеленых глазах, которые смотрели на него. Та же самая решимость читалась и в его глазах.
«Можем ли мы просто притвориться, что ничего не происходит?» – спросил он.
«Он тоже наш сын», – ответила мать. – «Ты здесь не единственный».
Алек повернулся к отцу, чувствуя отчаяние.
«Ты позволишь этому случиться, Отец?» – спросил он.
Отец нахмурился, но продолжил хранить молчание.
«Ты портишь прекрасный обед», – произнесла его мать.
Отец поднял руку, и она замолчала. Он повернулся к Алеку и посмотрел на него.
«Что я должен сделать?» – спросил он серьезным голосом.
«У нас есть оружие!» – настаивал Алек, который надеялся на подобный вопрос. – «У нас есть сталь! Мы – одни из немногих, у кого она есть! Мы можем убить любого солдата, который подойдет к нему! Они на это не рассчитывают!»
Отец неодобрительно покачал головой.
«Это мечты молодого человека», – произнес он. – «Ты, который никогда в своей жизни не убивал человека. Давай представим, что ты убьешь солдата, который схватит Эштона, а как насчет двух сотен позади него?»
«Тогда давайте спрячем Эштона!» – настаивал Алек.
Отец покачал головой.
«У них есть список всех мальчиков в этой деревне. Они знают, что он здесь. Если мы не отдадим его, они убьют всех нас», – он раздраженно вздохнул. – «Неужели ты думаешь, что я не размышлял над этим, мальчишка? Неужели ты думаешь, что ты – единственный, кого это волнует? Неужели ты думаешь, я хочу, чтобы моего единственного сына вырвали отсюда?»
Алек помедлил, растерявшись после его слов.
«Что ты имел в виду, когда сказал своего единственного сына?» – спросил он.
Его отец вспыхнул.
«Я не сказал единственного, я сказал старшего».
«Нет, ты сказал единственного», – удивленно настаивал Алек.
Отец покраснел и повысил голос.
«Перестань придираться к словам!» – крикнул он. – «Не в такое время, как это. Я сказал старшего – вот, что я имел в виду и хватит об этом! Я не хочу, чтобы моего мальчика увозили так же, как ты не хочешь, чтобы увозили твоего брата!»
«Алек, расслабься», – раздался сострадательный голос, единственный спокойный голос в комнате.
Взглянув через стол, Алек увидел, что Эштон улыбается ему, как всегда.
«Все будет хорошо, брат мой», – сказал Эштон. – «Я отслужу и вернусь».
«Вернешься?» – повторил Алек. – «Они берут Смотрителей на семь лет».
Эштон улыбнулся.
«Тогда мы увидимся через семь лет», – ответил он, и его улыбка стала еще шире. – «Подозреваю, что к тому времени ты будешь выше меня».
Таким был Эштон, всегда пытающийся заставить Алека почувствовать себя лучше, всегда думающий о других, даже в такое время.
Алек почувствовал, как его сердце внутри разбивается.
«Эштон, ты не можешь поехать», – настаивал он. – «Ты не выживешь в Пламени».
«Я…» – начал Эштон.
Но его слова прервала большая суматоха во дворе. Послышались звуки лошадей, врывающихся в деревню, крики людей. Все члены семьи испуганно посмотрели друг на друга. Они сидели, застыв, когда люди начали метаться туда-сюда за окном. Алек уже видел, как все молодые люди и их семьи выстроились во дворе.
«Нет смысла оттягивать это сейчас», – сказал отец Алека и Эштона, поставив ладони на стол, его голос нарушил тишину. – «Мы не должны подвергать себя унижению, позволяя им приходить в наш дом и вытаскивать его. Мы должны выстроиться во дворе и стоять гордо, и давайте молиться о том, чтобы, увидев стопу Эштона, они поступили гуманно и обошли его».
Алек неохотно поднялся из-за стола и последовал за свой семьей из дома во двор.
Когда он вышел на улицу в холодную ночь, то был поражен представшим перед ним зрелищем: в деревне царила небывалая суматоха. Улицы были освещены факелами и все молодые люди восемнадцати лет выстроились в шеренги, чьи семьи нервно стояли рядом и наблюдали. Улицы были наполнены клубами пыли, когда караван пандезианцев ворвался в город, дюжины солдат в ярко-красной броне ехали на колесницах, запряженных огромными жеребцами. Позади себя они тащили повозки из железных решеток, грубо трясущихся на дороге.
Алек внимательно посмотрел на повозки и увидел, что они наполнены молодыми людьми со всей страны, которые выглядывали оттуда с испуганными и закаленными лицами. Он ахнул от увиденного, представляя, что ожидает его брата.
Они все остановились в этой деревне, и повисло напряженное молчание, когда каждый ждал, затаив дыхание.
Командир пандезианской армии спрыгнул со своей повозки – высокий солдат, чьи черные глаза были лишены доброты, с длинным шрамом, проходящим через бровь. Он медленно прошел между рядами молодых людей, тщательно рассматривая их. Жители деревни притихли настолько, что можно было слышать, как его шпоры звенят при ходьбе.
Солдат осмотрел каждого молодого человека, подняв их подбородки и заглянув им в глаза, их плечи, слегка толкая каждого, чтобы проверить их равновесие. Проходя мимо них, он кивал, и его солдаты в ожидании быстро хватали парней и тащили их в повозку. Некоторые молодые люди шли молча, другие протестовали, хотя их тут же били дубинками и бросали в повозку вместе с остальными. Иногда плакала чья-то мать или кричал отец, но ничто не могло остановить пандезианцев.
Командир продолжал обход, лишая деревню ее самых молодых парней, пока, наконец, не остановился перед Эштоном в конце шеренги.
«Мой сын хромой», – поспешно выкрикнула мать, отчаянно умоляя. – «Он будет вам бесполезен».
Солдат окинул Эштона взглядом с ног до головы, остановившись на его стопе.
«Закатай штаны», – сказал он. – «И сними ботинок».
Эштон подчинился приказу, облокотившись об Алека для равновесия, и Алек наблюдал за ним. Он знал своего брата достаточно хорошо, что бы знать, какое унижение он испытывает. Его стопа была источником стыда для него, она была меньше другой стопы, скрученная и искромсанная, вынуждая его хромать при ходьбе.
«Он также работает на меня в кузнице», – вмешался отец Алека. – «Он – наш единственный источник дохода. Если вы заберете его, у нашей семьи ничего не останется. Мы не сможем выжить».
Командир, осмотрев ногу Эштона, подал молодому человеку знак рукой, что он снова может надеть ботинок. Затем он повернулся и посмотрел на их отца, его глаза были холодными и жесткими.
«Теперь вы живете на нашей земле», – сказал он, его голос был как гравий. – «И твой сын является нашей собственностью, с которой мы можем делать все, что пожелаем. Уведите его!» – выкрикнул командир и солдаты тут же бросились вперед.
«НЕТ!» – от горя закричала мать Алека. – «ТОЛЬКО НЕ МОЕГО СЫНА!»
Она бросилась вперед и схватила Эштона, цепляясь за него, и в эту минуту солдат Пандезии сделал шаг вперед и ударил ее по лицу.
Отец Алека схватил солдата за руку, после чего на него набросились несколько солдат, повалив его на землю.
Увидев, что солдаты уводят Эштона, Алек больше не смог этого выносить. Несправедливость всего этого убивала его, он знал, что не сможет жить с этим до конца своих дней. Образ того, как его брата уводят, отпечатается в его памяти навсегда.
Что-то внутри него щелкнуло.
«Возьмите меня вместо него!» – закричал Алек, невольно бросившись вперед и встав между Эштоном и солдатами.
Они все остановились и посмотрели на него, очевидно, застигнутые врасплох.
«Мы – братья из одной семьи!» – продолжал Алек. – «Закон велит взять одного молодого человека из каждой семьи. Позвольте мне быть этим молодым человеком!
Командир подошел и настороженно окинул его взглядом.
«А сколько тебе лет, парень?» – спросил он.
«Мне исполнилось шестнадцать!» – гордо воскликнул Алек.
Солдаты рассмеялись, в то время как их командир насмешливо улыбнулся.
«Ты слишком юн для призыва», – заключил он, отвергая Алека.
Но когда он развернулся для того, чтобы уйти, Алек бросился вперед, отказываясь быть отвергнутым.
«Я лучший солдат, чем он!» – настаивал Алек. – «Я могу метать копья дальше и глубже вонзать меч. Моя мишень вернее, и я вдвое сильнее своих ровесников. Пожалуйста», – умолял он. – «Дайте мне шанс».
Когда командир обернулся, Алек, несмотря на свою напускную уверенность, внутри был напуган. Он знал, что очень рискует – за это его легко могут бросить в темницу или убить.
Казалось, что командир смотрел на него целую вечность, вся деревня хранила молчание, пока, наконец, тот не кивнул своим людям.
«Оставьте калеку», – приказал он. – «Возьмите парня».
Солдаты оттолкнули Эштона, подошли вперед и схватила Алека, и через несколько секунд Алек почувствовал, как его уводят прочь. Все произошло слишком быстро и казалось нереальным.
«НЕТ!» – крикнула мать Алека.
Он увидел ее рыдания, когда почувствовал, что его уводят, после чего грубо бросили в железную повозку, полную молодых людей.
«Нет!» – закричал Эштон. – «Оставьте моего брата в покое! Возьмите меня!»
Но его никто больше не слушал. Алека толкнули глубоко внутрь повозки, которая провоняла запахами тела и страха, он споткнулся о других молодых людей, которые грубо оттолкнули его назад. Железные двери за ним захлопнулись, отражаясь эхом. Алек почувствовал большое облегчение от того, что спас жизнь своего брата – это чувство было сильнее страха. Он отказался от своей жизни в пользу жизни брата, и что бы ни случилось дальше, это будет иметь меньшее значение по сравнению с этим.
Сидя на полу и прижавшись спиной к железным решеткам, в то время как повозка уже затряслась под ним, Алек понимал, что, вероятно, не выживет. Он ловил на себе злые взгляды других молодых людей, которые оценивали его в темноте и, пока они тряслись на дороге, он знал, что в предстоящем путешествии будет миллион способов умереть. Он спрашивал себя, каков способ будет его. Он будет сожжен Пламенем? В него вонзит кинжал какой-то парень? Его съест тролль?
Сможет ли он вообще выжить, учитывая все обстоятельства?
